Текст книги "Я отвечаю за свою страну"
Автор книги: Игорь Скорин
Соавторы: Павел Грахов,А. Васильев,Сергей Автономов,Владимир Виноградов,Валерий Данилевский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)
Фарид не успел договорить. Дверь распахнулась, на пороге появились Дивеев и несколько сотрудников. Фарид метнулся к окну, выбил раму и выпрыгнул в сад. Но крепкие руки подхватили его.
В доме безутешно плакала Эльза.
Уже светало, когда три катера отошли от острова. Судном Байрамова управлял сержант милиции.
Фарид и Эльза были в разных катерах. Для надежности Дивеев усадил Байрамова между собой и напарником.
– Молчи! Не говори ничего! – крикнул девушке Фарид, по голос его потонул в шуме двигателей.
– Нам и так все известно, – «успокоил» его Дивеев.
Высоко в небе поднималась величественная башня стоящего на холме Выборгского замка, построенного шведами в 1293 году. Табличка внизу гласила: «Вход посетителей в музей с 11.00». Было около шести часов утра.
…У самой вершины башни на площадке обозрения стоял с мощным морским биноклем Ефим Ковригин. Отсюда, с большой высоты, хорошо просматривался Выборгский залив, ближайшие острова.
Порывом ветра чуть не сорвало берет. Ефим сунул его в карман плаща и снова поднял бинокль. Его внимание привлекли три суденышка, двигавшиеся в сторону порта. Они приближались. Ковригин узнал катер Байрамова. Два других были милицейские.
Дрожащими руками Ефим достал платок, протер стекла бинокля, вспотевший лоб и снова приник к окулярам.
Катера подошли еще ближе – и вот Ефим увидел Байрамова, узнал Эльзу. Покачнувшись, схватился за перила и по винтовой лестнице стал спускаться вниз. За углом стоял мотоцикл. Ефим завел двигатель, быстро понесся по улице. На пустынной окраине города спрятал мотоцикл в кустах и побежал по тропинке в сторону леса.
Один из кабинетов Выборгского горотдела внутренних дел был предоставлен в распоряжение ленинградцам. Вересова прохаживалась по нему вдоль зарешеченных окон. Она всегда немного волновалась перед решающей встречей с противником – годы следственной работы не сделали ее равнодушной.
В кабинет вошел Дивеев, устало плюхнулся в кресло, сказал:
– Сбежал наш Ковригин. Упустили. А Фарид – тяжелый тип. Не желает разговаривать. Про золото одно твердит: наследство от бабушки.
– Видимо, успели обменять деньги и облигации на ценности. Но у кого?
– Мы с ребятами прикинули: эти золотые изделия, судя по артикулам, в прошлом году были украдены из универмага. Ну, помнишь, там еще проникли через крышу?..
– Помню. Нужно срочно найти в том деле список украденного, – предложила Нина.
– Продиктуют по телефону из Ленинграда. Так вот, не Байрамов ли совершил кражу? Ведь он уже отбывал срок по этой статье.
– Проверьте, – ответила она. – Тогда и то, что они взяли в сберкассе, может оставаться у них.
– Ковригин, конечно, далеко не уйдет, – размышлял Дивеев. – Но сейчас все зависит от поведения Байрамова. Надо его разговорить. Ты уж постарайся…
– Приводите, – кивнула Нина. – В случае чего выложим главный козырь. А ты пока возьми объяснение у Эльзы.
Дивеев распахнул дверь кабинета, крикнул в коридор:
– Давайте!
Оперативники ввели Фарида Байрамова и вышли вместе с Дивеевым.
Нина писала что-то в протоколе, не обращая внимания на доставленного человека. Потом подняла глаза и сказала приветливо:
– Ну, здравствуйте, Галина Цыганкова, присаживайтесь.
Фарид стоял, словно окаменев.
– Садитесь, Галя, не стесняйтесь, – ободрила его Нина и, встав из-за стола, любезно усадила напротив.
Сложная гамма чувств отразилась на лице Байрамова, прежде чем он выдавил:
– Вы что-то путаете…
– Ничуть. Я знаю, что передо мной – Байрамов Фарид Исмаилович. Но ведь некоторое время вы именовались Цыганковой Галиной Юрьевной, – мягко сказала Нина. – И давайте побеседуем пока без протокола. Поймите, что от вашего признания зависит ваше будущее.
– Ничего не буду говорить, – ответил тот, отвернулся и безучастно уставился в окно.
– Хорошо. Говорить стану я, – согласилась Нина. – Нам действительно известно все. Итак, вы с Ковригиным спровоцировали пенсионера Смолина на обмен. И Ефим, поменявшись с ним, вселился в квартиру, примыкающую к сберкассе. Затем вы подбираете женский парик, гримируетесь под женщину и превращаетесь в «невесту» Ковригина. Подделываете украденный у настоящей Цыганковой паспорт, переклеиваете в него свою «женскую» фотографию и оформляете с Ковригиным законный брак. Под видом жены Ефима прописываетесь в ту квартиру…
– Чепуха какая-то, – пробормотал Байрамов.
Нина, однако, заметила, что его лицо покрылось бисером пота.
– Затем, – уверенно продолжала она, – вы имитируете перед соседями скандалы, разрыв на почве ревности и оформляете официальный развод. Ковригин перепрописывается к матери и вновь женится. Теперь уже по-настоящему – на любимой женщине. Она рожает ему ребенка. Вы же, Байрамов, остаетесь «хозяйкой» квартиры и начинаете готовиться к краже. По ночам разбирается стена. И наконец вы намечаете день, когда Ефим находится в рейсе, а инкассаторы не приезжают. И вот кража совершена.
Фарид молчал.
– После этого, – подытожила Нина, – вы снова превращаетесь в мужчину и, таким образом, исчезаете навсегда. А милиция, прокуратура продолжают энергично разыскивать женщину. И, естественно, не находят. Поскольку поиск этот – всего лишь погоня за призраком.
– Невероятно, – прошептал Фарид и громко добавил: – И как же вы собираетесь все это доказать?
– Наденем вам парик, женское платье, отвезем в Ленинград и предъявим вашим соседям – Елизавете Ивановне, остальным. И тогда все, Байрамов. Все! – твердо закончила Нина.
Фарид сразу обмяк и сказал:
– Хорошо, я признаю… Пишите, что добровольно.
– Обещаю, – кивнула Вересова. – Но необходимо помочь разыскать Ковригина.
Байрамов поднял глаза:
– Позвольте вопрос?
– Пожалуйста.
– Как у вас оказалась фотография в женском обличье? Ее ведь не могло быть.
– А… Ковригин поверил Елизавете Ивановне. На этом вы, кстати, и попались: нам нужно было подтолкнуть вас к активным действиям. Вот вы наверняка считали себя таким изобретательным, предусмотрительным, а провела вас простая женщина. Правда, сделала она это по нашей просьбе и, в чем истинный смысл ее поступка, конечно, не догадывалась.
– Но эта женская фотография?! Откуда?
– У нас были снимки большинства мужчин, с кем общался Ковригин. На этих портретах пририсовали женские прически… В одном из них – вашем, Фарид, – все соседи узнали жену Ефима.
– Ну а как вы догадались, что не женщина жила в этой квартире?
– Поначалу шестым чувством – все там было как-то иначе… Потом появились подтверждения: на бигуди – ни единого волоска, из косметики тронуты лишь крем и тональная пудра. Коробка конфет вскрыта, но целехонька. Из носильных вещей надевались только те, что с закрытым воротом, – чтобы замаскировать кадык и растительность на груди. Воротнички характерно обтрепаны щетиной. Да много еще чего. Например, почерк «невесты» из загсовского заявления типично мужской. По нему эксперт даже ваш характер определила, и довольно точно. Но мы отвлеклись. Итак, Фарид, где сейчас Ковригин?
– Но знаю, – он отвел взгляд, пожал плечами.
– Это же в ваших интересах, – настаивала Вересова.
Открылась дверь, быстро вошел Дивеев и протянул Нине какую-то бумагу:
– Список. Все совпадает. Вещи оттуда.
Вересова стала читать документ. Дивеев сел напротив Фарида и профессионально посмотрел на него. Спросил у Нины:
– Признался?
– Не полностью, – ответила за Байрамова та. – Во-первых, скрывает местонахождение Ковригина. А во-вторых, еще не рассказал, как совершил кражу ювелирных изделий из универмага.
– Это не я! Не крал я их! Перестаньте вешать лишнее! – взвился Байрамов.
– Но именно у вас обнаружили ценности, украденные в прошлом году из универмага, – строго проговорила Вересова. – А вы уже отбывали наказание именно за кражу.
– Не моя это кража! Клянусь! Памятью родителей клянусь… – Голос Фарида дрогнул.
– Она может стать вашей, если не посодействуете в поиске того, кто ее совершил, – отчеканила женщина и заметила: – Внушительный «букет» статей получается…
– Вам сейчас двадцать шесть, – прикинул Дивеев, обращаясь к Байрамову. – Выйдете – будет за сорок. А поможете следствию – суд учтет. Между прочим, Эльза…
Фарид встрепенулся.
– Отпустили мы ее, – успокоил его майор. – Уверены, что Эльза здесь ни при чем.
– Она прекрасная, чистая девушка, – начал Фарид. – И… я все скажу вам. В универмаг проник не я. А тот, у кого может сейчас находиться Ковригин. Это страшный человек, и он все равно убьет меня, – обреченно сказал Фарид.
– Надорвется, – заверил Дивеев, встал и крикнул в коридор: – Приготовиться всем. Машины к подъезду.
– Сегодня, – продолжал Фарид, – в девять утра у старого замка Эльза должна была передать Ковригину половину ценностей – его долю. Но вы задержали нас: Эльза в срок не пришла, а я не позвонил Ефиму в гостиницу. Значит, он догадался, что дела плохи, и теперь прячется.
– Где? У кого? – уточнила Вересова.
– Этого человека мы зовем Тихоном. Настоящую фамилию и имя не знаю. В прошлом – крупный вор, – ответил Байрамов. – Сейчас уже в пожилом возрасте. Работает лесником в сорок втором квадрате. Украл у кого-то документы, по ним и устроился. В прошлом году он это золотишко и взял. Разобрал крышу универмага, вскрыл сейф. Силы Тихон огромной. Поедемте – покажу его дом: это по дороге на Приморск.
В кабинет зашли двое сотрудников. Дивеев указал им на Фарида:
– Поедет с нами.
Оперативники вышли вместе с Байрамовым.
– Возьмите меня на задержание, – попросила Нина. – Хочу проветриться.
– Уж нет! – категорически отказал Дивеев. – Не имеем права. Свое дело сделала – спасибо тебе.
Майор с чувством пожал ей руку.
Машины тряслись по лесной дороге. В едущем впереди УАЗе рядом с майором сидел Байрамов, рассказывал:
– Тихона узнал случайно, в ресторане познакомились. Сам подсел. Чувствую, говорит, после отсидки ты, парень. По глазам вижу. Опытный он, Тихон… Взгляд – рентген. Пожил я у него недолго: по хозяйству помогал – дровишки там, в магазин сгонять… Потом устроился грузчиком багажа в аэропорт. Там с Ковригиным познакомился. Прописан я был в общежитии. А жил в основном у Ефима – под видом «жены».
– Кто же придумал кассу взять?
– Мы с Ковригиным иногда приезжали к Тихону поохотиться, рыбку половить, отдохнуть. Ефим все жаловался, что с деньжатами плохо. Тихон нас и надоумил. Когда узнал, что у Ковригина квартира отдельная, – меняйся, говорит, туда, где сберкасса. Так и выдал нам свою идею. А когда кассу взяли, Тихон порекомендовал: «Чего вам с деньгами да облигациями светиться? Несите мне, а я вам – золотишко». Вот и вся история.
Машины остановились. Оперативники вышли на дорогу.
– Дальше пешком, – скомандовал Дивеев. – Окружаем.
Перед ними была старая деревянная изба, обнесенная изгородью с растущим вдоль нее густым кустарником.
Заверещали в кустах вспугнутые птицы.
В доме Тихон и Ковригин приникли к занавескам.
– Не к добру это, – пробурчал Тихон. – Неужто дружок заложил?
– Не думаю… Видимо, туристы.
– Сюда они не доходят. Далековато.
Тихон снял со стены двустволку, протянул Ковригину пистолет:
– На! Если что – отходим к болоту. Я тропу знаю.
– Не нужно! – испуганно отшатнулся от пистолета Ефим.
– Тогда подыхай!
Кусты зашевелились.
– Ох ты! – Тихон выстрелил навскидку.
В ответ грохнули предупредительные выстрелы.
– Сдавайтесь! Дом окружен! – послышался усиленный динамиком голос Дивеева.
– Как бы не так! – с остервенением процедил Тихон.
Стреляя из окон по кустам, он продвигался к двери. Инспекторы-кинологи выбили окна, и туда кинулись овчарки.
Вскоре преступников подвели к машинам и усадили порознь. «Волга» и УАЗ тронулись в обратный путь. Остался лишь «газик»-вездеход. К нему подошел Дивеев. Оперативники вывели из машины Фарида, и все направились к избе.
В комнате Байрамов подошел к окну, выдернул доску подоконника. Под ней оказался тайник: там лежали аккуратно сложенные пачки облигаций и денег.
В Ленинград возвращались еще засветло на той же «Волге», что доставила их в Выборг. На этот раз Петрович вел машину не так быстро. Из приемника лилась приятная мелодия.
Нина сидела рядом с водителем, любовалась дорогой и незаметно для себя задремала.
На заднем сиденье оживленно переговаривались оперативники:
– Подумать только, мы ведь с ног сбились. Год за этим типом охотились, а он в лесу отсиживался, – сказал Дивеев про Тихона.
Начал он фразу на громкой ноте, закончил почти шепотом, заметив, что Нина спит.
– Если бы не Нина Александровна… – начал молодой оперативник.
– Т-с-с! – прервал его Дивеев и, наклонившись к Петровичу, тихо проговорил: – На поворотах поосторожнее.
Петрович послушно сбавил скорость.
Александр Васильев
ЧЕТЫРЕ ДНЯ ИЗ ЖИЗНИ ФЕДОРКОВА
В петушином горле сначала как будто что-то булькнуло, проклекотало, как в споткнувшемся стартере, но потом из хрипа и клекота вырвалась и пролетела над проулком рассветная молодецкая мелодия: «Ку-ка-ре-ку!»
Федорков открыл глаза, сбросил толчком ног одеяло, спрыгнул с сеновала. Он любил спать на сене с детства. И здесь, в Заборье, на удивление квартирной хозяйке ночевал в сенном сарае до первой пороши.
– Ну, братан! Ну, молодчага, Петька! – похвалил лейтенант петуха. – Не дашь проспать.
Между прочим, петух был не столько собственностью хозяйки, сколько увлечением Федоркова. Он купил его в дальней деревушке своего участка Тужиловке пестро-огненным петушком, подарил Лукиничне, но сам выходил, вырастил себе на забаву, а также для пользы дела – чтоб не пользоваться будильником.
«Забота у нас такая, работа у нас непростая», – запел Федорков переиначенную на свой манер песню и начал натягивать на свое сухощавое жилистое тело спортивный костюм.
Одевшись, со двора забежал на веранду позавтракать. Там, как всегда, под тарелкой – на этот раз с голубцами – лежала информация об обеде. На тетрадочной обложке бабуся Анюта криво, но старательно начертала:
«Павел Хведорович, молоко гляди на порожке, борщ гляди в печи».
Анна Лукинична уважительно относилась к его должности и всегда называла постояльца только по имени-отчеству, хотя не одобряла, что участковый прыгает поутру с гирей по двору в одних трусах и бегает вокруг пруда.
Федорков еще больше развеселился от бабулиной информации и, перемахнув через каменную кладку двора, выбежал на стежку, которая извивалась по огороду в картофельной ботве между черноголовых подсолнухов и вела к берегу пруда.
…Когда Павел перебрался со своими нехитрыми пожитками в Заборье и начал по утрам бегать вокруг совхозного пруда, за ним на первых порах нередко увязывались сельские ребятишки и поднимали заразительный шум:
– Глянь-ка! Бежит! Дя-адь, за кем бежишь?
– За здоровьем, бегом от инфаркта! – приостановившись, отвечал любознательным чумазым гражданам Федорков. – Айда за мной, воробушки!
Ребятишки дня три побегали, потом поотстали – надоело. Инфаркт им не угрожал, как, впрочем, и Федоркову, а бегали они по своим особым планам. А так чего бегать?
На очередном заседании исполкома председатель Заборьевского сельсовета Нестеркин сделал новому участковому замечание:
– Чтой-то, товарищ Федорков, неправильно работать начинаешь. Ты лицо официальное. Чего вокруг пруда бегаешь? За порядком следить надо. Пьянство, понимаешь ли, процветает. Вчера Егор Гаврилов трактор в траншею завалил, как зюзя был. А мы бегаем…
– От горячих речей порядок не наладится, – заметил Федорков. – Работать надо.
– Вот и работай! – прикрикнул Нестеркин. – Тебя назначили, так организуй, подтяни, подкрути. Давай!
– Нет, Иван Михалыч, так не пойдет, – вскочил Федорков. – Я тут у вас недавно. А вы, говорят, сельсоветом командуете пятый год. Бегать я буду, никто не запретит. Это мое личное дело. А работать давайте вместе! Работу общественного пункта охраны порядка надо наладить, дружину обновить. Я у вас с этими вопросами был? Был. А толк какой? «Давай, давай, Федорков!»
В общем, разговор тогда состоялся острый, но небесплодный…
Вот о чем думал Федорков, обегая вокруг совхозного пруда. Умывшись и переодевшись, он направился к пункту охраны порядка, откуда всегда не позже восьми часов утра звонил в райотдел.
Этот особнячок из силикатного кирпича стоял на пригорке недалеко от пруда, почти рядом с сельсоветом и почтой. Совхоз построил помещение после того, как Нестеркин, сдружившись с Федорковым, не менее года вел массированную атаку на сопротивлявшееся совхозное начальство, пока последнему не стало ясно, что от напористого Нестеркина и горячего Федоркова отделаться можно только одним – уступить. Правда, было и еще одно немаловажное обстоятельство – звонок из райкома партии секретарю парткома совхоза Григорию Либединскому.
Так и был построен по отдельному проекту особнячок, завезена мебель, оформлена с помощью милиции необходимая наглядная агитация. Окруженный палисадником из зеленого штакетника, зарослями вишенника и розовой мальвы, дом напоминал деревенским выпивохам, что с приездом нового участкового их вольная жизнь кончилась.
Даже сам директор совхоза Николай Маркович Малашук – человек с солидным стажем, властный, хозяйственный, терпящий возражения только от отдельных людей, – и тот считался с Федорковым, хотя в присутствии ближайшего окружения не мог удержаться от присущей ему манеры снисходительно иронизировать: «Дай тебе волю, ты всех старух в дружинники позапишешь. Откуда только тебя прислали, такого блондина, на нашу голову? Будто нам делать нечего, кроме как мелких хулиганов перевоспитывать. У нас, молодой человек, рубежи. Зерна взять тридцать пять, сахарной свеклы – двести пятьдесят центнеров с гектара. Мы, дорогой мой, все овраги должны лесополосами обсадить. Вот о чем головушка у меня болит! А вы с Петькиным разгильдяйством и с Ванькиным разгуляйством к нам лезете! Ладно, ладно, не возражай! Знаю, о чем скажешь. С тобой спорить трудно, подковался на юридическом, логикой владеешь не хуже, чем ложкой. Так ты что требуешь? Машину? Машину выделим, пускай дежурит, порядок наводит. А вот что касается дружины, тут уж, Павел Федорович, извини, твоя забота».
Дружину Федорков собрал неплохую. Было у него по списку тридцать семь дружинников, из них добрая половина – готовы и хулигана взять под локотки, и другую серьезную помощь оказать. Как-то незаметно стал он в Заборье нужным и всем знакомым человеком. С каждым из дружинников его связывал какой-либо интерес: с одним рыбу ловил, другому помогал саженцы для сада из питомника доставать, третьему мотоцикл отремонтировал.
Он даже «схлопотал» замечание от начальника райотдела милиции Горохина за то, что у шофера молоковозки Ивана Архипова целые сутки крышу шифером крыл.
Было такое дело? Было. Федорков не скрывает. Но кто такой для него Архипов? Дружинник, каких днем с огнем поискать! Позови – пойдет в любое время дня и ночи, в слякоть и дождь на всякого громилу, будь тот хоть с обрезом…
Но Горохин, не желая слушать объяснений и вникать в суть дела, напустив на себя строгость, распекал Федоркова на оперативке: «Вот он, полюбуйтесь, лейтенант милиции. Поступил сигнал: вместо того чтобы порядок наводить, Федорков на крышу с молотком залез шифер приколачивать. Оно, конечно, на крыше спокойнее».
Слушал эту тираду Федорков и чуть ли не подпрыгивал, как крышка над кипящим чайником. Однако сдержался. Не пришелся он начальнику по нраву или у того такая манера воспитания подчиненных?
После оперативки Федорков подошел к секретарю парторганизации, заместителю начальника Журавлеву.
– Несправедливо как-то, Юрий Степанович. Я ведь почему Архипову помогал? Безотказный он в нашем деле, так можно и ему помочь. У меня дружина не на бумаге организована. Человеку добро сделаешь, он тебе тем же отплатит.
– Не придавай значения, Федорков, – успокоил Журавлев. – Что хорошо, то хорошо, а плохое не спрячешь.
И все-таки Федоркову было обидно из-за несправедливых замечаний начальника. Придя на работу, он прошел в свой кабинетик, сел на стул возле небольшого стола, полистал отрывной календарь, прочитал по записям планы на ближайшее время. Затем снял телефонную трубку с аппарата, попросил телефонистку соединить его с райотделом.
– Алло, кто отвечает? А-а, ты, Витя? Дежуришь? Ну как ночь прошла? Скоро сменяться, радуешься, поди?
Дежурил по отделу друг Федоркова, старший лейтенант Чемисов.
– Ночь в целом спокойная, – ответил Чемисов. – Частник только один подзалетел. Куда ж, как не в кювет. На «Волжанке» под Махоновкой. Знаешь, там, где поворот на Пады? Что? Да нет. Будет жить, сотрясение мозга. В остальном спокойно. А у тебя что? Чего передать-то по начальству?
– Передай, Витя, что весь день на центральной усадьбе буду. С утра к директору пойду, потом магазин проверю. Товарищеский суд на ферме провести надо. Два заявления тут у меня остались, одно по самогонке – хоть и анонимка, проверить надо. После обеда на уборку картошки подамся, там прикомандированные из Донбасса. Бригадир просил приструнить, два алкаша там есть. В общем, сам видишь, по завязку…
Федорков вышел на крыльцо. Утро было солнечное, стояла та осенняя пора, когда земля готовится на покой, отдав человеку все свои летние дары. За селом тянулись полосы жнивья, над которыми покачивались кое-где голубые сетки паутинок, в дорожных колеях золотилась оброненная с возов солома. Тонко тянуло с огородов дымком и печеной картошкой.
Федорков пошел к дому по берегу пруда, обрамленному кустами ивняка. Подошвы ног сквозь обувь ощущали мягкую ласковость гусиной травки-спорыша, подорожника. Синие зрачки доцветавшего цикория поглядывали на него из запыленной травы. На душе у Федоркова было хорошо. Хоть один день пройдет спокойно, по плану. И когда он увидел у дома своего дружинника из Тужиловки, преподавателя физкультуры Панова, то удивился.
– Ты что это, Володя, спозаранку? Уроков, что ли, нету?
– Если бы, Павел Федорович. Каспарухов разбушевался… Стол топором порубил, телевизор вдребезги. Настеньку на тот свет чуть не отправил. Вся деревня на ногах, Павел Федорович. Заперся теперь в доме, никого не подпускает.
– А где сама Настенька, детишки?
– К соседям убежали.
– Ну вот, позавтракал… Эх, работа! Ума у Каспарухова нет – считай, калека. Ну, подгоняй свой драндулет. Сейчас оденусь – и погнали.
На ходу Федорков надел форму, поддел ложкой голубец, мимоходом схватил с тарелки кусок хлеба и, почти не прожевывая, съел. Проверил пистолет, поставил на предохранитель, прихватил служебную сумку, вышел к Панову.
– А у меня есть ум? Работал раньше на «Ниве», с доски Почета моя физиономия не сходила. А теперь каждый забулдыга на меня волком смотрит.
– А чего, вернуться на комбайн нельзя?
– Вернуться? А Каспарухова кто брать будет? Пока нового участкового подберут, таким Настенькам тыщи синяков понавешают. Да если б только синяки… А детишек сколько по округе оберегать приходится! Ладно, поехали. До встречи, Петя! – откозырял Федорков своему любимцу петуху, который не спеша ковырялся шпорами в навозе, время от времени поднимая голову и важным генералом расхаживая по двору. Куры наперебой о чем-то кудахтали ему, а он клекотал горлом, кося на них янтарным глазом.
Мотоцикл рыкнул и рванулся с пригорка. Вздымая пыль, он резко покатился по проселку, распугивая на выгонах привязанных за колья телят.
– Володя! – прокричал сквозь треск мотора Федорков. – Ты сам у Настеньки в доме бывал? Сориентироваться надо. Каспарухов-то небось забаррикадировался. У них веранда есть? А на веранде справа от двери что-то вроде каморки огорожено. Так?
– Точно, Павел Федорович. Зрительная память у вас отличная.
– Тренируюсь, раз нужда заставляет. А дверь из сеней на веранду у них наружу открывается?
– Да вроде наружу…
Мотоцикл подпрыгивал на колдобинах. Сидя в люльке, Федорков балансировал телом и вспоминал все, что ему было известно о Каспарухове. С этим гражданином неопределенного возраста ему пришлось повозиться немало. Беспокойный, кряжистый, кривоногий Каспарухов поселился на участке еще при его предшественнике. Это заросшее волосами дитя природы (волосы у него росли не только на щеках и подбородке, но густо торчали из ушей и даже из носа) имело две судимости за злостное хулиганство, сменило не менее пятнадцати раз места жительства и работы.
В Захаровском райотделе милиции его считали возмутителем спокойствия. Совхозного кочегара редко кто видел трезвым. А промочив горло, Каспарухов становился настолько общительным и деятельным, что посторонним от него было невмоготу. Он хватал всех встречных за одежду своими короткопалыми волосатыми руками, обрывал пуговицы, лез целоваться, обниматься: «Слушай, дорогой! Каспарухов – душа широкая. С Каспаруховым дружить надо. Не пропадешь. Нэ-эт!» На кавказском носу Каспарухова проступала испарина, он сиял от восторга. И освободиться от его цепких объятий было целой проблемой.
Ах, Настенька, Настенька! Хватила ты лиха и хватишь еще со своим дружком. Жила бы тихо-мирно, так нет – семейного счастья захотелось. А какое уж тут счастье! Какой из Каспарухова глава семейства? Но и Настеньку понять надо. Живая душа живого требует, ее лекцией на моральные темы не напитаешь. Вот и суди тут. А у Настеньки между тем от Каспарухова и дети растут.
Остались еще в наших селах такие обездоленные судьбой женщины, как Анастасия Шалимова. Когда они невестились, опалила их девичество война, повыбила женихов. Многие из них так и остались вековухами. А им-то хотелось большего. Разве частушечный перепляс в промороженных сельских клубах под хриплую гармошку мог им заменить мечту о радости жизни? Им хотелось, как и всем, испытать настоящее большое счастье, но оно часто обходило их стороной. Некоторые, как Анастасия Шалимова, решили: лучше поздно, чем никогда. Какое ни на есть счастье, а мое…
Дорога бежала и бежала по полю, по неубранной еще кукурузе, затем спустилась в ложок, поросший пыреем и дикой луговой клубникой, выбежала на пригорок и вновь побежала к долинке.
Тужиловка расположилась вдоль этой долинки, которая была руслом речушки Птани, или, как ее ласково называли, Птахи, Птушки, и тянулась вдоль этой речки с востока на запад. С южной стороны к деревне примыкал дубовый лес с островками березовых перелесков. Дом Насти Шалимовой из потемневшего от времени красного кирпича с пристроенной верандой стоял пятым от въезда. Рядом с ним высилась старая раскидистая ветла с уже облетающей пожухлой листвой. Над жестяной крышей торчала антенна. За небольшим каменным двориком пламенели осенними кострами кроны грушевых деревьев; груши всегда прощаются с летом, щедро раздаривая багрянец и пурпур красок.
У соседского дома, метрах в двадцати, гомонили бабы, подруги-доярки и соседки Шалимовой, осуждали немногочисленное мужское население Тужиловки:
– Тоже мужики называются! Тихие какие стали, задумчивые… Одного хулигана связать боятся. Куда Панов-то делся? Нестеркину-то позвонили? Нестеркин – он сразу, чикаться не будет. Он Федоркова хоть из-под земли откопает.
Среди толпы женщин и шныряющих ребятишек топтался худенький мужичонка в фуфайке и с распухшей от флюса щекой. Это был заведующий фермой Крошиков, который успокаивал собравшихся:
– Тише, бабы, тише…
– Что тише, что тише! Боитесь, Каспарухов услышит? Пусть выбегает – уж мы его возьмем в такой оборот…
– Дуры, с топором же он. Саданет еще кавказец.
– А мы в гробу видали его, зверюгу, в белых тапочках. Связать его надо, вот что. Вон у Нинки веревка есть, – еще пуще зашумели бабы. – Панов вот-вот должен возвернуться с Федорковым.
Когда мотоцикл запылил у околицы, все бросились ему навстречу. «Привет дружному коллективу!» – бодро крикнул Федорков, выпрыгнув из люльки. Но все почувствовали за его внешней бодростью плохо скрытую тревогу.
Все эти двадцать минут, пока он добирался до Тужиловки, тревога не покидала его. От Каспарухова можно было ожидать всего. В пьяной горячке он может и топором рубануть. Поэтому Федорков решил действовать осмотрительно, быть в любую минуту настороже. По пути он мысленно отработал несколько вариантов своих действий.
– Ну как тут? Что он?
– Заперся. Сидит… Вы бы еще больше прохлаждались. Человека чуть не убили, а вас не дозовешься, – загалдели наперебой бабы.
– Товарищи женщины, минуточку! Не все сразу. Давайте по очереди, – бодрился Федорков.
Но тревога в душе оставалась. Что, если первый вариант сорвется? Не выйдет Каспарухов по его требованию – и все тут. Придется силой брать. А пьяный Каспарухов, да с топором, – это тебе не тренировочная «груша».
– Давайте по очереди! – громко повторил Федорков, обводя толпу встревоженными, но смешливыми глазами. Среди женщин он заметил незаметно подоспевшего Егора Хвинчука, тужиловского дружинника из категории «тихих и задумчивых». Он записался в дружину потому, что «начальство требует».
– Хвинчук, – позвал Федорков. – Беги в школу, позвони в милицию. Скажи, мол, Федорков в Тужиловке Каспарухова задерживает. С топором, скажи, Каспарухов. Пусть подъезжают.
– Да небось женщины уже позвонили.
– Лишний раз не помешает. Беги.
– Где Анастасия Захаровна? – направился к веранде Федорков.
– У Миронихи спряталась. А Ромка вот он. Ро-мка! Сбегай за матерью. Участковый зовет.
Старший сын Анастасии Шалимовой Ромка стрельнул по Федоркову быстрым взглядом: «Она вон сама бежит».
От порога соседского дома поспешала среднего роста сутуловатая женщина с курносым обветренным лицом и выцветшими, когда-то черными глазами. Голенища резиновых сапог от быстрой ходьбы хлопали по худым икрам ног, женщина старалась не смотреть на людей.
– Ну что, Анастасия Захаровна, расскажи, как было-то.
– Да что рассказывать… Как тот раз, под май, пятнадцать суток отбыл – притих немного, а потом опять за свое принялся. Заливает и заливает – никакой меры. Как утро – дай ему трояк. А где же я их наготовлю? Стану говорить, бьет чем попадя. А нынче что было?! Ох! – не выдержала, заголосила Анастасия. – Телевизор разбил, мой премиальный. Стол порубил, зеркало тоже. Мишутка заикаться начал. Павел Федорович, а если он дом подпалит?
– Не подпалит – задержим. Что он, по-твоему, сейчас делает?
– Деньги ищет. По карманам моим да по разным местам рыскает.
– Та-ак! Ну хорошо. Володя, пошли! – И Федорков шагнул на ступеньки веранды. Поднявшись, он подошел к первому окошку, чтобы заглянуть внутрь, посмотреть, где Каспарухов и что он делает. Во всем напружинившемся теле сквозил неприятный холодок. И в то же время его охватило возбуждение, какая-то отчаянная решимость.
– А если он с топором за дверью стоит? – раздумывал вслух Панов. – Тюкнет по темечку…
– Может и тюкнуть, – сказал, заглядывая в окошко, Федорков.
И в этот момент зазвенели, посыпались на него вылетевшие осколки стекол. Павел не успел даже отпрянуть. Над головой его что-то просвистело и шмякнулось в траву.
Федорков подбежал к этому месту. Вонзившись в землю, из травы выглядывал чугунный диск конфорки от кухонной плиты.
