Текст книги "У-3"
Автор книги: Хяртан Флёгстад
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)
– И иди за ним?
– Вот такой он был человек. Я-то совсем девчонка была, только шестнадцать сравнялось. Ребенок еще. Братья как подрастали, так один за другим уходили из дома. В нашей дыре-то разве житье было. Все стремились куда-нибудь. Родители не хуже нас, детей, это понимали. Вот и забрал он меня, отец твой. Через какой-нибудь месяц я уже по-городскому говорила, хоть и на шведский лад. Главное было – выбраться из нашей дыры. И стереть все следы.
– И повести самостоятельную жизнь?
– Сделать хотя бы первый шаг. Теперь я уж и не помню, как все сложилось. Но отец твой твердо знал, чего хотел. Сильный был человек. Во всех смыслах. Помнишь старика Сундквиста в Ловре? Которого прозвали Виноплясом? Так вот, он рассказывал, как однажды в канаве с валуном маялся. Такой каменюга огромный попался, никак с ним не сладить. Пришлось Виноплясу сдаться. Стоит в канаве и ждет – не подойдет ли кто с вагой или домкратом. В это время отец твой мимо проходил. Это было вскоре после того, как мы в Ловру перебрались. Ну вот, остановился он, плечи расправил и смотрит вниз на Винопляса, дескать, что это ты в канаве застрял – камень вытащить надо или еще какое дело? Пришлось тут Виноплясу признаться, что так оно и есть, камень его держит. Мол, коль можно еще кого позвать, он от помощи не откажется. Посмотрел тут отец на Винопляса и молча спустился в канаву. Сделал ему знак, чтобы посторонился, взял камень в охапку да и поднял его наверх. Сам выскочил следом и зашагал дальше. Вот такой он был. И еще про случай один рассказывал Винопляс. Это было в старом сарае на пристани. В том сарае странник один остановился с дрессированным медведем. И предлагал желающим помериться силами с мишкой, за деньги, понятно. А отец твой, когда молодой был, он ведь никакого страха не знал. Сунул тому человеку деньги и вошел к медведю. Схватился с ним да и положил на лопатки. Сам как вкопанный на ногах стоял, люди говорили, которые это видели. А косолапый на землю так и грохнулся. Мужчина – мужчина и есть, говаривал Винопляс. Но такого, как Авг. Хеллот, поискать надо.
Алфик кивнул. Молча и незримо в густеющем сумраке.
– Вот таким я помню его. И после Германии тоже. Воспоминание о богатырской силе мужа явно взбодрило
Констанцу Хеллот. Голос звучал уже звонче и не срывался. Словно она не только с собой говорила, а людям рассказывала.
– Не знаю даже, к чему я все это говорю. Что мне из прошлого является. Я ведь одна тут сижу. С тех пор… с тех пор, как одна осталась. Вот и вспоминается, одно, другое в памяти всплывает. Мелочи, которых и в уме не держала последние двадцать лет. А теперь вот приходят на ум. Он ведь был заодно с коммунистами, отец твой. Оба мы были одно время, ты знал об этом? Ты в ту пору совсем ребятенок был, только родился. Мы тогда домом обзавелись, комната и кухня, в верховьях долины Обэ. И сарай был, овец в нем держали. За плату луговиной пользовались в горах, так что сено было. Невелико хозяйство, сам понимаешь. Но без мяса не сидели. А шерсть в магазин сдавали, в обмен на пряжу. В те весны, когда лемминги появлялись, отец твой только в сарае и спал, на сене устраивался, чтобы следить, ягнят уберечь, как народятся. А так-то мы вместе спали на чердаке. Бывало, лежишь и ждешь, когда ты проснешься и голос подашь, есть запросишь. А еще слушаешь, как крысы царапаются, лезут вверх за внутренней обшивкой. Отец всегда у стены лежал, как грохнет кулачищем своим по тонким досочкам – только стук слышно, когда они обратно кувырком летят. А мы лежим тихонько и слушаем, как они снова вверх карабкаются.
– Этого я не помню. Должно быть, крепко спал.
Алфик поймал себя на том, что очень уж твердо и отчетливо произнес эти слова. Но он не жаловал сантименты. Хотел остановить поток воспоминаний.
– Он был большой человек. Ты можешь гордиться своим отцом, Алфик.
С таким чувством, словно он, стоя «смирно», докладывает командиру, Алфик ответил:
– Для меня он был отец, и только. Другого контакта быть не могло. Ни дружбы, ни товарищества. Мне оставалось принимать его таким или вовсе не принимать. Мой отец. К другому он и не стремился. Может, именно поэтому мы так хорошо ладили.
– Это верно, – сказала Констанца Хеллот. – Он внушал людям уважение. Любил порядок, дисциплину. А все же, что ни говори, когда он смотрел вокруг, когда он, и Нурдал, и Герхардсен смотрят, как все сложилось, они могут сказать: нынче не то, что было. А это не многим дано. Многое в нашей стране к лучшему изменилось.
Алфик вдруг ясно представил себе их обоих – Констанцу и Авг. Хеллота. Только что отстроились и въехали в собственный дом. И Алфик с ними, уже подросток. Черный толь, белые сосновые доски с яркими в темноте сучками, коричневые древесностружечные плиты, цветной цемент. Таково обрамление их новой жизни. В этом обрамлении ждет человека тысяча дел, но не они вспоминаются Алфику. Он видит перед собой Констанцу, до того поглощенную душевными муками и судьбой очередного сомнительного романного персонажа, что ей не до тысячи дел. Она занята тысяча первым. Каждый вечер она раскрывала книгу и погружалась в вымышленный мир, читала и читала, всю ночь напролет, до самого утра, и затем целый день. Читала, когда Алфик вечером ложился спать; утром он встанет – она над книгой за кухонным столом. И читает весь день. Она запустила дом, переездом занималась кое-как, запустила мужа и ребенка, забывала снабдить Алфика завтраком в школу, Авг. Хеллота – термосом с кофе, запустила себя, махнула рукой на собственную внешность, бросила вязанье и шитье, посуда стояла грязная, остатки еды черствели, пыль и грязь не убирались, ничем не занималась, ни о чем не думала, будь что будет, меж тем как ярость и ревность Авг. Хеллота нависали черной и грозной тучей над ней и ее бумажным любовником, чтобы в конце концов воплотиться в могучем кулачище, который в справедливом гневе ударял по столу: «Ну хватит, кончай это дело!» Да разве можно кончать, когда до конца еще сотня страниц. Конца какой книги, какой судьбы, какого сказа?
Алфик даже не пытается вспомнить. И знает в душе, что никогда не спросит, потому что ответ, если он есть вообще, будет внятен только самой Констанце.
– Не знаю, – перебивает она его мысли, – не знаю, смогу ли выдюжить.
Старинное слово. Алфику было невдомек, почему она именно его употребила. Но он понял, что она подразумевает.
– Выдержишь, – сказал он. – Справишься и с этим.
Глаза ее оставались сухими. Она держалась. Алфик перевел разговор на другое.
– Что потом, – спросил он, – после похорон? Констанца уже решила. Наметила съездить к родне.
– Тетка моя, Хеллауг, зовет к себе. Так что, скорее всего, поеду в Ловру. Зовет пожить недельку-другую, дескать, я ей не в тягость. А здесь… – Констанца посмотрела кругом. – Не знаю даже, то ли продать квартиру, то ли что.
Алф Хеллот встал, готовясь уходить.
– Мне пора, – сказал он. – А может, повременишь? Я это насчет продажи.
– Что ж, пора так пора. Ведь не маленький уже.
В прихожей горел свет. За спиной Констанцы висела фотография, снятая по случаю какого-то важного события в рабочем движении. Секретариат Центрального объединения профсоюзов? Президиум съезда Рабочей партии? Авг. Хеллот и остальные, плечом к плечу. Нурдал, П. Ментсен, Карстен Туркильдсен, Эйнар Странд.
– Верно, – ответил Алфик. – Они поставили меня на ноги. У ворот он остановился. Работа кого-то из старых заводских
товарищей отца в Ловре, подарок к серебряной свадьбе от профсоюзной ячейки. С вензелями Констанцы и Августа. «КХ» на одной створке, «АХ» на другой.
Алфик отворил и вышел. Железные буквы были искусно соединены между собой и с каркасом завитушками, заимствованными из народной декоративной живописи. Мастер хотел напомнить, откуда родом он сам и серебряная чета Хеллот.
Алфик соединил створки и закрыл за собой ворота.
Очередной рабочий день на стройке кончился. Неподвижно свисали с неба лоснящиеся тросы подъемных кранов. Яркий сумрак весеннего вечера начали прорезать городские огни. На фоне последних отблесков дня, растворяясь внизу в темной стихии фьорда, рисовались очертания холмов вокруг долины Осло. Город жег свою свечу с обоих концов, от центра к богатым кварталам западной окраины. Огни, огни… Неон. Витрины. Уличные фонари. Ближний свет и далекие огоньки. Освещенный город звездным небом простерся у ног Алфика. Эта картина была бы ему по душе, подумал он, Авг. Хеллоту. При помощи дождей и силы тяготения люди опрокинули небо, пропустили его через просеки электропередач и рассыпали звезды по земле.
Беря курс на опрокинутое небо, Алфик сначала развернул машину. Где-то в глубинах сознания возник обрывок мелодии, постепенно на него стали нанизываться слова, сперва по одному, потом сразу несколько, в смысловой связи. «Хлеба растут», – бормотал Алфик Хеллот. «Растут хлеба, хлеба растут?» Что-то в этом роде. «И время молодым». Что время молодым? «К уборке приступать». Точно, вспомнил, именно так звучат эти строки. И вроде бы автора звать Коре Холт. Приборная доска освещала снизу лицо Алфа Хеллота. Вообще-то ему не полагалось размышлять о картинах природы и вечном круговороте вещей. Нарушить круговорот, подчинить его себе, вырваться из круга. Вот на что он запрограммирован. Но очень уж прочно укоренились в его душе эти слова.
Ведя машину, Алф Хеллот заново видел перед собой горящие сучья, языки пламени над костром, искры, дым, что таял в светлой летней ночи, сливаясь с сумерками над Тюрифьордом. Холмы вгрызались зубцами елей в густеющий мрак над землей. Алф Хеллот снова был в лагере рабочей молодежи. Выстроившись кольцом вокруг костра, они пели про хлеба, что растут. Совсем не в его духе слова. А вот же, запомнились, и мелодия красивая. Это была первая встреча Алфика с хлебами, с елями, с присущим жителям восточных областей обостренным восприятием природы. И он пел вместе со всеми. Про молодых, которым предстояло пожинать то, что было посеяно Авг. Хеллотом и другими.
Он выехал на шоссе. Большая, тяжелой довоенной модели машина вплела свет своих фар в поток, направляющийся к центру, и сама покатила туда же. Тормозные огни – последнее, что увидела Констанца Хеллот из голого окна. Два уголька вспыхнули в облачке выхлопа – и погасли, сгинули совсем.
Дорога была свободна. Путь открыт, жми на всю катушку. Два часа спустя Алф Хеллот задвинул фонарь кабины, пристегнулся ремнями и, сменив баранку на штурвал, оторвался от земли.
MAYDAY
– Я звоню из Будё. Долго говорить не могу.
Связь работала плохо. Еле слышно, хотя она кричала:
– Будё! Ты сказал – Будё?
Его пальцы перебирали провод, по которому сочился крик, крутили его, вязали узлы.
– Это конец, – сказал Алф Хеллот черной трубке. – Навсегда. Смерть не почтовая станция, как тебе представляется. Где мы просто меняем лошадей и скачем дальше, куда нам назначено – вверх или вниз. К вечному блаженству или прямехонько в преисподнюю. Это конец, бесповоротный конец. Больше ничего.
Долго звенела тишина, прежде чем провод снова донес слова издалека.
– Есть один богослов, – послышался наконец голос Линды. – Католик, между прочим. Ранер, Карл Ранер. У него поразительные суждения по этому вопросу. Когда мы умираем, говорит он, это вовсе не означает, что душа отделяется от тела и обретает вечную жизнь. Напротив, человек никогда не освобождается от слагающей его материи. Слово ведь стало плотью и кровью. Умирая, мы не покидаем материальный мир. Только глубже в него проникаем. Наше мертвое тело сливается воедино с миром. Это и есть спасение. Слиться воедино с миром – значит слиться с Богом. Все мы христиане, и милость Божья распространяется на всех. Я думаю, Алфик, что и отец твой спасен. И то, что мы видели на Восточном кладбище, – не конец.
Алф Хеллот:
– Гниение и спасение – одно и то же? Ты это хочешь сказать.
– Алфик! – В голосе Линды звучала скорбь. – У тебя светлая голова. Слишком хорошая, чтобы все время прятать ее под шлемом. Слишком светлая, чтобы служить боеголовкой. Я только пыталась сказать тебе о твоем отце. Что я его по-настоящему уважала. И что мы были не так уж далеки друг от друга, как он думал и как ты думаешь. В том смысле, что мы оба стремились к познанию. Познанию мира, чтобы изменить мир. А стремление к познанию неотрывно от признания реальности. Единственный пусть к познанию Бога для нас, людей, лежит через реальность, через окружающий мир, нам надлежит открыть наше тело миру и слиться с ним.
Алфик вдруг отчетливо увидел окружающий его конторский интерьер, капли дождя на окне, серые летные полосы и камуфлированные казармы за окном. Быстро произнес:
– Я должен кончать. Хорошо, что поговорили. Позвоню еще из Бардуфосса.
– Алфик?
Вопрос из черного аппарата повис на тонкой ниточке.
– Да.
– Одна цитата напоследок. Шекспир: «Love is not love – Which alters when it alteration finds – Or bends with the remover to remove» [6]6
To не любовь, что отступает, найдя замену, иль склонна первому нажиму уступить» (англ.).
[Закрыть]
Алфик осторожно положил трубку на рычаг, но со мной связь не прервалась. Оборудование станции подслушивания в толще горы под Рейтаном включало и коммутатор, и дешифровальную аппаратуру. У меня были длинные уши и свободные линии.
* * *
Рука капитана Алфа Хеллота все еще лежала на телефонной трубке.
Ничто не сравнится с одиночеством – глухим одиночеством в пять часов, когда рабочий день окончен, а ночь с обещанием сна лежит за пределами китайской стены циферблата, опоясывающей наши собственные Срединные Царства.
Он поднял руку.
Посмотрел на хронометр на запястье. Опустил руку и снова взял трубку. Набрал другой номер, меньше цифр, и ставки ниже.
Ему ответила столовая. Повар мог предложить морского окуня с пюре из кольраби, вареным картофелем и маргарином. На десерт кукурузная каша. И тут ничего утешительного. Хеллот сказал спасибо и положил трубку. На мысу за окном, рябым от дождя, тянулись вдаль летные полосы, теряясь в морском тумане. Полным ходом шли работы по расширению ВПП и строительству новых помещений. Целые эскадрильи должны были расположиться в рассредоточенных подземных ангарах. И время не ждало. Работали сверхурочно. Хеллот видел рабочих с красно-белыми рейками и геодезистов, которые, зажмуря один глаз, горбились над растопыренными треногами теодолитов. Синий тягач тянул по рулежной дорожке длинную вереницу тележек, направляясь к рейсовому самолету на стоянке.
– Наверно, вы будете отмечать завтрашний день, капитан?
Хеллот медленно развернулся вместе со стулом. Теперь он сидел спиной к письменному столу и окну, а перед ним переливался красками роскошный букет из звезд и нашивок. Сам инспектор ВВС, генерал-майор Эг, и его молодой коллега в генеральском чине, Тюфте-Юнсен. Далее, командир базы – полковник Хейне-Эриксен, начальник его штаба – майор Колбьёрн Люнне и административная группа в лице подполковника Спирдала. И наконец, полковник Рёрхолт из службы связи вооруженных сил.
Будет ли он праздновать 1 Мая? От Дня международной солидарности трудящихся мысли Алфика перебросили мостик к дню похорон. Весна и похороны хорошо совмещаются. Когда земля раскрывается после долгой зимы, самое время для похорон. Авг. Хеллот не хотел, чтобы его прах доставили в Ловру и там предали земле. Но и кремацию не признавал. А чтобы все было честь по чести: добротный гроб и погребение в земле. Восточное кладбище в Осло. Струи песка на крышку гроба. Пустые заверения священника. Венки – от профсоюзного секретариата, от партии, от химического концерна, от родных. Авг. Хеллот пал одним из первых. Но и когда остальные падут, дело их поколения будет жить. Соратники Герхардсена: Хокон, Мейсдалсхаген, Магнхильд Хагелиа, Конрад, Ментсен, Азак. Созданная ими Норвегия будет жить дальше.
– Ты улыбаешься? – заметил начальник штаба.
В самом деле? Хеллот сказал:
– Да, в нашей семье такая традиция. В день Первого мая отмечать единство и международную солидарность рабочего класса. Против диктатуры и тоталитаризма.
Начальник штаба не унимался. Он явно хотел завести Алфика.
– Но социал-демократы, особенно молодежная организация, сильно заражены пацифизмом. В том, что касается политики безопасности, на них положиться нельзя.
Алф Хеллот ответил:
– В мирное время мы, военные, очень уж подвержены консервативному мышлению. Послушать вас, так мир чересчур затянулся.
Командир крыла был настроен философически.
– Человек – жалкое творение, – примирительно произнес он.
– Мы голодаем, терпим нужду, – иронически подхватил интендант.
Офицер разведслужбы, который до сих пор молчал, решил все же высказаться:
– Рабочие, нерабочие. Будто не все работают. Все утром встают с кровати и отправляются на работу, всяк на свою. Я так считаю: жизнь общества зависит от циркуляции денег.
– С рабочим классом все ясно, – вступил в разговор один капитан, немногим старше Хеллота. – А что такое буржуазия? Буржуа – от латинского «бургус»: укрепление, замок. Стало быть, буржуи – те, что в замках живут? А где они, замки эти? Дома да хижины, никаких замков. Разве не так в нашем гимне поется?
Два последних оратора посмотрели на инспектора ВВС, надеясь прочесть на его лице одобрение. Однако лицо генерала Эга ничего не выражало. Представитель службы связи тоже воздержался от санкции. Радионавигационная станция слушала и пеленговала, предоставляя другим делать выводы.
Подполковник Спирдал нарушил затянувшееся молчание:
– Идеологии своё отжили. Измы ушли в прошлое.
– Особенно туризм, – пробормотал Хеллот. – И автомобилизм.
– Не говоря уже о реализме, – возвысил наконец голос генеральный инспектор.
– А ты что думаешь на этот счет, капитан? – добавил командир эскадрильи, не дождавшись реакции Хеллота.
Хеллот ничего не думал на этот счет. Он думал об очередном вечере с подобного рода жизненной премудростью, черпаемой из бутылки. Немалую часть суток верховным командующим вооруженными силами был Король Алкоголь, а скипетром его – пивная бутылка.
– Избавьте меня! – сказал Алф Хеллот, глядя в глаза генералу Эгу, самому молодому генералу в стране, сорока лет не было, когда получил это звание. – Увольте от этой адъютантской муры. Хочу вернуться в боевое подразделение. Хочу летать. Хочу на перехватчик. Я не создан быть придворным. Офицер связи – к чертям собачьим. Не хочу. Aide-de-camp! Дворянское отродье было ликвидировано в Норвегии полтораста лет назад. Пора и вооруженным силам избавиться от феодализма.
Командир крыла присвистнул. Начальник штаба сказал:
– Ну дает. Этот парень слишком жмет на газ.
– Да вы посмотрите сами, – продолжал Хеллот. – Томас Глёр, Терье Барр, Арне Пран и прочие. Ну ладно, Пран – свой парень, футболом увлекается и все такое. А вообще-то. Военное училище, два месяца армейской службы. Помощник комбата королевской гвардии. Канцелярист в штабе верховного командования. Три недели посредником у черта на куличках. И вот они уже капитаны – и прямехонько в штат адъютантов при дворце. Действительная служба – обучать парадному шагу курсантов военного училища. В следующий раз ты видишь их на газетной фотографии, стоят в парламенте с аксельбантом под эполетом и слушают, как король читает тронную речь. Дальше они могут уйти на более скромную должность – военного атташе на Гавайских островах или коменданта крепости Акерсхюс. Вот тебе жизненный опыт заурядного пряничного солдатика. От такой жизни недолго и зачерстветь, они и ломаются легко.
– Таков путь к звездам и нашивкам, – сказал командир эскадрильи и поднял глаза к потолку, точно увидел там звезды.
– Ну, капитан Хеллот, – улыбнулся разведчик. – Все карты разложил? А то я тоже хотел бы взять одну взятку.
Хеллот перебил его:
– Это один вариант, хрестоматийный. Другой – ребята из богатых кварталов, которые оканчивают военно-морское училище и проходят действительную службу, чтобы приобрести немного офицерского лоска и выйти в запас со званием, получив личное оружие и навык в кадровой рутине.
Стало совсем тихо. Видимо, все самолеты взлетели. И никто не шел на посадку. Разве что пикировал. В таком случае – беззвучно. Все смотрели на генерала Эга. Он не спешил взять слово.
– Лейтенант, – сказал он наконец. – Нет, простите, капитан Хеллот. Нам в военно-воздушных силах положено твердо-натвердо помнить одну истину.
В руке у генерала была трубка; он почистил ее, выдерживая паузу, затем продолжил:
– И заключается эта истина в том, что воздушный бой – одно. А сотрясение воздуха – совсем другое.
С того места, где сидел Алф Хеллот, ему был виден профиль командира базы. Волосы командира были напомажены, и, когда уголки его губ изогнулись в улыбке, как завивается стружка под рубанком, он вдруг стал похож не то на плейбоя Порфирио Рубиросу, не то на Али-Хана.
Хеллот тоже рассмеялся. Когда все отсмеялись, генерал Эг добавил:
– Согласен, капитан?
– Так точно, генерал!
– Завтра летишь в Бардуфосс?
Хеллот кивнул.
– Я приду на командный пункт, – сказал он. – Только сперва позвоню по телефону, есть одно личное дело.
Он резко встал. Поприветствовал, как положено: руки по швам и жест головой. Повернулся кругом и вышел.
Светлый предвечерний час. Затянувшаяся зима – или ранняя весна. Колючий воздух. Резкий порыв ветра вспорол дождевые тучи, открыв лоскут синего неба. Ветер дул в лицо Алфу Хеллоту, когда он побежал трусцой через летное поле к баракам.
* * *
Ничто не сравнится с полным одиночеством на исходе дня. До сна по-прежнему было далеко.
Алфик отпустил пальцем диск и сжал в руке телефонную трубку.
– Алло? – Женский голос с звонкими гласными юго-западных губерний. – Хеллоу?
Голос целовал ухо через провода, через трубку.
– Привет. Это Алф. Хеллот. Алфик.
Странные звуки, словно кто-то ворочался в трубке. И снова голос, знакомый, совсем близкий. Ловра.
– Алфик, ты! – воскликнула Китти. – Вот неожиданность. Ты из Осло звонишь, с аэродрома Рюгге? Хотя нет, ты ведь теперь больше в Техасах пребываешь. Или в райском саду под Бергеном.
– Ты как-то приглашала меня на стаканчик, но мне пришлось сказать «нет». Можешь ты теперь сказать «да»? В ресторане «Монти»? Здесь, в Будё. Или «Нуррёна» лучше подходит?
– Стаканчик? Прямо сейчас? – Голос Китти отдалился. – Понимаешь, я только что встала. Отдыхала после дежурства. Не знаю. Что-то не тянет меня на спиртное. Как твое семейство поживает?
Его искренний интерес звучал фальшиво на фоне ее сарказма. Не поддаваться, подумал Алфик и ответил невинным тоном:
– Спасибо. В порядке. Полный порядок.
– Я прочитала в газетах про твоего отца. Что он умер. Печальная новость. Прими соболезнование.
Алфик поблагодарил. И замолчал. За неправдой, которую он сказал, стояла правда, для которой у него не было слов. Он закрыл глаза.
– Ты слышишь меня? Алфик?
Голос словно приблизился. Ласкательное имя внушало надежду.
– Конечно, слышу, старушка! – Ласка за ласку. – Кажется, я в самом деле сглупил. Не знал, что ты дежуришь. Только по ночам? Гостиница «Рёнвик» или еще где?
– Еще где. Губернская больница.
– А сегодня вечером свободна?
– Есть способ отказаться так, чтобы тебя поняли. А именно – сказать «нет».
– Но это не твоя манера?
– Пожалуй, нет.
– Тогда порядок. Скажем, в шесть часов? Или семь?
– В восемь. Мы организуем танцы в Народном доме. Будет концерт, играет группа «Коллиз».
– Мы?
– Союз рабочей молодежи. Городская ячейка.
– Значит, договорились.
– Восемь часов. Есть у меня такая геометрическая тенденция – быть третьим углом во всех треугольниках.
– Потолкуем, – сказал Алф Хеллот.
Но Китти уже положила трубку.
Когда он вышел, дождь кончился. Тучи были исполосованы голубыми просветами. Кончилось темное время года. Пришла весна, и вечернее солнце выстроило среди облаков на западном горизонте нескончаемое факельное шествие в честь их двоих.
* * *
Пока проверялись пропуска, капитан Хеллот сказал: – Тебя сводили в ангар. Тебя и другое начальство. Я спрашиваю себя. Люди спрашивают себя. Они видят самолет, который садится только ночью. Черная машина без опознавательных знаков. Которую тотчас буксируют в особый ангар. Люди спрашивают себя. Почему там только американская охрана. Как тут не спрашивать себя. Спрашивают других. Получают уклончивые ответы. Встречаются в городе с американцами. Американцы разговаривают. За обедом сидят рядом с нами в столовой. Там тоже в молчанку не играют. Люди спрашивают нас. Люди спрашивают себя. Придет день, когда Иван тоже будет знать ответ.
Часовой вернул удостоверения, и они прошли через КПП. Генерал Эг шагал впереди. Он ответил, не оборачиваясь:
– У «Тандерджета» выявились кое-какие технические проблемы. В частности, на одной из радиоволн не ладится связь между самолетами.
Капитан Хеллот уныло кивнул.
– Гм, да. Трудности со связью.
Они шли по туннелю с люминесцентными лампами под потолком и амбразурами в беленых стенах. Хеллот не сдавался.
– Все равно нечисто это, – сказал он. – Вся эта затея с У-два.
– Цель оправдывает средство.
– И в чем заключается цель?
– В том, чтобы оправдывать средство.
– Силы небесные! А средство – какое? Оружие? Вооруженные силы? Мы?
Продолжая шагать, генерал повернулся к Алфу Хеллоту и сказал мягко, приветливо:
– Средство – то, что обеспечивает развитие лучших, более совершенных систем вооружения. Это стимулирует индустриализацию, требующую вложения капиталов, энергии, знаний, поощряющую импорт. Такая индустриализация может быть обеспечена только при авторитарных формах правления и угнетения. Но она созидательна в том смысле, что обеспечивает неуклонный рост экономики и связывает вооруженные силы всего мира в единой оружейной культуре. Такой ответ годится, капитан?
В разгар монолога генерал остановился. Уставившись в невидимую точку на белой стене за спиной Алфа Хеллота, он выдавал, словно через мегафон, заученные мудрые фразы, и на лице его было такое выражение, будто он только что открыл уравнение для квантового скачка от индустриального государства к атомному.
Хеллот на миг онемел, стоя в препарирующем свете потолочных ламп. Потом заговорил:
– Но ведь это… это же полное извращение идеи технического прогресса. Это… – Он хотел сказать «отвратительно», но нужное слово ускользнуло, и он ухватился за другую нить: – В прошлом ученые пытались создать вечный двигатель. Теперь на первое место в производственных планах поставили ядерную адскую машину.
Генерал Эг был уже далеко впереди, у очередного контрольного поста, и Хеллоту послышалось что-то вроде ответа от голубой генеральской спины. Что сделал пешеход, когда подошел к переходу? Хеллот догнал Эга как раз вовремя, чтобы вместе с ним пройти КПП. С грохотом отворилась стальная дверь. Шагая дальше бок о бок, они услышали, как она тяжело захлопнулась у них за спиной.
– Наша задача, – сказал капитан Хеллот, возвышая голос над пещерным звуком шагов, – наша задача – защищать наше воздушное пространство. Если мне сообщат, что на высоте около двадцати тысяч метров появилась Черная Дама, похожая на нечто среднее между реактивным самолетом и планером, с размахом крыльев до тридцати метров и с колесами на концах плоскостей, я поднимусь и трахну ее.
Хеллоту показалось, что по лицу генерала скользнула тень улыбки. Но разговор на этом кончился. Больше нечего было добавить. Они разошлись в разные стороны.
Командный пункт базы и оперативный центр сектора ПВО помещаются в бункере глубоко под землей. Хеллот поднялся наверх на лифте. Он чувствовал себя словно пловец, нырявший на большую глубину. Пловец, который, возвращаясь из пучины, достигает наконец поверхности – и упирается головой в толстый лед. Легкие готовы лопнуть, кричать нельзя, он снова и снова бьется головой об лед, по которому топают тяжелые башмаки. Пловец различает смутные силуэты, слышит странно преображенные голоса, видит, как серебрится лед от солнечных лучей, и все так же упорно бодает прозрачную преграду. Потому что вверху виден свет, видна ледяная синева, северное сияние и холодное, как неон, пещерное свечение. Пока не взрываются легкие и голос не потонет в крике, который не успевает вырваться из глотки, захлебнувшись водой и пеной.
Капитан Хеллот шел молча до самого выхода. Здесь он корректно ответил на приветствие часового. Двухэтажные бараки, покрашенные в желтые и оливково-зеленые камуфляжные цвета, окружали четырехугольный плац. Ветер трепал флаг на стоящем в центре плаца флагштоке. Над летной полосой, над покатыми дерновыми крышами рассредоточенных ангаров, над притаившимися под маскировочными сетями на стоянках перехватчиками, над белым куполом РЛС царила сумеречная тишина. Сигнальные бакены на южных подходах были включены. По обе стороны рулежных дорожек еще громоздились сугробы, насыпанные снегоочистителями. Норд-ост наполнял ветроуказатели соленым морским воздухом. Чей-то маленький самолет трясся на ветровых ухабах, идя над Вест-фьордом в сторону Лофотенов. Скрипела стальная дверь открытого ангара. Из барака дежурной команды доносился шум, в окнах горел свет. К северу от летной полосы мигала вышка гражданского диспетчера. За рулем «виллиса» Хеллота ждал ординарец. Алф сел в кабину, и ординарец взял курс на ворота в строго охраняемой ограде.
Они покинули базу и въехали в город, примыкающий к аэродрому с севера.
Немцы бомбили центр Будё 27 мая 1940 года. Когда «люфтваффе», сбросив свой груз, очистила небо, половина города лежала в развалинах. Теперь Алфа Хеллота везли через новый, восстановленный город. Вид большинства домов говорил о том, что строители были вынуждены спешить. Два этажа и почти никаких украшений на фасадах, к тому же исхлестанных ветром и дождем.
Китти сидела в кассе Народного дома, ей предстояло еще полчаса продавать билеты. Под приглушенный аккомпанемент заезженного танго и шаркающих ног в танцевальном зале они условились встретиться в баре на Большой улице.
Капитан Хеллот отпустил ординарца у входа в бар. Войдя, заказал «Полярный коктейль». Ожидая Китти, объяснил подвыпившему коммивояжеру, что этот напиток красного цвета соединяет русскую водку с толченой брусникой.
Наконец пришла Китти.
Она не стала ничего пить, и они направились в отель.
За целый квартал было слышно, что там в разгаре веселье. Воздух в маленьком зале, куда они вошли, загустел от дыма и мешанины голосов.
– Осло! – пробился сквозь гомон чей-то явно американский голос. – Как же, осмотрели мы город. Sure со всеми достопримечательностями. Корабли, корабли, корабли викингов, вигеландов, «Кон-Тики», «Фрам» и там и сям, памятники у парламента и прочие фигурные группы.
– Группы экстремистов! – возразил кто-то.
– И группы, которые отпускают товар ниже пояса.
– Удар ниже пояса?
– Нет, товар. Ниже пояса. Персона нон гратис. Дефиниция проституции. Но «Монолит» мне понравился. Что-то он напоминает.
– Он был бы великолепен. Если бы Фритьоф Нансен сделал его из резины.
