Текст книги "Я отвечаю за свою страну"
Автор книги: Игорь Скорин
Соавторы: Павел Грахов,А. Васильев,Сергей Автономов,Владимир Виноградов,Валерий Данилевский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)
Сергей Автономов
СТАРАЯ ФОТОГРАФИЯ
Я не дорожу фотографиями, снятыми во время очередного отпуска; их слишком много, и они все одинаковы, как и люди на отдыхе. Однако эту постараюсь сохранить, хотя на ней я не в фокусе. Все, кто был в Сочи в октябре 1970 года, помнят неподдельный энтузиазм отдыхающих, которые после небывалых ураганных ветров и холода, свирепствовавших там все лето и сентябрь, вначале осторожно, а потом лавиной хлынули на юг. Во второй волне оказался и я со знакомой супружеской парой из Москвы. Город, совсем недавно пугавший местных жителей своей «нелюдимостью», ожил словно по волшебству. Улицы захлестнула толпа – любопытная, разноцветная, шумная. Все было переполнено: пляжи, рестораны, кинотеатры, магазины.
В гостинице «Ленинград», где мы остановились, администраторы снова стали самыми важными людьми; перед ними оправдывались, им льстили, одаривали конфетами, шоколадом, сигаретами, хвалили внешность, ужасались нечеловеческим нагрузкам, радовались их семейным радостям, беспокоились о здоровье. Только ночью, когда администраторы оставались одни, им снились тяжелые сны: что может снова вернуться страшный сентябрь, и они снова станут никому не нужными, и снова придется печатать в газетах объявления с приглашением селиться в гостиницах.
Стеклянная громада «Ленинграда» снизу до крыши светилась огнями и звенела от возбужденных голосов. Среди постояльцев было много людей незаурядных: популярный московский конферансье, менявший на дню по десять галстуков; знаменитые спортивные комментаторы, выступившие на пару с лекцией «Все о футболе и хоккее»; известный московский журналист в шапочке для гольфа и с бородкой а-ля Фош, скромно грызший по углам орешки; восходящая «звезда» московского радио, выделявшийся полнотой и щедростью… Всех не перечислишь. Много было также крепких жителей гор из соседней солнечной республики, поражавших орлиными носами, усами и нескрываемым желанием как можно быстрее прийти на помощь бледным северным женщинам. Вечерами многие отдыхающие смотрели в холлах по телевизору последние футбольные матчи, пили в барах марочное вино, шампанское или двойной черный кофе в маленьких чашечках.
Мы без напряжения включились в немудреную курортную жизнь: с утра – пляж до захода солнца, отвлекаясь только для карточной игры и теплых початков кукурузы; после позднего обеда – рынок, где, ужасаясь ценам, покупали гранаты, ранние мандарины, нюхали горные травы и пили разбавленное виноградное вино. Затем следовала прогулка по Курортному проспекту с заходом в чешский луна-парк, где можно покататься на карусели или автодроме, а в тире выиграть маленькое зеркальце с изображением полуобнаженной красавицы. Заканчивался день в кинотеатре или в одном из многочисленных ресторанов.
Отпуск прошел спокойно, без потрясений. Лет через десять я не смог бы его отличить от любого другого, если бы не эта фотография, точнее, люди, изображенные на ней.
В первый вечер мы пошли отметить начало отдыха в ресторане гостиницы «Приморская». Все места были заняты, и пришлось довольно долго ждать своей очереди. Было шумно и весело, непрерывно играл оркестр, на эстраде, меняясь, выступали певец и певица, в танцевальном круге толкались пары. Посетители были солидные, уверенные в своем настоящем и будущем – недаром на юге октябрь в народе называют не только «бархатным», но и «бобровым».
За соседним столиком сидела большая веселая компания. В глаза сразу бросилась молодая высокая женщина с длинными пепельными волосами, посеребренными под седину, и большими серыми глазами. Не так уж часто мы видим настоящих красавиц: разве что на сцене театров, на экране кино, на обложке иллюстрированного журнала, изредка через стекло проезжающей автомашины. А тут совсем рядом, за соседним столом, одна из них. Встречи с красотой всегда неожиданны… но мои спутники встали, пришлось подняться и мне. Когда мы выходили из зала, красавица танцевала с невысоким русоволосым молодым мужчиной.
Потом случайные и удивительные встречи с ней происходили почти ежедневно. За все время мы не сказали друг другу ни слова, я вообще не слышал ее голоса, не знал ее имени, кто она, откуда. Но где бы я ни был: на пляже, в Ривьере, в ресторане «Старая мельница» на горе Бытха или просто в продуктовом магазине, я почему-то обязательно сталкивался с ней нос к носу или видел издалека – иногда одну, иногда в компании. Я так и не уловил, выделила ли она меня из толпы или нет.
Постепенно я рассмотрел и остальных. Помимо русоволосого мужчины, своей уверенностью напоминавшего известного киноартиста, было еще двое мужчин с большой разницей в возрасте, но до того похожих, что я называл их про себя «отец» и «сын». Женщины при них часто менялись. Дольше других с «сыном» ходила брюнетка под стать «моей» красавице – одного с ней роста, хорошо одетая, с длинными волосами, заплетенными в косички. При наших встречах она пристально рассматривала меня, иногда даже оборачивалась вслед.
Наступил конец октября, температура резко упала, пошли дожди – стало ясно, что сезон кончился. Мои друзья уехали, а я остался еще на несколько дней.
Красавицу я уже не встречал и решил, что она уехала. В день отъезда перед зданием аэропорта я неожиданно увидел всю честную компанию на «Волге» с ленинградским номером. Посадку долго не объявляли, и я успел просмотреть все свежие газеты, прежде чем очередь начала двигаться. И тут близко, несколько в стороне, я снова обнаружил свою красавицу и русоволосого. Это было совсем неправдоподобно: мало того, что мы уезжаем в один день, оказывается, мы еще и живем в одном городе!
Она ничего вокруг не видела, настолько была занята прощанием: терлась о щеку мужчины, что-то шептала, нежно целовала. Весь полет я продремал, утомленный дорожными сборами и долгим ожиданием. Еще раз я ее увидел в черной машине, отъезжавшей от аэропорта уже в Ленинграде. Словно частица еще одной жизни прошла мимо меня, как в театре теней или немом кино. «Больше я ее никогда не увижу и вскоре позабуду, как всех тех красавиц, которых встречал раньше, которыми со стороны восхищался, а осталась от них на душе только смутная грусть», – подумал я в тот момент.
…Все в моей жизни отмерено не на дни – на года: встаешь рано, бреешься электробритвой, ешь яичницу, пьешь растворимый кофе; за длинную дорогу успеваешь проглядеть газеты или свежий журнал. Родная обитель встречает запахом присутственного места. В девять тридцать – пятиминутка, когда узнаешь обо всех происшествиях в городе за минувшие сутки. Потом вереницей идут люди – плачущие, требующие, угрожающие. У всех что-то наболело, все хотят срочного ответа и все по-своему правы. У кого-то не вернулся с рыбалки сосед-одиночка, не пришла с прогулки мать с тяжелой формой атеросклероза, не пишет из Сибири сын, а письма, посланные в его адрес, назад не возвращаются…
Весь день ни минуты отдыха – разъезды, телеграммы, междугородные разговоры. И все люди, люди целый день. После работы меня спокойно можно вешать на просушку, но впереди еще обратная дорога. Уже темно, полупустые вагоны, полуспящие пассажиры, усталая тишина. Дома вопреки советам врачей съедаю полный обед и на час ложусь отдыхать. Затем читаю что придется, иногда смотрю телевизор: наслаждаюсь ночным балом фигуристов или болею за нашу хоккейную дружину. Изредка ко мне приходят гости, случаются дни рождения у друзей, выход в театр или кино. Все это, если тихо на работе.
Дней через десять после возвращения из отпуска на очередной пятиминутке в кабинете начальника отдела уголовного розыска я застал много народа.
– Ты-то мне и нужен, – позвал меня начальник. – На, прочитай, – и протянул два аккуратно исписанных листа бумаги. Это был протокол осмотра места происшествия. Все написанное сводилось к следующему: 15 ноября в пять часов утра во время обхода территории ночной сторож ЖЭКа № 17 Калининского района Евдокимова у входа в столярную мастерскую во дворе дома номер 48 по проспекту Металлистов обнаружила труп неизвестного мужчины, о чем сразу же сообщила в милицию. Присутствовавшая при осмотре судебно-медицинский эксперт Гуревич определила возраст погибшего – от тридцати пяти до сорока лет, рост и телосложение средние, волосы светлые, нос прямой, вставных зубов и коронок нет. На затылке следы запекшейся крови, прощупывается перелом основания черепа. Одет убитый в темное демисезонное пальто, светлый пиджак спортивного покроя, серенький свитер, темно-синие брюки, черные полуботинки. Документов и ценностей при нем не оказалось. Выехавшая оперативная группа произвела осмотр территории двора и подъездов к нему. На земле следов волочения трупа или посторонних предметов вблизи него не обнаружено. Собака след от трупа не взяла.
Дела по расследованию убийств самые сложные, но там, где неизвестен и убитый, раскрыть преступление невероятно трудно. Устанавливать же личность убитого должен я; помогать мне, конечно, будут, но отвечаю за это я. С сегодняшнего дня и до того, как заполню протокол опознания погибшего, для меня не будет других дел.
Начинать надо с морга, куда доставили труп. Я и фотограф – его зовут Виталий – надеваем поверх одежды белые халаты и идем к анатомичке. Производивший вскрытие эксперт Евгеньев еще не ушел, он складывает свои записи в портфель. Всегда лучше непосредственно от эксперта узнать его мнение. Мы знакомы давно, и ему известно, что́ именно меня интересует. Говорит Евгеньев, как всегда, в сторону, на меня не глядя:
– Не вижу, за что зацепиться. Умер бедняга от удара тяжелым предметом – перелом основания и свода черепа. Смерть наступила сразу, в час – два часа ночи. Ничего в одежде и на теле не нашел, следов сопротивления не видно. – Евгеньев застегнул портфель. – Извини, тороплюсь на лекцию. – И ушел, так и не посмотрев мне в глаза.
Мы откатили столик в соседнюю пустую комнату, разложили на окне свои вещи и бумаги, зажгли дополнительный свет, проверили фотоаппарат и вспышку, после чего я снял простыню. Покойный после вскрытия был снова одет, руки сложены на груди, следы крови смыты, волосы причесаны. Он мне сразу показался знакомым. Я обошел его кругом и утвердился в мысли, что видел где-то этого человека, а когда отошел назад, по овалу и прическе узнал убитого – передо мной был «киногерой» из Сочи. Вспомнились отпуск, наши встречи, загадочная красавица, мысли на аэродроме. Конечно, я не знаю, имеет ли она отношение к убийству, но рассказать об убитом может многое. Значит, скоро мы должны встретиться, и я заметно взволновался. Виталий сразу учуял необычное.
– Ты что, знаешь его? – И мне пришлось вернуться на землю.
– Встречал в отпуске, но понятия не имею, кто он.
В морге мы пробыли около часа. Оттуда я поехал к следователю, ведущему дело. Ничего интересного у него не было. По делу создана группа уголовного розыска. Сотрудники с фотографиями обошли все близлежащие дома, но пока парня никто не признал. Ни в одном районе города заявок об исчезновении лиц, схожих по приметам с убитым, не поступало. Чем больше мы с начальником отдела обсуждали ситуацию, тем яснее виделась необходимость моей срочной поездки в Сочи. Начальник угрозыска города дал добро на командировку, и я поехал в кассу за билетом.
Рейс оказался ночным, народа в самолете было мало. Я выбрал первый, совсем пустой, полуосвещенный салон. Мерно работали турбины, глаза закрылись, но спать не хотелось. Если вспомнить мои встречи с убитым и его спутниками, трудно в их поведении найти что-нибудь необычное. Трудно вообще судить о людях, которых видишь на отдыхе раскованными, веселыми, щедрыми. Одеты они были модно, деньги, похоже, тратили легко, как люди, к тому привыкшие.
В салон кто-то вошел, и я открыл глаза. Наискось, через проход, на несколько кресел впереди меня села женщина. Разглядеть ее в полутьме я не смог. Она не шевелилась, и я вернулся к своим мыслям, хотя пытаться вспомнить и расшифровать каждую встречу с теми людьми сейчас казалось бессмысленно. Как много мне удастся узнать, зависит не только от моей настойчивости – от удачи в первую голову. Надеяться на чью-то зрительную память при сочинском коловращении нереально. Правда, я взял с собой фотографии убитого во всех ракурсах, он на них как живой.
Постепенно я все-таки задремал и проснулся, когда самолет пошел на посадку. В салоне зажегся свет. Женщина сидела, закрыв глаза, на ней была форма стюардессы. Широкоскулое лицо, черные и длинные волосы. Про такие лица в своих документах мы пишем «монгольского типа». Она вздохнула и открыла глаза, распрямилась, замерла на секунду, потом резко встала и вышла из салона.
…Аэродром был пустынен, площадь перед ним тоже. Пропало летнее изобилие такси и автобусов, только одна голубая «Волга» и старенький автобус с надписью «Адлер – Сочи» ждали пассажиров. Добрались мы до города быстро. По пути автобус останавливался только перед санаториями, чтобы высадить прибывших на лечение. В центре последними сошли я и тучный мужчина, дальше машина пошла пустая.
Моросило, было безлюдно, перед горкомом партии работал фонтан, горели всего несколько светильников. Из-за отсутствия людей вестибюль гостиницы «Ленинград» казался огромным. Заплатив за сутки, я поднялся в буфет третьего этажа. Только за одним столиком сидели две женщины и с тоской говорили о затянувшихся дождях, буфетчица за стойкой читала книгу. Я попросил порцию сосисок и кофе, она принесла заказанное и снова принялась за чтение. Еще в самолете я решил обращаться в местную милицию в крайнем случае: иногда бывает лучше работать одному. Я твердо знаю, что и где искать, лишние люди – лишнее мнение, другой подход. Да и пока просто введешь в курс дела – уйдет время, которого и без того мало.
Кабинет директора был пуст и чист по-больничному. Женщина средних лет сидела за столом. На звук открывшейся двери она подняла голову. Я представился.
– Чем могу служить?
– Мне нужны сведения о людях, живших в гостинице, которые приехали в первых числах октября из Ленинграда.
– На это уйдет много времени. Если вы один, я могла бы дать вам человека в помощь, у нас сейчас мало работы.
– Спасибо, я займусь этим один.
Она вызвала дежурного администратора и попросила принести документацию на проживавших в гостинице в октябре. Администратор ушел. Между нами завязалась беседа о погоде в Сочи, о нравах нынешней и прежней молодежи. Ольга Митрофановна – так звали директора – очень живо рассказывала о быте города-курорта в такое время, об опустевших пляжах и ломившемся от фруктов и овощей центральном рынке, о крахе местных стяжателей и спекулянтов, когда закрыли знаменитую на всем побережье «барахолку», где собирались люди из дальних селений.
Мне отвели комнату, дали пачку чистой бумаги и принесли большие толстые книги – в старину такие, верно, назывались амбарными. Кого только не обнаружил я среди постояльцев отеля: профессора и студенты, работники прилавка и фокусники, морские офицеры и полярные летчики. Есть и моя запись – Маслов Борис Михайлович, 1932 года рождения, сотрудник милиции из Ленинграда.
Однако даже из таких подробных книг ничего нельзя почерпнуть о внешности проживавших, об их характере и наклонностях, и я должен был полагаться только на свое шестое чувство, чтобы попытаться найти среди всех этих Гудшари, Петровых и Коломийцев нужных мне людей.
Проще всего с красавицей – из женщин, выехавших в один день со мной в Ленинград, по возрасту подходит только одна: Инга Николаевна Ястребова, 1946 года рождения, уроженка Ленинграда, работает научным сотрудником Института театра, музыки и кинематографии, проживает на Петровской набережной.
С брюнеткой много сложнее, ее я лишь примерно помнил. Откуда она приезжала, не знаю – предположительно из Ленинграда. Если даже отбросить очень молодых и очень старых, все равно набирается за это время ленинградских женщин с дюжину. Я переписал в блокнот их данные, а также всех мужчин из Ленинграда, живших в гостинице в октябре.
Когда я закончил работу, было уже темно. Гостиница ожила – приехало много больных подлечиться на грязях. Они шумно заселяли номера, разыскивали горничных, сами таскали чемоданы по этажам, заходили к знакомым поглядеть, кто как устроился. Я решил прогуляться и вышел на воздух. Дождь перестал, но морось еще держалась в воздухе. В городе все изменилось: опустели улицы, исчез луна-парк, не работают световые табло, указывающие волнение на море, температуру воды и воздуха. На афишных стендах вместо анонсов о гастролях столичных театров объявления о занятиях университетов культуры, кружков самодеятельности, курсов кройки и шитья. В зимние месяцы город живет не для других – для себя. Пустые пляжи залиты водой, бьющейся о бетонное основание набережной; забиты на зиму ларьки газированной воды и курортных товаров, эллинги для прогулочных лодок, склады лежаков и шезлонгов. На скамейках сидят тепло одетые люди и смотрят на холодное, неуютное море.
В ресторане «Приморский» я сел за тот же столик, что и в день прошлого приезда. Перемены и здесь налицо: балкон закрыт, от довольно большого оркестра осталось трио, певцов совсем нет, занято всего несколько столиков в разных концах зала, официантки парами сидят у своих столиков, говорят о болезнях и свадьбах детей. У меня сразу приняли заказ, принесли минеральную воду. В танцевальном кругу всего две молодые пары. У стены за сдвинутыми столиками разместилась шумная компания. По всему, отдыхающие из соседнего санатория отмечают какую-то круглую дату. Они уже не хотят танцевать, а поют шумные застольные песни, от которых обычно тошно всем, кто сидит рядом. В другое время метрдотель или официантка их хоть немного успокоили бы, а тут рады даже такому оживлению.
Я ем салат с перепелиными яйцами, потом осетрину, медленно пью кофе. Когда собрался наконец уходить, в зале появились несколько летчиков Аэрофлота с девушками – среди них неожиданно и моя молчаливая соседка по самолету. Девушки кладут сумочки на стулья и с партнерами идут в круг. Надо отдать им должное – танцуют они мастерски, даже музыкантов раззадорили. Юбиляры умолкли и стали прихлопывать в такт музыке. Я смотрю на знакомую стюардессу и не могу оторваться.
…В холле четвертого этажа гостиницы, где Инга Ястребова снимала 404-й номер, одна старушка смотрела телевизор. Дежурная по этажу делала какие-то пометки в своих журналах. Передавали прогноз погоды. В Ленинграде на фоне Невского проспекта обозначилось: «Минус восемь, мокрый снег». Дома было не до погоды, а тут сразу же представилось, каково там. Передача закончилась, старушка ушла. В холле остались мы с дежурной, она уже не писала, а сидела с отсутствующим видом…
Я подошел к столу, она вздрогнула и настороженно посмотрела на меня. Это была молоденькая блондинка, аккуратно одетая, со строгим выражением лица. Другой можно было бы предложить купленную заранее шоколадку, завести легкий разговор – этакий разбитной инспектор уголовного розыска. Сразу создалась бы доверительная атмосфера, и я узнал бы все, что возможно. Тут же приходится, как Кисе Воробьянинову, надувать щеки, делать важный вид, говорить серьезно. Она стала еще внимательнее, еще собраннее, только вспомнить ничего не могла – ни красавицы, ни убитого. Людей прошло много, работала не каждый день, нагрузка была большая. Лучше поговорить с горничными, они сталкиваются с проживающими ближе. Дежурная позвала бойкую Валентину Кирилловну, и тут ко мне пришла удача. Та тщательно рассмотрела фотографии, выслушала описание внешности Ястребовой и убежденно сказала:
– Знаю их. Она жила в 404-м номере. Красивая женщина, все натуральное: волосы свои – косы на стул не вешала, мазил разных было мало. Одевалась хорошо, полный шкаф красивой одежды. Балованная – деньги, кольца, серьги бросала на стулья, в ванной. А этот вот молодой человек – из 512-го номера, он кругами вокруг нее ходил, любили они друг друга. Тоже хорошо одевался, словно артист какой-нибудь. Ростом ниже ее был. Заботился – каждое утро полные авоськи фруктов, овощей приносил. Несколько ночей не ночевали – все в номере нетронутое лежало, но только раз видела, как рассорились: он куда-то звал, она отказывалась.
Я давно заметил, что немалую роль в расследовании почти по любому делу играет не то, сколько людей им занимаются, применяются ли собаки и новейшие технические средства, а сумеешь ли заметить такую вот Валентину Кирилловну. Собственно, из-за нее я и приехал в Сочи. Мы тепло попрощались, и я пошел спать, отложив остальные поиски до утра. По моим выпискам из книги, в 512-м номере останавливался Игнатьев Игорь Петрович. Собранное за день я для памяти переписал в блокнот, прослушал ночной выпуск последних известий, открыл форточку и почти сразу уснул.
Сон был глубоким, со сновидениями под утро, обычными для командированного – о работе, проделанной и будущей, с райскими кущами, кисельными берегами и молочными реками. Удивило меня одно обстоятельство – присутствие в снах черноволосой стюардессы. Была она еще красивее, чем наяву, еще выше, глаза еще больше и совсем черные, а распущенные волосы стелились по полу. Обычно малознакомые люди мне не снятся, а мы с ней даже танцевали – это при моем полном неумении! Когда я проснулся, было темно и неуютно от холодного ветра, гулявшего по комнате. Я вскочил, закрыл форточку, принял горячий душ, выпил чаю и снова принялся за дело. Говорил с горничными, коридорными, со сторожами на гостиничной автомобильной стоянке, с инспекторами ГАИ. Но удача не повторилась, никто больше не помнил красавицу и убитого.
Всю дорогу в аэропорт меня не покидала уверенность, что девушку из сна мне не миновать. Среди членов экипажа действительно была и она. Похоже, в прошедшую ночь мы видели один и тот же сон: так она улыбнулась мне, так я понял ее «здравствуйте». Но увидеть ее за весь полет не удалось, зато после посадки именно она стояла у трапа.
В Ленинграде действительно шел мокрый снег, но, на мое счастье, меня ждала оперативная машина.
За дорогу у меня выработался дальнейший план действий, и я, не заезжая в отдел, поехал прямо к Ястребовой. С того момента, как я узнал убитого, меня не покидала мысль о встрече с ней. У меня всегда не укладывалось в голове, что у красивых, холеных женщин может быть работа, куда надо приходить вовремя, где есть начальник, которого надо слушаться, обязанности, которыми нельзя пренебрегать. Классическое предназначение таких женщин – украшать дом известных деятелей искусств или молодых способных генералов; на худой конец, она может быть модельершей или актрисой драматического театра.
Дом оказался постройки сороковых годов, с лепкой, колоннами, широкой лестницей. Открыла дверь она сама, не отнимая руки от щеколды, вопросительно посмотрела, прищурилась, вспоминая. Я представился и попросил разрешения войти. Она растерялась и широко открыла дверь, приглашая. В передней я скинул пальто, и мы прошли в гостиную. Там было красиво, чисто и безлико. Сели у журнального столика. Она нервничает, да и я не в своей тарелке. Одно дело – беседовать у себя в кабинете, где тебя никто не потревожит и ты подготовлен по всем пунктам. Совсем иное дело – сидеть в низком кресле, смотреть на белую бороду Хемингуэя, чья фотография как бы указывает на высокий культурный уровень хозяев дома; а женщина, что перед тобой, не в строгом костюме, а в стеганом халате бледно-розового цвета. Я знаю, что она замужем, но супруг отсутствует, поэтому надо действовать быстро.
– Постарайтесь вспомнить, когда вы видели в последний раз Игоря Игнатьева?
Она – это было видно сразу – немного побледнела, помолчала, неопределенно пожала плечами.
– Боюсь, мне точно не вспомнить. Месяца два назад.
Меня она явно не узнавала.
– Вы хорошо его знаете?
Она опять пожала плечами.
– Я впервые встречаю человека, прожившего с другим месяц бок о бок и забывшего это так быстро!
Она побледнела еще сильнее.
– Я не понимаю, о чем вы?
– Как мне помнится, с первого октября вы жили в гостинице «Ленинград», он тоже. Приехали вы вместе, обедали всегда за одним столом, ездили в одной машине.
Тут она наконец вспомнила. Лицо сразу стало напряженным и злым.
– Как вы можете?! Следить за людьми, за каждым их шагом, даже когда они отдыхают, а потом принимаете серьезный вид и шантажируете. Я знаю, чьи это проделки! Чего вы хотите? Я люблю Игоря и выйду за него замуж. Назло вам всем!
В принципе пока этого мне достаточно, остальные данные я хорошо помню из книги.
– В этом я сильно сомневаюсь.
– Не сомневайтесь!
– Тем не менее сомневаюсь, потому как Игоря Игнатьева уже нет в живых.
Поначалу она не поняла, а когда смысл сказанного дошел до ее сознания, мне пришлось поволноваться. В кухне я набрал стакан воды, в ванной нашел в аптечке нашатырный спирт, привел женщину кое-как в чувство, дал напиться, оставил повестку с вызовом на утро следующего дня и выскочил на улицу. Причем в самый раз, потому что почти одновременно к дому подъехала черная «Волга» и из нее вышел мужчина, встречавший Ингу в аэропорту.
Я вернулся в отдел поздно, однако меня ждали. Я доложил результаты поездки. Начальник согласился, что убитый скорее всего Игорь Игнатьев. Только уверенности здесь недостаточно, нужно документальное подтверждение, а для этого надо ехать к нему на квартиру. Из сочинской «амбарной» книги основные данные известны: Игнатьев Игорь Петрович, 1932 года рождения, холост, художник-фотограф, проживает на Большой Пушкарской улице.
Поехали втроем – молодой оперативник Юра Круглов, Виталий и я. Нашли ночного дворника, поднялись на четвертый этаж. Для порядка несколько раз позвонили в квартиру, разумеется, безрезультатно. Ключ, найденный при убитом, ко входной двери не подошел.
Квартира была однокомнатная. В маленькой прихожей во встроенном шкафу висели коричневое пальто под замшу, бежевая болонья, темный териленовый плащ. В карманах пальто и болоньи не было ничего, кроме разменной монеты и старых автобусных билетов; зато в плаще оказались газета «Черноморская здравница» за четырнадцатое ноября и авиабилет на рейс Адлер – Ленинград за то же число.
На верхней полке шкафа коричневая шапка-ушанка, внизу несколько пар ботинок и два красивых немецких чемодана на «молниях»: в них курортные вещи, белье, туалетные принадлежности. Похоже, хозяин после приезда чемоданы не открывал. В углу одного из них я обнаружил пакет, завернутый в плотную бумагу черного цвета, через которую явственно прощупываются бобины с фотопленкой.
В светлой жилой комнате особенно заметна пыль, которой хватало и в прихожей. Интерьер здесь самый обычный: полированный мебельный гарнитур, на полу ворсистый ковер, на стене эстамп со львами и гипсовая маска Будды. В комбинированном шкафу полный набор музыкальной техники: магнитофон, проигрыватель, приемник, а также посуда, книги, несколько толстых фотоальбомов. На журнальном столике стоят пустая бутылка киндзмараули и рюмка со следами губной помады. В телефонной тумбочке – алфавитка с телефонами, старые газеты, письма, платежные квитанции.
Переоборудованная в фотолабораторию темная комнатка, примыкающая к основной – многие называют ее «тещиной», – пуста, как и просторная кухня, где холодильник отключен и вся посуда убрана в буфет.
Я составляю протокол осмотра квартиры. В конце его указываю на изъятие вещей, интересующих следствие: бутылка и рюмка, алфавитка, газета «Черноморская здравница», авиабилет, фотоальбомы, пленки, письма и документы. Квартиру запираю и опечатываю.
Если подходить формально, мне оставалось сделать совсем немного. Завтра в морге любому из родственников, сослуживцев или соседей показать труп Игнатьева, составить акт опознания – и мои обязанности по делу исчерпаны. Но есть в этом деле нечто, относящееся лично ко мне. Я не знаю, не могу сформулировать, что именно, но чувствую это совершенно отчетливо.
Когда мы вернулись, во всем здании никого, кроме дежурных, уже не было. Виталий пошел в фотолабораторию проявлять пленки. Я разложил на своем столе документы и фотоальбомы и не торопясь стал их разглядывать. Фотографии довольно полно передают жизнь Игнатьева: маленький, наголо стриженный мальчик с кошельком в руках стоит на стуле, Игорь с деревенскими ребятами играет со щенком, школьные фотографии, снимки застольные, свадебные во Дворцах бракосочетания, Игорь за рулем «Победы», «Волги». Целый альбом девушек, среди них немало хорошеньких.
Алфавитка заведена давно, многие телефоны начинаются сочетаниями букв и цифр, давно замененных. С ходу не разберешься, что здесь существенно, а что нет. С кем, например, снимал он дачу рядом десять лет назад, случайно отдыхал вместе на юге, познакомился на прошлогодней свадьбе, а кто его ближайший друг, родственник или убийца? Инга в алфавитку не вписана.
Большая груда переписки, но, как я ни гляжу, ничего интересного. Многочисленные письма, телеграммы, открытки рассказывают о чьем-то здоровье, болезнях, экзаменах, свадьбах, много поздравлений с праздниками, днями рождения и новосельем. Обычные почтовые послания, каких согласно статистике в год пишется и отправляется в нашей стране по нескольку миллиардов.
Со стороны я должен выглядеть фанатичным историком, ищущим бог весть что среди ночи в куче фотографий, писем, счетов, документов. Пожалуй, в этом есть резон, поскольку именно к истории у меня склонность с малых лет. Я всегда любил копаться в старых журналах, книгах, газетах. Память человека с годами тускнеет, и через какой-то промежуток ты всегда видишь новое даже во времени, которое, казалось бы, знаешь хорошо, потому как жил в нем.
Недавно показывали фильм о ветеранах спорта – футболисты в длинных трусах боролись за победу в матчах. На их лицах были отчаяние, решимость, слезы: они были самоотверженны, мужественны, смелы, но сейчас почему-то казались смешными. Но поразили меня не они, а зрители. Сумрачные мужчины в военной форме или одинаковых прорезиненных плащах и немногие женщины в длинных пальто с накладными плечами отрешенно смотрели на поле – болели за тех же футболистов, что и перед войной. Так они пытались вернуться к тем временам и не могли. А мы, ребята, пережившие войну, блокаду, эвакуацию, занимали маленькую песчаную горку на тогдашнем стадионе «Динамо» и восхищенно следили за своими героями, Федотовым и Бобровым, и были счастливы. Над трибунами стоял густой махорочный дым, и из репродукторов неслась популярная песня: «Ой вы ночи, матросские ночи, только небо да море вокруг». Когда слышишь старые песни, то сразу и отчетливо замечаешь, что прошла целая жизнь. Я понимаю ветеранов революции, когда они собираются вместе и поют свои песни. Они в этот момент живут тем временем, для которого эти песни написаны.
