Текст книги "Работорговец (Русские рабыни - 1)"

Автор книги: Игорь Христофоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

– Адрес! – потребовала Ольга.

– Это на улице Ленина, – сухими губами произнес старик и еле назвал номер дома и квартиры.

– Не врешь? – дохнула в его плоское ухо Ольга.

– Он по дружбе попросил, – ответил совсем не о том старик.

Тут уж, в отличие от действительно верного адреса, он врал самому себе. Не было никакой дружбы. Так, знакомство. А то, что говорил он на суде заученное по бумажке, так это не он говорил, а его страх. Не по дружбе сделал он это, а оттого, что шантажировал его знакомый, кое-какие грешки за ним знавший.

– Запомнила? – спросила Ольга Ирину, и ей не понравилось ее слишком растерянное лицо.

Ирина кивнула.

– А зачем твоему дружбану она нужна была? – вдруг засомневалась Ольга.

– У него спросите, – наконец-то решился старик скосить глаза вправо, на спрашивающую, и тут же пожалел об этом: настолько презрительным был взгляд девчонки.

– Сиди на этом месте полчаса и не двигайся. За тобой будут следить, – соврала Ольга. – Дернешься – дырку в башке получишь. Усек?

Старик коротко кивнул.

Когда девчонки мышками шмыгнули со скамейки в глубь парка, он даже не стал на них оборачиваться. Мысленно он представил их спины ( и почему-то они получились узкими и жалкими) и прощально перекрестил их. Теперь-то он твердо знал, что никто за ним не следит, что полчаса он сидеть не будет, а пойдет и тут же позвонит своему одноглазому однополчанину. А уж тот живыми их не отпустит. Ему человека застрелить – что высморкаться. А если сам не положит, то внучок его постарается, тоже способный мальчик, телохранитель у какого-то местного воротилы, тот самый парень, что и попросил его через деда стать свидетелем на суде.

10

На столе горела свеча. Ее подрагивающий свет желтыми мазками ложился на стены небольшого, но уютного кабинета, на стеллажи книжных полок с льдистыми корешками детективов, на матово отливающий холодный экран "SONY", на небольшие в простеньких рамах картины с однообразным видом голых серых деревьев, на лица двух мужчин, сидящих по обе стороны стола.

Тот, что помоложе, поддерживал небольшую ухоженную голову кулаками, уперев локти в стол, и с первого взгляда казался красавчиком-артистом или хозяином престижного казино, но, как только он поворачивал голову к двери, то становился виден некрасивый рваный шрам на левой щеке, бурым свивком тянувшийся от угла глаза к подбородку, и ощущение, что перед тобой артист, исчезало. Тот, что постарше, худенький, седенький и весь какой-то меленький, сидел боком к столу в черном кожаном кресле как бы развалясь, но кресло было настолько велико или, может быть, он настолько худ, что сидеть развалясь у него все-таки не получалось. С его мраморно-безжизненного лица холодно смотрели перед собой безразличные ко всему и тоже какие-то серые, бесцветные глаза, а когда он подносил к шершавым губам сигарету и жадно, до стона, затягивался, то в свете свечи проблескивали два тяжелых золотых перстня на костистых, усыпанных татуировками пальцах.

– Ну что: похоже, что там рай? – не поворачивая головы, спросил тот, что постарше.

– Канары-то?.. Не очень, – хмуро, в тон ему, ответил молодой. -Солнце, пальмы и телки есть, да только нашей блататы – выше крыши...

– В натуре? – вроде бы удивился старый, но удивился как-то странно, одним голосом, словно это было интересно только его голосу, а не ему лично – до того мраморно-безразличным осталось его землистое лицо.

– Куда ни сунешься – в кабак, на пляж, в самолет, – везде наши хари. И добро б крутяки какие, а то ведь так – одна шпана...

– Распустили... Каждый фрайер в нашу шкуру лезет, – выдохнул дым старый, и молодому показалось, что после каждой такой затяжки лицо у старого становится все землистее и землистее, точно пропитывается цветом табачного дыма. – А я вот в рай подыхать еду. А ты как считаешь, Слон, можно в раю коньки откинуть?

– Ну, ты, Зуб,.. прямо так и помирать!

Старый задумчиво загасил сигарету в пасти медного дракона-пепельницы, стоящей на столе, и огрызнулся:

– А ты меня не успокаивай! Кранты мне, Слон. Врач сказал: опухоль. Мог бы, падла, сразу эту штуку раком назвать, да, вишь ты, клятву он какую-то давал... Аристократа, что ли...

– Гиппократа, – стрельнул благодарными глазами по книжной полке молодой.

– Вот-вот... Похоже... Умные вы, молодые, стали. Ох, умные! Вот ты скажи: на кой хрен ты купил институтский диплом?

– Зуб, здесь все по-честному... Экзамены – да, купил, но ксива натуральная, без подляны. Сам ректор выдал...

– И кто ты теперь? – презрительно сморщился старый.

– Экономист, – нехотя ответил молодой.

– Нет, точно завалите тут все без меня!

– Ну, ты что, Зуб! Век воли не видать! Я корочку заимел, потому что надо... Сейчас без понта никуда не сунешься. А законы наши я чту. Работать – ни-ни... Наше дело – воровское...

– Завалите, – упрямо сказал старый и наконец-то посмотрел на собеседника льдистым колючим взглядом. – У меня, может, вся надежа на тебя. Ты б, может, еще два десятка лет "смотрящим" тусовался, если б не я...

– Я помню, Зуб...

– Что ты помнишь? Тебя к концу сходки только кликнули, а могли б и не позвать. Они, – показал он на дверь, хотя точнее, наверно, было показать на окно, за которым гудела осенним ветром черная шахтерская ночь и за которым лежала огромная спящая страна, – "лаврушников" хотели короновать, а я не дал... Я им горло бы перегрыз, если б не по-моему вышло. И так всех распустили. Звание вора за "зеленые" продают, падлы! Раньше вору в законе торговать западло было, а сейчас все в торгаши полезли, к-козлы!

– Я благодарен тебе, Зуб, – негромко сказал молодой и посмотрел на солнце с тремя лучами, вытатуированное на большом пальце. – Но у меня три ходки, и законы я чту...

"А ведь врешь, – хотел сказать старый. – Что ж, я не знаю: два магазина своих открыл, банк соучредил". Но он уезжал в Штаты на операцию, уезжал умирать, потому что ни в каких штатах, ни в каких европах уже не могли его спасти, но он все равно уезжал, потому что само движение, сам полет над океаном, казалось, продляли жизнь.

– Молодец, что чтишь, – прохрипел он и бурно, взахлеб закашлялся.

Стакан воды тут же оказался у него в руке. Старый посмотрел на рабски склонившегося над ним хозяина кабинета и спросил:

– Минералка?

– Боржоми. Настоящий.

Коротким глотком старый проверил. На боржоми это пойло не тянуло.

– Похоже, что боржоми, – согласием поблагодарил он, заодно подумав, что ведь, гаденыш, мог и отравить, и неожиданно спросил о другом: – А чего твоя цаца любит так громко телевизор слушать?

Плоское хрящеватое ухо молодого повернулось к приоткрытой двери. Снизу, из гостиной, расположенной на первом этаже, безразличный женский голос рассказывал о проблеме проституции в Турции.

– Особенно много гастролерш в последнее время появилось здесь из России и других стран СНГ, – убеждала она зрителей. – Привозят их чаще всего группами, а это значит, что торговля русскими девочками поставлена на поток. Привозят под видом танцгрупп. Как правило, это очень красивые девочки, с хорошими фигурками, с хорошим здоровьем. У них заранее отбирают документы, и, когда они узнают, что вместо танцев на сцене ресторана им предстоит в специальных комнатах обслужить по пять – десять мужчин за сутки и "работать" так без выходных по нескольку месяцев всего лишь за скудное питание, многие из них приходят в отчаяние. Кроме того, в последнее время их подельницы из других стран и Турции объявили чуть ли не открытую войну нашим путанам. Скорее всего, оттого, что наши девочки "работают" по демпинговым ценам и сбивают их доходы. Недавно в одном провинциальном городке они сожгли публичный дом, где жрицами любви были девушки из России и Украины. К сожалению, при пожаре одна из них погибла. Как нам сообщили турецкие журналисты, звали ее Валентиной, а родом она была из...

– Ты всерьез думаешь на ней жениться? – спросил старый.

– Да ты что, Зуб! – ответил молодой, хотя документы в загс уже были поданы. – Покантуюсь немного и выкину...

– Вот это по-нашему, – с холодной радостью поприветствовал это решение старый. – Вору в законе жениться западло. Не положено. Я кожей чувствую: ты нас, стариков, не подведешь. Что-то в тебе есть... Сядь!

Ему надоел стоящий перед ним человек. По весне, еще перед сходкой, хотел он короновать на вора в законе другого парня. Тот уже и "положенцем" был, а не просто "смотрящим". Да и ходок, то есть судимостей, – четыре, а не три, как у Слона. Но наехала на него новая шпана, покрошила из стволов. Нет на них креста, нет. Чтоб раньше да на будущего вора в законе руку поднять! Да это примерно как при Брежневе кто-нибудь бы в члена Политбюро в упор шарахнул. И ведь, гады, не только "положенцев", а и воров в законе кладут. Сам недавно в газете прочел, что за год по два десятка убивают. И чаще всего, что, гад, обидно, сами себя. Сами себя.

– Завтра по утряне улетаю я в Москву, – в горле у старого першило, будто там без устали драили его изнутри наждаком. Он посмотрел на стакан с минералкой, но пить не стал. Вот если бы опять поднесли, то стал бы, а так... – Оттуда сразу в Штаты. Завтра подгребет к тебе, Слон, один из моего "пристяжа", бумажки отдаст...

Молодой упрямо молчал, понимая, что именно ради этого приехал через весь холодный и вонючий город из центра в забытый Богом поселок "Двенадцатой-бис" чуть ли не самый старый российский вор в законе.

– Не люблю бумажек, – поморщил он белое, как бумага, лицо. – Все зло – от них... Короче, заберешь. Это – мой общак. Соединишь со своим. И правь умно. Бабки не разбазаривай. Кому положено – помоги. Нашим за забором подкинь, что попросят. Кого из-за "колючки" выкупить, там, в бумагах, тоже прописано... Я не успел...

Телевизор снизу орал о росте преступности в России и мешал сосредоточиться. Телевизор казался третьим человеком, который стоит рядом и втолковывает двум другим то, что и еще кто-то знает об их встрече, раз знает о росте преступности.

– Она что: глухая? – опять раздраженно посмотрел на дверь старый.

– Нет. Скорее, привычка. Она с детства у железнодорожного вокзала жила. От окна до рельсов – метров двадцать. Поезда грохотали, приходилось громко говорить, громко радио включать.

– Говорят, ты "картинки" затираешь, – недовольно пробурчал старый, все так же не отрывая взгляда от полоски электрического света из-под двери.

– Лажа. Чистая лажа, – вскочил молодой, дернул щекой со шрамом и резким движением рванул вверх, к локтю, рукава красного пиджака и белой рубашки.

На стол горошиной упала оторвавшаяся перламутровая пуговица, скользнула по его отполированной поверхности и скатилась на колени старому. Он нервно смахнул ее на пол, как таракана.

– Смотри! – поднес руку к пламени молодой.

На загорелой коже шатающиеся синие буквы образовывали слово "СЛОН"*.

– Придется кой-кому языки подрезать, – сказал старый таким неожиданно спокойным тоном, что и неясно было: шутка это или вправду угроза кому-то.

– Ты меня, Зуб, знаешь, – отдернул молодой руку от ожегшего ее пламени. – Я с первой ходки ни чушкой, ни шнырем не был. Я с пацанов вверх поднимался и рога зоны всегда чтил. А когда борзым стал, не ты ли за меня муляву накатал? – ткнул он маленьким пальчиком в шрам на щеке и этим напомнил старому, как тот когда-то – *СЛОН( тюрем. аббревиатура) – Стукач Любит Острый Нож. после страшной драки в колонии уже помогал ему как земляку. – И я тебе по гроб обязан...

– А чего твои людишки по моим владениям шастают? А?..

– Шастают? – сморщился молодой, но ничего так и не понял.

– Да-да, шастают, как муравьи... Какой-то гастролер из твоего "пристяжа" на моем вещевом рынке орудовал. Курточников хотел пощипать. Он что: чокнутый или воровских законов не знает?

– На вещевом? – опять сморщился молодой и теперь наконец-то понял, о чем говорит Зуб. – Извини, Зуб. По молодости он это. И по дурочке, -представил лицо телохранителя со свернутым носом и разбитой нижней губой и мысленно матюгнул его. – И не наш он, не горняцкий. Из провинции я его припер. Боксер. Мастер спорта. Сукой буду, больше он на твоем рынке не появится, – в запале произнес молодой и подумал, что теперь рынок Зуба -это его рынок, и весь этот разговор – лажа чистой воды.

– Хорошо. Скажу Хребтовскому, чтоб не волновался. А то он мне все на твоих жалуется.

– Я сказал – мертво. Ты ж меня знаешь, Зуб, – чуть не вскочил опять молодой. – Я...

– Хорошая музыка, – остановил его старый. – Для души...

Где-то внизу в невидимом отсюда черном ящике быстрые цыганские пальцы перебирали струны, стонали о непонятно куда уплывающих годах жизни гитары модных "Джипси Кингс". Старый вор не знал испанского, да и вообще ни одного иностранного языка не знал, но ему почему-то очень сильно казалось, что цыгане поют именно об уплывающих днях, о тоске по несбывшемуся, вообще обо всем, что вышло совсем не так, как хотелось. И песня эта так здорово подходила к пламени одинокой свечи, которую он попросил еще по приезду поставить на стол. Стеарин оплывал к дну бронзового подсвечника, свеча уменьшалась и уменьшалась и оттого напоминала старому вору его самого. И он бы, наверное, заплакал. Заплакал впервые в жизни, если бы на столе не зазвонил телефон.

– Слон, к тебе пришли, – сухим камушком прохрустел в ухе молодого голос охранника.

– Не Слон, а Виктор Сидорович, – огрызнулся он и бросил тревожный взгляд на старого.

А тот находился сейчас внутри музыки, плыл вместе с нею над холодной мерзкой землей и не слышал ничего. Услышал бы, – может, и психанул бы. Раньше ничего, кроме клички, у вора не было. Теперь появились имена-отчества, появилось желание стать хозяином не только в банде, а и в районе, городе, области.

– Кто пришел? – молодому надоело обиженное молчание охранника.

– Девка одна. На понт берет, что твоя... невеста...

– Да ты, с-сука...

– Что?.. Ольгой, говорит, звать ее. Фамилия – Забельская. Но ксивы у нее нету. Может, туфтит...

Молодой посмотрел на вытатуированную на мизинце маленькую букву "о" с точечкой справа от нее и выдохнул в трубку:

– Пропусти. – Потом скосил глаза на старого, который уже, казалось, засыпал, и добавил: – Отведи в мансарду.

11

В охранника можно было влюбиться сразу. Рост – под два метра, острижен по-модному – почти налысо, нос свернут набок, на щеке и лбу -ссадины, нижняя губища жирной сливой гематомы свисает до края подбородка. И пахло от него потом так едко, так по-мужски сочно, что у Ольги как-то завибрировало все внутри. Парень явно был из пришлых, иначе б такого она не упустила до своей отсидки ни за что.

– А ты откуда родом? – не сдержалась она.

– Не твое дело! – хищно огрызнулся он и понравился Ольге еще сильнее. – Топай пошустрее! Слон ждет тебя.

Из охранной будки у стальных крепостных ворот они прошли по уже похрустывающим, стягиваемым морозцем лужам через просторный двор. У массивной двери в дом амбал достал из кармана черной куртки рацию, сказал в нее коротко, как отрыгнул, и тяжелая, явно бронированная створка поплыла на них.

Где-то за ней безусловно скрывался второй охранник, но Ольга так его и не увидела. Но то, что он не появился, еще сильнее возвысило в ее глазах охранника первого, и она уж хотела еще раз спросить, откуда же он все-таки родом, но впереди распахнулась еще одна дверь и выпустила на Ольгу ураганный ветер музыки. На секунду она даже сгорбилась, словно и вправду из огромной, ярко освещенной комнаты дул ветер, но страх за то, что идущий сзади охранник-здоровяк заметит эту ее слабость, заставил ее еще горделивее вскинуть подбородок и шагнуть вперед.

Ольга ожидала, что после коронования и особенно после перехода общака в его руки Слон стал жить богато, но не ожидала, что столь богато. То, что она увидела – огромная гостиная с диванами по кругу, с огромным цветником посередине, с узорчатым паркетом, с какими-то яркими картинами на стенах, со статуями греческих богов по углам, с орущим вдали огромным, наверное, метра два по диагонали телевизором, – так потрясло ее, что она напрочь забыла все: и стоящего за спиной охранника, и Слона, и даже саму себя.

– Пошли направо, – толчком в спину грубо напомнил охранник.

Ольга машинально, все еще не ощущая себя, сделала шаг вправо, еще один, и вдруг все почернело внутри. Она увидела ЕЕ.

В зале все так же щедро лили яркий свет с потолка хрустальные люстры, все так же сочно плавали по экрану телевизора краски, но Ольга уже ничего этого не замечала. На пестрой обивке дивана боком к ней сидела светловолосая худощавая девица в брюках и пультом пыталась добавить громкости, хотя она уже и так была на максимуме.

Ярость бросила Ольгу вперед. Она сбила боком статую богини любви Афродиты, и та, с грохотом упав на паркет, раскололась. Гипсовая рука с намертво зажатым в ней волшебным яблоком попала прямо под грязный Ольгин сапог, и она, раскрошив его одним яростным, злым шагом, в несколько прыжков оказалась рядом с НЕЙ.

Девица не слышала ни падения статуи, ни шагов гостьи и, когда Ольга оказалась перед ней с разъяренным, буро-красным лицом, испуганно вскочила. Ее больше всего поразили разные глаза девушки, и она, так и не поняв, что же выкрикнула нежданная гостья, бросила умоляющий взгляд на охранника.

Но поймать его он не успел. Ольга по-борцовски, всем телом, сшибла соперницу с ног. Девица успела отшатнуться назад, но лучше бы она этого не делала. Вместо падения на мягкий диван она плечом врезалась в статую бога войны Ареса. Гипсовый монстр, упав, пробил оперением боевого шлема кинескоп телевизора, и страшный взрыв сотряс комнату.

Слон, забыв о госте, пулей вылетел на балкон, возвышающийся над залом и переходящий вдоль стены в лестничный спуск к нему.

На паркете среди гипсовой крошки, камней и осколков стекла боролись две девушки. В той, что сверху, он сразу признал Ольгу. Даже в ее узкой, извивающейся спине было что-то такое энергичное, что сразу вызывало воспоминание о ней.

– Шлюха! Стерва! Падла! – била она соперницу головой о паркет. -Он – мой! Мой! Мой!

– А-а! А-а! – хрипло, отрывисто вскрикивала его невеста и царапала, царапала своими длинными холеными ногтями эту страшную гостью по лицу, с ужасом понимая, что сама от ударов затылком о пол скоро потеряет сознание, а орущая матом девушка, кажется, совсем не чувствует боли, хотя у нее на лице под кровавыми полосами уже скрылась кожа. Но остались глаза: разные по размеру, злые, бесконечно сильные глаза, которые одними лишь взглядами причиняли ей, наверное, больше боли, чем удары о пол.

Охранник, наконец, опомнился и метнулся к девушкам, но Слон остановил его взмахом руки.

– Это их дело!

Черная туша охранника замерла над дерущимися и показалась Слону статуей властителя смерти Аида. Скульптор, который помог ему обставить гостиную, объяснил в свое время, каких богов он хочет здесь разместить. В его цветном каталоге, то ли немецком, то ли итальянском, был и Аид, черный, мрачный и огромный, словно бы вмещающий в себя горе всех умерших. Скульптор тогда отговорил Слона ставить такую статую в пантеоне, но сейчас она все равно появилась, и Слон ощутил какой-то жуткий холод в душе.

За кем пришел Аид? За чьей жизнью? Его невесты, Ольги или его самого?

– Что тут у вас? – прохрипел у плеча низенький Зуб, и Слон почувствовал облегчение: пришел тот, кто должен был умереть быстрее их всех. Вакансия оказалась занята. Аид мог уйти.

– Разбираются, кто из них больше меня любит.

– А эта, сверху, кто?

– Подруга моя... Бывшая... Из пацанок... Ольга... Она из-за "колючки" свалила, – сказал и поймал себя на мысли, что как бы хвастается ею.

Это было странно. В своем сердце он уже давно поставил на Ольге крест и более, чем просто пешкой в игре, использовать ее уж и не мыслил. И теперь вот...

– Хор-рошая девка! – восхитился старый.

В его глазах вспыхнул, казалось бы, умерший свет.

– А ну, позови ее! – приказал он.

Охранник поймал жест Слона и тут же поднял сцепившуюся парочку с пола, разодрал и, оттолкнув его невесту на диван, в обнимку потащил Ольгу к лестнице. Он видел в ней лишь девчонку и потому не обратил внимания, что одна рука у Ольги все-таки свободна. А она, выбросив из кулака вырванные космы светлых волос, снова сжала пальцы в хоть и маленькую, но по ярости -стальную гирьку и с замаха врезала ею между ног охраннику. Тот охнул и, ослабив объятие, согнулся в поклоне.

Ольга метнулась к лежащей на диване и затравленно дышащей сопернице, схватила по пути массивный бронзовый подсвечник и махнула им как саблей сверху вниз. Девушка катнулась вправо, и подсвечнил пропорол острым шипом завитушки-веточки велюровую обивку дивана. Девушка посмотрела на вновь взлетевший в руке соперницы подсвечник и почувствовала, что еще раз откатиться она уже не сможет. У нее если и осталось сил, то только на то, чтобы закрыть глаза. И она закрыла их. А когда прошли секунда, две, три, а боли от удара все не было, она с трудом разжала их и увидела, что охранник все-таки успел схватить занесенный вверх подсвечник, вырвал его из рук Ольги и, заломив ей руку за спину, просто-таки потолкал ее перед собой к лестнице.

– Ты что, с ума сошла? – встретил ее на балконе Слон.

Встретил вопросом издалека, но, когда она подошла почти вплотную, ощутил, как похолодело все внутри от вида ее окровавленного лица, и понял, что вот так, вблизи, он бы ей такого вопроса не задал.

– Я тебя... А ты мною... Я тебя... – хрипела Ольга и никак не могла остановить пульсирующий, мечущийся взгляд.

Под черепом у нее, казалось, от уха к уху камнями катались какие-то жуткие звуки: и стон, и визг, и вой, и писк одновременно. Это очень походило на то, как оркестранты перед концертом настраивают инструменты.

– Вызови врача, – хрипло посоветовал из-за плеча Слона Зуб.

– Давай, исполняй! – крикнул Слон охраннику, и тот, освободив руку Ольги, тяжело, по-бычьи загрохотал по лестнице.

Ольга провела рукавом засаленной джинсовой куртки по лицу, на котором уже не осталось и следа от того макияжа, что не меньше часа делала ей Ирина. Провела так, словно стирала не кровь, а дождевые капли.

– Что ж ты, сука?! – спросила она, сощурив свои разные глаза и сделав их одинаково яростными. – Ты ж обещал ждать. Обещал?

– Обещал, – неохотно ответил Слон.

В эту минуту ему очень хотелось, чтоб, раз уж Зуб решил помирать, то сделал бы это сейчас, прямо на балконе.

– Обеща-а-ал, – протянула Ольга. – А сам, падла?

– А ты как... ну, из-за "колючки"? – вообще не знал он, что говорить.

– По воздуху, – зло ответила Ольга. – Я теперь с нечистой силой знаюсь. И она мне крылья дала. На них и перемахнула через забор. К тебе, коз-злу!

– Ну, ты не храпи*, старуха! – воспрянул Слон. – Чего –*Храпеть ( блатн. жарг.) – запугивать. притащилась? Кулаками махать? Ты знаешь, сколько телевизор стоит, который ты разбабахала?

– Ты о чем меня, гад, просил? – наклонила она голову к плечу. -Забыл? Или напомнить?

Слон обернулся к Зубу, нехотя пояснил:

– Нам поговорить надо. С глазу на глаз...

– Валяй, – разрешил Зуб.

Ольга и Слон пошли в кабинет, и Зуб, глядя на спину маленькой, с жидкими растрепанными волосенками девчонки, впервые пожалел, что родился на сорок лет раньше.

12

От шахтера опять разило водкой. Может, просто пот у него так пах?

– А-а, пришел-таки! – радостно встретил он Мезенцева. – Заходи в мой дворец.

"Дворец" оказался приземистой избушкой почти на курьих ножках. Во всяком случае, даже Мезенцев бы, наверное, смог ее вручную развернуть "к себе передом, а к лесу задом": саманные стены, узенькие, с рамами в одно стекло окошки, низкий, пещерным сводом давящий потолок, скрипучие полупрогнившие некрашеные доски пола.

– По пять капель? – протянул он бурый кулак с восхищенно поднятым большим пальцем и торчащим в сторону гостя мизинцем с черным ногтем. -Чисто символически...

В морпехе Мезенцев знал одного майора, который всегда начинал "чисто символически", а заканчивал полной бессознательностью. И хоть шахтер на майора внешне был не похож, даже "по пять капель" принимать не хотелось.

– М-да? – удивленно покомкал маленькие губки шахтер, совершенно не зная, что же еще предложить гостю. – И свежину, гад, сожрали... А то, что осталось, жена продала. Долги хоть вернули. Вот, – нет, он определенно не знал, что же еще предложить гостю, пока не догадался назвать себя: -Иван, – и протянул ту же кисть, которая еще совсем недавно изображала из себя подобие кружки.

Мезенцев представился и уже одним этим опечалил Ивана.

– Так ты ме-е-ент? – протянул он таким тоном, каким оценивают дома принесенный с базара бракованный товар. – А чего ж без формы?

– Не выдали еще, – смутился Мезенцев. – Вообще-то, я морской пехотинец... Вернее, был... Уволился вот, и теперь, значит, в милицию...

– Ну-у, морпех – это сила! – в глазах Ивана бракованный товар стал смотреться чуть лучше. – А я, знаешь, где служил? – и заторопился, быстрее заработал своими миниатюрными губками, так подходящими к его маленькому сморщенному личику. – Про это один анекдот есть. Американский шпион, значить, строчит в ЦРУ доклад про нашу армию. "У них, – пишет, -есть род войск – "голубые береты". Так один "голубой берет" стоит трех наших "зеленых беретов". И еще есть "черные береты", – Иван показал на Мезенцева. – Так один "черный берет" стоит пяти "зеленых беретов". А еще у них один род войск есть. Так там вообще такие звери служат, что им даже оружия не выдают. Стройбат называется", – и задергал лысеющей головкой под тихие носовые смешки.

Улыбкой Мезенцев отблагодарил Ивана за анекдот "с бородой" и одновременно, сам того не зная, еще больше расположил его к себе. Бракованный товар быстро превратился в фирменный.

– В стройбате я и служил, – сказал Иван о том, что уже и так было ясно. – Старшим лопаты... А все потому, что судимость имел. Хоть и условную, а все-таки... Так, может, чайку?

– Хорошо, – согласился Мезенцев, хоть и не чаи распивать пришел он к шахтеру.

– А что, твой сосед дома? – спросил он Ивана, усиленно ищущего по полкам шкафчика пачку чая.

– Какой сосед? – не понял тот.

– Ну, что дворец строит...

– Витька, что ли? – спросил Иван с недоумением. Видимо, для него не знать этого Витьку было равнозначно тому, чтобы не знать Пушкина или Ельцина. – Конечно, дома. По утряне сегодня на своих "мерсах" прикатил...

– На чем? – не разобрал Мезенцев под грохот передвигаемых Иваном на полках пустых жестяных банок.

– На "мерсах"... Ну, машины такие толстые! – развел он руки, показывая, насколько они "толстые". – Миллионерские...

– А он что, коммерсант или банкир? – не унимался Мезенцев.

– Ну, ты даешь! – Иван мешком сел на некрашеную деревянную скамью, стоящую под шкафчиком. – Ты ж мент, а не знаешь! Витька Прислонов – это ж вор в законе!

– А почему ж не посадят, раз вор? – удивился Мезенцев.

– Не-е, ну ты вообще даешь! – хлопнул Иван ладонями по латкам на коленях брюк. – Вор в законе – это ж как царь. Он не ворует, не убивает. Он только правит. Это раньше, говорят, от него требовалось раз в годок самому пошустрить, а теперь и это не обязательно, – Иван подумал что-то свое и все-таки решился высказать и это, но почему-то только после того, как оглянулся на свои подслеповатые оконца: – Вор в законе теперя покруче банкира будет. Денежки у него общаковские все в деле крутятся, людишки, которые на подхвате, где бизнесуют, а где и соперников постреливают. Чтоб им, значить, поболе доставалось. А он... Да ты за дом-то мой зайди, позырь на его хоромины!

– Видел, – небрежно ответил Мезенцев.

Небрежность была настолько же сильной, насколько сильно его удивление домом Прислонова. Он ведь по-хитрому осмотрел его со всех сторон, пока не завернул к шахтеру. Выглядел дом действительно побогаче и покрасивее, чем замок Пеклушина. Чувствовалась уверенная рука архитектора и грамотная работа строителей. Дом казался кусочком Западной Европы, перенесенным по воздуху и вставленным в бесконечные, уныло-однообразные ряды бедных шахтерских домиков, коптящих низкое небо из покосившихся грязных труб. Дом вздымал крепостные стены красного кирпича, матово отливал бельгийскими стеклами окон, потрясал ажурной вязью балконных решеток. Даже крыша у дома была совсем не местная – не из черного рубероидного толя, не из крошащегося серого шифера и даже не из жести, – а из настоящей голландской черепицы.

– Это он за год таким богатеем стал, – пояснил Иван. – А ить босотой был жуткой! Батя – алкаш, по тюрьмам да по ссылкам скитался, мать – стерва скандалистская.. Сам из зон не вылезал. То за драку, то за грабеж... А теперь – сам видишь...

Нет, сколько ни напрягал память Мезенцев, а вспомнить этого Виктора Прислонова из своего детства не мог. Да и вряд ли это получилось бы. Мезенцеву – двадцать пять, Прислонову – за тридцать. Отголоском прошлых легенд – о бандюгах и драках – то вроде бы звучала фамилия, то не звучала, и как он ни напрягался, а представить человека за этой фамилией он так и не смог.

– Вот гадство: нету чаю! – сокрушенно грохнул пустой банкой по полке Иван, и шкафчик возмущенно загудел, не понимая, в чем он-то виноват, если и до этого было ясно, что никакого чая в доме не было и нет. – Жена, наверно, на смену утащила, – соврал Иван. – Он же дорогущий, гад!.. Ну, ничего! Мы сейчас чай соорудим, как в старые времена, после войны...

Несмотря на протесты и отнекивания Мезенцева, Иван ссыпал на оторванный уголок газеты немного сахару-песку, положил на колосник печи, подкинул угольку, скривившись, пояснил:

– Заметил, как в поселке вонять стало?.. То-то. А все потому, что уголь уже не тот. Дерьмо, а не уголь. Вот его креозотом и пропитывают, чтоб хоть горел. Народ-то его, знаешь, как прозвал? "Угарным"!.. Какая жисть, такой и уголь...

Мог бы и не рассказывать. И про креозот, и про прозвище угля Мезенцев знал не хуже Ивана. Ему самому эта вонь дома надоела.

Бумага сгорела, оплавив сахар и превратив его в темную карамельную крошку. Иван тут же поровну ссыпал его алюминиевой ложкой с колосника в две жестяные кружки, предусмотрительно наполненные кипятком, поднес одну из них к маленькому, с черными порами, носу, втянул ноздрями пар и подвел итог:

– А что?! Мировая вещь: цвет красный, как у цейлонского чая, значить, запах... – сморшил узкий загорелый лоб раздумьем. Запаха никакого не было, но что-то ж требовалось сказать, и он все-таки закончил: – Запах качественный. А вкус... Это и ежу понятно – сладкий вкус!

Отхлебнув горячего и вправду сладкого, но совсем безвкусного "чаю", Мезенцев спросил:

– Вы ничего сегодня такого подозрительного в районе дома Прислонова не замечали?

Губы Ивана недовольно сжались. Если б что и заметил, милиции б ничего не сказал, но в том-то и дело, что кроме приезда соседа больше ничего он и не видел, поскольку ходил на шахту пробивать свои законные пять тонн угля на зимнюю топку. Вместо угля дали бумажку, что уголь будет, но когда -неясно.