Текст книги "Золотой выкуп"

Автор книги: Худайберды Тухтабаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

– Ты когда был в кишлаке? – спросил Кенджу Кара, все еще стоявшего, сложив перед собой руки и согнувшись в полупоклоне.

– Вчера вечером.

– О вести, которую ты принес, пока никто не должен знать, понял?

– Понял.

– А теперь иди отдыхай.

Насиба забеспокоилась, словно сердце учуяло недоброе. Может, с мамой плохо, ведь она в последнее время болела. Почему молчит Намаз-ака, о чем он сейчас думает? Спросить? Нет, в такой миг его лучше не трогать, отругает…

Но все ж не вытерпела, спросила мягко:

– Все ли в порядке?

Намаз заставил себя улыбнуться.

– Ничего особенного, дорогая.

– Я о маме беспокоюсь…

– Бог даст… все будет хорошо.

«Почему они сразу не сообщили? – думал Намаз. – И почему в это дело встрял мулла Садаф, когда письмо могла написать сама Бибикыз-хала? Может, горе подкосило ее последние силы? Как мог Мирза Хамид пойти на такую низость, хотя, возможно, его мог подговорить Байбува… Постой, но ведь известно, что Хамдамбай не одобряет сластолюбцев… Может быть, подстроили все, чтобы заманить меня в ловушку. Точно, так оно и есть. Решили, что услышу весть и сразу рванусь в Джаркишлак, а там и засада давным-давно готова. Нет, просчитались, миленькие… Бедная Одинабиби, несчастная девочка… Неужто из-за меня, Намаза, зятя вашего, они погубят тебя во цвете лет? Нет, я не могу допустить этого! Проклятые, ведь из-за вас я покинул Дахбед, четыре месяца уже никого из вас не беспокоил. Думал, ладно, погрызлись – хватит, вы успокоитесь, и я вас больше не трону, а сам шастал по степям как бешеный волк, как бездомная собака. В чем виновата безвинная девушка, хворые тесть и теща мои? Как они теперь будут жить среди людей, смотреть им в глаза?!»

ГЛАВА ПЯТАЯ. КТО УКРАЛ ОДИНАБИБИ?

Были минуты, когда Намаз хотел сказать жене, Кабулу и Назарматвею об участи, постигшей Одинабиби, спросить совета, но потом решил не делать этого. Нет, лучше, что Насиба об этом пока не знает. Будут слезы, чего доброго, еще захочет поехать в Джаркишлак, быть рядом с несчастными родителями. А там – и гадать не нужно! – на каждом шагу выставлены засады…

– Кабул-ака, – тихо позвал Намаз друга, – вы отправитесь сейчас с Насибой в кишлак Арабхану. Насибу я, брат, никому, кроме вас, не доверяю. Ведь вы ей вместо отца, разве не так? Знаете, у кого там остановиться?

– Знаю. Однако, Намаз, чует мое сердце, гложет тебя какая-то тревога. Не хочешь поделиться со мной…

– Пока не могу, Кабул-ака. Простите. Берегите Насибу.

– Сберечь-то я ее сберегу, да сам-то ты будь осторожен, Намаз. Нельзя в наше время доверяться каждому, когда твой же левый глаз готов обмануть правый, своя же нога ставит тебе подножку. Да, еще. У нас набрался целый хурджин жалоб и прошений. Хорошо бы тебе ознакомиться с ними.

– Отложим это пока, – вздохнул Намаз, потом повернулся к Насибе. – Прости, дорогая, что я опять оставляю тебя одну. У меня нет другого выхода. Так, давайте теперь прощаться. Значит, Кабул-ака, вы ждете моих приказаний в Арабхане.

– Я хотел у тебя еще спросить… – проговорил Кабул нерешительно.

– Я слушаю, – насторожился Намаз.

– Может, нам все же наведаться к тем, кто крайне нуждается в нашей помощи? Как-никак люди надеются на нас…

У Намаза было заведено, что каждый десятник, помимо главных своих обязанностей, выполнял еще какие-то. Кабул занимался сбором поступавших отовсюду устных и письменных жалоб и прошений. Люди передавали их через джигитов Намаза, постоянно пребывавших среди населения, то прося оказать какую-либо помощь, то жалуясь. Жалобы порою достигали такого количества, что Намазу приходилось неделями не сходить с коня, разъезжая и разбираясь, что к чему.

– Нет, джигитов своих никуда от себя не отпускайте, – ответил Намаз после некоторого размышления.

Намаз глядел двоим всадникам вслед, пока они не растворились во мгле. Потом тяжело вздохнул, качая головой. «Нелегко приходится тебе, моя дорогая. Нелегко!»

– Назар Матвеевич! – обратился он неожиданно звонким голосом. – Давай-ка, друг, садись на коня!

– Может, дадим скакунам малость отдохнуть? – нерешительно спросил Назарматвей.

– Поедем шагом, потолковать надо, – ответил Намаз по-русски.

– Давненько ты не говорил по-русски, – удивился Назарматвей.

– Необходимости не было, – заметил Намаз. – Но-о, скакун мой горячий!

– Говори, я весь внимание, Намаз.

Намаз рассказал другу о послании, полученном из Джаркишлака. Обратил его внимание на удивившее обстоятельство: послание написали не сами пострадавшие, родственники, а настоятель мечети.

Назарматвей все это выслушал молча. Потом еще долго хранил молчание, не спеша с ответом. Он был словно оглушен. На него, казалось, обрушились горы, придавив к земле: у него отняли лучшие надежды.

Назарматвей впервые увидел Одинабиби вскоре после свадьбы Намаза и полюбил. Она тоже была неравнодушна к нему. Назарматвей стал частенько наведываться в Джаркишлак под предлогом проведать родителей Насибы. Намаз, человек наблюдательный, сразу понял, в чем тут дело, и то шутливо, то всерьез начал поговаривать о предстоящей свадьбе. Назарматвей не мог не поверить в обещание Намаза и, чтобы как-то ускорить события, обратился за советом к старейшему воину отряда, к Абдукадырхадже, аксакалу, без чьего ведома не затевались никакие более или менее сложные дела. Он спросил, как ему быть, если такое случится, ведь у них с Одинабиби разные верования. Абдукадырхаджа встретил слова Назара серьезно. «Пожениться, конечно, вы можете, – ответил он, подумав, – только придется обратить тебя в нашу, мусульманскую веру». Назарматвей не стал откладывать дела в долгий ящик, в кишлаке Харгуш Назарматвей справил настоящий той, длившийся целый день и всю ночь. Намерение этого русского парня породниться с Намазом, пожертвовать для него, если понадобится, даже своею жизнью, было твердое…

Похищение Одинабиби заставило Назарматвея крепко задуматься. «Странно, зачем они это сделали? – размышлял он. – Может, прослышали, что на ней хочет жениться парень чужой веры, и украли девушку, чтобы воспрепятствовать этому? Но если так, знали-то об этом всего несколько человек, свои, близкие люди, откуда могли пронюхать об этом злоумышленники? Возможно, это западня, специально подстроенная, чтобы пленить Намаза? Вот что гораздо ближе к истине! Так и есть, похищение Одинабиби – западня для Намаз-бека!»

– Что ж ты молчишь, Назар Матвеевич? Уснул, что ли? – подал голос Намаз. Назарматвей, вздрогнув, поднял голову.

– Прости, задумался.

– О чем же ты задумался?

– Думаю, что розыск девушки ты должен поручить кому-нибудь из своих десятников. Ведь яснее ясного, что зерно это – приманка и ведет к западне! Что с нами станется, не приведи господь, если ты попадешься? Разве легко было вооружить двести пятьдесят джигитов, обеспечить конями? Сам знаешь, как тяжело. К осени восстание хотели поднять… Кстати, погоди-ка, вот что мне сейчас подумалось. Может, уездной полиции стало известно о твоей затее поднять восстание, и они специально подстроили это дело с Одинабиби, чтобы как-то отвлечь тебя?

– Ты думаешь, это дело рук полиции?

– Да.

– Верно предполагаешь, друг. Только как бы то ни было, назад уже пути нет. Видишь ли, здесь сейчас решается честь моей семьи, всех моих близких и родственников. Какой же я мужчина буду, если не вступлюсь за родную сестру своей жены?! Разве люди не скажут, гляди, мол, вот он какой, оказывается, трус: сам побоялся прийти, прислал выяснять свое семейное дело каких-то десятников? Нет, дорогой, я сам должен бороться за свою честь. Кроме того, вдруг десятник, которого я пошлю решать это дело, попадется, разве тогда не скажут джигиты, что я пожертвовал им ради своего личного, частного дела? Скажут, можешь не сомневаться. Как я людям в глаза смотреть буду? Ведь все сочтут меня последним трусом! А за трусом никто не пойдет, ты сам это знаешь.

– Уж больно ты горяч, Намаз.

– Я не горячусь.

– Трудно бывает тебя понять, мой друг. Порой ты такой сдержанный, рассудительный, а порой как малое дитя, не разбираешься, где огонь, где лед, – бросаешься очертя голову. А подумать иногда не мешает.

– Тут даже думать нечего! – твердо ответил Намаз, давая тем самым понять, что решение его принято. – Они бросили вызов лично мне. И я не намерен отступать.

Назарматвей покачал головой, улыбнулся.

– Знаешь, что говорят узбеки в таких случаях?

– Не знаю.

– Говорят, упрям как осел.

Намаз засмеялся.

– Но знаешь, у тех же узбеков есть и другая пословица.

– Какая же, интересно?

– Лучше умереть, чем жить с запятнанной честью. Вот так, друг Назарматвей. Сейчас мы поедем прямо в Дахбед.

Назарматвей поспешно натянул повод коня, обернулся к собеседнику:

– В Дахбед?

– Да, мы сейчас едем в Дахбед, мой дорогой. Прекрасно знаю, что и в Джаркишлаке, и в Дахбеде ждут нас в засаде. Но в Дахбед мы приедем на заре, в пору первой молитвы. У меня есть одна задумка…

Дахбедская мечеть находилась на скрещении многих дорог, и потому молиться туда съезжались верующие с разных концов края. Появление благообразных всадников в утреннюю пору не могло вызвать особых подозрений. Белая чалма да алый чапан – и ни у кого не возникло сомнения, что эти люди держат путь в мечеть для свершения утренней молитвы. Казаки капитана Олейникова в эту пору спали без задних ног, а нукеры Мирзы Хамида еще не явились на службу. Двое путников, одетых как настоятели мечети, стояли на улице, у ворот хакима, словно дожидаясь кого-то, с кем им идти на молитву. Едва Мирза Хамид раскрыл ворота, «правоверные» приставили к его груди револьверы и приказали молчать, если не хочет получить пулю в сердце.

ГЛАВА ШЕСТАЯ. УПРАВИТЕЛЬ КЛЯНЕТСЯ

Михаил-тура явился утром к управителю волости и не застал Мирзы Хамида дома. По свидетельству соседей, спешивших на утреннюю молитву, Мирза Хамид уехал вместе с двумя молодыми ишанами в неизвестном направлении. «Возможно, на празднество дыни, ибо вчера как раз речь шла об этом», – добавили свидетели, еще больше запутав дело.

«Ну и чудеса! – недовольно думал полицмейстер, стоя посреди улицы. – Кто же в такую рань отправляется на празднество дыни? Хотя они не откажутся покутить ни ночью, ни днем, ни даже перед рассветом! Им дай только погулять-попировать, а ты ломай голову, как изловить этого негодяя Намаза!»

Пока господин Грибнюк предавался таким безрадостным размышлениям, Мирза Хамид был уже далеко от Дахбеда, сидя на коне позади Намаза. «До чего жестока судьба, – думал он с горечью. – Сколько уж предосторожностей я предпринимал, чтобы уберечься, и на вот, в руках у Намаза, как последний дурак. Куда же деваться от этого разбойника, кому на него пожаловаться? Сам губернатор со всей своею мощью ничего не может поделать с ним, а сколько нукеров да тысячников зайцем бегают от него, диву даешься! За какие грехи ниспослал нам аллах это наказание в виде Намаза?!»

Так думал Мирза Хамид, сидя на закорках Намазова коня, боясь пошевелиться, и обливался невидимыми слезами. «Почему я, дурень, не пристрелил его тогда, когда он был у меня в руках? Ведь все основания имел: вор он и есть вор! Главное, все бы одобрили мои действия: и казий, и полицейские, и могучий Хамдамбай! Ладно, тогда я упустил такую великолепную возможность, так почему утром не закричал, не призвал людей на помощь, а то и сам не бросился врукопашную с мерзавцами?! Но ведь тогда этот негодяй пристрелил бы меня на месте недрогнувшей рукой! Спаси аллах от преждевременной смерти. Обещаю принести щедрую жертву Баховаддину – святому, если и на этот раз обойдется. Навещу святую могилу Исмаила Бухари, барашка зарежу в жертвоприношение, лишь бы все обошлось…»

Намаз неожиданно натянул повод коня.

– Слазь! – приказал он, не оборачиваясь.

«Неужто пришел конец? – задрожал Мирза Хамид. – Могут ведь запросто шлепнуть здесь, а то изобьют до полусмерти и бросят в реку… а там…

– Намазбек! – позвал хаким слабым голосом.

– Не называй меня беком.

– Нет, нет, вы бек, Намаз, вы истинный бек. Бог даст, мы официально провозгласим вас беком, попомните мои слова!

– Меня – беком?

– Да, да, будьте уверены. Вы мудры и справедливы, Намазбек. Я готов всю жизнь служить вам верой и правдой. Готов конюхом вашим быть, дороги, по которым проедете, подметать стану, только не убивайте меня, Намазбек!

– Нечего валяться у меня в ногах. Я не убийца.

– Да, да, вы не убийца, Намазбек, вы справедливейший из справедливейших! Приказывайте, Намазбек, все исполню, что ни прикажете!

Бледный, дрожащий от страха Мирза Хамид встал с колен: у него забрезжила надежда остаться в живых.

– Где Одинабиби? – спросил Намаз.

– Так я и знал… – простонал вместо ответа хаким.

– Что «так и знал»? Людей ты ставишь не выше мухи или комара. Думал, что все тебе будет сходить с рук: хочешь – оклевещешь человека, бросишь за решетку, хочешь – выкрадешь чужую дочь и обесчестишь! – До сих пор Намаз усилием воли сдерживал себя, но ненависть жгучими волнами проходила по всему его существу. Лицо его покрылось пятнами, глаза налились кровью. Он взял Мирзу Хамида за грудки, встряхнул. – Отвечай!

– Не могу… не могу дышать… – прохрипел хаким жалобно.

– Говори, не то удушу, как мерзкую тварь.

– Бек!

– Опять ты за свое! Отвечай, где спрятал бедную девушку? Вот, отпустил тебя. Говори.

– Вы все равно не поверите мне, бек.

– А ты когда-нибудь говорил правду?

– Намазбай, позвольте немного отдышаться. – Мирза Хамид закрыл глаза и, широко открыв рот, задышал глубоко и часто. – И на солнце есть пятна, говорят. Что верно, то верно: я однажды оклеветал вас, обвинив, что вы украли коней, ударил пару раз плетью, предал на базаре сазойи… Не прав я был, затмение на меня нашло. Но сейчас, когда жизнь моя висит на волоске, именем всевышнего клянусь, к похищению девушки я не причастен. И нукеры мои не участвовали в этом темном деле. В прошлую среду, кажется, дай бог памяти, да, в среду, ваш тесть Джавланкул приходил ко мне вместе с тремя джигитами, спрашивал, не я ли украл безвинную девушку. Просил вернуть по-хорошему. Но я и тогда сказал, и теперь повторяю: нет, я не совершал этого злодеяния, нет. Клянусь всеми святыми: эту подлость совершил кто-то другой, но не я.

«Врет, спасения ищет, подлец! – подумал Намаз. – Трус и пакостник. Извивался перед Хамдамбаем, чтобы ему угодить, на безвинного человека руку поднял, а теперь соловьем заливается, чтобы оправдаться. Нет, не убийца я, но кто-то же должен очистить землю от этой нечисти! Хватит ему пакостить…»

– Хаким, – стал медленно вытаскивать Намаз револьвер из кобуры. – Ты мусульманин?

– Алхамдулилло!

– Становись на колени.

– Пожалуйста, бек, что прикажете, то и сделаю.

– Помолись, очисти душу перед смертью.

– Нет, нет! – завопил Мирза Хамид, вскакивая. Нелепо махая руками, словно отгоняя невидимых мух, он стал медленно отступать назад. – Бог свидетель, я не воровал девушку. Клянусь пятью своими детьми, старенькой матерью, бек! Не убивайте меня без вины!

– Значит, не ты?

– Не я, всевышний свидетель! – простер к небесам руки Мирза Хамид. Крик этот вырвался из его груди с такой силой, что на миг даже замолкли птицы, щебетавшие в камышовых зарослях. А Назарматвей, державший коней под уздцы, невольно вздрогнул. Кони встревоженно вскинули головы, навострив уши. «Кончал бы уж скорее, – подумал Назарматвей, теряя терпение. – Сколько ни пытай, все равно не признается, мерзавец. Не на того напали».

– Кто же ее украл?

– Бог свидетель, не знаю, – торопливо ответил Мирза Хамид. – Поверьте мне, с того дня, как был у меня ваш тесть, сам потерял покой, все ломаю голову, кто бы мог это сделать. Я чувствую, Намазбай, это специально подстроено для того, чтобы рассорить нас окончательно, сделать непримиримыми врагами.

– Хамдамбая рук дело?

– У меня нет оснований утверждать, что это он.

– Полицейские?

– Не знаю…

Вспышка ярости Намаза стала проходить, решимость сменилась сомнением. Тлевшая в уголке сознания мысль не допустить несправедливости возгоралась все сильнее, охватывая все его существо. «Возможно, и не он украл Одинабиби, – думалось Намазу. – Решись он на это, разве стал бы называться своим именем? Значит, кто-то спрятался за чужим именем. Кто бы это мог быть? Нет, надо все выяснить до конца, тогда и наказывать. Ведь я сам поклялся бороться против лжи и клеветы, нельзя мне поддаваться слепой ненависти и ярости, приумножая несправедливость…»

– Намаз! – вскричал нетерпеливо Назарматвей. – Да кончай ты с ним скорее! Так мы тут до вечера проторчим!

Намаз убрал револьвер в кобуру, подошел к Мирзе Хамиду, окаменевшему в ожидании.

– Чем докажешь, что не ты украл Одинабиби?

– Голову кладу под заклад! – поспешно ответил тот.

– Назар, принеси из моего хурджина бумагу и карандаш, – приказал Намаз. Потом повернулся к Мирзе Хамиду: – Пиши. «Я, дахбедский управитель Мирза Хамид, не участвовал в похищении Одинабиби, дочери жителя Джаркишлака Джавланкула. В случае доказательства моей вины готов понести заслуженную кару». Написал? Приложи палец.

– Готово, Намазбай.

– Сколько человек находится в тюрьме?

– Привлеченных по вашему делу восемь.

– Пиши. «Я, дахбедский управитель Мирза Хамид, клянусь, что сегодня же освобожу из тюрьмы, находящейся в моем ведении, всех арестованных. Если не исполню свое слово – готов нести наказание». Готово?

– Сейчас, последнее слово. Аллах свидетель, Намазбек, все будут сегодня же освобождены.

– Пиши дальше. «Я, дахбедский управитель Мирза Хамид, даю слово, что освобождаю на целый год от разных налогов все население, находящееся в моем подчинении. Если не выполню этого своего обещания, пусть голова моя будет снесена с плеч долой…»

– Уверяю вас, однако, бек, вам не придется снимать мою голову.

– Это мы посмотрим. Все? Приложи палец.

– Баракалло[42]42
  Баракалло – возглас одобрения.


[Закрыть], Намазбек, баракалло. Я знал, верил в вашу справедливость и вот теперь убедился воочию. Даю вам слово, я примусь за похитителей девушки даже раньше вас самих, чтобы совесть моя была чиста перед вами. Только, Намазбек, у меня к вам просьба.

– Говори.

– Я бы просил вас, чтобы в эти дни вы не появлялись в Дахбеде и Джаркишлаке: кругом полным-полно солдат.

– Капитана Олейникова?

– Нет. Из Самарканда прислано много солдат. Теперь я могу считать себя свободным?

– Проваливай. И поскорее принимайся за исполнение твоих клятвенных обещаний.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. СХВАТКА В КУШКУРГАНЕ

Страшно перепуганный Мирза Хамид в тот же день выполнил все обещания, данные Намазу. И был тут же наказан: снят с должности управителя Дахбедской волостью. А наместник Самаркандского уезда полковник Чертов обвинил его в укрывательстве преступника и целые сутки продержал в тюрьме.

Намаз, отпустивший джигитов на осеннюю уборку урожая, все свое время посвятил розыскам Одинабиби. Днем, конечно, он разъезжать не мог. Допросив ночью в спешке нескольких человек, никаких важных сведений он не получил. Перепуганная мать Одинабиби ничего путного не сообщила. Она только все повторяла: «Они были в одежде нукеров, нукеры то были, сынок, нукеры». «Нет, дело так не пойдет, – думал Намаз. – Я должен их достать хоть из-под земли! Иначе как я буду помогать другим, если не могу справиться со своим несчастьем? Не скажут разве, что я трус, потерявший гордость? На чужой роток не накинешь платок. Люди не любят тех, кто не умеет защитить свою честь и достоинство. Никто не пойдет тогда за мной. Нет, я не покину Дахбед, пока не разыщу Одинабиби. Привлекать же к этому делу чужих – недостойно мужчины. Сам должен докопаться до истины, только сам!..»

Однако в волостях Самаркандского уезда, казалось, не осталось уголка, где могли бы безбоязненно скрываться Намаз и его соратники. В каком бы кишлаке они ни появлялись, через час-другой начиналась перестрелка. С кем бы Намаз ни перемолвился словечком, тот на другой день оказывался за стенами тюрьмы…

В тот памятный день Намаз и его приближенные собрались в доме родственника Шернияза, чтобы справить свадьбу последнего. Многие джигиты не успели еще явиться на торжество, не вернулся и Кенджа Кара, который был отправлен оповестить о предстоящей свадьбе джигитов в Эшимаксайской и Челакской волостях.

Кенджа, наскоро сообщив в полицейское управление о сборе Намаза и его джигитов в Кушкургане, поскакал дальше, надеясь, однако, вернуться раньше солдат и успеть известить Намаза о предстоящей опасности.

– Какие-то всадники едут! – кубарем скатился с крыши Джуманбай, стоявший там в дозоре. – Видимо-невидимо!

– С какой стороны? – тотчас оказался на ногах Намаз.

– Со стороны Дахбеда, по большой дороге скачут!

– Выходит, дорога перекрыта. Пустим коней через овраг.

Но отступать было уже поздно. Джигиты не успели добежать даже до конюшни, как отовсюду загремели выстрелы. Намазовским джигитам не удавалось даже поднять головы.

«Надо сделать подкоп и перебраться в соседний дом Усты Гаффара, – решил Намаз. – Через три двора там протекает Кыпчакарык. В ней сейчас большая вода, вмиг унесет нас по течению!»

Велев половине джигитов заняться подкопом, он с остальными перешел к обороне.

– Намаз, сын Пиримкула, сдавайся! – прокричал кто-то из-за дувала. – Сдашься, сохранишь себе жизнь. Капитан Олейников берет тебя под свою защиту!

– Не нуждаемся в твоей защите! – закричал Джуманбай, лежавший на крыше дома. – Вот тебе подарок, собака управителя! – И он открыл огонь.

В тот же миг на дом и пристройки Хамракула, выстроенные в ряд, впритык друг к другу, стали падать, с грохотом взрываться гранаты. Все кругом занялось огнем. Часть крыши рухнула. Огонь, усиливаясь, перекинулся в конюшню, где находились кони.

– Копайте быстрее, быстрее! – торопил друзей Намаз. – Шернияз, подсоби им. Я помогу раненым. Аваз, не прекращай огня!

В дом Усты Гаффара едва перебрались восемь человек. Трое или погибли, или остались под развалинами – об этом никто не знал.

Опять посыпались гранаты, неся разрушение и смерть. К тому же со стороны Кыпчакарыка тоже загремели выстрелы. Выходит, неприятель успел закрыть и этот выход для джигитов Намаза. Все пути к спасению были отрезаны.

– Я останусь здесь! – решительно заявил Намаз. – А вы выходите, сдавайтесь.

– Не выйдем! Джигит умирает только раз! – запротестовали товарищи в один голос. – Примем на себя все, что ниспослано судьбой.

– Нет, сейчас вы выйдете и сдадитесь! – Голос Намаза задрожал. – Это мой приказ. Что они с вами сделают? Посадят года на три-четыре, и все! Зря погибают только дураки!

– Намаз-ака, вы можете меня расстрелять, – повернулся к нему Шернияз. – Но я не могу покинуть вас. К тому же вы сегодня мой гость.

– Хорошо, ты оставайся. Остальные немедленно должны сдаться.

– Намазбай!

– Выполняйте приказание.

– Разрешите, и я останусь?

– Я все сказал! – Намаз в ярости выстрелил в землю. – Выполняйте приказ!

Джигиты вынуждены были подчиниться. Аваз снял с себя рубаху, прицепил ее к дулу винтовки и высунул в окно.

– Не стреляйте, мы сдаемся!

Джигиты не знали, доведется ли им когда-нибудь свидеться: они попрощались с Намазом, крепко обнявшись, прижавшись лицом к его лицу.

– Намазбай, богатырь мой… – заплакал вдруг самый старший из джигитов, Шахамин. – Если останусь в живых, клянусь, я сведу с ними счеты. Сам не смогу – детям, внукам накажу!

Осаждавшие с нетерпением ожидали сдачи Намаза. Не обнаружив его среди джигитов, выходивших из разрушенного дома с поднятыми руками, Олейников пришел в ярость и приказал открыть шквальный огонь по дому Усты Гаффара.

– Надо рушить стену очага! – решил Намаз. – Стена там должна быть потоньше. Бей прикладом. Выберемся в соседний амбар.

– Боюсь, винтовка сломается, Намаз-ака!

– Бей, тебе говорят!

Шернияз, ударив прикладом по стене несколько раз, неожиданно неловко повалился на пол. Ранен, решил Намаз. Разбежавшись, он с такой силой пнул по стене, отделявшей дом от амбара, что в месте удара образовалась дыра. Подолбив прикладом еще немного, он расширил брешь в стене, затем, подхватив под мышки раненного в ногу Шернияза, перебрался в амбар. Там наскоро перевязал его рану.

Прошло какое-то время. Снаружи продолжалась стрельба, несколько раз грохнули взрывы. Шернияз открыл глаза, слабо улыбнулся.

– Дымом, видать, одурманился, – проговорил он виновато, – голова что-то кружится.

– Тебя ранили, лежи, – сказал Намаз, чувствуя, как у самого разрывается сердце от боли и досады.

Стрельба снаружи вдруг прекратилась. Со стороны хлева послышалось жалобное мычание раненого теленка, беспокойное ржание лошади. Где-то в голос рыдала женщина… Кто бы это мог быть? Солнце уже закатилось, в амбаре стало темно.

– Намаз-ака, кровь перестала идти? – спросил Шернияз, придя в себя на миг.

– Перестала, лежи спокойно, братишка. Уже стемнело, мы теперь что-нибудь придумаем.

– Намаз-ака, вы не знаете, как я вас любил, и вообще людей, всегда хотел сделать для них что-нибудь доброе, хорошее… Зачем мы пришли в этот мир, если не добро творить…

– Помолчи, я тебя прошу, – нагнулся над ним Намаз. – Тебе надо поберечь силы.

– Намаз-ака, если со мной что случится, ну, сами понимаете… Прошу вас, станьте отцом Анархан… Чтоб из-за меня не осталась она одна. Так и не удался наш той, какая жалость…

– Будет еще твоя свадьба, Шернияз, будет. Крепись, дорогой, крепись, мы выберемся отсюда.

– Намаз-ака, если…

– Не плачь, братишка, говорю же, силы зря расходуешь.

– Передадите Анархан вот это… кольцо, сам хотел в невестином углу ей на палец надеть… Бедняжка, одна-одинешенька теперь останется на всем белом свете, сирота она… Найдите ей достойного парня, будьте отцом… Так и не справили мы свадьбу…

Голова Шернияза бессильно повисла, кажется, он опять потерял сознание. Что же делать? Что предпринять, чтобы выбраться отсюда с раненым товарищем? Нет, он, Намаз, должен спастись, он не может погибнуть: что станется с товарищами, попавшими в плен, коли он погибнет?! Да, да, он должен спастись, любой ценой, как бы ни было трудно. Спастись, чтобы спасти товарищей!

Намаз почувствовал какую-то легкость в теле, прилив силы: он подполз к двери, заглянул в щель. Нет, он ошибался, темнота еще не наступила. Он различил чью-то фигуру, наискосок пересекавшую двор. Кажется, Закир-бобо, да, да, он самый! Несет охапку клевера, вроде на улицу направляется…

Мозг Намаза неожиданно озарила яркая мысль, от которой тело его захлестнули радость и надежда.

– Закир-бобо! – тихо окликнул он, припав к щели между створками двери сарая.

Старик, по-видимому, предчувствовал, куда мог перебраться Намаз: он резко свернул с пути, чтобы пройти мимо двери, за которой находился джигит.

– Ты живой, сынок?

– Войдите сюда, – попросил Намаз, а когда старик юркнул в дверь, поблагодарил: – Спасибо, отец. Куда несете клевер?

– Велели накормить своих коней, грабители!

– А сами что делают?

– Ужинать сели.

– Раздевайтесь быстренько, раздевайтесь!

Бобо сразу догадался, что замыслил Намаз: принялся поспешно скидывать свою одежду. Намаз надел чарыки старика, натянул его чапан в мелкий цветочек, напялил на голову, низко надвинув на глаза, лохматую заячью шапку. Поднял охапку клевера, стараясь держать ее повыше, ближе к лицу.

– Я могу оставить Шернияза у вас?

– Да поможет тебе аллах, палван. – На глаза старика навернулись слезы. – За друга своего можешь не беспокоиться.

Намаз выбрался наружу, по-старчески выгнув спину, держа охапку клевера возле самого лица, и шаркающими шагами направился к коням. Казаки и нукеры, рассевшись втроем, вчетвером на постланных прямо на земле паласах, были заняты едой и не обращали никакого внимания на старика, несущего корм коням. Подалее от всех, в кругу равных себе по положению, сидел Мирза Хамид. Рядышком стоял его конь, привязанный к старому тутовому дереву. Корма ему еще не задавали: перед ним было пусто.

– Хаким, сынок, не напоить ли вашего коня? – обратился к Мирзе Хамиду «старик» с полупоклоном.

Мирза Хамид поднял голову и тотчас узнал Намаза: то, что жевал, так и осталось у него во рту. Глаза его встретились с глазами Намаза. На миг Мирзе Хамиду даже показалось, что из-за охапки клевера на него уставились не человечьи глаза, а сдвоенное дуло ружья, несущее смерть… Почему он не кричит: «Ловите Намаза, вот он!»? Должен же был закричать, ведь как раз настала пора отомстить за страх и унижения?! Ведь из-за него, этого Намаза, он, Мирза Хамид, потерял положение, лишился должности! Ведь сколько ночей не спал, скрипя зубами, мечтал, как отомстит этому разбойнику, своими же руками удушит его! Что ж теперь? Почему он молчит?!

«Что мешает мне закричать?» – подумал опять бывший управитель с тоской и вместо того, чтобы позвать на помощь, сказал:

– Напоите, дедушка, напоите…

Мирза Хамид видел, как «старик» вел его коня, прикрывая лицо охапкой клевера, мимо нукеров, потом, осторожно загнав его в воду, сел верхом, а Мирза Хамид все молчал…