Текст книги "Работорговец (Русские рабыни - 1)"

Автор книги: Игорь Христофоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

– А это что? – показал на акустические колонки.

– Шоб звук громчее был, – еле выжевал вместе с огурцом гундосый. Громко сглотнул. – Смотри за динамики не берись, а то током убьет, -соврал он. – Знаешь, как долго они после концерта еще напругу сохраняют?!

Отклонившись вбок, чтобы дать свету упасть на лицевую сторону акустических колонок, подполковник прошелся взглядом по ровненькой, нигде не разорванной войлочной обивке бортов, по серым пластиковым уголкам, скрепляющим скрытую под войлоком многослойную фанеру, внимательно изучил штепсельный разъем, грузовые ручки, смешной, огурцом торчащий самый маленький динамик, металлические диски решеток на двух других динамиках и вдруг заметил полуприкрученный шуруп на нижнем, самом большом диске.

– Идите сюда, – недовольно позвал он грузчика.

– Пошел вон! Хамлюга! – взвизгнула где-то за бортом певица. -Олег, дай ему по роже! Дай!

Подполковник выпрыгнул из трейлера, чуть не сбив с ног никуда и не думавшего идти грузчика, обернулся и увидел сцепившихся директора певицы и майора.

– Отставить! – бахнул он басом, которого от себя не ожидал.

Руки майора мгновенно, словно подполковник омертвил их одним словом, упали с груди директора. А тот пнул его, но с таким же успехом он мог бы толкнуть от себя гранитную скалу.

– Что случилось? – вырос рядом с ними подполковник.

– Я пожалуюсь на вас министру, – зашипела из-за распахнутой дверцы машины все еще сидящая в салоне певица. – Эта свинья... этот капитан...

– Я – майор...

– Этот капитанишко копался в моих личных вещах, в моих сумках... Эта сволочь...

– Эсмеральдочка, тебе нельзя волноваться. У тебя – сердце, -дрогнул голос директора.

– Это досмотр. Положено, – проурчал нутром подполковник. -Здесь – закрытая зона, колония...

– Я лично знаю вашего министра, – прошипела певица. – Я пела на концерте в честь Дня милиции. Я пела потом у него на банкете. Он мне... Я вам...

– Эсмеральдочка, успокойся, – кажется, уже и директору надоели ее истерики.

– В чем дело? – спросила всех сразу и никого конкретно подошедшая Грибанова.

Она только что отправила со двора в жилкорпус наконец-то построенных, но не успокоившихся воспитанниц, она ненавидела себя за то, что согласилась провести эти жуткие съемки, и все еще стоящие на территории колонии киношники и певица настолько усиливали эту ненависть, что облегчить ее она могла лишь выгнав их отсюда.

– В чем дело? – хмуро повторила она.

– Досмотр. В соответствии с инструкцией. А граждане протестуют, -смотрел прямо в глаза Грибановой подполковник и не мог понять, почему она колеблется и не принимает его сторону.

– Это не досмотр, а жандармский обыск, – огрызнулась певица. -Этот капитан, – даже не повернулась она в его сторону, – он... он... копался в моих трусиках и лифчиках...

– А зачем вам столько? – не сдержался майор и тут же еле увернулся от просвистевшей у самого уха сумочки певицы.

– Прекратить! – гаркнула Грибанова.

Крик так ударил по горлу, что оно заныло.

– Но мы только начали, – не мог понять подполковник, что же именно требует прекратить Грибанова.

– Все прекратить, – уже тише сказала она.

Замахнувшаяся сумочкой во второй раз певица обернулась на нее, и майор с неожиданной для него ловкостью отпрыгнул к "форду", из которого с интересом следил за шекспировской сценой режиссер.

– Мне не нравится кое-что, – сморщил лоб подполковник. В этой суматохе он уже и забыл, что же взволновало его в трейлере. – А-а, вот -колонки... Там один шуруп...

– Можете забрать их себе! – по-царски махнула рукой певица. – Я это дерьмо все равно выбрасывать собралась...

– Эсмеральдочка, ну ты что? – вытянул лицо удивлением директор. -Мы их продадим.

– Пусть остаются здесь. Я все равно "Пивэй" куплю, а эти гробы... эти гробы... Можете через них ваши танцульки озвучивать. Есть у вас в зоне танцульки?

– Нет, – процедила сквозь зубы Грибанова. Она уже не просто ненавидела себя, а готова была выстрелить себе в висок. Такое впечатление, что от стоящих у ворот колонии чужих людей в нее втекало что-то ядовитое, по каплям уничтожающее ее саму. – Увозите все.

– А досмотр? – так ничего и не смог понять подполковник. – Мы еще "автособакой" не проверили...

Из-за "форда" шагнул к ним сержант-контролер с небольшим ящичком под мышкой – прибором обнаружения "Гиацинт". "Автособакой" его звали потому, что беглеца в машине он обнаруживал по биению сердца. Стоило только положить его на капот. И сержант-контролер шагнул еще дальше, к трейлеру.

– Отставить! Увозите все! Сейча-ас! – крикнула Грибанова в лицо подполковнику, и он вновь с ужасом ощутил давно забытое чувство собственной малости, приниженности, подавленности, которое он так часто ощущал рядом с этой женщиной еще во время их романа и именно из-за которого, а вовсе не из-за учительницы, которую он, в сущности, никогда и не любил, он и прекратил отношения с Грибановой.

Шкатулка "автособаки" зависла над капотом трейлера в руках сержанта.

– Есть! – коротко ткнул подполковник слипшимися сухими пальчиками в пластиковый козырек фуражки и отдал приказ майору: – Открывайте "шлюз"!.. То есть ворота... Выпускайте машины из колонии!

21

Четверо снова слушали тишину. И снова у всех она была разной. Грибанова медленно-медленно, но все же успокаивалась. Стыд и страх, испытанные сегодня, понемногу угасали, теряли свою силу. Время невидимым ластиком стирало с них яркие, обжигающие краски, но избавить до конца все еще не могло. И оттого Грибановой хотелось побыть одной, но сверху, из управления, настоятельно требовали "объективку по расследованию убийства", а получить ее она могла только от красавчика-следователя в дурацких черных очках. Подполковник сидел в кабинете потому, что всегда сидел здесь при посторонних, а почему он это делал, он не смог бы объяснить даже самому себе. И теперь он все так же терпеливо сидел и думал о том, что надо бы из заработанных на съемках денег выпросить у начальницы на новые сигнальные провода на забор. Артюхова меньше всего хотела после совещания остаться один на один со следователем и лихорадочно перебирала в голове варианты своего исчезновения из его поля зрения. А следователь, в свою очередь, вообще об Артюховой не думал. Он сидел, еле сдерживая себя, и внутренне ощущал себя именинником, хотя до дня рождения ему было ох как далеко.

– А ведь я почти нашел убийцу, – все-таки не сдержался он и победно обвел всех взглядом. На Артюховой споткнулся, но растерять радость не успел.

– Кто это? – мгновенно выстрелила вопросом Грибанова.

– Понимаете, – поправил он черные очки, все еще скрывающие хоть и слабый, но синяк. – До полной уверенности нужно совсем немного. Мне лично – беседа с подозреваемой. С глазу на глаз.

– Мы предоставим вам такую возможность, – напряглась Грибанова. -И все же: кто это?

– Пока я могу сказать, что это связано с прошлым... с прошлым ... Конышевой...

Глаза Артюховой резко сморгнули. Она с трудом заставила себя посмотреть на очки следователя, но, поскольку за ними ничего не увидела, почувствовала облегчение. В очках он был похож на робота и казался совсем не тем наглецом, что пытался обнимать ее в парке.

– Пока шел концерт, мы с майором, дежурным помощником начальника колонии, прошерстили все тумбочки, матрасы, одеяла в жилкорпусе, все закуточки...

– И что? – недовольно повернулся к нему подполковник, большой любитель таких прочесываний.

– Кое-что нашли...

– Письмо? – догадалась Грибанова.

– По-блатному это, кажется, называется мулявой, – пофорсил знанием зэковского арго следователь.

– И что в нем? – пробасил подполковник, которому совершенно не нравился этот разговор. Он вообще не любил, когда что-то важное или запрещенное находили в колонии без него, а тем более в присутствии майора, его подчиненного, который ему почему-то об этом ничего не доложил.

– Просьба. Зашифрованная, но просьба, – и, словно почувствовав, какая угроза нависла над утаившим этот факт майором, добавил: – В интересах сохранения тайны следствия, знаете ли, я настоятельно попросил майора, вашего подчиненного, – повернулся он сначала к Грибановой, а потом к подполковнику, – о письме никому не говорить. Мало ли...

– Тогда я вас вообще не понимаю, – еле удержала себя от более резких слов Грибанова. – Вам известна фамилия убийцы, а вы говорите это таким тоном... таким тоном...

– Каким?

Хорошо, что очки скрывали насмешку и презрение, жившие в глазах следователя. Раздражение опять начало возвращаться к Грибановой и, увидь она эти глаза, не сдержалась бы и такой скандал закатила, что следователь запомнил бы на всю оставшуюся жизнь.

– Ну, каким?

– Безразличным, – опять еле подобрала слово помягче Грибанова. -Речь идет о живых людях, а не о вещах. Убийцу нужно мгновенно, уже сейчас, сию минуту нейтрализовать. В любой момент она может... может... вновь пойти на убийство этой...

– Конышевой, – тихо подсказала Артюхова.

– Да. Коны...

– Не успеет, – оборвал ее следователь. – Убийца сидит в ДИЗО. Убийца – Спицына...

– Не может быть! – ахнула Артюхова. – Она нервная, разболтанная девочка. Она может подраться, поскандалить, но убить...

– В письме анонимный адресат просит ее именно об этом... Судя по тексту, просит крутой авторитет, может, даже вор в законе, – объяснял следователь Грибановой, хотя отвечать вроде бы должен был бросившей реплику Артюховой.

По дороге сюда в рейсовом автобусе, набитом колхозниками и персоналом колонии, он готовил себя к непростому разговору с Артюховой. Ему хотелось замирения, хотелось продлить их отношения, и дело было не в том азарте охотника, который испытывает мужчина, не сумевший покорить сердце женщины и ищущий любые пути для достижения этого. В толстой, неповоротливой, по-крестьянски пугливой и сверхосторожной Артюховой он уловил то, что вообще никогда не встречал в других знакомых женщинах – домовитость. Он вдруг остро понял, что, наверное, никогда не будет иметь лучшей жены, чем она, потому что в этой любви он еще и станет для нее чем-то вроде сына, которого она готова облизывать со всех сторон, и для которого она навеки станет рабыней. И ожидание этого сладкой истомой охватило сердце следователя. И он почти наверняка все-таки извинился бы перед ней за наглость и, получив ее прощение и, скорее всего, извинение уже за ее грубость, смог бы наладить отношения, если бы по пути в автобусе какой-то алкаш-колхозник не пристал к нему и не обозвал его тюремным вертухаем.

Следователь сцепился с ним, а никто из ехавших в автобусе колонистов не вступился за него. Все они ехали на службу по гражданке, стыдясь своей формы и своей работы, и, может быть, на его защиту тоже не встали оттого, что не хотели обозначать себя колонистами. Следователь возненавидел их всех, а поскольку Артюхова была одной из них, то и ее. Хотя она в том автобусе не ехала.

И теперь он точно знал, что ни словом никогда с ней не перемолвится.

– А у меня тоже кое-что есть, – загадочно проговорил подполковник.

– По убийству? – нахмурилась Грибанова, которой очень не нравилось, что все сидящие, кроме, пожалуй, перепуганной Артюховой, знают гораздо больше ее.

Вместо ответа подполковник повернулся с хрустом на стуле к двери и отрывисто кликнул контролера. Рыжеусый младший сержант шагнул в комнату почти мгновенно. Но не сам, а вместе с пухленькой краснощекой девчонкой, которая, словно бы сразу ослепнув от сияния звезд на погонах офицеров, потупила глаза и не поднимала их до самого конца разговора.

Контролер, видимо, хорошо помнивший сценарий подполковника, безмолвно исчез, тихо прикрыв дверь.

– А-а, стриптизерша! – узнала ее Грибанова. – Я же приказала...

– В ДИЗО она пойдет сразу после разговора, – пояснил подполковник. – Но до этого она ответит нам на пару вопросов. Вот скажи, пожалуйста, – непривычно мягок стал его голос, – ты помнишь то одеяло, что мы нашли на кровати Спицыной?

– Да, – почти неслышно, почти как дыхание, произнесла в пол девчонка.

– Что значит: на кровати? – не поняла намек Грибанова. – Это было одеяло Спицыной...

– Нет, – твердо ответил подполковник. – Это одеяло никогда не принадлежало Спицыной. Она, – кивнул он на девчонку, – дала показания, что на настоящем одеяле Спицыной есть черное пятно. Ряд воспитанниц подтвердил это.

– И что же? – насторожилась Грибанова.

Следователь казался безучастным, но сам-то он мысленно уже начал искать ответ на шараду подполковника и не хуже шахматного компьютера перерабатывал один вариант за другим и, все время отбрасывая ненужные версии, отбрасывая, отбрасывая, вдруг неожиданно даже для самого себя выкрикнул:

– Конышева!

– Откуда вы знаете? – нахмуренно сдвинул маленькие, смахивающие на щетинки на кисточках художников брови подполковник.

– Ее одеяло? – повернулся следователь к девчонке.

Безмолвный кивок подбросил его с места, он прошелся к окну, посмотрел на забор и сетки-путанки и с не замечаемой раньше горячностью начал рассказывать то, чем хотел похвастаться перед Грибановой подполковник:

– Конышева, понимая, что за ней идет охота, и пытаясь спастись, ночью совершила попытку побега. Ее засекли, и, чтобы замести следы, она подложила свое одеяло со следами грязи и ржавчины Спицыной...

– Их было двое, – обрадовался ошибке следователя подполковник.

– Это уже не суть важно! – выкрикнул плененный своей версией следователь. – Видимо, Конышева догадывалась, что Спицына...

И резко смолк, сорвал очки с глаз и впился взглядом в девчонку.

– Извините, – так и не разгладив недоуменные морщины на лбу, вставила Артюхова. – Но как могла Конышева подменить одеяло, если Спицына спала?

– Вот поэтому у вас в отряде и бардак, товарищ старший лейтенант внутренней службы и товарищ и. о.! – укорил ее подполковник. – Вы абсолютно не знаете обстановки во вверенном вам в подчинение подразделении... А мои информаторы... – тоже стрельнул взглядом по девчонке, но все же решился сказать: – Мои информаторы донесли, что в ночь побега Спицына находилась этажом ниже, в помещении второго отряда, где и приняла наркотики...

– А еще одно одеяло? – вспомнила Грибанова. – Кажется, дневальной?

– Она – ни при чем! – басом отреагировал подполковник. – Конышева захватила его, потому что дневальная спала, как сурок, – снова ожег он взглядом Артюхову.

– У вас все? – тоже настороженно посмотрев на девчонку, упорно изображающую из себя памятник с низко опущенной головой, недовольно спросила Грибанова то ли подполковника, то ли сразу всех. – Сядьте, наконец! – потребовала от стоящего справа от нее следователя.

Прыгающей походкой тот вернулся к своему стулу, грузно сел, снова спрятал глаза за черные очки и в этот миг как бы исчез из кабинета. Все, что здесь происходило, его уже больше не волновало. Он не слышал ни одного произнесенного слова, потому что оглушил себя мыслями о будущей встрече со Спицыной и о том, какой триумф вызовет его успех в прокуратуре.

– Иди в отряд! – еще одной короткой командой выгнала Грибанова из кабинета девчонку. Увидев появившегося в дверях контролера, вспомнила о другом: – Точнее – в ДИЗО!

Когда за ними захлопнулась дверь, подполковник не сдержался:

– Ну и стерва! Если б не мы, она бы точно с тем парнем... ну, танцором за кулисами, совершила бы это... половой акт. Она ж с него плавки уже...

– Прекрати! – резко встала Грибанова. – Это все к делу не относится!

Подполковник и Артюхова послушно встали, как и положено по уставу, когда старший по званию или должности поднимается со своего места. Следователь этого даже не заметил. Он пристально смотрел на контрольно-следовую полосу, на которой уже не было цветного разорванного пакета, и думал о том, что пакет, может, и не унесло ветром, а кто-нибудь подобрал его, зашил дырку нитками и теперь ходит с ним в магазин. И у него после того, как очередное нераскрытое убийство превратилось в почти раскрытое, что-то должно измениться в жизни.

– Стройте отряд! Во дворе колонии! – отрывисто приказала Грибанова и плотно, до морщинок, собравшихся под носом, сжала губы, презрительным взглядом обожгла намечающуюся лысину на макушке следователя и криком поторопила Артюхову: – Быстрее стройте!

Из своего тесного домика над циферблатом часов выскочила кукушка и хриплым, старческим голосом стала издавать звуки, похожие на смех. Грибанова схватила пепельницу и со всего размаха швырнула ее в пластиковую птицу, но промазала. Пепельница разбилась о стену на пятне, оставшемся от портрета Макаренко, и горохом стеклянных осколков сыпанула по всем, находящимся в кабинете. А кукушка все продолжала смеяться, упорно отсчитывая полдень.

22

У перекрестка перед въездом в город жезл гаишника остановил трейлер. Проснувшийся от тормозного толчка гундосый грузчик разлепил кроваво-красные глаза и, увидев рядом с гаишником еще двух милиционеров, пьяным голосом завел:

– Вдруг патруль, облава, заштормило море!

– Заткнись! – хмуро бросил из-под седых усов водитель, пнул навалившегося на него всем телом уже давно мешающего вести машину второго грузчика и тяжело выбрался из кабины.

– Мы – не оптовики, товарищ командир, – еще издали упредил он гаишника. Ему почему-то сильнее всего показалось, что из-за величины фуры его машину приняли за овощную. – Инструмент везу. Певица Эсмеральда Блюз. Суперзвезда. Слышали?

Не обращая на него никакого внимания, гаишник и двое милиционеров подошли к заднему борту.

Один из милиционеров, старший лейтенант с холодным, явно уже многое повидавшим лицом отщелкнул кнопочку на кобуре и приказал второму, явно более молодому и явно волнующемуся:

– Стой здесь! Если вдруг... если вдруг, – покомкал он лоб, явно не зная, что же это за такое "вдруг" может случиться. – Если вдруг что, то в воздух... Понял?

Напарник испуганно кивнул и просительно посмотрел на гаишника, но тот сразу отвернулся и стал с таким вниманием изучать проносящиеся мимо машины, будто видел их впервые в жизни.

Влезший на борт милиционер отбросил тяжелый мокрый тент на крышу фургона, согнувшись и почему-то сильнее всего ощущая на боку совсем легкий пистолет в кобуре, прошел в глубь фургона, нагнулся к днищу и сразу все понял. Пистолет как будто бы исчез с бока, а настроение мгновенно улучшилось, хотя вроде бы должно было ухудшиться: ведь того, кого он искал, в трейлере не было.

Спрыгнув, он молча подошел к ждущему своей участи водителю, которого любопытство уже тоже привело к заднему борту, и спросил о совсем неожиданном:

– Тебе эта Эсмеральда сколько в месяц платит?

– Не жалуюсь, – хмуро ответил водитель и попытался вспомнить, куда он сунул две десятитысячные бумажки: в левый карман или в правый, но вспомнить так и не успел.

Милиционер щелкнул его указательным пальцем по упругому купеческому животу и посоветовал:

– Теперь ремень затяни потуже. Этой работе пора сказать: "Бай-бай".

– Да я ничего не нарушал, товарищ командир! – вскинулись выцветшие брови водителя, и сам он весь, большой и плотный, как бы вскинулся, потянулся ввысь. – Скорость – в норме! Знаки блюл!

– А технику не блюл, – его же словом укорил милиционер.

– Почему же? Свет – в норме, движок...

– Ты по пути давно останавливался? – опять о совсем неожиданном спросил милиционер.

Водитель тяжко, с натугой сглотнул и уж хотел было соврать, что не останавливался, но, поскольку так и не уловил, какая в этом крамола, все-таки признался:

– Да тормозил разок.

– Подвозил кого?

– Не-ет, товарищ командир, – опять не понял, в чем же его вина, водитель. – Грузчики по нужде, с устатку...

– Давно? – не унимался милиционер.

– Ну-у... С полчаса назад, – еле выжал из себя водитель и, наконец-то вспомнив, что деньги лежат в левом кармане, полез за ними.

– По-олчаса, – протянул милиционер, обменялся многозначительными взглядами с напарником и, сам того не зная, словами остановил в кармане водителя его торопливые пальцы: – У тебя две звуковые колонки разломаны напрочь. Видать, пацаны какие-то залезли и пошалили, – соврал он ему.

А напарника, когда отошли они шагов на десять, попросил:

– Покажь снимки.

Прохрустела вынутая из кармана сложенная вчетверо бумажка.

Старший лейтенант принял ее уже развернутой, внимательно вгляделся в серо-черные прямоугольники на белом полотне.

– Ну и факс у нас в конторе! По нему хорошо картинки ночного неба передавать. Все время будет похоже... Вот эта справа – точный крокодил. И глаза какие-то разные... А левая... Как она тебе?

Напарник покраснел и ничего не ответил.

– А по мне – самый класс! – восхитился старший лейтенант. – За такой бы я гонялся. И знаешь, что бы сделал, как поймал? – и самому себе ответил: – Отпустил бы. Красивые должны на свободе жить.

Вторая часть

1

По мокрым бетонным ступеням из здания кубарем скатилось нечто сине-черное. Шлепнувшись в пузырящуюся дождем лужу, это нечто совершило несколько конвульсивных движений, и, когда синее отлетело метра на два в разные стороны от черного, стало, наконец, ясно, что синее – это два милиционера, а черное – бычьего вида мужик в черной кожаной куртке "три четверти".

– Не двигаться!.. Вы ар-рестованы! – пытаясь одновременно и подняться с четверенек, и отщелкнуть кобуру, прохрипел отражению мужика в луже один из милиционеров, но ни встать, ни отстегнуть кобуру так и не успел.

Рукав черной куртки блестящим змеиным туловищем метнулся к нему навстречу и с хряском проломил переносицу. Милиционер беззвучно упал в лужу, и мутно-бурая вода возле его головы стала медленно окрашиваться в красные тона. Мужик хмуро обернулся на второго нападавшего, оттолкнув его одним взглядом, и зашлепал по двору между желто-синих, по-канареечному пестрых уазиков.

– Стой! – бросил ему в спину от дверей маленький человечек в форме майора милиции с красной повязкой на левом рукаве. – Застрелю, гад! -пугнул он его с расстояния в два десятка метров, но мужик даже не обернулся, словно затылком видел, что никакого пистолета в руках у майора нет.

По идущему к нему навстречу через двор светловолосому парню в матерчатой коричневой куртке мужик небрежно махнул рукой. Таким жестом медведь отгоняет назойливых пчел. Наверное, и мужику встретившийся на пути парень показался не сильнее пчелы: на голову ниже, щуплее и к тому же в какой-то глупой кепчонке. Махнул мужик, почему-то решив, что отброшенная ударом жертва долетит-таки пять – семь метров до ближайшего уазика, и вдруг удивленно ощутил, что ладонь проткнула воздух.

Быстрые пальцы парня, впившись в мягкую кожу рукава, рванули его в сторону, куда и наносился удар, как бы ускоряя его, коричневый ботинок хлестко подсек ноги мужика. Тот мешком завалился на бок, но парень так резко рванул его руку вверх, что черная туша, провернувшись в воздухе, плашмя упала на спину. Коричневый ботинок описал еще одну дугу, но в оголившийся от съехавших на грудь куртки, свитера и рубашки розовый бок все-таки не ударил.

Парень остановил себя, хотя в голове толчками пульсировало навеки заученное: "Каждый прием завершай ударом! Каждый прием завершай ударом! Каждый прием завершай ударом!" – Повернул руку мужика так, чтобы тот при любом движении ощутил боль в плече, и еще раз посмотрел на его бок. Попади он в него, как учили, сразу бы воткнул ребро в печень.

Свободная рука мужика попыталась совершить то, что не удалось другой, но и у нее это не получилось. Сверху навалилось синее, хрипящее, матюгающееся, разъяренное. Розовый бок исчез под этой синевой, и парень сразу отпустил руку. Щелкнули где-то внизу наручники, тупо хлестнули два удара, что-то хрустнуло, охнуло, крякнуло, и только после этого милиционеры стали подниматься с черной туши. Неподвижной она так походила на гору застывшего асфальта, которую забыли дорожники.

– Тащите его в "аквариум"! – крикнул со ступенек майор.

– Отставить! – вырос за ним мужчина в сером свитере. – Какой "аквариум"! Он там на хрен все разнесет вдребезги! В изолятор его! В бетон! – На его округлом землистом лице залихватски топорщились казацкие усы, и все время дергалась левая бровь. Он словно бы хотел подмигнуть, но не знал, кому и зачем, и оттого его подергивание получалось каким-то половинчатым и незаконченным. – Да поднимите же сержанта! А то еще захлебнется в луже!

Но сержант и без посторонней помощи уже присел на корточки и медленно вставал с запрокинутой головой, тыльной стороной ладони упираясь в нос. Со стороны могло показаться, что он пытался приклеить отвалившийся нос на место, хотя на самом деле ничего у него не отваливалось, а просто сержант ненавидел все соленое, а кровь, хлеставшая по губам, оказалась соленой до горечи.

– Тащите его быстрее! – подмигнув всем сразу, крикнул из-под навеса черноусый. – А то оклемается, падла!

Парень поднял из лужи намокшую, сразу ставшую тяжелой кепку, но на голову ее не надел, хотя дождь сеял все так же густо и щедро.

– П-поймаю – п-прибью, – булькнул кровавой пеной с губ мужик, которого четверо милиционеров под мышки с трудом протащили мимо парня.

Жесткие, сухие губы того в ответ даже не дернулись. Быстрым взглядом-вспышкой он охватил узколобую бритую голову мужика, его хмурое лицо со свернутым набок мясистым носом и с удивлением уловил, что никакой он не мужик, а парень лет двадцати пяти–тридцати, но парень из разряда людей, которые только из-за своего роста и габаритов сразу становятся мужиками, так и не побывав в шкуре парня.

2

– А-а, так это про тебя звонили! – сжав пощипываемый табачным дымом и оттого переставший подмигивать глаз, усач в сером свитере прочел предписание, накрыл его пачкой "Мальборо" и резким, хозяйским жестом указал на стул. – Присаживайся, старлей!

Парень провел ладонью по щеке, стирая дождевые капли, и сел на другой стул. Мокрая фуражка мешала рукам, и он положил ее на левое колено, тут же пожалев об этом, но все равно оставил ее на том же месте пропитывать холодной влагой брюки.

– Ты его каким приемом-то бортанул? – откинувшись на хрустнувшую спинку кресла, пустил усач дым в потолок и, заметив, что пепел упал на грудь, смахнул его со свитера на пол.

– Он поскользнулся, – посмотрел парень на видневшийся за полуоткрытой дверцей шкафа погон подполковника милиции, потом на книжную полку, где ровным строем стояли книги по восточным единоборствам, самбо, дзю-до и боксу, и зачем-то добавил: – Сам поскользнулся.

– Я вообще-то не видел... Попозже выбежал, – нахмурился усач. – Но говорят, ты...

– Нет, он сам, товарищ подполковник, – наконец-то назвал парень его по званию и одним этим напомнил усачу о том, что тот еще не сделал.

– Ладно. Давай познакомимся, – привстав, протянул хозяин кабинета крупную кисть с кустиками жестких черных волос на тыльной стороне ладони и пальцев. – Хребтовский Николай Иваныч. Сыщик – по призванию. Начальник отделения милиции по необходимости.

– Мезенцев, – сразу как-то и не попал он по ладони, а скользнул к запястью и, смутившись и наконец-то ощутив мощную хватку его рукопожатия, добавил: – Владимир.

До отчества он еще не дорос, но в запасе кое-что еще оставалось.

– Старший лейтенант морской пехоты, – добавил он.

– Север? – не отпуская его пальцы с грубыми мозолями на суставах, спросил Хребтовский.

– ЧэФэ, – ответил, тоже не отпуская его щекотных пальцев, Мезенцев, и Хребтовский почему-то сразу прервал рукопожатие.

– А я на Севере служил, пограничником...

Этим он попытался внутренне приблизить к себе нового подчиненного, который как-то сразу стал менее интересен после упоминания Черноморского флота, юга и всего вольготно-расслабленного, что с ним связано.

– А чего ж уволился? – вернул Хребтовский под усы сигарету и ввалил щеки долгой затяжкой. Выпустил дым из ноздрей и добавил: – Крым... Курорт все-таки...

– Так получилось, – ушел от прямого ответа Мезенцев и пожалел, что пошел в милицию, хотя еще ничего не успел сделать.

Здесь он ощущал себя совсем чужим. Зря он поддался на уговоры однокашника, работавшего в кадрах УВД Горняцка. Наверное, зря. Хотя до полноты ощущения ему не хватало запасных вариантов. Ну куда еще идти? На шахту? Так там зарплату по нескольку месяцев не выдают. На рынок? Торговать? Уже попробовал. Стоишь и медленно тупеешь. Когда понял, что вот-вот отупеет совсем, бросил свою "точку" на городской толкучке, где пеньком отсидел три пекловых месяца в окружении "фирменных" спортивных костюмов и еще более "фирменных" кроссовок из кожзаменителя. Вернуться в армию? Все-таки увольнялся он не совсем из Российской армии, а из бригады морской пехоты непонятно чьего Черноморского флота. Может быть, его и вернули бы через военкомат в "кадры". Но это было бы слишком просто и обыденно. А переход в милицию напоминал путешествие в дальнюю страну, где ждало гораздо больше открытий, чем в уже опробованной стране "Взвод".

И вот он сидел и смотрел на своего нового начальника, а тот беспрерывно отвечал то на один звонок, то на другой, и чем дольше он говорил, тем сильнее и сильнее Мезенцев ощущал себя лишним и в этом кабинете, и в этом отделении, и в милиции вообще.

– У-уф, надоели! – хряснул Хребтовский черной гантелей радиотелефона по столу. – Всем все подай! Одним – машину на полчаса ерунду какую-то из магазина довезти, другим – охрану на презентацию. А ты видел моих шпиндиков? – ткнул он толстым пальцем в сторону мутного, искрапленного дождем окна. – У половины – метр с кепкой. Мне бы в патрульно-постовую роту с десяток таких амбалов, как тот рэкетир, которого мы завалили во дворе, я бы округу вот тут держал, – хрустнул он стиснутыми в кулак пальцами.

Мезенцев проглотил это неожиданное "мы" и уже хотел спросить о своей будущей работе, но Хребтовского, кажется, понесло.

– Вот ты знаешь, что у "штатников" – ну, в смысле, у американцев в полицию не берут, если рост меньше ста восьмидесяти, а вес не дотянул до восьми десятков кэгэ? Знаешь? – наклонившись к столу, спрашивал Хребтовский. Вены на его короткой, бычьей шее напряглись и казались отвердевшими, но лицо все равно оставалось землистым. – А у нас всех подряд берут... Вот у тебя какой рост? – впился он припухшими глазами в Мезенцева.

– Метр семьдесят девять, – четко ответил он, хотя в медкнижке после диспансеризации, последней морпеховской диспансеризации, значилось – метр восемьдесят один.

Хребтовский хмыкнул, но комментировать не стал. За глаза всегда ругать легче. А в глаза – как стена какая перед тобой. Одну можно завалить, а другая и на тебя рухнет.

– В общем, так, – уменьшил Хребтовский пачку на еще одну сигарету, заметив, что она вовсе опустела, скомкал ее одним резким движением и швырнул в урну, освободив от груза служебное предписание Мезенцева. -Пойдешь участковым. Должность – капитанская. Будешь пахать без замечаний – дорастешь до старшего участкового. Это уже, считай, майорская звезда на плече есть. А дальше...