Текст книги "100 великих любовниц"

Автор книги: Игорь Муромов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 48 страниц)

Мария-Жанна дю Барри (1743–1793)

Фаворитка французского короля Людовика XV. Специально для неё был построен дворец Люсьенн, где она давала балы. После смерти короля была удалена от двора. Но во время революции предстала перед судом и по сфабрикованному обвинению казнена.

* * *

2 октября 1762 года парижский полицейский инспектор Сартин записал в свой дневник, что граф дю Барри тайно забрал у некоей владелицы магазина модной одежды на рю Монмартр какую-то мадемуазель Трико, чтобы «соответствующим образом одеть её и направить в хорошее воспитательное заведение, где из неё сделают будущую куртизанку, которую он потом сможет предложить знатному господину».

Это была родившаяся 19 августа 1743 года в Вокулёре внебрачная дочь некоей Анны Бекю, по прозвищу Кантина, которая после смерти своего любовника в Париже стала искать покровительства знакомого ей ранее богатого армейского интенданта Дюмонсо.

В пятнадцать лет Жанна торговала на улицах и сделала первые шаги на любовном поприще. Некий граф Жанлис через несколько лет был немало удивлён, когда в очаровательной женщине, которой он был представлен в Версале, узнал маленькую продавщицу, которую как-то слуга привёл ему на часок поразвлечься…

При посредничестве своего опекуна Гомара Жанна устроилась на службу в замке вдовы одного королевского откупщика, затем вернулась в Париж, где стала модисткой в ателье некоего господина Лабиля на рю Сент-Оноре. Естественно, что при её красоте и молодости у неё завелось много поклонников.

В конце концов она стала любовницей дю Барри, благодаря которому из гризетки и модистки превратилась в «светскую» даму. Теперь у неё появилась возможность бывать в модных салонах, где проводили время опытные женщины.

Дю Барри был достаточно умён, чтобы понять, что в лице Жанны он владеет настоящим сокровищем, и решил извлечь из этого выгоду.

Дю Барри открыто объявил фавориту короля Ришельё, что Жанна предназначается именно Его Величеству и что он именно тот человек, который готов отнести её прямо в кровать короля, если для этого не найдётся никого другого. Через некоторое время Ришельё ответил, что граф должен обратиться к Лебелю – может быть, малышка на денёк и заинтересует короля… Лебель с интересом выслушал дю Барри. Во время ужина у него на квартире Жанна, разгорячённая шампанским, вела себя совершенно раскрепощённо, в то время как король сначала тайно наблюдал за ней, затем приказал привести её к себе и, после того, как она отдалась и показала, на что способна, так влюбился в неё, что Лебель получил приказ найти ей подходящую партию для замужества и устроить её дела.

Подходящий супруг был скоро найден в лице брата графа дю Барри, было также облагорожено происхождение Жанны, и в качестве благородного отца был назван Жан-Жак Гомар де Вобернье.

Через месяц после заключения брачного контракта была отпразднована свадьба, и сразу после этого супруг вернулся к себе в Тулузу. А новоиспечённая графиня дю Барри поселилась во дворце. Её апартаменты в Версале находились в непосредственной близости от королевских, так что Людовик мог незаметно проникнуть к ней в любое время.

Жанна тотчас обнаружила склонность к драгоценностям и предметам роскоши и быстро устроила у себя в комнатах настоящий склад произведений искусства из мрамора, бронзы, фарфора.

Однако только через девять месяцев после своего замужества, преодолев разного рода интриги, смогла она в апреле 1769 года добиться своего представления при дворе. Её красота в сочетании с ослепительным туалетом и подаренными ей Людовиком бриллиантами ценой в 100 000 франков произвели сенсацию. При пепельно-сером цвете волос у неё были тёмные брови и тёмные, загибающиеся почти до бровей, ресницы, оттенявшие голубые, почти всегда подёрнутые дымкой глаза, совершенно прямой нос над изгибом чувственного рта, цвет лица, напоминавший «лепесток розы в молоке», длинная и полная шея и круглые низкие плечи.

И вскоре Жанну стали окружать настоящие друзья, придворные, верные слуги, и даже придворный шут, герцог де Трем, зачастил к ней.

С изъявлениями преданности не заставили себя ждать и литераторы. Так, например, шевалье де ла Морльер посвятил ей свою книгу о фатализме…

Когда король в июле 1769 года отправился в военный лагерь в Компьене, Жанна поехала вместе с ним в его свите в запряжённой шестёркой карете. И точно так же, как для Людовика, на всех почтовых станциях для неё были подготовлены сменные лошади.

Вместе с королём она присутствовала на смотре войск, стала настоящей королевой лагеря, и командир полка полковник Бос приветствовал её точно так же, как членов королевской семьи. Жанну чествовали в Шантийи, куда она в следующем месяце сопровождала Людовика. Парис, который на выставке в Лувре увидел два её портрета кисти известного портретиста Друэ, мог только констатировать, что у неё другой тип красоты, чем у Помпадур, однако прелести в ней нисколько не меньше, чем у прежней великой куртизанки короля…

Жанна начала также привлекать внимание иностранцев. Когда английский литератор Уолпол, который оставил нам такие интересные мемуары, прибыл в Версаль, он в первую очередь хотел встретиться с новой фавориткой. Уолпол отыскал её у подножия алтаря. Она была без грима и в весьма скромном туалете. Она вообще предпочитала кокетливые неглиже пышным официальным туалетам, чаще всего носила платья из мягких струящихся тканей и достаточно легкомысленного покроя, и к праздничному столу являлась в простых нарядах по сравнению с другими дамами в глубоко декольтированных придворных туалетах. Она носила также придуманную ею довольно легкомысленную причёску, вскоре ставшую повсеместно известной как «шиньон а ля дю Барри».

Однажды она вмешалась в один судебный процесс – её приятель Эгийон подозревался в растрате общественных денег. Отделавшись лёгким испугом, он отблагодарил её роскошным подарком – великолепно отделанной каретой. На ней можно было увидеть новые фамильные цвета Жанны и её девиз: «Нападает первой!», окаймлённый ветками роз, на которых были изображены голуби, пронзённые стрелами сердца, факелы и другие символы любви.

Однако ей никогда не приходило в голову заняться политикой, как это было с Помпадур. Её интересовала только роскошь. Из её бухгалтерских книг мы узнаём о множестве подробностей живущей в роскоши молодой женщины, которая взмахом руки приводила в движение целый штат портных, модисток, вышивальщиц, мастеровых. Так, например, у знаменитого Лепота она купила костюмы из сукна, расшитого незабудками, с рисунком мозаикой, украшенные золотой тесьмой и обшитые бахромой из мирта; платья для верховой езды из белого индийского муслина, стоившие 6000 ливров. Её вышивальщик Даво по эскизам Мишеля де Сент-Обена вышил суконное платье прекрасными разноцветными рисунками. Переделку её туалетов с богатой фантазией осуществлял для неё знаменитый модный закройщик Пажель с рю Сент-Оноре. Кроме того, огромные суммы постоянно приходилось тратить на заколки. Принадлежавшие ей платья стоили от 1000 до 15 000 ливров.

На фабрике в Севре она покупала великолепный фарфор, в том числе столовую посуду в китайском стиле, над живописным оформлением которого лучший художник часто работал месяцами. Ротье поставлял ей для туалетов и убранства стола все изделия из золота и серебра, и его самый опытный подмастерье месяцами тратил дни и ночи, чтобы успеть только отполировать их. Она заказала столовый сервиз из чистого золота с ручками из кроваво-красной яшмы, а также золотой туалетный столик, который так и не был закончен, так как это требовало совсем уж небывалых расходов.

Таким же роскошным, как и всё, что её окружало, был построенный за три месяца архитектором Леду «дворец-будуар» Люсьенн, который являлся настоящим памятником искусства и ремёсел этой эпохи. Столовую этого воистину сказочного замка, заполненного блестящей и веселящейся публикой, мы ещё и сегодня можем увидеть на прекрасной акварели Моро Младшего, которому Жанна сначала назначила ежемесячную пенсию в 30 000 ливров, однако вскоре эта сумма была удвоена.

Ко всему прибавлялись ещё богатые подарки и подношения. Благодаря бесконечно преданному ей генеральному ревизору Террею, Жанна имела возможность неограниченного доступа в государственную казну, так как он проводил все её счета под видом королевских.

Теперь она давала балы в своём Люсьенне, но совершенно в другом стиле, чем это было во времена Помпадур: при своём дворе она внедряла обычаи и вкусы парижской улицы. Здесь играли комедианты с бульвара Тампль по репертуару Гимара, причём непристойная комедия Колле «Истина в вине» вводила в краску великосветских дам из Версаля. Ларрье и его жена пели такие неприличные куплеты, что подруги Жанны не знали, куда деваться от смущения. Здесь выступал Одино, звезда парижского дна, и ставили «Фрикассе» («Смесь») с эротическими танцами. Постепенно весь внешний лоск фаворитки пропал окончательно, и она стала разговаривать с королём как торговка со знаменитого рынка «Чрево Парижа», однако Людовик нашёл в этом свой шарм, как будто это была уличная проказница, которая забавляется со всем, что попадает ей в руки, не боясь, что это может разбиться… Она не знала, что такое стыдливость или сдержанность: утром, едва проснувшись, ещё лёжа полуодетой в кровати, она принимала модных художников и мастеровых, опираясь на руку своего негра Заморы, в таком же виде принимала канцлера Мопу, который в своём парике, по свидетельству герцога де Бриссака, был похож на высохший померанец, а затем, при появлении посланников самого папы, вставала с постели в ночной рубашке и с обнажённой грудью…

При этом Жанна осталась добродушной женщиной из народа, не была злопамятной, не знала предрассудков, иногда по-детски сердилась, но быстро обо всём забывала, с открытой душой встречала всех, кто ей нравился и был готов услужить, была привязана к своей семье и заботилась о ней как только могла…

У неё самой детей не было – во всяком случае, мы ничего определённого об этом не знаем, – и она женила и выдавала замуж детей всех своих родственников, а также устраивала все их дела и очень радовалась, когда для сына своего прежнего возлюбленного, виконта Адольфа, нашла подходящую партию в лице прелестной мадемуазель де Турнон.

Единственное, что омрачало её существование и причиняло глубокую обиду, было отношение Марии-Антуанетты, расположения которой она напрасно искала. Когда Жанна представляла своего племянника королю в Компьене, Мария-Антуанетта только слегка кивнула в её сторону. Чего бы только она не сделала, чтобы поймать всего лишь дружеский взгляд, услышать всего лишь приветливое слово от жены дофина – Жанна даже пришла к достаточно оригинальной мысли смягчить её подарком в виде украшения с бриллиантами, – однако всё было напрасно…

Между тем Людовику стали постоянно приходить в голову весьма странные мысли, и с годами его всё больше преследовал призрак пресловутой хандры. Жанна чувствовала, что король больше не привязан к ней так, как раньше. К сожалению, у неё не было таких, как у Помпадур, талантов, чтобы очаровать его новыми и изысканными развлечениями. В любой момент её могла вытеснить новая фаворитка, и было немало придворных, которые благодаря возвышению своей ставленницы мечтали сделать себе карьеру. Девочки исчезали так же быстро, как и появлялись. Король, очень постаревший, стал принимать сильнодействующие средства, но вскоре и они перестали помогать. «Я вижу, что уже немолод и должен остановиться», – сказал он как-то с печальным вздохом своему придворному врачу.

Чтобы хоть немного поднять его настроение, Жанна велела дать представление эротической оперы. Однако это помогло только на очень короткое время. Жанна затевала путешествие в Трианон, чтобы развеселить его, однако уже на второй день он почувствовал себя очень плохо. Болезнь быстро прогрессировала, и вскоре короля не стало.

Жанна Бекю, графиня дю Барри доиграла свою роль королевской куртизанки. Её господство пришло к концу.

12 мая курьер передал ей письмо из Версаля, где ей предписывалось отправляться в аббатство бернардинцев Пон-о-Дам.

«Проклятое правительство, которое начинает борьбу с женщиной такими приказами!» – воскликнула она в ярости.

И Жанна возликовала, когда в ноябре 1775 года получила разрешение отправиться в Люсьенн. Здесь в её жизни вскоре произошли примечательные перемены…

Она завела роман с английским послом лордом Сеймуром, и в своих письмах использовала такие проникновенные слова для выражения своих чувств, которые было непривычно слышать из её уст. Впрочем, эта любовная история была короткой.

Жизнь её продолжалась в окружении высокопоставленных и высокородных иностранцев, её старых и вновь приобретённых друзей, в привычной для неё роскоши и со всеми привязанностями и занятиями, свойственными её жизненной философии, и учитывая её новые условия жизни. Однако со временем друзья умирали и уезжали, посетителей становилось всё меньше…

Редкие гости нарушали её одиночество, и очень часто Жанна, погружённая в воспоминания, прогуливалась в одиночестве по парку и окрестностям, где она частенько занималась благотворительностью.

И замок, и сама его хозяйка были разбужены неумолимым ходом истории. Пришёл 1789 год и взятие Бастилии, а когда гром орудий достигал Люсьенна, Жанна с грустью повторяла: «Если бы Людовик XV был жив, ничего такого бы не произошло!»

События последнего времени – гибель Бриссака во время сентябрьских бесчинств, самоубийство её покровителя Лаваллери, смерть на гильотине многих известных ей и близких людей повергли её в ужас… Она предчувствовала, какая судьба ей уготована.

6 декабря её вызвали в суд. В официальном обвинении говорилось о спрятанных ею сокровищах и о явном доказательстве её связи с контрреволюцией – большом собрании антиправительственных листовок, карикатур, найденных у неё в замке, а также о её совершенно открытом трауре в Лондоне после казни тирана Людовика XVI и о её оживлённой переписке со злейшими врагами Республики, такими, как Калонн, Пуа, Бово…

По словам официального защитника, председатель суда Дюма собрал все имеющиеся в деле факты и сделал из «куртизанки предшественника Людовика XVI» орудие Питта, соучастницу выступления против Франции иностранных держав и бунтов внутри страны.

Через пять часов пятнадцать минут судебного разбирательства Жанна была приговорена к смертной казни, так же как и её банкир Ванденивер, которому было предъявлено обвинение в том, что он является связующим звеном между бывшей графиней и эмигрантами.

Однако она не верила в конец, не верила даже тогда, когда ей обрезали волосы. Когда ей пришлось садиться в повозку, которая должна была везти её на казнь, лицо её было таким же белым, как платье. И как во сне, перед ней в течение какой-то минуты промелькнула вся её жизнь: нищета, беззаботная юность, блеск, Версаль, Люсьенн…

Анна Монс (1672–1714)

В течение десяти лет была фавориткой Петра Великого. Государь даже развёлся с женой Евдокией, чтобы жениться на ней. В 1704 году произошёл разрыв Петра с Монс. В 1711 году она вышла замуж за прусского посланника Кейзерлинга, а после его смерти вступила в связь со шведским капитаном фон Миллером.

* * *

Её фамилию произносят по-разному: Монст, Мунст, domicella Monsiana, как называл её Корб.

До переезда в Москву её отец занимался в Миндене винной торговлей, или, по другим сведениям, игрой в карты. Очевидно, семейство это вестфальского происхождения, несмотря на их попытки разыскать свою родословную во Фландрии, прибавить к своей фамилии частицу деи называть себя вместо Монс, Моэнс де ла Кроа.

Сначала Анна была любовницей Лефорта, пока не променяла фаворита на Петра I. Новое положение принесло ей немало выгоды. Она всюду сопровождала царя, даже была рядом на торжественных общественных собраниях. Любовники словно бросали обществу вызов, не скрывая своей связи.

Эта чувственная красавица, не знающая кокетства, образец женских совершенств, какою её изображали немцы, вряд ли любила Петра (его горячность возбуждалась её холодностью к нему), она и отдалась-то ему из соображений выгоды. Знала, что Пётр не поскупится для неё и обеспечит всю её семью. (Скорее всего, она пересказывала свои разговоры с государем Лефорту. Таким образом, Пётр и ночью, можно сказать, был «виден» своим друзьям. И о сокровенных мыслях его, ежели он говорил о них Анне Монс, они узнавали на другой день.)

Однажды, во время крестин у датского посланника, Пётр пожелал, чтобы Монс стала крёстной матерью младенца. Он приказал выстроить для неё в Немецкой слободе роскошный дворец, и в скорбных архивах Преображенского Приказа зафиксировано неподдельное изумление немецкого портного Фланка при виде роскошного убранства опочивальни, которая была «красою всего дворца» и в которой часто бывал царь.

Не без колебаний царь в 1703 году преподнёс в дар Монс большое поместье Дудино в Козельском уезде. Запросы Монс росли. Пользуясь расположением к ней царя, она всё выпрашивала у него через своего секретаря, которому диктовала послания Петру, безграмотно подписываясь под ними по-немецки. Причём часто фаворитка прибегала к хитрым приёмам. Например, писала: «Умилостивись, государь царь Пётр Алексеевич! Для многолетнего здравия цесаревича Алексея Петровича своя милостивый приказ учини – выписать мне из дворцовых сёл волость».

Ничем не выказывая своей любви к государю (после разгрома стрельцов, теперь государю Петру Алексеевичу), кроме разве что посылки ему «четырёх цитронов и четырёх апельсинов», чтобы Питер «кушал на здоровье», да некоей цедроли в двенадцати скляницах («больше б прислала, да не могла достать»), Анна тем не менее спешила вмешиваться в разные тяжбы, начинала ходатайствовать за немцев и русских.

Ходатайствуя, конечно же, не забывала и себя. Знала: Пётр не откажет ей ни в одной просьбе. Так оно и было. Более того, он осыпал красавицу дорогими подарками (все знали, как он скуп в отношении к женщинам). Однажды она получила его портрет, осыпанный драгоценными камнями на 1000 рублей! Другие подарки были менее ценны, но им не счесть числа. Анна Монс выхлопотала себе ежегодный пансион.

Пётр серьёзно подумывал жениться на ней, не прекращая в то же время отношений с её подругой, Еленой Фадемрех, от которой он также получал записки.

Неизвестно, чем бы завершились сложные отношения Петра с Анной Монс, если бы в один из солнечных дней 1703 года в кармане саксонского посланника Кёнигзека, только что вступившего на царскую службу и случайно утонувшего в начале кампании, нашли любовные записки, автора которых Пётр без труда узнал по стилю и почерку. Царь пришёл в неописуемую ярость и повелел заключить domicella Monsianaпод арест.

Анна и сестра её (возможно, способствовавшая новой связи) были отданы под строжайший надзор Ф. Ю. Ромодановского. Им запрещено было даже посещать кирху.

Удар был настолько сильным, что Пётр долгие годы (пожалуй, вплоть до смерти Анны Монс) не мог прийти в себя.

Любовь Петра к красивой немке – дочери виноторговца из Немецкой слободы – была, бесспорно, очень сильна, и, имей госпожа Монс больше ума, не исключено, что она, а не Марта Самуиловна Скавронская (после крещения ставшая Екатериной Алексеевной), была бы первою русской императрицей.

Три года томилась Анна Монс в заточении, и только в 1706 году была выпущена на волю, благодаря своей настойчивости и различным ухищрениям.

Вышла, для того чтобы вступить в новую связь, на этот раз с прусским посланником Кейзерлингом, который впоследствии на ней женился.

Анна Монс увлеклась политикой, да так неудачно, что снова угодила в тюрьму. От прежних милостей монарха у неё почти ничего не осталось. Она наотрез отказывалась отдавать портрет Петра, как полагают, из-за бриллиантов.

Пётр так и не простил ей измену. Расследование этой грязной истории продолжалось вплоть до 1707 года. В тюрьме томилось более тридцати узников, даже косвенно связанных с этим делом. Некоторые из них не знали, почему оказались в неволе.

Спустя год Кейзерлинг, уже женатый на Монс, воспользовавшись хорошим настроением царя, решил выпросить у него место для брата его бывшей фаворитки. Однако Пётр резко оборвал посла: «Я держал твою Монс при себе, чтобы жениться на ней, а коли ты её взял, так и держи её, и не смей никогда соваться ко мне с нею или с её родными».

Пруссак был настойчив. Тогда вмешался фаворит Петра Меншиков: «Знаю я вашу Монс! Хаживала она и ко мне, да и ко всякому пойдёт. Уж молчите вы лучше, с нею!»

Надо сказать, что эта беседа состоялась после ужина на пиру у польского пана в окрестностях Люблина. Кончилось всё скверно для Кейзерлинга: Меншиков и Пётр вытолкали беднягу за дверь и спустили с лестницы. Он подал жалобу, но обвинили его, и его же заставили извиниться.

В 1711 году госпожа Кейзерлинг овдовела и, одержав ещё одну победу над шведским офицером Миллером, пережила мужа только на несколько лет.

Скончалась Анна Кейзерлинг 15 августа 1714 года в Немецкой слободе, на руках больной матери-старухи и пастора; в беспамятстве предсмертной агонии она пожалела только о некоей сироте.