Текст книги "Т-34 — амазонский рубеж"

Автор книги: Игорь Подгурский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

Сверившись со списком, заряжающий запрыгнул на броню. Лязгнув крышкой, он ловко втиснул свое мощное тело в башенный проем люка. После доклада командиру «соточки» о количестве снарядов к орудию он полез в башню, чтобы их лично пересчитать. Порядок должен быть во всем. Похоже, что в башне его что-то сильно взволновало.

Идиллию нарушила громкая брань, приглушенная танковой броней:

– Твою дивизию… что за… – бушевал Эмсис в башне с открытыми люками, – вашу мать!

Танкисты во все глаза смотрели на танк, дожидаясь окончания монолога. В экипаже давно вошло в поговорку: «молчит, как Марис». О том, что будущий филолог и строгий ревнитель чистоты русского языка знает такие заковыристые обороты, построенные в три этажа, они еще теоретически могли предположить. Но то, что у коренного рижанина повернется язык произнести их вслух, поверить никто не мог.

Поток брани иссяк. Все ждали продолжения молча, гадая, что так могло вывести из равновесия всегда спокойного и невозмутимого латыша.

В голосе Мариса слышалась досада и неподдельная злость, правда непонятно, на чью голову изливались проклятия.

Чаликов сразу вспомнил ротного старшину, квадратного телосложения военкома, направившего его в танковое училище в сорок первом году. Пригорюнившемуся Суворину представился кузнец из родной деревеньки на Полтавщине. Митрич примерно так же изъяснялся, сообщая всему белому свету, что Иван опять попал по наковальне мимо раскаленной докрасна болванки.

Наконец из люка показалась белобрысая голова с растрепанными волосами. Понуро глядя и стараясь не встречаться взглядом с товарищами, он выдавил из себя:

– Пропали… сукины дети! Нас обокрали, братцы.

– Ты толком скажи, что пропало? – переспросил Ковалев.

– Исчезло два снаряда – бронебойный и осколочный.

– Уверен? – спросил Степаныч, и так заранее зная ответ.

– Я несколько раз пересчитал! – Марис потряс в воздухе блокнотом. – У меня все записано, как в аптеке! Двух снарядов нет! – Марис низко опустил голову, втянул ее в плечи, в данный момент ему хотелось провалиться сквозь землю. Исчезнуть. Ничего не видеть и не слышать. Прибалт в честности ничем не уступал самоверам. В любых даже косвенно касающихся его просчетах и ошибках всегда брал вину на себя, не стараясь переложить ответственность на кого-либо из товарищей. – Не углядел. Прости, командир.

– Не брал! – громко сказал Чаликов, заранее отметая возможные подозрения в свой адрес. – Я с таким размахом не рыбачу. Да и вы столько не съедите.

– Это не он! – на всякий случай подтвердил Суворин. Заступиться за друга совестливого танкиста подтолкнуло чувство вины за то, что из-за своей несдержанности он случайно «заложил» Витьку с гранатами.

– Да подождите вы, – отмахнулся Ковалев. – Люк был на ремне?

– Как обычно, – уныло подтвердил латыш.

Винить было некого. У танкистов давно вошло в привычку: как только получали новые машины с заводского конвейера, сразу же переделывали замки люков. Кто хоть раз выскакивал из горящего танка и руками без кожи искал защелку, предпочитал не запирать люк, а закреплял его брючным ремнем. Одним концом цепляли за защелку, а вторым пару раз наматывали на крюк, фиксирующий боеприпасы в башне. Если подбили, головой в танкошлеме ударяешь по люку, ремень соскакивает – и ты на свободе.

На командирской башенке люк вообще запирался двумя защелками на пружинах. Их здоровый человек с трудом открывал, а обожженный или контуженый точно не смог бы. Танкисты сразу снимали эти пружины, оставляя лишь защелки. Когда танк подбит и горит, счет идет на секунды. Такие переделанные защелки люков спасли жизнь экипажу «соточки», когда их на Курской дуге поджег «фердинанд».

Ременной запор, который, по идее, должен был спасать жизнь танкистов, не был рассчитан на злоумышленника. Похоже, вор был в курсе, как и что брать. Кроме двух снарядов, из «тридцатьчетверки» ничего не пропало.

– Может, самоверы? – спросил Ковалев и сам же ответил на свой вопрос: – Нет, они и иголку чужую без спросу не возьмут. Религия не позволит. Им проще рубаху с себя снять и отдать, чем покуситься на чужое добро.

– Я тут подумал… – Иван попытался высказаться.

– Не пугай меня. Он «подумал», – перебил приятеля Чаликов. Верный себе, Виктор в любой ситуации не упускал случая подковырнуть Суворина.

– Товарищ сержант Суворин, говорите. – Ковалев был готов выслушать любую версию, лишь бы побыстрее разобраться в неприятной ситуации.

– Так вот, я подумал… – Суворин запнулся и, покосившись на Виктора, продолжил: – и вспомнил. Когда мы в первый раз пили мальвазию, Великий Дракон рассказал, как в первый раз встретился с Нерингом. Помните?

– Точно! – встрепенулся Марис. – Неринг со своей танковой ротой охранял раскопки в Майнце. Там он увидел амфиптера и с перепугу шарахнул в него парой бронебойных. Великий Дракон потом его еще благодарил, ему это только энергии прибавило.

Чаликов вкрадчиво отметил, что эта версия выглядит несколько странной. Посудите сами, кто будет подрывать себя танковыми снарядами? Нет, ни один человек этого не сделает в мирное-то время. Ковалев тут же согласился с ним и с просительными нотками в голосе поинтересовался у Виктора, нет ли у него какой-нибудь другой версии в запасе. Например, помнит ли стрелок-радист, что штандартенфюрер не совсем человек. Чаликов признался, что, к сожалению, никаких других версий у него нет. Насчет того, что эсэсовец наполовину гарх, он забыл, но уверен, что 85-миллиметровый калибр может пригодиться лишь наводчику, да и то только в момент зарядки орудия. Капитан скривился и сказал, что это плохо, что забыли, утратили бдительность, расслабились, и вот результат…

– Интересная картина получается, – Степаныч потер подбородок. – Если Неринг рассказал об этом Краусу, то, возможно, он как-то собрался использовать эту информацию и что-то предпринять.

Или не он, а гарх, затаившийся в нем. Самим нам в этом ребусе не разобраться. Итак, необходимо, во-первых, узнать у Неринга, не рассказывал ли он о том случае Вальтеру, и, во-вторых, надо сообщить о пропаже Линду или Великому Дракону.

Суворин нахмурился, пытаясь осмыслить все услышанное. На его взгляд, все решалось намного проще. Он с ходу предложил:

– А чего ждать?! Все по местам, я за рычаги – и вперед. Пообщаемся с фашистом на ощупь. – Он выразительно стукнул кулаком в раскрытую ладонь. – По-любому у нас снарядов больше. Чужие здесь не пляшут. Я так и знал, что эсэсовцу веры нет. – Суворин не собирался успокаиваться. Баловень шальной удачи, он всегда был за решительные меры и скор на решения. – Я нутром чуял, что от этого фрица добра не жди.

Танкисты вопросительно смотрели на командира, последнее слово оставалось за ним.

– Тихо! – громко произнес Ковалев. Он снял с шеи шнурок с белым жетоном-коммуникатором и начал нажимать на значки. – Сообщение Великому Дракону я отправил. Пришла пора навестить Неринга. А потом…

Что они будут делать потом, Степаныч не успел сказать. Из-за низкого декоративного плетня, огораживающего двор их дома, раздался знакомый голос.

– Здорово, камрады! – Виктор Неринг собственной персоной стоял, опираясь на изгородь. Полковник вермахта, краса и гордость бронетанковых войск Германии, кавалер Железного и Рыцарского с дубовыми листьями крестов был одет в белые самоверские одежды. В зубах он держал стебелек травы. – Вот, решил к вам заглянуть и пригласить всех сегодня к нам в гости. У нас с Эльзой юбилей. Пять лет, как мы вместе. Отметим, как положено.

– Ты Крауса давно видел?! – не поздоровавшись, выпалил Суворин. Он всегда оказывался впереди всех. И на этот раз заслужил хмурый взгляд Ковалева. Тот предпочитал действовать обходительнее.

Поздоровавшись с немцем, танкисты двинулись к плетню. Марис последним присоединился к ним.

– Что за вселенская тоска приключилась? – Немец разглядывал лица танкистов, гадая, что могло случиться в этом райском уголке.

– С Вальтером давно общался? – повторил вопрос капитан. На вежливые реверансы времени не было.

– Недавно. – Неринг опешил от такого напора. – Точнее, вчера. Краус примчался ни свет ни заря. Рано утром. Весь в расстроенных чувствах и побритый лишь наполовину.

– Это как? – удивился Марис. – Наполовину выбритый или наполовину недобритый? – Он во всем любил точность, но от волнения запутался в словесных оборотах.

– Да подожди ты! – шикнул на него Чаликов. – Говори, что дальше было.

Полковник вермахта выплюнул изжеванный стебелек и продолжил:

– Вот я и говорю. Лицо в мыльной пене, одна щека выбрита. Скорее всего, побрит… наполовину. Прибежал утром и босиком. По-моему, ему кошмар какой-то приснился. Нес какой-то бред.

– Поконкретнее можно, ага? – не выдержал Иван. Казалось, еще немного – и он начнет подпрыгивать на месте от переполнявших его эмоций. – Что говорил? Почему в пене? Бритва в руке была, ага?

– Бритвы не было, а помазок, кажется, был. – Сбитый с толку Неринг старался припомнить вчерашний разговор, которому не придал особого значения. – Вальтер сказал, что во время бритья с ним заговорило зеркало…

– Приехали! Вот те раз, говорящее зеркало, – крякнул Ковалев.

– Вот те два! – невозмутимо продолжил полковник. – Он сказал, что зеркало открыло ему на все глаза. Оно рассказало, что все мы здесь как в концлагере у Хранителей. Представляете, ну, или в резервации. Комфортабельной, но резервации. Еще Вальтер сказал, что он точно знает: из лагеря есть только один выход.

– Какой? Не тяни! – опять перебивая, не вытерпел Иван.

– Не знаешь, что ли?! – прошипел Ковалев. – Выход из лагеря один – через трубу крематория. В виде дыма.

– Не может быть. Линд такого не позволит, – серьезно сказал Витька. – Не такой он человек. Я уж знаю.

– Здесь не может, – согласился Степаныч. – В другом месте запросто. Похоже, наш новый знакомый спятил. Начал с зеркалом разговаривать, а потом его вон в какие дебри занесло.

– Я думал, сегодня вечером соберемся, выпьем, расслабимся, поболтаем, то да се, – виновато развел руками Неринг. – Все обсудим, он и успокоится. Снимет стресс. Я помню, у меня один командир взвода со своим танком постоянно разговаривал, и, похоже, «тигр» ему отвечал. Никто, правда, диалога не слышал. В остальном нормальный обер-лейтенант. Воевал как все. Хорошо. А тут какие-то зеркала заговорили, советы непонятные дают. Я думал, пустяк. Да?

– Нет! – отрезал Ковалев. – У нас, похоже, под боком появился психопат с двумя снарядами. – Перехватив вопросительный взгляд Неринга, Степаныч пояснил: – Пропали бронетанковый и осколочный. Это шестнадцать килограмм тротила. Рванет – никому мало не покажется. Из-под носа увел. Усекаешь?

Неринг кивнул и спросил:

– Линдворну сообщили?

– Он уже в курсе, – кивнул капитан. – Будем ждать Линдворна или сами разберемся? – начал размышлять вслух Ковалев.

– Жертва военного психоза, ага! – Иван нетерпеливо поглядывал на танк. – Надо лечить. Лечить быстро и радикально. Я разделаю эсэсмана, как бог черепаху.

– На фронте шизиков хоть отбавляй. Да и в тылу их хватает, – встрял Чаликов. – Наш особист даже в баню без своего именного нагана не ходил. Считал его продолжением своей правой руки. Уж не знаю, как у него в голове шестеренки крутились, но лютовал «смершевец» сильно. Считал, что бойцы должны бояться уполномоченного особого отдела полка больше, чем врага.

«Смершевец» наяву грезил, как выявляет матерых «врагов народа» и приводит карающий приговор в исполнение. К его сожалению, ни одного из «бывших» в рядах подконтрольного ему полка выявить не удалось. Похоже, его старшие товарищи постарались на славу в тридцатых годах. Приходилось довольствоваться мелкой шушерой из числа паникеров. Штрафной батальон, как место исправления, он категорически не признавал. Искупление и прощение – это не по его части.

– Сам-то он как воевал? – ревниво поинтересовался Суворин. У него были личные счеты с особистами. При последней встрече «смершевцы» с ходу пересчитали ему ребра сначала с левой стороны, а потом с правой. Передохнули и повторили процедуру в обратном порядке. Только потом начали задавать вопросы, один гаже другого.

– Да никак не воевал. Не успел, – равнодушно обронил Витька. – Пал геройской смертью от шальной пули в спину. Так и написали «по команде».

– Погибнуть в тылу от шальной пули, ну и дела. Не может такого быть, – не поверил немец.

– На войне всякое бывает, – туманно пояснил Чаликов. – Пуля – дура, это все знают. Ей все равно: на передовой ты или в тылу.

– Она ж шальная, – поддержал друга Суворин, недобро хмыкнув. Концовка рассказа о боевом пути уполномоченного особого отдела пришлась ему по душе.

Исправлять ошибки труднее, чем их предотвращать. «Сами вляпались, сами будем разгребать», – подумал Степаныч. Он надеялся на скорое появление Линда, или Великого Дракона, но, похоже, у них есть дела поважнее.

– Становись! – рявкнул капитан подчиненным. – По местам! – Нерингу он положил руку на плечо: – Даст бог, вечером свидимся. Готовься, отметим юбилей свадьбы. Словом, погуляем.

– А я? – обиженно спросил полковник. – Я с вами.

– Ты останешься здесь. Будешь прикрывать наш тыл.

Нерингу оставалось лишь наблюдать за старыми товарищами. Хоть он был и старше по званию, но главенство капитана Красной армии признавал безропотно. Его танк, его экипаж. Он сам сделал свой выбор, перебравшись с семьей подальше от ужасов войны.

* * *

Корпус лодки чуть слышно вибрировал, тускло светили лампочки в отсеках. Невыносимо душный, спертый воздух стоял в стальном чреве – запах субмарины в многонедельном походе.

Капитан протянул руку, чтобы взять конверт с навигационной картой, по которой придется прокладывать новый курс. По неисследованной дельте реки Амазонки ему плавать еще ни разу в жизни не приходилось. Не успел он взять конверт, как снаружи послышался скрежет, словно кто-то осторожно коснулся корпуса металлическим штырем. Скрип начал нарастать, превращаясь в скрежет. Казалось, что кто-то ощупывает субмарину снаружи. Это не было похоже на акустические волны гидролокатора. «U-487» нарвалась на минное поле, поставленное так далеко от морского театра военных действий Северной Атлантики, что было обидно до слез. Скрежет повторился справа по борту.

– Минреп! – тихо сказал капитан.

Казалось, вся жизнь на лодке замерла.

Капелька конденсата сорвалась с потолка и упала за шиворот капитан-лейтенанту. Она смешалась с капельками холодного пота, неожиданно выступившего на теле подводника.

Все четверо неподвижно замерли, прислушиваясь к звукам. Только шорох минрепа да глухие слова команд из центрального отсека нарушали тишину. Все остальные звуки стихли. Весь экипаж в эти минуты напряженно вслушивался в леденящий скрип по корпусу. Самое худшее в такой обстановке – сидеть без дела, находясь во власти своего воображения, и ждать.

Всем было ясно: подлодка вслепую пробирается под водой, среди висящих на разной высоте мин, ведомая старпомом в центральном отсеке. В любой момент стальной трос минрепа может подтянуть к корпусу рогатую смерть, и взрыв восьмидесяти килограммов взрывчатки разорвет стальную обшивку, как обычную бумагу.

Царапанье стихло. Заработал компрессор, нагнетая воду в балластные цистерны. Офицер принял решение уйти на глубину, от греха подальше. Минное поле осталось позади. Капитан прижал конверт к груди и, пятясь как краб, выбрался из каюты эсэсовца. Надо было идти в командный отсек прокладывать новый курс…

Лоции бодро «сообщали»: глубина Амазонки в устье – почти сто метров, и еще спустя три тысячи километров она превышает двадцать метров, что позволяет морским судам проходить через всю Бразилию и добираться до Перу. Ширина пресноводного исполина в устье достигает двухсот километров. Вверх по течению река разбивается на множество рукавов, разделенных многочисленными островами. Встречаются на реке и плавучие островки, образованные переплетенными корнями растений и стволами упавших деревьев, на которых поднялась новая растительность.

Имело смысл входить в реку в подводном положении, благо глубина позволяла. Так и сделали.

Поднявшись вверх по течению, офицеры решили замаскировать субмарину под один из плавучих островков и плыть дальше в надводном положении. А дальше по ситуации.

…Всплыли с таким расчетом, чтобы попасть в момент, когда ночь заканчивалась и плавно перетекала в рассвет. Ближайший берег широкой реки представлял собой беспрерывную цепь густого болотистого леса. Впечатление было унылое. В это время года Амазонка выходила из берегов и затопляла прибрежные земли.

Тут и там пестрели тропические цветы, виднелись древовидные папоротники, фантастические губчатые растения или редкостно красивые орхидеи, корни которых цеплялись к стволам деревьев. С приближением рассвета лес просыпался. И отовсюду слышался непрекращающийся гул, свидетельствующий о бурной жизни джунглей.

Ни один художник с самой богатой фантазией не смог бы подобрать такие сочетания красок и форм, постоянно меняющихся, как в калейдоскопе, обнаруживая все новые диковинки. Высокую, стройную пальму в ее простоватой красоте можно увидеть рядом со светлым стволом дерева эмбоба, верхушка которого имеет форму зонтика. Стволы лесных исполинов задрапированы лианами, корни которых свешиваются вниз до самой воды или переплетаются, образуя густую завесу из листьев.

Стаи маленьких попугайчиков с громким писком пролетели над головами моряков и пропали за деревьями. Крупные попугаи – красные, зеленые и белые – летали парами, издавая пронзительные крики.

Ренг приказал на самом малом ходу приблизиться к берегу. Пора было воплотить в жизнь идею – замаскировать подлодку под плавучий остров. Истосковавшиеся по солнцу матросы под командой рыжего боцмана один за другим выбирались из рубочного люка на палубу. Вслед за ними высадились вооруженные автоматами десантники. Кемпке сжимал в руках карабин.

После тщательных промеров с носа выбрали место, где глубина позволяла максимально близко подойти к берегу.

Подводники, ступившие на берег тропического леса Амазонки, еще не знали, что человек, попавший в него, дважды испытывает острую радость: в первый момент, когда, ослепленный дивными красками джунглей, он думает, что попал в рай, и потом, когда, на грани отчаяния, он наконец сбегает из этого «зеленого ада». Круглый год здесь царят нестерпимая жара в паре с душным воздухом. В течение девяти месяцев огромную территорию леса захлестывает половодье. Множество неведомых болезней притаилось в болотах. Тучи москитов и комаров, укусы которых разносят малярию, муравьи, сжирающие все живое на своем пути, ядовитые змеи, смертоносные пауки, хищные животные – все это делает леса Амазонки поистине проклятым местом. В особенности для белого человека, возжелавшего найти и забрать то, что не принадлежит ему.

Подводники занимались маскировкой судна. Пассажиры, навязанные им чужой волей, взяли на себя охрану.

Непроходимый лабиринт тропических джунглей начинался сразу, как нога ступала на берег. Моряки вооружились топорами, пилами и длинными ножами, в добровольно-принудительном порядке «одолженными» у кока. Повелитель сковородок и кастрюль долго вопил и расстался с любовно наточенным инвентарем только после того, как ему лично капитан приказал заткнуться и не мешать экипажу бороться за общее выживание и будущую победу.

Вдруг среди электриков, занятых срезанием камыша, началась суматоха. Они побросали пучки зелени и опрометью бросились от воды. Виновницей паники оказалась длинная полосатая змея. Невозмутимо скользнув с берега, она без всплеска ушла под воду. Моряки заметили в этом месте какое-то странное движение и, вглядевшись, увидели еще несколько гибких туловищ водяных змей, извивавшихся между стеблями камыша, торчащими из воды. Наверное, они потревожили логово ядовитых гадов. Прерванная работа возобновилась, но уже на достаточном удалении от опасного места. Неожиданности на этом не закончились, а, как оказалось, только начались.

Один из подводников наткнулся в прибрежном иле на гнездо аллигаторов. Оно было сплетено из сухих веток и скреплено илом. Внутри лежали крупные продолговатые яйца. Вокруг него сгрудились рубщики камыша. Они с любопытством разглядывали кладку, позабыв об осторожности, как вдруг раздался сильный плеск воды и громкие крики с палубы. Обернувшись, моряки увидели, как одно из притопленных в реке бревен медленно разворачивается и направляется в их сторону, набирая скорость. Огромный шестиметровый аллигатор сообразил, откуда исходит угроза его будущему потомству, и готовился к нападению. Он приближался к берегу, увеличиваясь на глазах. Заботливая мамаша атаковала моряков. Подводники поспешно отступали, побросав срезанный камыш. Нестройной толпой они карабкались на берег в безопасное место. Один из них отстал. Его ноги глубоко увязли в прибрежном иле. Аллигатор быстро сориентировался, выбрав его в жертву. По иронии судьбы это он обнаружил и первым начал разбирать гнездо с яйцами. Рептилия остановилась в метре от подводника перед последним броском и раскрыла челюсти, обнажив два ряда острых блестящих зубов.

Раздался щелчок снятого с предохранителя затвора – и вслед за ним выстрел. На верху рубки стоял штурмбаннфюрер с винтовкой в руках, опершись локтями на леерное ограждение. Он был выше всех, и, на счастье моряков и горе аллигатора, вся картина происшествия была у него как на ладони.

Перевесившись через ограждение, Кемпке менторским тоном сообщил сбившимся в кучу морякам: «Уязвимое место есть у любой драконоподобной рептилии. Оно там, откуда расходятся челюсти. Еще с древности охотники-„беовульфы“ называют его „конец улыбки“. Вот туда и надо бить». Парашютисты никак не отреагировали на высказывание Отто. Похоже, для них это не было новостью. А вот Август и Генрих одновременно кивнули, приняв информацию к сведению. Они, как губка, впитывали любые сведения о том, как можно живое поскорее сделать мертвым. Всегда пригодится на будущее. Так сказать, специфика службы обязывала. Наглядное подтверждение слов командира было перед ними. Аллигатор неподвижно застыл в камышах, не подавая признаков жизни. С нарезкой камыша подводники решили закончить, переключившись на срезание зелени подальше от опасной прибрежной полосы. Под охраной пулеметчика и автоматчиков матросы, озираясь, продолжили работу.

Теперь боцману не приходилось подгонять подчиненных. Все уже и так прекрасно понимали: чем быстрее они покончат с маскировкой, тем быстрее уберутся с опасной суши. Подводники мечтали за время длительного океанского похода ступить на твердую землю, но надежды не оправдались. Опостылевший вонючий стальной корпус туши субмарины теперь с особой силой казался родным домом. Хотелось побыстрее попасть в отсеки, знакомые до последней заклепки, закрыть люк рубочного люка и отгородиться надежной броней от жадных до человеческой плоти обитателей «зеленого ада».

…Когда все поднялись на борт, капитан придирчиво осмотрел корабль. За короткое время, что лодка стояла у берега, некоторая особенно активная живность успела не просто пробраться на борт, но и просочиться внутрь. Бодро марширующую колонну ярко-красных муравьев перехватили в коридоре, в районе центрального отсека, до того как они успели оккупировать отсеки. Блицкриг – насекомые против человека – не удался. В неравной борьбе мурашей растоптали. Победу в схватке одержали старпом и акустик. Муравьев назвали огненными, места их укусов болели так, как после ожога от сигареты.

Пауку-птицееду, размером с кулак, повезло больше. Ориентируясь на запах, он добрался до камбуза, где и решил остаться на постоянное место жительства. С этим сразу же не согласился кок. Он привык в гордом одиночестве властвовать на своем рабочем месте. Моряк, когда-то в белом, а теперь темно-сером, колпаке на голове, не учел одного – проворства и ловкости мохнатого пассажира.

Первый раз, когда кок его увидел, паук полз по стене, подбираясь к открытой банке с консервированными персиками. Кок вскочил и, недолго думая, попытался раздавить его кулаком, но паук сделал молниеносное движение и очутился в двадцати сантиметрах от того места, по которому пришелся удар.

Несколько раз озверевший повар повторял нападение с таким же успехом. Паук всегда успевал отскочить в сторону раньше, чем моряк мог до него дотянуться. Потеряв терпение, подводник несколько раз безуспешно пытался рубануть его длинным разделочным ножом. Затем в ход пошла сковородка и молоток, одолженный у дизелистов. Охота на паука продолжалась до тех пор, пока кок вконец не обессилел. Но как только рука немного отдохнула, он решился на хитрость. Он демонстративно повернулся спиной к пауку, невозмутимо подбиравшему крошки со стола. А затем, резко обернувшись, хозяин камбуза бросил в непрошеного соседа консервной банкой с французскими сардинами. Неуловимым для глаза, молниеносным движением паук снова избежал опасности, и человек вынужден был признать себя побежденным.

С этого дня он оставил безуспешные попытки прикончить наглеца. Временами, когда накатывала тоска, он вполголоса рассказывал мохнатому соседу о родном Дрездене и белокурой невесте Магде, редкостной стерве с обворожительной улыбкой. Птицеед оказался благодарным слушателем и никогда не перебивал. Он флегматично шевелил мощными хитиновыми жвалами и внимательно слушал. Так паук продолжал преспокойно жить на облюбованном им камбузе. Вскоре кок начал оставлять ему небольшие кусочки шоколада из пайка на краешке стеллажа с консервами, за которым обустроился птицеед…

* * *

На замаскированной палубе осталась дежурная вахта во главе со старпомом. В переговорную трубу он передавал в центральный отсек команды, корректируя курс по петляющей время от времени реке.

Когда река делала поворот, «U-487» проходила под зеленым сводом переплетенных деревьев и лиан, склонившихся к воде. Тогда казалось, что лодка находится в огромном темном тоннеле, о длине которого нельзя составить себе представление. Матрос, назначенный впередсмотрящим, голосом сообщал офицеру о попадавшихся стволах деревьев, плывущих по воде. Старпом передавал информацию в переговорную трубу рулевому, помогая избежать столкновения с опасными находками. Глубиномер и глаза наблюдателя пока неплохо справлялись со сложной обстановкой. Река в этом месте все время извивалась, и рулевому приходилось рыскать на курсе, направляя подлодку от одного берега к другому, чтобы субмарина не села на мель. Наконец река перестала петлять и вытянулась стрелой. Огромный ствол дерева бесшумно скользнул мимо борта. Пришлось сбавить скорость и идти на самом малом ходу, чтобы топляк не пробил борт, а ударившись, по касательной отплыл от обшивки, не причинив вреда машине. Скоро плывущие деревья перестали попадаться на пути.

Моряк решил скоротать однообразие дежурства рыбной ловлей. От взгляда вахтенного офицера его надежно закрывала рубка и густая маскировочная зелень. Общаться они могли только голосом.

Он вытащил из кармана катушку с леской и крючком. Такие входили в стандартный спасательный набор для выживания, которыми были укомплектованы спасательные плотики. На его памяти никто из экипажей потопленных немецких субмарин не успел ими воспользоваться. Для наживки он использовал кусочек колбасы. Дежурной вахте выдали по паре бутербродов на каждого. Поклевки долго ждать не пришлось. Леску матрос намотал на палец. Почувствовав рывок, он немедленно подсек. На конце импровизированной удочки забилась серебристая рыбка величиной с крупную плотву. Пиранья. Маленькая тварь, даже вытащенная из воды, все еще пыталась своими острыми зубами отхватить у моряка палец. Он ловил пираний из спортивного интереса и, осторожно освободив от крючка, бросал обратно в воду. Тут на них немедленно накидывались их же собратья и пожирали. Оторванные плавники и чешуя летели в разные стороны. Даже в то время, когда подводник выбирал из воды леску с попавшейся рыбкой, другие, пользуясь ее затруднительным положением, терзали товарку. Привлеченные запахом крови, их становилось все больше. Теперь из воды впередсмотрящий успевал вытащить на палубу лишь обглоданные головы с остатками хребтов.

День заканчивался, начали сгущаться сумерки. Они принесли облегчение после палящего дневного жара. Солнце закатывалось, прячась за верхушками деревьев. Над водой начали подниматься испарения, восточный горизонт неба расцветился сполохами. Но это продолжалось недолго. Темнота в тропиках опускается на землю внезапно. Первая ночь на Амазонке принесла с собой новые впечатления. Все началось с многоголосого хора лягушек. Сперва раздавалось одиночное кваканье, но постепенно к нему добавились новые голоса. Очень скоро от громкого протяжного кваканья завибрировал воздух. Подводник перестал ловить рыбу. В темноте это стало неинтересно, и легко можно было остаться без пальцев. С берега раздался страшный рев, доносившийся из глубины леса. Казалось, это были крики сразу нескольких чудовищ, сошедшихся в смертельной схватке. Немец, проживший всю жизнь в городе, даже не догадывался, что вой исходит из одной пасти. Обезьяна-ревун сидит одна на верхушке дерева и издает эти жуткие звуки. Так вожак охраняет свое стадо, отгоняя опасность от спящих сородичей и обозначая территорию для хвостатых конкурентов.

Вглядываясь в темноту, моряк не заметил, как из-за орудия, закамуфлированного брезентом и густой зеленью, за ним неотрывно наблюдают два тускло мерцающих глаза.

Среди деревьев и над водой замелькали тусклые призрачные огоньки. Они хаотично летали по изломанным траекториям. Появились верные спутники темноты – крылатые светлячки. По трапу поднялись два матроса во главе со штурманом. Новая дежурная смена готовилась заступать на вахту.

Старпом окликнул своего матроса с высоты рубки. Впередсмотрящий в ответ даже не шелохнулся, застыв, словно статуя. Он прекрасно слышал вахтенного командира, но в ответ смог выдавить из горла только глухой стон. Тело не слушалось. Он пытался повернуть хотя бы голову, но безуспешно. Моряк не чувствовал ни рук, ни ног. Только дрожь волнами пробегала по спине и груди. Первобытный страх закрался в душу, парализуя тело. Подводник старался побороть хотя бы дрожь, но не смог. Волны дрожи нарастали. Теперь он содрогался с головы до ног, словно в эпилептическом припадке, полностью потеряв контроль над своим телом. Единственное, что он смог сделать, – громко заплакать. Даже под бомбардировкой глубинными бомбами ему не было так страшно.

«Это еще что за истерика?» – удивленно подумал офицер. Он осторожно, почти на ощупь, двинулся по палубе, огибая нагромождения срезанных веток и кустов, ориентируясь на судорожные рыдания. В темноте маскировочное озеленение превратилось в запутанный лабиринт. Плач подчиненного его не удивил. Иногда подобные нервные срывы случались у подводников, и каждый раз это было неожиданно и в самый неподходящий момент. Верным средством для лечения приступов ипохондрии была нудная задушевная беседа или крепкий кулак боцмана, если он успевал к больному раньше других. И то и другое помогало. Правда, у боцмана получалось намного быстрее и эффективнее, чем у господ офицеров.