Текст книги "Вильямс"

Автор книги: Игорь Крупеников

Соавторы: Лев Крупеников
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц)

IV. МОЛОДОЙ ПРЕДСТАВИТЕЛЬ РУССКОЙ НАУКИ

«Прежде чем открывать, новые учебные заведения, необходимо позаботиться об их ученом персонале, который должен состоять не из простых преподавателей, но из настоящих ученых специалистов-техников, могущих двигать вперед науку, оставив слепое подражание иностранцам».

В. В. Докучаев.

Работа над анализом мамадышских почв пробудила у Вильямса особый интерес к почвоведению. Его влекло решение самого важного, по его мнению, вопроса: чем вызвано плодородие той или иной почвы, что влияет на это плодородие?

Но он ясно видел, что, прежде чем подойти к решению этой важнейшей задачи, надо создать новые, более совершенные способы всестороннего анализа механического и химического состава почв. Еще работая над мамадышскими почвами, Вильямс понял все несовершенство существующих способов определения их физических и химических свойств. Он уже тогда предполагал, что между этими свойствами и плодородием почвы существует какая-то закономерная связь, но как он ни старался определить эту закономерность, она всякий раз ускользала. Вильямс упрямо повторял свои анализы, сопоставлял полученные им результаты с цифрами урожаев, выращенных на исследуемых им почвах, но, как он сам говорил, «связь между двумя группами явлений, которая в теории была до очевидности ясна, неизменно оказывалась все такой же неуловимой».

Чтобы иметь возможность уловить эту связь, Вильямс решил перестроить всю методику исследовательской работы. В первую очередь необходимо было разработать надежный способ определения механического состава почв; это было первым шагом на долгом пути к намеченной цели – раскрыть тайны плодородия почв, понять законы, им управляющие.

И Вильямс приступил к разработке нового, более совершенного способа механического анализа почв.

Прежде всего он взялся за переоборудование лаборатории. Лаборатория Фадеева, находившаяся в подвальном этаже кафедры земледелия, была очень тесной и плохо оснащенной. Вильямс вспомнил свои школьные годы, лабораторию в училище Мазинга и снова принялся за давно знакомые дела. Работал он с увлечением. Он устроил большой перегонный куб для получения дистиллированной воды – до этого нехватка ее не позволяла отмучивать большого числа почвенных образцов.

Чтобы облегчить и ускорить проведение анализов, Вильямс начал конструировать и изготовлять разные приспособления, – это было его любимым занятием. Его пытливый ум никогда не мирился с шаблонными, давно известными приемами работы, он неизменно стремился к усовершенствованиям. Посетителей его лаборатории всегда поражало обилие оригинальных инструментов и приборов, изготовлявшихся Вильямсом. Тут были специальные держалки для колб, и резиновые зажимы, и старательно выточенные из дерева мешалки особой формы для отмучивания.

Механический анализ почв отнимал у Вильямса очень много времени. Самым кропотливым делом было выделение ила, мельчайших частиц почвы. Для того чтобы его выделить, нужно было в течение двенадцати часов непрерывно кипятить в фарфоровых чашах взмученную в воде почву. Затем, слив с помощью особого сифона воду с осадка, надо было наполнить чашу новой порцией воды и опять кипятить в течение двенадцати часов. Эта операция повторялась четыре раза.

Зиму и весну 1889 года Вильямс потратил на усовершенствование того метода механического анализа, который был разработан Фадеевым. Вильямс не мог отдавать этой работе слишком много времени, так как он нес ассистентские обязанности и помогал студентам в их лабораторных занятиях.

Только теперь он смог расстаться, наконец, со своим углом в избе на Петровских выселках. Вильямс снял себе комнату в Москве, в районе Подвесков. Отсюда было теперь легко добираться до Академии. В 1886 году здесь проложили узкоколейную ветку, и по ней начал курсировать несколько раз в день допотопный паровозик с неуклюжими вагончиками – знаменитый петровский паровичок. Этот паровичок позволил студентам, жившим в городе, быстрее добираться до Академии и положил конец прежней оторванности Академии от города.

Вильямс тоже воспользовался появлением паровичка и выбрал себе такой район, откуда и до Академии было не так далеко и до семьи было нетрудно добраться.

Его все возраставшая любовь к музыке смогла найти в эту зиму полное удовлетворение, – вместе со своей сестрой Соней он не пропускал ни одного симфонического концерта.

Переезд на новую квартиру имел и еще одно важное последствие для Вильямса: здесь он познакомился с молодой девушкой, Марией Александровной Луговской, ставшей спустя два года его женой.

Весной 1889 года Совет Академии решил направить Вильямса и второго вновь утвержденного стипендиата высшего оклада П. Р. Слезкина в экскурсию по России для ознакомления с природными и хозяйственными особенностями ряда районов. Это была первая большая поездка Вильямса по родной стране.

Прежде всего он задумал расширить свое знакомство с северной нечерноземной полосой, с местностями, лежащими у истоков великих русских рек – Волги и Днепра.

Из Москвы Вильямс добирается по железной дороге до верховий Волги и приступает к подробному осмотру прилегающей местности. Он впервые знакомится с большими болотами и озерами, лежащими у истоков великой реки, бродит по дремучим лесам, стоявшим еще на многих тысячах десятин нетронутыми. Очень поразило Вильямса своим варварским характером существовавшее здесь в то время лядинное хозяйство, то-есть выжигание леса на корню и разработка получившейся гари под пашню. Когда земля истощалась, – а это обычно происходило довольно скоро, – ее снова забрасывали, и она постепенно зарастала лесом.

Земледелие в этих местах носило очень примитивный характер. Бедные деревушки разделялись огромными, часто непроходимыми болотами, об освоении которых никто еще и не думал. Особенно заинтересовало здесь Вильямса льноводство. В разведении и обработке льна, а также в его технической переработке и выделке льняных тканей местные крестьяне еще издавна достигли редкого мастерства.

От верховий Волги, через заболоченные невысокие водоразделы, Вильямс перебрался в Днепровский бассейн; Днепр был им осмотрен в этот раз от верховий до Киева, а по пути в Дорогобужском уезде Смоленской губернии Вильямс имел возможность побывать у Энгельгардта в Батищеве.

Видный химик и редактор первого русского «Химического журнала», Александр Николаевич Энгельгардт (1832–1893), учитель П. А. Костычева и друг В. В. Докучаева, был крупнейшим авторитетом в области многих вопросов агрономии, особенно удобрения дерново-подзолистых почв. В 1870 году Энгельгардт как «неблагонадежный» был выслан в свое небольшое имение Батищево Смоленской губернии, где он, придерживаясь народнических взглядов, пробовал создать хозяйство, одинаково выгодное и предпринимателю и крестьянам.

В прогрессивном журнале того времени – в «Отечественных записках», издававшихся Н. А. Некрасовым и M. E. Салтыковым-Щедриным, Энгельгардт опубликовал ряд очерков о жизни пореформенной русской деревни под общим названием «Письма из деревни», которые получили положительную оценку В. И. Ленина. Рядом работ А. Н. Энгельгардта пользовался К. Маркс, знакомясь с экономикой России.

Энгельгардт явился инициатором применения русских фосфоритов для удобрения полей.

Примерно за год до посещения Вильямсом Батищева Энгельгардт писал В. В. Докучаеву: «Фосфоритная мука у меня и в нынешнем году произвела поразительнейшее действие. Теперь совершенно ясно выяснилось, что фосфоритная мука производит превосходнейшее действие на плохих, тощих землях, плохих от природы или плохо удобрявшихся, сильно истощенных» [6]6
  «Архив Академии наук СССР», фонд 184, опись 2, дело № 106, письмо от 24 мая 1888 г.


[Закрыть].

Особенно хорошие результаты получил Энгельгардт от удобрения фосфоритом под рожь – основную в то время зерновую культуру нечерноземной полосы. В хозяйстве Энгельгардта можно было познакомиться и с другими научными приемами земледелия – с особой системой разработки и использования пустошей, с посевами клевера, а также с рациональной постановкой животноводства.

Поездка в Батищево и знакомство с хозяйством Энгельгардта привели к тому, что Вильямс впоследствии всегда с большим уважением относился к хозяину Батищева и причислял Энгельгардта к виднейшим русским агрономам.

Спускаясь вниз по Днепру, Вильямс проехал Смоленск, а затем Оршу, где река повернула круто на юг и вступила в обширную область болот Полесья.

Осмотрев украинское лесостепье и окрестности Киева, посетив здесь ряд помещичьих хозяйств и экономии, считавшихся образцовыми, Вильямс успел еще ознакомиться и с некоторыми районами Центральной России.

Он побывал в небольшом имении И. А. Стебута «Кроткое», находившемся в Ефремовском уезде Тульской губернии, недалеко от воспетой И. С. Тургеневым речки Красивой Мечи.

Вместе с гостеприимным и неизменно доброжелательным хозяином Вильямс подробно осмотрел все кротковское экспериментальное хозяйство, познакомился с севооборотами, которых у Стебута было несколько. Увидел здесь Вильямс и новый, выведенный его учителем сорт стебутовской ржи. Стебут показал гостю материалы по своим многолетним опытам изучения влажности различных кротковских почв.

Из Тульской губернии Вильямс проехал в Воронежскую, где он увидел главное богатство сельскохозяйственной России – знаменитые русские черноземы. Но от местных жителей Вильямс услышал то, что ему было уже известно из лекций Стебута и Фадеева: урожайность на этих благодатных черноземах была очень непостоянной, черноземы подвергались губительному воздействию засух, которые все чаще и чаще посещали степную полосу.

Поездка 1889 года помогла Вильямсу расширить знание природных условий России и ее сельского хозяйства. Он наблюдал природу дерново-подзолистой, лесостепной и черноземной полос, познакомился с условиями и бедами сельского хозяйства всех посещенных им мест.

Но более глубокое изучение родной природы и русского сельского хозяйства Вильямсу пришлось отложить на довольно длительный срок.

По существовавшему положению лица, оставленные для подготовки к профессорскому званию, посылались, как правило, в заграничную командировку для работы в западноевропейских институтах и лабораториях. В известной мере это было отражением низкопоклонства перед всем иностранным, характерного для правящих кругов царской России и некоторой части интеллигенции. Считалось, что без такой заграничной «шлифовки» молодой русский ученый не может стать настоящим ученым. А между тем жизненный путь ряда крупнейших представителей русской науки мог бы послужить убедительным опровержением этого неверного взгляда. Особенно наглядно это можно было проследить именно на истории развития почвоведения – науки, целиком обязанной своим рождением и развитием трудам русских ученых.

И создатель почвоведения великий Докучаев и выдающийся русский почвовед Костычев не ездили смолоду в Западную Европу, не ходили в учениках у немецких или английских второстепенных ученых. И, несмотря на это, или, вернее, как раз поэтому, они сложились в оригинальных, самобытных ученых – творцов новой науки.

Но было немало и таких русских ученых, которые, не утрачивая ни в малейшей мере своей оригинальности и самостоятельности, умели плодотворно использовать пребывание за границей, обогатившись опытом работы у крупнейших представителей западноевропейской науки.

К числу таких ученых принадлежал и Вильямс.

Осенью 1889 года вопрос о его заграничной командировке был решен. Правда, Министерство государственных имуществ, направлявшее. его и Слезкина за границу, мало заботилось об их научных занятиях. Министерство считало более важным поручить двум молодым ученым выяснение вопроса о… торговле свиными продуктами.

На Совете Академии, обсуждавшем это странное предложение министерства, Тимирязев и некоторые другие профессора протестовали против навязывания Вильямсу и Слезкину этой задачи, не имеющей ничего общего с их научной деятельностью. Тимирязев указывал, что это помешает молодым ученым в их занятиях, и настаивал на том, чтобы Совет просил министерство изменить свое намерение. Но директор Академии Юнге отказался поддержать Тимирязева.

Окончательное решение министра гласило, что стипендиаты высшего оклада Вильямс и Слезкин командируются за границу «для усовершенствования по предмету общего и частного земледелия и изучения на месте в Германии и Франции условий торговли свиными продуктами».

Осенью 1889 года Вильямс и Слезкин выехали во Францию.

Приехав в Париж, Вильямс начал заниматься в лабораториях Пастеровского института. Этот прекрасно оборудованный институт был открыт в 1888 году. Он был построен на средства, собранные по международной подписке в знак благодарности Пастеру за избавление человечества от одной из самых страшных болезней – бешенства.

Микробиология привлекала Вильямса потому, что он уже тогда знал об огромном, решающем влиянии микроорганизмов на создание и разложение органического вещества почвы. Он шел по стопам Докучаева и Костычева, подчеркивавших значение микроорганизмов в процессах почвообразования, и хотел глубоко освоить методы микробиологических исследований.

Хотя сам Пастер и бывал в лабораториях института, но из-за болезни он уже почти не работал. Вильямс занимался под руководством ближайшего ученика и продолжателя Пастера, видного французского микробиолога Пьера Эмиля Дюкло (1840–1904).

Работу в Пастеровском институте Вильямс совмещал со слушанием лекций известного французского химика Шлезинга-отца (1824–1919), читавшего курс лекций по химии почв. Кроме того, Вильямс решил специально заняться историей агрономии и свободное от занятий время проводил в Национальной парижской библиотеке, а также в агрономической библиотеке святой Женевьевы. Вильямс читал старинные книги по агрокультуре и знакомился с трудами античных авторов – Колумеллы, Плиния, Варрона, Катона. Его заинтересовали агрономические сочинения замученного в Бастилии французского керамика XVI столетия Бернара Палисси, который надолго опередил свое время, высказав правильную «соляную» теорию питания растений. Вильямс считал, что только глубокое изучение истории земледелия на протяжении тысячелетий позволит понять закономерности его развития в настоящем и будущем.

Весной 1890 года, окончив слушание лекций и завершив свои занятия в Пастеровском институте, Вильямс предпринял большое путешествие по Франции. Это было своеобразным повторением его школьных походов. Он пустился в свое путешествие пешком, так же как он ходил когда-то в Мячково.

Вильямс поехал из Парижа на юг, в Прованс. Здесь он двинулся в пеший путь по долине Роны и добрался до французской Ривьеры. Ницца, Монте-Карло – эти места привлекали многих туристов. Но Вильямс интересовался совсем не тем, чем увлекались здесь богатые заезжие туристы. Ни фешенебельные курорты, ни игорные залы, где ночи напролет играли в рулетку, Вильямса не привлекали. Его занимала своеобразная природа этого самого южного района Франции. Он впервые ознакомился здесь с красноцветными почвами, характерными для многих субтропических и тропических областей земного шара. Субтропический характер этой местности проявлялся в яркой и разнообразной растительности: Вильямс проходил мимо аллей вечнозеленых магнолий, лавров, пальм. Он заходил в деревушки, окруженные виноградниками и маслиновыми рощами. Эти культуры были для Вильямса совершенно новыми, до этого он знал о них только из книг. Он подробно познакомился с обработкой виноградников и с почвами, наиболее пригодными для них.

Отсюда Вильямс отправился на запад, к устью Гаронны. Он доехал до города Бордо и начал новое пешеходное путешествие по Ландам. Так называется песчаная полоса шириною до 150 километров, тянущаяся вдоль побережья Атлантического океана, между устьем Жиронды на севере и Пиренеями на юге. Ланды покрыты камышевыми зарослями, скрывающими многочисленные озера, отделенные от океана прибрежными дюнами. Вильямс взбирался на вершины этих огромных песчаных бугров, достигавших высоты в 70 метров и полутора километров в поперечнике.

Эти песчаные дюны привлекли особое внимание Вильямса, потому что они, как он узнал у местных жителей, представляли собой серьезную угрозу для расположенных восточнее культурных земель. Дюны под влиянием ветров, дующих с Атлантики, неотвратимо двигались на восток, внутрь материка, со скоростью 20 метров в год, и погребали под толщей песка поля, виноградники, дороги, селения.

На протяжении нескольких десятилетий в Ландах велась борьба с этим грозным явлением путем облесения песков сосной и пробковым дубом. Вильямс осмотрел несколько облесенных участков и изучил почвы, образовавшиеся здесь под лесом. Путешествие по Ландам было делом очень нелегким – ноги беспрестанно увязали в рыхлом песке: несмотря на работы по облесению, большая часть территории попрежнему находилась под безраздельным господством ветров, представляя собой унылую песчаную пустыню. Жители этих мест – гасконцы – обитали в бедных, далеко отстоящих друг от друга деревушках, с трудом выращивая скудные урожаи на песках, – других почв здесь почти не было. Единственное, чему позавидовал Вильямс, – это умению местных жителей пользоваться оригинальным средством передвижения: гасконцы легко обгоняли Вильямса, переправляясь через Ланды на высоких ходулях.

Осмотрев Ланды, Вильямс проехал на север и начал путешествие по Бретани и Нормандии – самым северным провинциям Франции. Здесь ему встретились знакомые по Подмосковью дерново-подзолистые почвы, но очень маломощные и сильно каменистые. Это объяснялось горным характером всего полуострова Бретань. Здешняя природа была мрачна и дика. Вильямс взбирался на каменистые кручи горного массива Менез, откуда открывался вид на безлюдные, почти не возделанные земли Бретани. Бретонцы мало сеяли хлеба; главными культурами здесь были лен и конопля. Местные крестьяне поразили Вильямса своей бедностью. Почти все они были неграмотны и очень суеверны.

Пребывание во Франции значительно расширило кругозор молодого ученого. Он ознакомился с новейшими исследованиями в области микробиологии и изучил целый ряд новых для него природных районов. Однако знакомство с сельским хозяйством Франции мало чему могло научить Вильямса. Он встретился, правда, с несколькими новыми для него культурами – виноградом, маслиной и другими южными плодами, но общий уровень сельского хозяйства был здесь низок и совершенно не соответствовал тому представлению о «передовой» западноевропейской агротехнике, которое старательно насаждалось в России поклонниками всего заграничного.

***

Из Франции Вильямс должен был отправиться в Германию, в Мюнхен, для работы в лаборатории известного немецкого ученого М. Э. Вольни (1846–1901), занимавшегося исследованиями физических свойств почв.

Но прежде чем поехать в Мюнхен, Вильямс, совершенно неожиданно для своих родных, прибыл в Москву. Это не было предусмотрено планом его командировки, утвержденным Советом Академии, и о своем приезде в Москву Вильямс, понятно, не сообщил в Академию.

Его приезд объяснялся отнюдь не научными соображениями. Находясь в Париже, Вильямс не только занимался у Пастера и слушал лекции, не только делал выписки в Национальной библиотеке, но и немалое время тратил на писание длинных писем, почти ежедневно отправлявшихся в Москву. Эти письма были адресованы Марии Александровне Луговской. Он писал ей и о своих занятиях и о посещении Лувра и других парижских музеев, а главным образом о своем чувстве к ней. Многомесячная разлука послужила хорошим испытанием его чувству, и он понял, что по-настоящему любит эту девушку. Никто из близких не знал, о чем договаривались в своих письмах молодые люди, – это стало понятным только тогда, когда Вильямс неожиданно приехал в Москву, чтобы отпраздновать свадьбу. Сразу же после свадьбы Вильямс с женой уехал в Германию. Все это было осуществлено с такой быстротой, что академическое начальство так и не узнало о «незаконном» появлении Вильямса в Москве.

Мария Александровна Луговская (1867–1923) была, по воспоминаниям всех знавших ее, человеком исключительной доброты и обаяния. Она не имела специального образования, но быстро вошла в круг научных вопросов, интересовавших Вильямса, и в немалой мере способствовала успешному ходу научных занятий мужа. Она, так же как и ее муж, горячо увлекалась музыкой и сама была неплохой пианисткой. Вторая часть заграничной командировки Вильямса, проведенная им вместе с женой, была для него счастливым временем – он был в расцвете творческих сил, полон смелых научных замыслов и планов, которыми делился со своим верным и отзывчивым другом.

Приехав в Мюнхен, в лабораторию Вольни, Вильямс увидел, что и здесь, в прославленной немецкой лаборатории, он должен начинать с того же, с чего начал в Петровке, – с конструирования и создания приборов, необходимых для механического анализа почв: его совершенно не удовлетворяла та аппаратура, которая применялась Вольни и его сотрудниками. Кроме продолжения своих работ по механическому анализу, Вильямс принял участие в чрезвычайно его заинтересовавших исследованиях Вольни: Вольни изучал совокупное влияние факторов жизни растений на урожайность. Вольни провел серию экспериментов по изучению совместного влияния воды, пищи и света на развитие растений и создание ими урожая. Этими экспериментами ученый показал, что, воздействуя на среду жизни растений путем одновременного улучшения водного и пищевого режимов почвы и условий освещения, можно добиться прогрессивного роста урожаев при каждой новой совместной прибавке воды, пищи и света. Однако Вольни не сделал из этих своих экспериментов правильных выводов и не поколебал господствовавший в те времена пресловутый «закон» убывающего плодородия почвы [7]7
  Этот «закон» сводится к тому, что будто бы каждое добавочное вложение труда и капитала в землю сопровождается не соответственным, а уменьшающимся количеством добываемого продукта.
  Классики марксизма подвергли проповедников этого «закона» уничтожающей критике. В работе «Аграрный вопрос и «критики Маркса» В. И. Ленин показал, что такого закона не существует, а доводы, выдвигаемые для доказательства его существования, представляют «бессодержательнейшую абстракцию, которая оставляет в стороне самое главное: уровень техники, состояние производительных сил» ( В. И. Ленин.Сочинения, изд. 4, т. 5, стр. 93).
  Опровергая взгляды буржуазных экономистов, защищавших капиталистические порядки ссылками на вымышленные «вечные законы», В. И. Ленин писал: «Итак: «закон убывающего плодородия почвы» вовсе не применим к тем случаям, когда техника прогрессирует, когда способы производства преобразуются; о» имеет лишь весьма относительное и условное применение к тем случаям, когда техника остается неизменной. Вот почему ни Маркс, ни марксисты и не говорят об этом «законе», а кричат о нем только представители буржуазной науки» ( В. И. Ленин.Сочинения, изд. 4, т. 5, стр. 94).


[Закрыть]. Это объяснялось прежде всего тем, что Вольни подходил к к почве и ее плодородию односторонне, он не считал почву самостоятельным телом природы, почти целиком игнорировал роль биологических факторов в развитии почвы и создании ее плодородия.

Наблюдения Вольни показали, что строение, или структура, почвы оказывает огромное влияние на создание наилучших условий жизни растений, но Вольни не смог разобраться в причинах этого влияния. Он смотрел на почву, как на инертный «порошок», и изучал ее почти исключительно в лаборатории, не зная почвы в природных условиях, в ее взаимодействии со всеми другими факторами природной среды. В ограниченной области лабораторного изучения физических свойств почв Вольни и его ученики добились известных успехов, и Вильямс быстро освоил методы и приемы их исследований.

Но именно здесь он окончательно убедился в огромных успехах русской школы почвоведения, открытия которой намного опередили уровень западноевропейской науки.

За время короткого пребывания в Москве летом 1890 года Вильямс постарался узнать о последних работах русских почвоведов и захватить с собой в Мюнхен появившиеся в печати новые труды по почвоведению. И прежде всего он взял с собой только что вышедший в свет объемистый том трудов VIII съезда русских естествоиспытателей и врачей, происходившего в конце 1889 – начале 1890 года в Петербурге.

Этот внушительный смотр достижений передовой русской науки (в работах съезда приняло участие более двух тысяч человек) был проведен под руководством создателя почвоведения Докучаева.

Молодая наука о почве нашла на съезде широкое и заслуженное признание. Сам Докучаев выступил на съезде с докладом «О главнейших результатах почвенных исследований России за последнее время», где подвел итоги работ возглавляемой им русской школы почвоведов.

Известный экономист и агроном В. И. Ковалевский в своем докладе «Запросы современного сельского хозяйства к естествознанию», подчеркивая значение почвоведения для сельского хозяйства, отмечал: «Говоря об этой основе всего сельского хозяйства, я должен прежде всего назвать имя профессора Василия Васильевича Докучаева, с которым связаны главнейшие за десять лет успехи в области географического, естественноисторического и отчасти экономического изучения русских почв. Новизна методов, обилие добытых фактов, оригинальность и важность выводов характеризуют его работы. Ему же принадлежит громадная заслуга – создание целой школы почвоведов».

Находясь в Германии, Вильямс ни на один день не отрывался от интересов русской науки. Но он не ограничивался тем, что сам глубоко изучал все новейшие достижения русских ученых. Испытывая законное чувство гордости за своих соотечественников, он широко знакомил с успехами русской школы почвоведов своих немецких коллег. Он не только и не столько учился в мюнхенской лаборатории Вольни, сколько делился богатейшими результатами научной деятельности Докучаева, Костычева и других русских ученых с профессором Вольни и его сотрудниками. От Вильямса они узнали о той широте подхода к изучению почв, которая отличала корифеев русского почвоведения. Вильямс не ограничился устными беседами с учеными Мюнхена, – он решил ознакомить более широкие круги немецких ученых с работами русских почвоведов, и для этого он написал и опубликовал на немецком языке, в журнале, издававшемся Вольни, ряд подробных рефератов о трудах Костычева и прежде всего его доклад на VIII съезде русских естествоиспытателей и врачей. Этот доклад, озаглавленный «Связь между почвами и некоторыми растительными формациями», намечал совершенно новый, неизвестный за границей подход к изучению взаимосвязей между почвами и растениями и вскрывал характер тех многосторонних воздействий, которые оказывают на почвы разные группировки растений.

В других своих работах Костычев пришел к выводу, что хорошая структура почвы является главнейшим условием высокого ее плодородия. «Комковатое строение пахотного слоя и в особенности верхнего слоя пашни, – писал Костычев, – наиболее благоприятно для сохранения в почве влажности и для усиления плодородия почвы вообще»: Выдающийся русский исследователь сразу пошел Дальше Вольни и других зарубежных ученых, полагая, что структура почвы влияет не только на ее влажность и воздушный режим, но и на пищевой режим, а значит, и плодородие почвы в целом.

Костычев в результате своих полевых наблюдений и экспериментов установил, что структурная почва не только хорошо «собирает» влагу, но и бережно ее хранит, затрудняя ее бесполезный уход обратно в атмосферу.

Много путешествуя по России, особенно по ее черноземной полосе, ученый установил, что хорошей структурой обладают «нови», то-есть земли, недавно распаханные. В почве же, которая много лет подряд обрабатывается, структура распыляется, делается непрочной, и плодородие такой почвы резко снижается.

В отличие от западноевропейских «агрофизиков» Костычев прекрасно понимал, что одними механическими приемами, то-есть обработкой, как бы хороша она ни была, нельзя коренным образом помочь восстановлению утраченной почвенной структуры. Костычеву принадлежит честь установления тех природных условий, которые воссоздают структуру почвы, возвращают ей утраченное плодородие. Он заметил, что на «залежах», или «перелогах», иначе говоря, на землях, оставляемых на длительный отдых, структура медленно, на протяжении примерно двух десятилетий, восстанавливается, потому что на залежах постепенно восстанавливается группа растений, которая наблюдается и на новях.

В отличие от Вольни Костычев подошел к этому явлению с учетом того огромного влияния, которое оказывает биологический фактор на все свойства почвы.

Хорошая структура новей объясняется воздействием на почву многолетних злаковых растений.

Изучив влияние растительных формаций на развитие почвы, Костычев сделал на основе своих теоретических исследований важнейшие практические выводы и предложил ускорять восстановление структуры на залежах путем подсева злаковых трав. Он также советовал вводить кормовые многолетние травы в севооборот.

В своей книге «Возделывание важнейших кормовых трав», изданной в 1886 году, то-есть за несколько лет до поездки Вильямса за границу, Костычев писал, что «введение кормовых трав в севооборот… представляет коренное улучшение хозяйства», что «действие кормовых трав на почву совсем не ограничивается тем, что при лучшем кормлении скота получается больше навоза для удобрения полей; кормовые травы уже до скармливания скоту улучшают почву в значительной степени».

Ученый подчеркивал, что у нас в России попытки разведения кормовых трав на полях «начаты уже очень давно, но все эти начинания при крепостном праве не могли иметь серьезного значения».

Костычев доказывал, что травосеяние возможно и выгодно не только в лесной и центрально-черноземных областях, но и в засушливых районах нашего степного Юга. Это обосновано многими успешными опытами русских агрономов, которыми, по словам Костычева, «выработаны были приемы, подходящие к русским условиям, и в деле разведения кормовых трав, как и во многом другом, мы можем теперь основываться на своих, а не на заграничных исследованиях».

Проведенный Костычевым анализ процессов, протекающих в перелоге и приводящих к обращению выпаханной полевой почвы вновь в состояние целинной степи, Вильямс назвал «блестящим классическим анализом».

Таким образом, учение Костычева о почвенной структуре, ее значении и методах восстановления по своей широте и обоснованности не могло итти ни в какое сравнение с механистическими и односторонними представлениями о строении почвы немецких агрофизиков.

С новейшими взглядами русских ученых в области почвоведения и агрономии, прежде всего с взглядами Костычева и Докучаева, Вильямс и знакомил своих немецких коллег.

Работая в лаборатории Вольни, Вильямс систематически готовился к своей будущей научной и педагогической деятельности на родине. Он разрабатывал программу того курса общего земледелия и почвоведения, который он собирался читать по возвращении в Москву студентам Петровки. Он изложил программу своего курса на шестидесяти страницах большого формата и отправил ее из Мюнхена в Петровскую академию в качестве отчета за очередное полугодие своей заграничной командировки. Он надеялся, что к моменту его возвращения в Москву программа эта будет уже утверждена и он сможет начать чтение лекций.

Осенью 1891 года Вильямс после двухлетнего пребывания за границей вернулся вместе с женой в Москву. За эти два года он многое успел изучить и освоить; особенно большое значение имела для него работа в Пастеровском институте, глубокое проникновение в сущность микробиологических процессов, совершающихся в природе. Работая у Пастера, Вильямс навсегда сохранил любовь и уважение к этому великому микробиологу. Вильямс узнал также природу Франции и Германии, познакомился с западноевропейской агрономией и на личном опыте убедился в ее невысоком уровне. Показателем этого уровня было широко известное руководство немецкого агронома Розенберг-Липинского «Практическое земледелие», ядовито названное Вильямсом «пародией на земледельческую науку». Это сочинение получило в шестидесятых-семидесятых годах XIX века такое широкое распространение в Западной Европе, что Костычев решил перевести его на русский язык, потому что в России, кроме фундаментальной «Настольной книги для сельских хозяев», созданной под руководством Стебута, не было систематического руководства по земледелию. Но когда Костычев принялся за перевод, он убедился в совершенной несостоятельности этого немецкого руководства. Костычев подверг его коренной переработке, оставив без изменения, в сущности, только фамилию автора.