Текст книги "Я отвечаю за свою страну"
Автор книги: Игорь Скорин
Соавторы: Павел Грахов,А. Васильев,Сергей Автономов,Владимир Виноградов,Валерий Данилевский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)
– А Лукинична?
– Она не разресает, дядя Пас…
– Не зови меня дядей Пашей. Я как учил? По уставу зови – товарищ лейтенант. А ну-ка, посмотрим, в кого это ты стреляешь, Семка! Ага, мишень из клубной афиши сделал?
– Пиночета расстреливаю, – шмыгнул носом Семка.
– Пиночета? – переспросил Федорков, приближаясь к сараю. – Ну-ка, ну-ка. А почему ты не на уроках?
– Отпустили. У Нин Иванны бюллетень…
Подходя ближе, Федорков все больше различал нарисованную броскими штрихами фигуру человека в мундире, с узким лицом, в пенсне, в галифе и офицерских сапогах. На голове генеральская фуражка с высокой тульей. И впрямь на Пиночета похож. Способный Семка.
– Стоп, Семка! Нос-то чего не нарисовал? Что это у него вместо носа-то? – дрогнувшим, ликующим от радости голосом спрашивал Павел, хотя сам уже ясно видел: вместо носа у Семкиного Пиночета красовалась наклейка от перцовой настойки – два ярко-красных стручка под углом друг к другу. – Чего ж носа-то не нарисовал, Семушка, дорогуша ты моя? – Павел готов был расцеловать конопатую, будто забрызганную физиономию Семки.
– Такой нос поприглядистей, – авторитетно заявил Семка.
– Верно. А где ты взял-то его… нос такой? Не нос, наклейку-то эту? Мне, знаешь ли, очень понравился твой рисунок. И стреляешь ты важнецки: раз, два, три, четыре попадания! Может, у тебя еще такая наклейка есть? Я их, понимаешь ли, как марки собираю, коллекционирую. У тебя еще есть?
– От бутылки отклеил. Их у нас в сарае стук пять стоят на ясике.
– Принеси-ка мне две. А кто их поставил в сарай?
– Софер… какой у нас раза три обедал с матерью, карнаухай. Он из района, на МАЗе ездит.
– Это у которого свитер зеленый на груди в белую елочку?
– Верно!
– Только у него фамилия не Карнаухов. Зубков его фамилия.
– Фамилию не знаю. У него ухо сломанное, свитер зеленый с елочками.
– Та-ак, Семка. Веди-ка меня в твой сарай и показывай.
Семка отворил дверь сарая. Там на полу валялись две бутылки из-под перцовки.
– А мать их не мыла?
– Не-е, он их сразу выбросил, как выпили. Мать сказала мне: вымой и наклейки отмой. А мне они понравились, жалко – порвутся.
– Где она бутылки покупала?
– Она не покупала. Карнаухай принес, сказал, что у него этого добра-а-а-а…
– Ну, ладно, Семен. Дай-ка мне ключ от сарая. Вечером верну. Нынче мне крутиться, знаешь, сколько? Во, по горло! Ну что, брат Семка, я тебе должен сказать… Подальше, Семка, держись от этих злодеек с наклейкой. Ты, брат, лучше рисовать учись. Из тебя, может, новый Репин получится.
Оформив с понятыми изъятие бутылок из сарая, Федорков направился к своему пункту.
Серые нависшие тучи вдруг сыпанули мелким дождем, ветер начал затихать, повеяло сыростью. А для Федоркова будто солнце засияло. Он почти бежал к своему пункту. Первым порывом было позвонить Журавлеву, похвалиться, что ухватился-таки за кончик нити от запутанного клубочка. Но едва набрал две первые цифры, как рука с телефонной трубкой начала опускаться. Павел бросил ее на рычажки.
«Не поймал, а ощипал. Ох, хвастунишка же ты, участковый инспектор. Сначала удостоверься, возможно, Зубков купил эту перцовку в райцентре. Давай рассуждать логично. Разве это невозможно проверить? Не так уж в Захарове много торговых предприятий, где продают спиртное. Но главное не в этом, главное, если сойдутся отпечатки, оставленные на бутылке, извлеченной из кирзового сапога, с отпечатками на бутылках из Нюшкиного сарая. Перво-наперво надо в магазин сходить, хорошенько упаковать бутылки. Лучше опять в коробку из-под ботинок.
– Зинуля, гони пустую коробку. Видишь, что у меня? – прямо с порога Павел показал Пырсиковой находку. – Две штучки, и еще есть. Не из того ли ящика, что у тебя уволокли? Слушай, а ты, оказывается, не всех, кто у тебя перцовку покупал, назвала. Зубкову, шоферу из Сельхозтехники, продавала? Чего ж утаила? Любовь с ним крутишь?
– Продавала, – ответила Зинуля.
У Павла чуть бутылки из рук не вывалились.
– Сколько? – выпалил он.
– Да я ему всего лишь одну бутылку продала. И ничего между нами не было. Я почему не сказала… из культурной семьи он. У него мать врачом в районной больнице работает. Сам сказал. Неужель украсть может?
– Ну, ладно. О чем мы тут говорили, помалкивай. Я в райцентр еду.
Упаковав бутылки, Павел вернулся к мотоциклу и, не дождавшись возвращения Лукиничны, вырулил на дорогу. До наступления темноты он побывал в нескольких местах: в совхозной конторе, у свекловичниц, с участков которых Зубков вывозил свеклу, в райпотребсоюзе, где ему дали список магазинов и буфетов райцентра, куда поступала перцовка.
К Федоркову шла удача. Зубка продавщицы и завмаги знали хорошо. Спиртное он у них в последние полтора месяца не брал, хотя раньше был одним из активных покупателей.
Больше того, местные девчата поведали Федоркову, что Зубок у мамки один, любимчиком рос. Подростком раза два задерживался за кражи из киосков. Мать, медсестра районной больницы, пробивная дама, всячески выгораживала свое чадо, обивала пороги районных организаций, выплачивала штрафы, а внешнюю репутацию Миши берегла.
Поздно вечером, собрав несколько объяснительных записок от завмагов и продавцов в единую папку, Федорков зашел в дежурную часть в приподнятом настроении, потом прошел к Журавлеву.
– Ага, анархист, сам прискакал. А я все телефоны разбил – тебя разыскиваю. Из совхозной конторы сообщили: крутанулся, мол, наш участковый, а потом исчез в неизвестном направлении. Что хорошенького скажешь?
– Читайте вот, – Федорков положил перед Журавлевым кипу объяснительных.
Тот отработанным взглядом быстро схватил суть и, опуская несущественное, пробежал глазами по текстам.
– Ну и что? Не покупал Зубок перцовки в райцентре. Ах, да! Зубок, Зубок!.. Личность известная.
– Задержать?
– Во, уже задержать… Мотор, а не работник… За что задерживать-то? Вразуми меня, темного…
– А вот у меня еще кое-что есть. – Федорков раскрыл свой объемистый портфель и достал коробку. Бережно развязал тесемку, извлек бутылки.
– «Перцовая». Зубок распивал в доме подруги. У нас такая есть… свинарка Нюшка Полунина. По той бутылке проверяли кого или нет?
– Проверяли, но только судимых, – сказал Журавлев.
– Зубка задержать? – Нетерпенье так и срывало с места Федоркова.
– Подожди ты… Заладил. Задержим. Сначала продумай, что, кроме отпечатков, можно из этого задержания извлечь. Пойди в кабинет, посиди и подумай, что и как спросить и в какой очередности. Очерти круг его друзей и подруг, знакомств, с кем мог пить и говорить по секрету. Короче. План мероприятий представишь завтра. Продумай, как с инспектором дорнадзора кабину его МАЗа осмотреть, чтобы он не успел меры принять. Возможно, он перцовку и ворованные деньги под сиденьем прячет. Вот после и будем на беседу приглашать. А к бутылкам немедленно пиши сопроводиловку. Дактокарту готовить после доставления будем. Действуй! Так что поздравляю, лейтенант. Серьезную кражу раскрыл.
– Шутите, Юрий Степанович! Заключения эксперта еще нет. По догадкам судить – это еще бабка надвое сказала.
– Нет, Федорков, не по догадкам. Тут такое дело. Когда мы первую бутылку отправили, я позвонил в ЭКО. Мне ответили: ни по одному проверяемому отпечатки не сходятся. Но заметили, что на следе, снятом с бутылки, характерный шрам просматривается – глубокий, через фаланги двух пальцев тянется. Я в тот момент за эту деталь не зацепился, потому ни у кого из проверяемых судимых шрамов на пальцах и ладонях не видел. А сегодня, едва ты про Зубка заговорил, меня как током дернуло. Ах ты, думаю, как же я раньше-то не сообразил. Ведь Зубку же руку в драке порезали, еще перед уходом в армию. Так что поздравляю, раскрыл ты кражу.
– Без вашей помощи не додумался бы, – засмущался Павел.
– А у меня должность такая… помогать. Яблоком угостишься? – Журавлев выдвинул ящик стола, выложил четыре налитые янтарно-медового цвета славянки. – Ешь. Из собственного сада, в котором я только по большим праздникам бываю. Теща в основном хозяйствует.
…На следующее утро выпал обильный иней. Сверкал под солнцем на крышах и на ознобленной траве. Ветви деревьев в нем словно из серебра вычеканены.
Вместе с ветеранами на закладку парка пришли совхозные специалисты во главе с Малашуком и Либединским. На мотоцикле подъехал Федорков. На прицепе трактора привезли тележку с перегноем.
Малашук прибыл в ватнике, на плече мешок с ясенем. Вытащил саженец. Корень ясеня с мелкими корешками в дернике – мохнатыми, каштаново-рыжеватыми, как борода перса, крашенная хной.
– Дывысь, гарный мой явор?
– Хорош! Ничего не скажешь. Главное, корневая система мощная, – похвалил Нестеркин.
– Хто крепкий корень мае, тот беды не знае. Во, вирш сочинив, – широко, по-детски рассмеялся Малашук.
Между тем Нестеркин поднял руку, намереваясь, как всегда, сказать речь.
– Товарищи сельчане и депутаты! – торжественно начал он.
– Ур-ра! Поблагодарим Ивана Михайловича аплодисментами за содержательную речь, – закричал Федорков.
– Я еще не выступал.
– Время истекло, Михалыч, – весело подхватили в толпе. – Пора за лопаты.
Работа пошла разгораться с ходу, как костер по сушняку. Сделали разметку для лунок. Замелькали лопаты.
Павел сбросил куртку, порезал на куски слой дернины, рачительно, по-хозяйски снял ее, сложил в кучку. Бесплодную глину отбрасывал в сторону. Он жадно вдыхал неповторимый, сладостный запах земли, каждой клеточкой своего молодого тела ощущая неразрывную связь с ней.
Вскоре посадочная яма была готова. Павел измельчил дернину, сбросил ее в яму.
Ребята поднесли с полведерка перегноя. Он высыпал его, перемешал на дне ямы с дерниной, размельченной в крупнозернистый чернозем. Затем взял из люльки мотоцикла дубок, полюбовался им. Опустил корнями в яму и начал засыпать ее выброшенной наверх землей.
– Все! Как здесь и рос… Тянись к солнцу, родимый!
Владимир Виноградов
ОЧНАЯ СТАВКА
Они все сидели в одной комнате, недалеко друг от друга, почти рядом: отец на стуле, мать и сын на сундуке – одна семья, родные люди. А со стороны казались чужими. Сидели молча, не встречаясь взглядами, направив их в разные углы, замкнувшись. У некоторых нынешних художников есть такая подчеркнутая манера изображать людей в группе: вроде вместе, но каждый порознь, стоят или сидят боком, а то и спиной к соседу, уйдя в собственную, отстраненную думу. И тогда задаешься вопросом: для чего же их волей или неволей собрали вместе, чтобы тяготиться взаимным присутствием, по какой прихоти, если они не прочь тут же разойтись, ибо каждый из них сам по себе.
Обыск в квартире Григорьевых подходил к концу. На столе лежал чистый, незаполненный бланк протокола. Его оставалось лишь перечеркнуть большой буквой «зет», потому что ничего обнаружено и изъято не было.
– Других помещений у вас нет? – обратился инспектор к хозяйке.
Его вопрос стряхнул оцепенение с женщины, она нервно поправила платок и подняла печальные глаза. Хотела ответить, но ее перебил муж.
– Других помещений не имеем, – сказал он грубо и резко.
Один из понятых, дворник, переступил с ноги на ногу, крякнул.
Инспектор заметил реакцию понятого и спросил хозяина квартиры:
– Что же это у вас – ни сарая нет, ни чулана? А чьи же сараи во дворе?
– Как же так, Иван Дмитриевич, ведь и у вас есть сарай, – прорвало дворника.
– Покажите, – потребовал инспектор у хозяина.
– Где ключ? – зло буркнул тот жене.
– Ключ?.. – вышла она из задумчивости. – Юра, где ключ?
Сын метнул взгляд темно-карих глаз с матери на отца, нервно смахнул со лба нависшую челку. Парень нехотя встал с сундука и пошел во двор, остальные за ним.
Юрий подошел к одному из прижавшихся друг к другу сараев, просунул руку в какую-то щель и достал ключ. Отпер заржавевший от сырости висячий замок, распахнул дверь.
Сарай внутри оказался не слишком забитым вещами: сломанные стулья, мешковина, тазы, бак, части от велосипеда. Но разбирать этот хлам мало радости. Все покрывала густая пыль. Похоже, сараем давно не пользовались.
А наверху что?.. Какая-то клеть… Голубятня?
– Голубятня, – ответил парень.
– Чего ж бросил голубей гонять? – Инспектору захотелось поговорить о прирученных птицах – сам увлекался этим делом в детстве.
– Нет уже голубей, – угрюмо ответил парень, скосив глаз на отца. Тот хмуро смотрел на носки ботинок.
– Жаль… А где у вас лестница?.. Ага, вот. Поставь-ка ее к клетке.
Инспектор поднялся и, открыв дверку клети, пошарил внутри рукой.
– Там что-то есть, – произнес он. И быстро спустился, держа в руке завернутый в промасленную тряпку тяжелый сверток. Осторожно развернул его, и все увидели отливающий вороненой сталью большой пистолет.
– А еще утверждали, что ничего нет! – с укоризной, но и не скрывая удовлетворения, бросил инспектор упрек хозяевам: – «Вальтер»! Немецкая вещичка. – Запрокинул ствол кверху, вынул магазин, проверил патронник. Пистолет не был заряжен. – А где патроны? – спросил, обращаясь сразу к отцу и сыну.
Те молчали, вроде их все это не касалось.
– Вот люди! – сказал инспектор с досадой. – Придется теперь всю эту рухлядь перебирать… Может, скажете все же, где патроны-то? Раз уж пистолет нашелся, патроны зачем прятать?
– Я ничего не знаю. – Юрий опять скосил глаз на родителя.
– Чего зыришься! – закричал отец. – Поганец! К тебе пришли, твое имя в бумажке, а на меня смотришь!.. Ищите чего хотите и где хотите, а меня это не касается…
– Потише, Григорьев, потише, потом будете выяснять свои отношения.
– Нечего с ним выяснять, тоже мне личность!
– Ладно, – примирительно произнес инспектор, – помогите вещи вытаскивать.
Он сам перебрал все барахло, вновь обшарил клеть, обыскал все углы и закоулки, но патронов нигде не оказалось.
Отца и сына допрашивали порознь.
Григорьев-старший заявил сразу, что найденный в их сарае пистолет он видит впервые.
– Не знаю чей, – сказал он, – никогда в доме не видел. Сараем давно не пользовались. Ваш работник, кажется, убедился, что в сарае все пылью покрыто. И голубей, как вы понимаете, не я гонял. И Юрке запретил.
– Почему? – спросил следователь.
– Шпана надоела. Шляются всякие, галдят, свистят, спорят.
– Так чье же все-таки оружие?
– Откуда мне знать, – начиная раздражаться, ответил Григорьев. – Почему об этом спрашиваете меня?
– Но сарай-то ваш.
– Моей семьи. Но наша семья, как вам известно, не из одного меня состоит.
– Да, конечно, еще супруга, сын и кошка.
– Мне не до шуток. Но члены семьи должны отвечать каждый за себя, у нас не круговая порука.
– Да, круговой поруки быть не должно, – согласился следователь, – и в семье какая-нибудь вещь может оказаться в руках только одного. И за незаконное хранение огнестрельного оружия положено отвечать тоже одному – его владельцу. Пистолет не примус, на котором чай для всех кипятят. Вот и выясняем, чей же этот «вальтер», кому из вас принадлежал. В вашей семье, – подчеркнул он.
– Не знаю, кому попадал, в чьих руках видели. В моих руках никогда не был. Не я хозяин пистолета.
Григорьеву не понравилась выжидающая пауза следователя. Он нахмурился, хмыкнул и вдруг резко сказал:
– У кого вы его видели – у меня, у жены? Или еще у кого?
– Не горячитесь, Григорьев. Если скажу, в чьих руках побывало оружие, найденное в вашем сарае, то волнение у вас заметно усилится. Если вы сами не знаете, кто мог пользоваться пистолетом, то могу сказать. Это не секрет. Впрочем, достаточно и того, что он был в руках вашего сына. Видели свидетели. Не случайно мы и пришли с обыском.
– Ну вот, у него видели – с него и взыскивайте, – предложил Григорьев с усмешечкой.
– Взыщем. Но вы ж его отец.
– Ну и что с того, что отец! До каких пор все отец да отец. Может, он завтра убьет, зарежет кого, так что же, прикажете мне в тюрьму идти за него? Интересное дело! Мало с кем он якшался! Голубей гонял, шатались к нему всякие. Как проходной двор. Может, приятели подкинули, чтобы спрятать, а ему не сказали. Что, так не бывает?.. – Потом чуть помолчал и добавил: – Но видели-то у него, не у меня. Или тоже есть свидетели?
– А вы уверены, что свидетелей нет?
Григорьев метнул взглядом: «Не ловите меня».
– Сколько лет сыну? Чем занимается?
– Восемнадцать. Работает. Кормилец, – усмехнулся Григорьев.
– Что же, взрослый человек.
– Не маленький… Разрешите закурить.
Следователь что-то писал. Григорьев, выпуская дым сквозь сжатые зубы, молча уставился в окно, рассеянно и безучастно. И будто вдруг вспомнив, зачем он здесь, тяжко вздохнул и стал разглаживать ладонью резкие и частые морщины на лбу и щеках.
– Вы сами где и кем работаете? – спросил снова следователь.
– Экспедитором на мясокомбинате, – ответил Григорьев и после паузы добавил: – Паршивец, на весь дом ославил.
– А у вас самого раньше никогда не было пистолета? – поинтересовался следователь.
– У меня?.. – Григорьев пожал плечами. – Пистолета нет, не было. Был наган. После фронта, как демобилизовался, я инкассатором работал, тогда имел по службе наган. Но дома его не держал.
– Я не про наган, а про пистолет спрашиваю. Вы же служили в армии, должны различать оружие. Кстати, кем вы были в армии, какое звание имели?
– Младший лейтенант, последняя должность – командир взвода. Но пистолета не имел, наган был. Люблю за точность боя.
– «Вальтер» тоже неплохое оружие.
– Неплохое. Слышал.
– Что же, за всю войну в руках не держали?
– Брезговал, – в ответе Григорьева улавливалась нарочитость.
– Значит, изъятый пистолет принадлежал не вам, а вашему сыну?
– Не знаю. Это вы выясняйте, вас это интересует.
– У вас есть еще дети?
– Слава богу, один.
Григорьев внимательно прочитал протокол, подписал всюду, где полагалось, и спросил:
– Я могу быть свободным?
– Да. Идите.
Ничего больше не спросил Григорьев-отец и ушел не простясь.
Младший Григорьев переступал порог милиции во второй раз. Впервые это случилось два года назад, когда ему вручали паспорт. А потом в торжественной обстановке, в большом, украшенном лозунгами, плакатами и цветами зале клуба начальник отделения произнес речь, пожелал ребятам и девчатам быть достойными гражданами СССР. Юрий не ожидал, что выдача паспортов превратится в праздник. Устроили небольшой концерт, даже танцы под радиолу. Танцевали в основном девушки. Одну из них он хорошо запомнил. Небольшого роста, темноволосая, в зеленом платье, она сама пригласила его на танец. Юрий было покраснел, смутился, сказал, что не умеет. Но девушка вытащила его из группы ребят, заставила танцевать. После танца он тут же скрылся за спинами ребят, но тайно надеялся, что она увидит и снова пригласит. Девушка не увидела, но он все равно ушел домой с каким-то радостным чувством.
Дома его ждал накрытый стол. Мать испекла пирог. «Вот ты уже и взрослый, сынок», – сказала она и взяла посмотреть новенькую книжицу.
Открыла. Рядом с ровными записями – фотография. С нее смотрел ее сын, подросток с зоркими, ясными глазами. Глядел мимо, будто высматривал что-то вдали, но не мог понять, что именно, пытался. Чуть приоткрытый губастый рот выдавал непосредственность и любопытство, а скошенная челочка – озорство. Под пиджаком виднелась белая, застегнутая на все пуговки рубашка. «Галстук все же снял, – подумала про себя мать. – Видно, постеснялся, глупый». А ведь сама его повязала, когда пошел фотографироваться. Фотокарточку крепко прижали две маленькие вдавленные печати, а белый уголок закрыла большая лиловая. И матери показалось на миг, что этими казенными знаками сына словно отгородили от нее и он уже не вернется под ласковое крыло.
Она вздохнула, упрекнула себя в глупых мыслях и положила новенький паспорт к двум другим в шкатулку на комоде. Три документа теперь уже троих в семье взрослых людей.
Когда мать мыла посуду, а сын помогал вытирать, пришел отец. От него по привычке попахивало вином.
– Что за торжество? – спросил громко. – Пирогом пахнет.
– Паспорт Юрию выдали, – ответила мать.
– Ну и что? Покажи документ.
Мать достала паспорт из шкатулки, подала ему.
Отец раскрыл, поглядел и вернул.
– Взрослым стал… Теперь тебя, выходит, и драть уже нельзя – полноправный гражданин, полноценный… Ну раз ты такой равноправный, тогда ставь на стол. Угощай отца и мать.
Юрий переглянулся с матерью, понимая, о чем говорит отец.
Мать поставила чашки, порезала пирог, пошла за чайником.
– Чаем взрослых мужиков надумала угощать? Не пойдет, – сказал отец. – Такое дело полагается другим отмечать. Недогадливый ты, парень. Зато я не упустил.
И вытянул из внутреннего кармана пальто бутылку портвейна.
– Откупоривай, Юрка!
– Зачем это? Не надо ему. Убери! – попросила мать.
– Не лезь, мать, не в свое дело. Мы сами знаем, что нам пить. Верно, Юрка? Что молчишь? Небось охота приобщиться? За спиной-то небось с ребятами давно потребляешь, а? Ну говори, потребляешь? – подзуживал отец.
Юрий отрицательно помотал головой.
– Врешь ведь, подлец! Не поверю. Я в твои лета не этот «квас» пил, самогоном с парнями баловались.
Он откупорил бутылку, налил три стакана.
– Ничего, не вредно, если, конечно, понемногу. Ну давайте, не стесняйтесь. – И поднял стакан с янтарной жидкостью. – «Три семерки». Ха! Семерка – самая непутевая карта, невезучая. Когда одна. А когда три вместе подберутся – двадцать одно! Так и мы по отдельности – семерки, а вместе – очко!
Отец влил в себя вино одним махом. Мать отпила и поставила стакан, а Юрий помедлил с минуту и последовал примеру отца, опорожнил.
Но на этот раз Юрия Григорьева не пригласили в милицию, а привезли. И милиция оборачивалась далеко не парадно-торжественной и радушной стороной, как при вручении паспортов, а положенной ей – непреклонной. О МУРе, куда его доставили, парень, конечно, имел понятие, но из разговоров, книжек, кинофильмов. И когда следил за приключениями мужественных оперативников и следователей, ему казалось, что он рядом с ними, что он сам идет по следу преступника, готовый в любую минуту вступить в смертельную схватку и обязательно победить. Конечно, он был на стороне сильных и умелых, а главное, справедливых людей. Как бы ни хитрил, ни изворачивался противник, его участь все равно была предрешена. И сочувствия к таким людям Юрий не испытывал. Многие из ребят Марьиной рощи, где жили Григорьевы, озорничали и в милицию попадали. Но предложи им на выбор, в игре или наяву, на чьей стороне быть – работника уголовного розыска или преступника, – они, не задумываясь, выбрали бы первого.
И вдруг он оказался на той, другой стороне, которую отвергал, зная, что пропадет, если свяжется с кем не следует. И все же связался и потом не звал, как выбраться. И решил не признаваться ни в чем, думая, что как-нибудь все обойдется. А потом уже никогда-никогда не опускаться до такого.
Но он не знал другого: кто уходит от ответа за проступок, более того – за преступление, причем неважно как – солгав или благодаря случайно сложившимся благоприятным обстоятельствам, – того безнаказанность может легко подтолкнуть на повтор. Повезло, мол, выкручусь и в другой раз. Но не повезет в другой – и придется держать ответ за все оптом и большей мерой.
Григорьев-младший попытался выбрать середину и на ней утвердиться. Потому хотя и робел, но показывал, что ему все нипочем.
Следователь задал тот же вопрос: «Чей пистолет?» И получил, как и от отца парня, однозначный ответ: «Не знаю».
Их показания почти полностью совпадали. Казалось, Юрия не смущало, что «вальтер» извлекли именно из его голубятни. «Что из того? – рассуждал Григорьев-младший. – Голубей я уж с год не гоняю, замок не ахти какой, легко отпирается любым ключом. Короче, пистолет спрятал не я, а кто-то другой. Его-то и ищите, его и пытайте». Но в постановлении на производство обыска стояло имя Юрия Григорьева, и он понимал, что это было не зря.
Ответы парня вызывали у следователя скорее улыбку, чем досаду. Он-то знал о гораздо большем, чем тот предполагал: юный Григорьев попался.
И пистолет «вальтер» лежал между ними на столе. Тяжелый и холодный, сизоватый, покрытый тусклыми пятнами на изъеденном временем металле. Чернел зрачок ствола.
– Посмотри на него получше, внимательно посмотри, – повторил следователь.
Но ничего нового Юрий разглядеть не желал. Он посмотрел вопросительно на следователя. «Что он хочет, чтобы я разглядел в этом пистолете?»
– Ничего не вижу, – пробормотал парень.
– А надо бы уметь видеть вещи, особенно такие, – сказал следователь. – Хранил, берег, в тряпочку масляную укутал. А что ты знаешь о нем? Знаешь ли историю его, чей он был?
– Не мой.
– Что ты заладил – «не мой, не мой». Слышал уже. Не об этом речь. Ты марку разглядел на нем? Чья она, фирма-то?
– Немецкая.
– Вот именно. В чьих руках был, в кого стреляли из него, убивали – вот о чем надо задуматься. А за чьей пазухой лежал до изъятия, это мы и без тебя установили. Итак, путь его – от фашистов к грабителям. Этого уж ты никак не можешь отрицать.
Юрий чуть было не кивнул головой и покраснел.
– Да, не можешь отрицать, Григорьев, что и твои руки держали его, и твои дружки-приятели, – сухо заключил следователь.
Каждое его слово укладывалось в сознании парня маленьким крепким кирпичиком. Одно за другое. И не разъезжались, не падали, а, будто сцементированные, превращались в четкую кладку. И не разбить ее, не развалить.
Словно током пронзило Григорьева. Он понял наконец, что следователю известно все. Ему показалось, что сам он стал пустой и ледяной, но тяжелый, как ствол пистолета. И эта тяжесть давила плечи, гнула шею, заливала свинцом голову.
– Назвать или сам решишься?
До этого Юрий думал, что будут спрашивать про голубятню, с кем гонял голубей, гадать, кто подсунул «вальтер».
– Лично мне твой ответ не так важен, – заключил следователь. – Это для тебя спасение в правде, сказать все без утайки, только правду. Единственная твоя защита, парень…
…Недели две назад, поздно вечером, его вызвал во двор Славка Жижичкин.
– На пару слов, – сказал Славка. И не обманул, обошелся двумя словами: – Давай пистолет.
– Какой еще пистолет? – будто не понимая, о каком пистолете идет речь, спросил Юрий.
– Не знаешь? Не придуривайся, Юрик. Неси-ка быстренько! А не дашь, сам знаешь: я никогда не шучу.
«Ишь ты, как расхрабрился Славка, – подумал Юрий. – Никогда таким не видел. Да его за человека во дворе не считали. Нет, неспроста что-то здесь». Невольно оглянулся назад. И понял, что даст пистолет. За его спиной стоял Виктор Глотов. Огонек сигареты освещал нахмуренные брови под надвинутой на лоб кепкой, резко очерченные скулы. В разговор он не вступал, но его грозное молчание было яснее любых слов и намеков Жижичкина.
– Сейчас, – выдавил Юрий и ушел в дом.
Осторожно проскользнув мимо спящих родителей, стараясь не шуметь, выдвинул ложе дивана и достал из ящика под ним, где хранился различный слесарный и столярный инструмент, пистолет. Сунул его за пазуху и вынес Жижичкину.
– А патроны? – спросил тот.
– Не было, не вру. Если пистолет дал, патронов бы пожалел? Давай обратно, – сказал Юрий и с надеждой потянулся за пистолетом.
– Больно скорый, – усмехнулся Славка и спрятал оружие за спину. – Ладно, не бойся, скоро вернем. – И опустил «вальтер» в карман брюк.
Глотов бросил догоревшую сигарету в грязь. Лицо его еще больше нахмурилось.
– Пошли, – позвал он Жижичкина. И оба исчезли. И тогда Юрий вдруг осознал со всей остротой, что наделал, передав оружие. Не ради баловства взяли ребята «вальтер» так нахально и спешно. И он теперь связан с ними одной ниточкой, и, еще не ведая замыслов Глотова и Жижичкина, Юрий понял, что в случае чего придется отвечать и ему. Уж лучше бы взяли с собой, хоть бы увидел, может, вмешался, а то и удержал от неверного шага. Но ему ли удерживать таких, как этот Глотов! Одним успокаивал себя, что пистолет без патронов. А если достанут?
Мысль об отданном пистолете точила Юрия, не давала покоя. Но было поздно корить себя за то, что хвалился «вальтером» перед ребятами, разрешая щелкать курком. Дохвалился! Если бы за «вальтером» пришел один Славка, ни за что бы не дал. А Глотова не только ребята – взрослые остерегались.
Глотов уже дважды побывал в колонии и опять появился. Как он заявил – «в отпуск». С московской пропиской не получалось, и он упрекал несчастную мать за неактивные хлопоты о его устройстве с жильем. Упреки вечно завершались скандалами, после чего Глотов отбывал к тетке в Рязанскую область, но вскоре опять возвращался.
У Жижичкина мать лежала в больнице. Лежала долго, маясь какой-то тяжелой болезнью, и неизвестно было, когда выпишется, да и выйдет ли вообще. Пользуясь этим, Глотов дневал и ночевал у приятеля. Соседки втихомолку сокрушенно покачивали головами, наблюдая, как Славка приносит авоськи с водкой и пивом и приводит размалеванных девиц. Девицы были как близнецы: бледные, сильно напудренные лица, жирно накрашенные губы, блуждающие в черных овальных рамках глаза. Потом из комнаты Жижичкиных доносился их хохот вперемежку с громкими, пьяными мужскими голосами, песнями, грохотом и звоном.
…Глотов поиграл «вальтером».
– Хорош! Вот так, навскидку. Па-на-на! – затряс им перед животом Жижичкина.
– Ты что, сдурел? – закричал Славка. – Вдруг заряжен?! – От испуга он позабыл, что получил пистолет без патронов.
– Это мы сейчас проверим. – Глотов умело оттянул затвор, проверил патронник, магазин. – Не-е, пустой.
– Жаль, патронов нет, – сказал Жижичкин. – Добыть бы.
– Ты что, «мокруху» захотел? «Маслята» ему понадобились. Выбрось это из башки – так проще. – Посмотрел сквозь ствол на свет. – Давно из него не стреляли. Почищенный, смазанный, видно, в умелых руках. Зря. Лучше б проржавел насквозь.
– Это почему?
– Подозрений было бы меньше, если накроют. По стволу определят, что не стреляли: ржавый, запущенный. А почищен и смазан – значит, стреляли и чистили. С грязным меньше проверок. Еще чернуху повесят, замоченного…
– Какого замоченного?
– Убитого.
– Ну?! – испуганно воскликнул Жижичкин.
– Вот те и ну! Ладно, не дрейфь, пошутил я. Там тоже не дураки, каждая «пушка» имеет свой почерк. Как человек. А по пулям определят, из нашего или из какого другого оружия шмаляли. Сколько пуль ни выпустишь из одного и того же пистолета, след на них один. У них специальные приборы есть. Найдут и сличат пули, то есть найденную и специально отстрелянную в тире. Теперь усек? Так на фига они нам, патроны? Пускай заместо пугача пистолет используем.
Утром они бодро подошли к одиноко стоявшей на пустыре палатке вторсырья.
– Что принесли, ребята? – спросил краснолицый утильщик.
– А вот! – И Глотов положил пистолет на чашку весов, не выпуская рукоятки из руки. – Сколько потянет?
У палаточника округлились глаза и вытянулись губы. Ему приказали поднять руки.
Пожилой человек по утрам не занимался физкультурой, у него быстро затекли руки. Но опустить боялся. А Жижичкин скоренько выгребал из ящичка наличные деньги, ревизовал карманы утильщика. Потом разрешил опустить руки и снял с левой часы.
