Текст книги "Золотой выкуп"

Автор книги: Худайберды Тухтабаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. БЕСЕДА ТРЕХ МСТИТЕЛЕЙ

Отряд Намаза не имел определенного места стоянки. С того самого дня, как шестеро поклялись темной ночью мстить своим обидчикам и принялись осуществлять свою клятву, джигиты ночевали то в тугаях на поймах Акдарьи, то в камышовых зарослях. Они не возвращались сегодня туда, где провели вчера ночь: боялись, что гнавшиеся по пятам гончие хакима возьмут след. Для открытого боя с преследователями отряд еще не созрел. Правда, все джигиты теперь были вооружены, хватало боеприпасов, коней. Только не каждый из мстителей умел ездить верхом, многие стреляли из винтовок, крепко зажмурясь, благо, небо широко и в него всегда можно попасть. Хорошо еще, что к отряду присоединились Назарматвей, как называли узбеки Назара Матвеевича, и Сурен Дадаян. Они взялись обучать джигитов стрельбе из винтовок. Но все равно рано еще было желать открытой встречи с нукерами хакима. Как бы те ни были трусливы и мелки душою, все ж неплохо гарцевали на конях, владели оружием. Положим даже, располагая несколькими отличными стрелками, можно разогнать нукеров Мирзы Хамида. Но не так-то легко одолеть отличных вояк – казаков Степана Олейникова, Александра Буланова, Михаила Царькова! Они ведь тоже охотятся за джигитами Намаза! И как ни тяни, встреча с ними неизбежна. «Нет, – думал Намаз, мечтая об этой встрече и побаиваясь ее, – не принимая открытого боя, мы должны решительно готовиться к нему».

Сегодня Намаз прибыл в небольшой кишлак Талликурган в нижнем течении Акдарьи, близ Дахбеда. Пятидесятник села Уста Мумин с самого начала помогал Намазу, передал ему двух коней; когда бы он с отрядом ни появлялся в кишлаке, принимал у себя, резал барашка, выставлял угощение.

Оставив продрогших, усталых джигитов в большой гостиной, Намаз вместе с Шерниязом, Эсергепом, Назарматом и Суреном Дадаяном удалился в другую, поменьше, комнату. Когда съели по чаше горячей шурпы, Намаз завел речь о планах на будущее.

– Ну, Эсергеп, что ты скажешь? – обратился он к джигиту, который задумчиво счищал с большой кости куски мяса.

– Как ты сам и говорил, Намазбек: одной голове – одна смерть! – отложил кость на дастархан казах. – Что ты прикажешь, то и будем делать.

– Прошли времена, когда мы так говорили: «Одной голове – одна смерть!» – недовольно нахмурился Намаз. – Теперь оказалось, что наши с тобой головы нужны бедным и униженным. Мы должны беречь свои головы, вот что! А ты как думаешь, Шернияз?

Шернияз – веселый от природы, неунывающий парень. Не жалеет о прошедшем дне, да и о завтрашнем особо не задумывается.

– Я предлагаю штурмовать казацкие казармы, – как бы рубя саблей воздух, предложил он вдруг. – Нападем на них ночью, когда все спят, завладеем пушкой. Вот тогда посмотрим, кто за кем будет гоняться: нукеры Мирзы Хамида за нами или мы за ними?!

– Такое время придет, Шернияз, когда мы погоним нукеров, – сказал Намаз серьезно, хотя едва сдерживал смех. – Но, брат, нам пока рановато нападать на казармы. Из ружей-то стрелять толком не умеем, на что нам пушка? Ну а ты, печник, что замолк, притаился?

– Я думаю, – ответил Назарматвей.

– Скажи, о чем думаешь, чтоб и мы знали.

– В Самаркандском уезде проживает три тысячи мужицких семей. Это, считай, самое меньшее – три тысячи обиженных, недовольных. По-моему, нам надо объединиться с ними.

– Не получится, – вмешался в разговор много повидавший в жизни Эсергеп. – Они с нами не пойдут. У них в Самарканде, Ташкенте есть свои главари, они поступают так, как те велят.

– Я тоже считаю, что надо объединиться, – заговорил Сурен Дадаян. – Признаться, мы пришли в твой отряд, Намаз, в надежде на это. В одном нашем селе Михайловском могут подняться десять вооруженных мужиков. Только нужно, чтобы они знали, за что мы боремся. В деревнях полно тех, кто готов идти мстить своим обидчикам… До каких пор мы будем играть с нукерами Мирзы Хамида в прятки на берегах Акдарьи?! Сказать честно, надоело прятаться да убегать.

– Я предлагаю разделиться на три группы, – заявил Намаз, выслушав всех. – И действовать сразу в трех разных местах. Ты, Эсергеп, пойдешь со своей группой в Ургутские края. Ты, Сурен, в Нурату. Ты же, рассудительный друг мой Назарматвей, пройдешь через те кишлаки, где живут русские мужики. Я сам отправлюсь в Хатирчинскую, Зиявуддинскую, Каршинскую волости. Страждущие ждут нашей помощи. Мы не можем успокоиться, пока есть на свете хоть один несчастный. Мы не вложим в ножны свой меч, пока не отберем все золото и серебро у всех баев и сановников и не вернем их истинным хозяевам. Вот тогда народ поверит в нас!

– А разве сейчас к нам мало идет джигитов? – спросил Шернияз, глядя на предводителя непонимающими глазами. – Вон сколько нас!

Намаз покачал головой.

– Идут, да мало, и то с сомнением, те, кому уж деваться некуда. Объяви сейчас какой-нибудь ишан или мулла газават[36]36
  Газават – «священная» война мусульман с иноверцами.


[Закрыть], под его зеленым знаменем соберутся тысячи и тысячи, но против своих богатеев не пойдут. Будут ждать, пока его, кровопийцу, накажет аллах.

– Верно, народ еще не осознал своих сил, – поддержал Намаза Дадаян. – Он не знает, что способен своротить горы.

– Мы обязаны это ему показать! – вскочил с места Намаз, крепко сжав кулаки. – Трудно простому народу, ох, как трудно…

Намаз широкими шагами вышел в соседнюю комнату, большую гостиную. Дрова, горевшие на середине, были, наверное, сырыми, дыму наплыло, ничего не видать.

– Бай-бой, ну и надымили вы тут, – сказал Намаз, потирая сразу заслезившиеся глаза.

– Дым очищает глаза, Намаз-ака, – сказал кто-то из джигитов, расположившихся в дальнем углу.

Человек двадцать джигитов, устроившись кто как мог, отдыхали после жирной и сытной шурпы. Едва заслышав голос Намаза, они было вскочили на ноги, но быстро сели на место, услышав Намазово: «Сидите, сидите!» Намаз сел на свободное место. Долго сидел молча, отстраняясь от все жарче разгорающегося огня.

– Ну, джигиты, будем продолжать борьбу? – проговорил он наконец.

– Конечно!

– Мы ведь только начали ее! – раздались голоса.

– Драки мы не боимся. Одной голове – одна смерть!

– Завтра мы тронемся в дальний путь, – проговорил Намаз задумчивым, печальным голосом. – Желающим разрешается съездить домой, попрощаться с родными. Эшбури, раздай каждому по сто таньга денег. Это, друзья мои, ваш заработок. Больше не могу дать.

– А больше нам и не нужно.

– Коня дали, винтовку, кормите-поите, нам и этого предостаточно, Намаз-ака!

– К утренней звезде я жду вас здесь.

Вскоре у огня остались лишь трое: Намаз, Назарматвей и Сурен Дадаян.

– Эх, как это здорово – навестить родных, – вздохнул Сурен. – Счастливчики! Я им завидую. У одного есть родители, у другого – жена, дети, у третьего – сестра или брат… Представляю, какое это счастье, когда тебя кто-то ждет!

– Чего же ты тогда до сих пор не женился? – поинтересовался Намаз. – Вот и было бы кому тебя ждать…

– Эх, приятель, сам-то едва концы с концами свожу, а с женою в петлю лезть? А ты почему не женат?

– У нас скоро должна была быть свадьба…

– Красивая невеста? – заинтересовался Назарматвей.

– Спрашиваешь! Раскрасавица! Это она мне подарила медный тазик, который я кладу на ночь под голову.

– То-то, я думаю, чего ты всегда таскаешь этот тазик в своем хурджине? По ночам под голову кладешь, будто пуховую подушку…

– От него исходит запах моей любимой, – отшутился Намаз, тяжело вздохнув.

…Весело потрескивал огонь в костре, посапывал кумган, выпуская струю пара из тонкого носика, друзья все говорили, говорили.

– Как там ваш нынешний хозяин, все такой же грубый, скор на расправу? – поинтересовался Намаз.

– Это ты про Шаповалова спрашиваешь? – Назарматвей сел, подобрав под себя ноги, – до этого он лежал на боку, облокотясь на подушки. – Это не человек, а зверь настоящий. Иван-бай, как ни крути, совесть имел. Школу открыл для детей мужиков, церковь поставил. Слугам и работникам хоть по таньга в день, да платил… А Шаповалов готов мать родную черту запродать. Это, можно сказать, машина, которая превращает слезы людские в звонкую монету… Однако ж и его следовало бы проучить хорошенько…

– Я видел как-то раз этого Шаповалова, вскоре после отъезда Ивана-бая, – сказал Намаз, вспомнив давно минувшие дни. – Приглашал на работу. По десять таньга обещал платить в месяц, да я не больно-то поверил.

– И хорошо сделал, – горячо одобрил Назарматвей. – Так бы ты и увидел те десять таньга… Самаркандскую ситцевую фабрику прикарманил. Сейчас воюет с твоим любимым Хамдамбаем: базары не поделили. Точно два быка уперлись рогами друг в друга: ни тот не уступит, ни этот. У кого окажутся рога острее, тот, конечно, и победит.

– Хамдамбай не из тех, кто так просто уступит.

– Но Шаповалов хитрее, бестия. Увидишь, не пройдет и года, как он выгонит Байбуву со всех рынков. Уже в этом году бай не смог закупить ни грамма хлопка. На тот год, попомни мои слова, он и пшеницы лишится, как миленький.

– Да пусть бы они друг другу глотки перегрызли, вам-то что? – удивился Сурен, который, слушая разговор двух друзей, попивал свежезаваренный чай. – Лучше бы уж завели речь о чем-нибудь приятном. Ты, Намаз, превратил нас в настоящих узбеков: надел чапаны, чалмы. Теперь должен женить на черноглазых, чернобровых узбекских красавицах. Не то ты в долгу перед нами, брат.

– Ты, Сурен, подожди, не перебивай, – обиделся на друга Назарматвей. – Когда всадники состязаются не на жизнь, а на смерть, больше всех достается лошадям. Мужику совсем невыносимо стало жить. Послушай, Намаз, почему ты не разрешаешь уничтожать этих мерзавцев на корню, вот что меня удивляет!

– Мы не убийцы, вот почему, дружище.

– Но ведь попадись мы сейчас им в руки, они же нас не пожалеют, верно говорю?

– Конечно. Но пока я жив, убийств я не позволю. В детстве я слышал одну сказку, – начал Намаз раздумчиво, глядя на огонь. – Один богатырь борется с дивом, пожирающим людей, борется, но никак не может победить. Потому что, оказывается, душа того дива находится в золотом сундуке. Див погибнет лишь тогда, когда богатырь найдет сундук и уничтожит его. Мы должны поступать так же. Ведь душа богатеев именно в содержимом их сундуков – золоте и серебре. Не станет у них сокровищ, – считай, и душа из тела вон… Мы их режем, убиваем, но без ножа…

– Но, Намаз, я никак не могу согласиться с тобой, – возразил Назарматвей.

– Давайте-ка, ребята, вздремнем, – предложил Сурен, желая прекратить бесполезный спор. – Довольно поздно уже.

Намазу спать не хотелось. Он вышел во двор. Его одолевала смутная тревога. Намаз не мог понять, откуда она взялась. И чувство это все росло…

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ. «СПАСИБО ТЕБЕ, ПРЕДАННЫЙ КЕНДЖАБАЙ!»

Кенджа полностью оправдывал свое прозвище Кара – Черный. Он и вправду был черен, как эфиоп. К тому же у него были выпяченные губы, большие уши, узкий, карнизиком, лоб, в общем, он был похож на чудище, какое может сниться по ночам в страшных снах.

Однако природа, обделив его в одном, дала преимущество в другом: Кендже Кара, можно сказать, не было равных в умении угодить окружающим, завоевать их расположение, вызвать к себе жалость. Обе руки постоянно прижаты к груди. Обращается к людям в высшей степени любезно, кажется скромным сверх меры, смирным, как ягненок.

Дахбедский полицмейстер впервые увидел Кенджу Кара в доме Атахана-бая. Кенджа бегом выбежал навстречу Михаилу-туре, подъехавшему к воротам, помог спешиться, поддерживая под локоть, обтер подолом халата обрызганные грязью сапоги гостя, проводил его в дом. Потом, когда вносил в гостиную чай ли, подносы с едою, постоянно держал руку прижатой к сердцу, уходил, пятясь и отбивая поклоны. С языка не сходили «приятного аппетита», «благодарствую», «рады услужить». Когда полицмейстер собрался уезжать, конь его оказался накормленным, вычищенным, грива и хвост аккуратно расчесанными.

– Как зовут? – обратился Михаил-тура к Кендже, державшему коня под уздцы.

– Кенджабай Кара, – ответствовал слуга, склоняясь в земном поклоне.

– Зайди в отделение, разговор есть.

– Слушаюсь, мой господин. Благодарствую. Приезжайте еще.

Михаил-тура считал, что люди, рожденные с каким-либо природным изъяном, завидуют другим, нормальным людям, ненавидят их лютой ненавистью, но ловко скрывают свои чувства под маской благожелательности, приветливости и покорности до той поры, пока не наступит подходящий момент. Тогда они начинают беспощадно терзать всякого, кто попадается на их пути. Господин Грибнюк с первого же взгляда определил, что Кенджа относится к числу таких людей. И не ошибся. Постепенно Кенджа Кара стал одним из самых преданных и ценных доносчиков полицейского участка.

…Среди джигитов Намаза, отправившихся попрощаться с родными, был и Кенджа Кара. Он был безмерно счастлив и мчался на коне во весь опор. Но ехал он не домой, как все остальные, а спешил к полицмейстеру Михаилу-туре с важным сообщением.

Господин Грибнюк имел все основания рассердиться, что его подняли с постели глубокой ночью, но он очень обрадовался, увидев Кенджабая.

Михаил-тура плохо говорил по-узбекски: с грехом пополам выучил несколько слов. Кенджабай тоже по-русски – ни бельмеса, и заученных им русских слов было не больше, чем у его хозяина – узбекских. Но когда они начинали изъясняться, они понимали друг друга очень даже хорошо.

Сейчас господин тура походил на счастливчика, неожиданно нашедшего клад. Наконец-то он напал на след Намаза-вора. Да, да, первым, где находится этот бандит, узнал он, полицмейстер Грибнюк! Волостной Мирза Хамид должен будет признать это. И понять: капитан Олейников с его вечно выпяченной грудью и Заманбек со своею гремящей саблей, что бесплодно гоняли коней, рыскали по степям, пугая честной народ, – и ноготка его, Грибнюка, не стоят. Вот как обернулось дело!

Кенджа Кара рассказал о джигитах Намаза все, что узнал за время своего пребывания в отряде. Пообещал какими угодно средствами задержать отряд до прибытия полицейских. На этот раз Михаил-тура показал себя щедрым хозяином. Раньше он отсыпал немного железных монет, сегодня же отвалил полную пригоршню серебра.

Однако в хитроумной голове Кенджи Кара, пока он выходил от Михаила-туры, бесконечно кланяясь благодетелю, уже зарождался новый план.

Попадется ли сегодня Намаз в лапы Грибнюка – известно одному аллаху. А ему, Кендже, еще мыкаться с ним. Раз так, не провернуть ли такое дело, которое пришлось бы Намазу по душе? Это было бы очень даже уместно. Сам Кенджабай в этот раз может и не повидаться с матушкой, эка невидаль. Лучше он двинет в Джаркишлак, навестит сестру Намаза Улугой, разузнает, что у них и как, – вот обрадуется-то Намаз! С этого он, Кенджа Кара, станет Намазу еще ближе, еще нужнее…

Намаз стоял у ворот и встречал джигитов, то и дело возникавших из мрака. Лицо его было бесстрастно, но тревога, охватившая душу, не рассеивалась. «Может, с кем из джигитов что случилось?» – думал он. Но вернувшиеся докладывали, что все обошлось как нельзя лучше.

– Я не опоздал? – спросил Кенджа Кара, спрыгивая с такого же черного, как он сам, коня. И, не дожидаясь ответа, сунул в руки Намаза небольшой узелок. – Сестра передала.

– Какая сестра? – удивился Намаз.

– Сестра Улугой, – приложил руку к груди Кенджа, словно провинился в чем-то, – простите меня за самовольство, но по дороге решил… свернуть немного в сторону, проведать ваших родных тоже…

– Но ведь ты…

– Не надо ничего говорить, Намаз-ака! Вы мой спаситель, я вас люблю и ценю больше родного брата! Потому вашу сестру считаю также своей сестрой!

– Вот сорвиголова, а! – искренне обрадовался Намаз. – Ну и как там мои?

– Слава богу, все живы-здоровы. Только очень соскучились. И зять ваш, и племяннички все прослезились, вспомнив вас.

– Сестра велела что передать мне?

– Вот этот узелок. И благословила, чтобы ваша голова была крепка как камень.

– Бедная моя сестра, бедные племянники! – тяжко вздохнул Намаз. – Мало было у них забот, я еще добавил горя… Ладно, ты иди в дом, отдыхай пока, дай коню корм… Спасибо тебе, брат, однако ты обрадовал меня крепко…

Но в голове Кенджи Кара уже шевелилась еще одна думка, осуществив которую он мог навеки привязать Намаза к себе, вызвать его безграничное доверие. «Я уже держу узду горячего скакуна, стоит сделать еще одно движение и сесть на него верхом…»

– Намаз-ака, не знаю, время ли сейчас отдыхать… – проговорил Кенджа Кара, отойдя на несколько шагов и останавливаясь. – Может, то, что я скажу, очень важно для нас…

– Что там? – резко повернулся к нему Намаз, у которого неожиданно застучало-заколотилось сердце. Вот она, та недобрая весть, которую предчувствовал он!

– Вблизи Мужицкого кишлака я заметил группу вооруженных всадников.

– Не разобрал, кто такие?

– Мне показалось, полицейские. Один был на большом белом коне. На таком всегда ездит сам Михаил-тура. И голос на его был похож…

– Что ж ты сразу не сказал?

Намаз в момент опасности быстро принимал решения. «Ночью, конечно, они не купкари[37]37
  Купкари – конноспортивные состязания.


[Закрыть] играть собрались, – подумал он. – Раз полицейские куда-то тронулись в такое время, то, значит, и нукеры Мирзы Хамида на ногах. Это яснее ясного. Этот пес не решится действовать один. Русское село совсем близко отсюда. Значит, они знают, что мы здесь. Ждут казаков Олейникова, чтобы окружить нас. Подойдут к кишлаку с трех сторон. С четвертой – река. А нам как раз только один путь – через реку».

– По коням! – скомандовал он коротко.

Едва ноги коней ступили в воду, в кишлаке загрохотали выстрелы. Но они уже были не страшны. «Спасибо тебе, преданный друг мой, брат Кенджабай!» – думал Намаз с благодарностью.

Часть вторая
ПЛАМЯ МЕСТИ

ГЛАВА ПЕРВАЯ. СУМАСШЕСТВИЕ ХАМДАМБАЯ

Число вооруженных джигитов Намаза перевалило за шестьдесят. Он разбил их на шесть групп, назначив командиров-десятников. Каждому пришедшему в отряд Намаз самолично вешал на шею амулет.

– Ты знаешь, что здесь написано? – спрашивал он.

– Слова незабвенного Навои.

– Повтори их.

– «Круша злодея род во имя чести, я души умащал бальзамом мести…»

– Знаешь, что будет, если изменишь этой клятве?

– Готов принять смерть.

В последнее время как снежный ком разрастались слухи, что, мол, Намаз решил отомстить за клевету и позор, нанесенные ему Хамдамбаем, что он решил извести весь его род, от мала до велика, ну и деньги, конечно, отобрать.

Байбува и сам чувствовал, что еще не раз схлестнутся их пути-дорожки с Намазом. Беспокойство Хамдамбая росло с каждым днем, постепенно превращаясь в ужас и панику. Он не знал, куда себя девать, страх раздирал его на части. Усилил охрану дома, но каждый из стоявших на карауле парней казался ему одним из мстителей Намаза.

Уложил золото в сундук, отвез в глухую степь, зарыл. Но все ему чудилось, что это Намазу отдал он сокровища.

Устроил большое жертвенное угощение, созвав всех бедняков округи, авось Намаз, заслышав о его добрых деяниях, смилостивится, но страх не покинул бая. Настало время, и Хамдамбай вовсе перестал появляться на улице. Стал часто просыпаться с истошным воплем: «Спасайся, Намаз идет!» А потом уже и спать не ложился. То прижимал к себе сундук, полный золота, то выбегал на улицу, то спускался в подвал, а то, забежав в хлев, выставлял руку, изображая ружье, и открывал яростную пальбу: «Пух! Пух! Пух!»

Было ясно, что Хамдамбай тронулся умом. Обеспокоенные домочадцы решили созвать известных мулл и имамов, снискавших себе славу умением изгонять из тела злых духов. Пригласили также всех, кто так или иначе был близок и чем-то обязан Байбуве.

Стояла самая жаркая пора лета – саратан. Не спасали гостей от жары ни тенистые кущи многочисленных деревьев, ни вода, журчащая рядом в арыке, ни клумбы диковинных пышных цветов: они задыхались, потели. Кто-то обмахивался платком, кто-то полотенцем, а наиболее изысканные – пахучей веточкой мяты. В гостиной, на двух приставленных друг к другу сури устроились десятка полтора мулл и имамов, все преклонного возраста. Они старались перекричать друг друга, читали молитвы, раскачиваясь, словно молодые саженцы на сильном ветру. Тут же рядом бессильно приник к пуховым подушкам Хамдамбай. Казалось, старания исцелителей не больно-то до него доходят, он лишь малость оживал, когда те дули в его сторону со словами «Куф-ф!», «Суф-ф!». Как-никак ветерок образовывался. Однако ветерок ветерком, но страх, беспокойство не покидали его. Все Намаз стоял перед глазами. «Нет, он убьет меня, обязательно убьет, – думал Хамдамбай, лежа с закрытыми глазами. – И не просто так убьет, а придумает какую-нибудь мучительную смерть. А там заберет сундук с золотом и – поминай как звали…»

– Где мой сундук? – неожиданно вскочил бай на ноги.

– Байбува, лежите себе спокойно, аллах милостив, все будет хорошо, – хором пропели муллы и имамы.

Бай с подозрением оглядел каждого из них, нехотя опустился на место, закрыл глаза. «И среди мулл у него есть свои люди, зна-аю я, меня не проведешь…» – пронеслось в его голове.

Во дворе, в тени деревьев, тоже две сури приставлены друг к другу. На них сидит весь дахбедский цвет, а также дальние и близкие родичи, друзья-приятели бая и его сыновей.

Молоденький худощавый мулла в белой чалме, в тайком же белом яктаке[38]38
  Яктак – длинная, навыпуск рубаха без воротника.


[Закрыть] читает вслух «Газету Туркестанского края». Все остальные внимательно слушают.

– «В целях ликвидации банд Намаза из волостного центра выступили хорошо вооруженные отряды дахбедского полицмейстера и волостного управителя Мирзы Хамида…»

– Тоже мне, выступили! – проворчал толстый человек средних лет, громадный живот которого поднимался и опускался от жары, как кузнечные мехи. – Небось не они за Намазом, а Намаз за ними гоняется!

– Просьба не мешать! – сурово выговорил другой толстяк, рыжий и без одного уха.

– «По сведениям, воры Намаз, Абдукадырхаджа, Эшбури вместе со своими единомышленниками безбоязненно разгуливают по Каттакурганскому уезду, – продолжал молодой мулла. – Их стоянки и тропы, по которым они идут на свои преступные дела, известны почти всем жителям окрестностей, но они не выдают головорезов Намаза, боясь их мести. Если так будет продолжаться, то поймать упомянутых бандитов будет просто невозможно…»

– Да уж, поймают, держи карман! – опять пробурчал толстяк.

– Эй, замолчите вы или нет? – заметно повысил голос безухий.

Молодой мулла отложил газету в сторону, взял другую.

– «На прошлой неделе Намаз появился вместе с сообщниками в Самарканде, ограбил одного из известнейших богачей города…»

– Так ведь он только что болтался в Каттакургане? – удивился один из байских сынков.

– Вот вся беда-то в этом! – вздохнул другой слушатель. – Сегодня он в Каттакургане, а завтра, глядишь – в Самарканде… Вполне возможно, что кто-нибудь из его негодяев лежит сейчас под нашими сури.

– Что за противные вещи вы говорите! – испуганно замахал руками густобородый гость. – От таких слов дрожь пробирает в такую жару!

– «…Появившись в деревне Хатирчи, Намаз отобрал у одного бая шесть тысяч таньга, затем в кишлаке Мыр негодяй присвоил семь тысяч таньга золотом. Еще в одном кишлаке грабитель, неожиданно появившись на свадебном торжестве бая, приказал всем присутствующим сложить в кучу свои кошельки… На этот раз его выручка составила около десяти тысяч…»

– Хватит, мулло! – горестно вскричал, потеряв всякое терпение, раздражительный толстяк. – Что вы заладили одно и то же: «Бай да бай»! Чем сидеть нам тут да лить из пустого в порожнее, лучше бы уж пришли к какому-нибудь решению. Да кто такой этот Намаз-босяк?! Жалко, что он не попадался мне. Я бы треснул его пару раз по уху, приволок на поле да запряг бы в плуг вместо волов! Уж попахал бы он у меня землицы, дай бог!

– Это Намаза-то? – едва слышно переспросил безухий, осторожно оглянувшись.

– Вот именно, Намаза! Да кто он такой, что вы все так перетрусили? Вон и Байбува, бедняга, заболел… Вот был бы этот негодяй сейчас здесь, я бы задал ему трепку!

Толстяк был храбрым на словах – его терзал такой же страх перед Намазом, как и остальных. И он старался хотя бы бахвальством подбодрить себя.

Разговор резко повернул в другое русло: сидящие принялись вовсю ругать начальство, которое-де вовсе не заботится о мире и спокойствии сограждан. Пришли к единодушному решению написать петицию генерал-губернатору от имени всех обиженных и обеспокоенных событиями знатных людей края, до каких пор, мол, мы будем сносить притеснения какого-то ничтожного босяка…

Предложение всем пришлось по душе. Решили завтра же отправить бумагу в Ташкент.

– Дорогие друзья, а манты-то совсем остыли, – первым вспомнил о еде безухий.

Все принялись за угощение, обильно выставленное на дастарханы.

– Бай-бай, это не манты – одно объеденье! – чавкал один из гостей.

– У Байбувы вообще всегда славились повара! – поддерживал его другой.

– Берите, берите, я – после вас.

– Нет, нет, ваш черед…

У всех появился аппетит, посыпались шутки, добрые, сожалеющие слова о Байбуве, когда вдруг калитка с шумом распахнулась и во двор стремительно вошли четверо вооруженных джигитов.

– Именем Намаза-мстителя, – резко проговорил один из них. – Кошельки на середину!