Текст книги "Золотой выкуп"

Автор книги: Худайберды Тухтабаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. ДОРОГОЙ ГОСТЬ

Стоянка мстителей тоже была превращена в небольшой сайилгах. За широко расстеленными дастарханами расположились намазовцы, чабаны с детьми на руках. Второй год в краю свирепствовал жестокий голод. Джигиты Намаза хорошо знали об этом. Поэтому гостям подавались чаши шурпы погуще, с куском мяса побольше, а плов – пожирнее. У казанов колдовали сами же намазовцы – многие из них выросли при состоятельных хозяевах: умели и готовить, и лепешки печь, и корову доить, и двор мести.

Десятник Турсун выкладывал плов на глиняные блюда, лихо постукивая половником о бок казана. Кабул, обвязав лоб цветастым платком, вынимал из пышущего жаром зева тандыра румяные лепешки: он хотел на прощание оделить всех десятком-другим лепешек. Нурбай и Карабай разносили еду.

– Нурбай, – крикнул Намаз, подъезжая к пирующим, – осталась у тебя еще шурпа? Мы проголодались как волки…

Вечерело. Возвращавшиеся с большого сайилгаха обитатели соседних стойбищ стекались сюда – они прослышали о пиршестве. Десятники усилили охрану – мало ли кто может просочиться с толпою простого люда!

К Намазу подошел один из часовых, спешившийся в отдалении, чтобы не беспокоить гостей, опустился на корточки рядом с ним и прошептал:

– У Кривого оврага мы задержали трех всадников.

– Выяснили, кто такие? – так же тихо спросил Намаз, не меняя благодушного выражения на лице.

– Один говорит, что он – бахши. Нурманом зовут.

– Нурман-бахши? Как он выглядит?

– Здоровый такой, плечи – во! Левый глаз чуть косит.

– Это он. А другие?

– Второй будто бы пятидесятник, а третий – старик, дряхлый такой.

– Раз они с Нурманом – пропустите.

Когда часовой так же незаметно исчез, как и явился, Намаз поднялся с места:

– Эшбури-ака, где вы? Прикажите зарезать еще одного барашка. К нам пожаловал лучший наш друг Нурман-бахши!

Каттакурганский поэт и сказитель Нурман, сын Абдубая, уже несколько раз бывал в отряде Намаза, скрашивал их трудную, неустроенную и полную опасностей жизнь своими песнями. Намаз питал большое уважение к богатырской силе и храбрости поэта, любил его проникновенные стихи и песни.

Через некоторое время гости подъехали в сопровождении двух вооруженных джигитов. Нурмана-бахши многие знали в лицо, многие мечтали увидеть его, послушать его чудные песни. Его встретили с почтительным поклоном.

– Оббо, Намазбай, наконец-то довелось свидеться с вами опять! – воскликнул бахши после взаимных приветствий. – Почитай, целый месяц охочусь за вами – никак не поймаю. Если другу это так трудно, значит, дай-то бог, врагам и подавно.

– А как же вам удалось разыскать нас сегодня, поэт-ака?

– Если бы не вот этот дедушка, – указал Нурман-бахши на одного из своих спутников, – я бы, наверное, опять гонялся за ветром в степи.

– Намазбек, сынок, – вступил в разговор белобородый дед, – вы уж простите меня, старого, что раскрыл бахши место вашей стоянки. Сам я из кишлака Айранчик. Двое моих сыновей-чабанов и пятеро внуков стоят сейчас в охране вашего лагеря. Я верю, что они и их товарищи с вашими людьми оберегут вас от случайностей. Днем повстречал на большом сайилгахе сына-бахши, Нурманбая. С его слов понял, что он давно жаждет повидаться с вами. Ну и взял на себя смелость привести его сюда. Я и сам, кстати, давно мечтал повидать вас.

Намаз повернулся к Нурману-бахши:

– А этого друга нашего я что-то не узнаю.

– Это пятидесятник кишлака Шахид. Разве не помните, вы же сами велели селянам выбрать его на эту должность?

Пятидесятник был худощавый человек лет тридцати, с высоким, чистым лбом.

– Запамятовал, – виновато улыбнулся Намаз. – Слишком много воды утекло с тех пор… Как поживаете, брат, какие новости в ваших краях?

– Слава аллаху, ничего, – ответил пятидесятник. – Месяц трудились не покладая рук, вскрыли наконец арык, засыпанный тысячником Каюмом, помните, мы еще говорили вам об этом?

– Помню, помню. Пришла вода-то?

– Прийти-то пришла, но боимся, как бы тысячник опять какую подлость не выкинул. Пока вскрывали арык, какие-то люди трижды нападали на работающих. А по ночам засыпали вынутую землю обратно. Тогда нам пришлось отвозить ее, землю-то, далеко в сторону.

– Конечно, это дело рук тысячника. Если к вам придет вода – кто же станет работать на его полях?! – воскликнул Нурман-бахши.

– За свои права надобно крепко стоять, брат, – одобрил Намаз. – Для борьбы с негодяем всякие средства хороши. Ну а воду, смотрите, распределяйте по справедливости. В первую очередь давайте малосильным дехканам, вдовам, старикам…

– Мы так и делаем, бек-ака. Нам бы пять-шесть винтовок… Иначе арык нам не уберечь…

– Оружие я вам дам. С плеч своих бойцов сниму, но вам дам… Так, шаир-ака, – повернулся он затем к Нурману-бахши, – рассказывайте, что на белом свете делается, вы ведь много ездите, встречаетесь со многими людьми.

– Что рассказывать, Намазбек? Нищета кругом беспросветная. Люди пухнут от голода…

– Я слышал, Намазбек, вы отобрали у хатирчинского лабазника Салиха сто мешков пшеничной муки и раздали голодающим, спасли от смерти сотни, тысячи жизней. Слух об этом облетел всю Зеравшанскую долину, вселил в души бедняков надежду, надежду на вас и ваших мстителей…

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. АРСЛАНКУЛ ВЫЖИДАЕТ

Получив приказание Намаза, Арсланкул чуть не взревел от радости. В эти дни он только этою мечтою и жил – попасть в Каттакурган, а выбраться не было никакой возможности. Любая неоправданная отлучка могла вызвать подозрение. А он, Арсланкул, не имеет права лишаться того доверия, ради которого пожертвовал жизнью Кенджи Кара. Он должен вести себя так, чтобы Намаз не отдалял его от себя, а, наоборот, еще больше приблизил. Слишком осторожным, недоверчивым стал Намаз, а телохранители – самые верные, надежные, давние друзья, ни на миг не оставляют его без опеки. Теперь отряд дольше одной ночи нигде не останавливается – только у чабанов вот несколько задержались. По всему, Намаз и завтра-послезавтра не собирается поднимать отряд. Арсланкул и надумал воспользоваться этой заминкой; только не знал, как сообщить о местонахождении Намаза каттакурганским друзьям. А тут птица удачи сама прилетела, села на плечо.

Арсланкул подозрительного всадника не искал. Въехав в Каттакурган, прямиком направил коня к канцелярии тысячника Лутфуллы, свата Хамдамбая.

Лутфулла, низенький, пузатый, с благообразной бородкой, более смахивал на служителя мечети, нежели на чиновника.

– Что скажет мой ястреб, есть ли добрые вести? – встретил тысячник Арсланбека вопросом.

– Баран привязан к колышку, – бросил Арсланкул отрывисто.

– А обещали связать ему ножки, мой ястреб…

– Я очень спешу, – процедил сквозь зубы Арсланкул, пропуская мимо ушей слова хозяина. – Оставьте пустые разговоры. Одно я хочу спросить у вас еще раз. Помните, вы говорили, что поможете мне стать беком?

– Я ведь аллахом клялся, мой ястреб.

– Тогда вы должны сегодня же ночью напасть на лагерь Намаза. Вы будете бить его снаружи, я – изнутри.

Тысячник быстро догадался, что от него требуется: послал нарочных к городскому полицмейстеру и командиру воинской части. Последнего на месте не оказалось. Вместо него приехал ротмистр Конев. Полицмейстер же явился скоро. Но, обнаружив, что против «банды» они располагают всего шестью полицейскими и десятью конными солдатами ротмистра Конева, он заявил, что идти с такой силой против Намаза – сущее безумие. Но ротмистр был молод, горяч. Он горел желанием уничтожить Намаза, покрыв свое имя славой.

– Скажите, господин тысячник, а сарту[51]51
  Сарт – уничижительное название узбеков в дореволюционное время.


[Закрыть] этому можно доверять? – спросил он Лутфуллу.

– Можете доверять, как мне самому! – ответил тот.

– Как тебя зовут, сарт? – обернулся Конев к Арсланкулу.

– Не смей называть меня сартом! – злобно огрызнулся он.

– Ладно, ладно. Так как тебя зовут?

– Узнаешь, как меня зовут, когда получишь из моих рук голову Намаза.

– Ого, ну и надменен ты, брат, как я погляжу. А ты не обманываешь нас?

– Если не веришь, можешь не идти.

– Верю, верю, потому как господин тысячник за тебя ручаются. Объясни-ка, далеко отсюда стоит ваша шайка?

Арсланкул нахмурился, сглотнул слюну.

– У нас не шайка, а отряд.

Грубые ответы и вызывающий вид Арсланкула раздражали гордого ротмистра, его так и подмывало отхлестать негодяя нагайкой, но тысячник, угадав его желание, тихонечко подмигнул, покачав головой, не надо, мол, горячиться, все дело можно испортить.

– Сколько в отряде человек? – взял себя в руки Конев.

– Тридцать пять.

– Значит, вы сегодня ночуете там, у чабанов. Сможешь задержать отряд до нашего прихода?

– Постараюсь.

– Нет, ты поклянись.

– Не люблю клясться.

– Ладно, как хочешь, гордый сарт. Но ты все ж постарайся задержать отряд на месте, пока мы не подойдем. А то я знаю этого вашего Намаза…

Из канцелярии тысячника Арсланкул вышел как оплеванный. С ним здесь обращались будто со скотом. И это с человеком, который не сегодня завтра станет беком всего Зеравшана! Так и тычут в морду: «Сарт! Сарт!» Сами вы сарты, подлецы!

Однако они вроде решились напасть на отряд. В таком случае он, Арсланкул, еще на шаг приблизился к заветной цели, а ради этого, конечно, можно и усмирить свою гордость…

Потом Арсланкул встретился с несколькими людьми, обязанными передать Намазу кое-какие сведения, и пустил коня обратно к стоянке.

Гости уже разошлись, в костре дотлевали последние угольки. Джигиты крепко спали, попадав кто где: одни под наспех сколоченным навесом, другие – в юртах, третьи прямо под открытым небом. Верно, сказалось действие вина, привезенного спутником Нурмана-бахши. Дастарханы не убраны. Немытая посуда сложена в беспорядочные кучи.

Намаз и Назармат полулежали у костра, неторопливо беседуя о чем-то. Рядом стоял кувшин, пиалы наполнены вином. Оба были заметно навеселе.

– Подите сюда, брат! – позвал спешившегося Арсланкула Намаз. – Устали небось крепко?

– Устал очень, бек, – вздохнул не кривя душой Арсланкул.

– Как, догнали?

– Я догнал с десяток конников. Но подозрительных среди них не обнаружил, бек.

– Может, он куда свернул, подлец, а?

– Может, и свернул, кто его знает. Степь широка. Остальное все в порядке. Встретился с нужными людьми. Отряд Сокольского, сообщили они, несколько дней стоял в городе. Посадили четырнадцать человек, обвинив в пособничестве бандитам. Позавчера отряд отбыл в Нурату.

– Выяснили, где обретаются нукеры Лутфуллы-хакима?

– Выяснил, Лутфулла поехал на праздники в Кумушсай.

– Значит, мой верный друг, в эти дни мы можем спать спокойно?

– Аллах даст, бек, можем спать спокойно.

– Э-э, бросьте вы все на своего аллаха кивать! – вскипел вдруг Намаз. – Они должны были сегодня нас атаковать, понимаете, непременно должны были атаковать! Видите, Назар пьян, я пьян, джигиты все дрыхнут, хмельные, без задних ног. Дураки они будут, коли упустят такую возможность и не нападут на нас! Сколько тут сегодня перебывало гостей? Сотня, две сотни, три? И думаете, среди них нет хотя бы одной продажной шкуры? Есть, еще как есть, верно я говорю, брат мой верный? А среди нас самих разве нет людишек, готовых на предательство?

– Не люблю подозревать ближних в подлости, бек. Я стремлюсь верить им до конца.

– Однако, брат, спасибо вам! Вы честный человек… А я обижал вас, чуть даже не приговорил к смерти… Но ведь между нами все плохое забыто, забыто, верно я говорю?! И все благодаря вашей широкой натуре! Давайте, выпьем, напьемся в эту ночь допьяна!..

– Нет, бек, я не могу себе этого позволить. Хочу иметь ясную голову. Ведь вы же сами сказали, что в эту ночь может случиться всякое.

– Назармат, слышал мудрые слова нашего друга?! Хвалю за верность, преданность, какую не всегда встретишь даже у родного брата! Скажите, Арсланкул-ака, чем бы я мог наградить вас и за то, что вы есть, и за верную вашу службу, и за слова, только что вами сказанные? Увы, такой награды нет. И вы не похожи вон на храпящих, лежащих вповалку богатырей!.. Но, ака, сегодня праздник, и им это простительно. Вас же я все равно должен чем-то одарить. Но я сейчас гол как сокол, сами знаете. Что я могу вам дать? Ничего, кроме вот этого своего стеганого простецкого халата! Остальное все… раздарил. Отдал людям. Но я вам подарю… я вам свой собственный кинжал подарю! Кинжал, полученный от такого же верного друга, как вы, мой брат. Берите же!

– Я тронут вашими словами, бек. Я готов служить вам до последнего часа.

Когда Арсланкул ушел, Намаз вдруг взял Назармата за шиворот, стал трясти его:

– Назар, Назарджан, вставай, друг, воспрянь, пойдем-ка нырнем по разу в реку. Все-то сегодня позабыли об осторожности, но мы-то на что, мы должны с тобой глядеть в оба!.. Мы – среди врагов…

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ. ВЫСТРЕЛ ИЗ-ЗА УГЛА

Конев давно мечтал прославиться, проявив на поле брани чудеса храбрости. После разговора с Арсланкулом, несмотря на предостережения полицмейстера, он немедленно послал гонцов в Дамарыкскую, Иштиханскую и Мингарыкскую волости с просьбой прислать по десятку нукеров. Городской тысячник собрал для него двадцать вооруженных джигитов. Наспех сколоченный отряд Конева тронулся в путь. Ротмистр рассчитывал загодя добраться до цели, а с рассветом неожиданно атаковать неприятеля, погруженного в крепкий и сладкий предутренний сон.

Однако Конев не знал, что в эту злополучную ночь 24 марта 1907 года еще один честолюбивый господин оголил саблю, чтобы снять голову ненавистного Намаза.

Тысячник Карасувской волости двадцатитрехлетний Арабхан не уступал в горячности ротмистру Коневу. Совсем недавно администрация обвинила его в пособничестве намазовской «банде»: он якобы беспрепятственно пропустил ее в Зиявуддинское бекство, когда казачий отряд Сокольского загонял грабителей в заранее заготовленный «мешок». Арабхану было строго указано, что если он в течение месяца не исправит свою ошибку (не сказать, преступление) и не изловит Намаза, то займет в «Приюте прокаженных» темницу, предназначенную для самого Намаза. Арабхан, само собой, забегал-засуетился, как ступившая на уголья курица, более страшась лишиться высокой должности, нежели оказаться в темнице. Сегодня он получил сообщение от одного из своих соглядатаев, что намазовский отряд находится на отдыхе на берегу Шургаса.

Не мудрствуя лукаво, Арабхан собрал с помощью соседних волостных и полицейского управления железнодорожной станции Нагорная отряд в сорок три сабли и тотчас тронулся в путь: «Или я убью Намаза, или он меня – середины тут быть не может!»

Конев, мчавшийся ему навстречу, надеялся на большую удачу: он хотел взять Намаза живьем, не больше, не меньше.

Намаз, искупавшийся в ледяной воде Шурсая, чувствовал в теле необыкновенную свежесть и легкость. Спать ничуть не хотелось. Вообще, у него в последнее время нарушился сон: бывает, по двое-трое суток не сомкнет век. Вчера ночью не спал ни минутки, сегодня тоже, видать, не уснет. Заложив руки за спину, он ходил по лагерю и думал, думал…

Медленно приближался рассвет, едва заметно высветив контуры далеких гор, ивовых деревьев на берегу реки.

Острый взгляд Намаза засек всадника, пулей несшегося к лагерю со стороны Каттакургана. Намаз, почувствовав неладное, крикнул Назарматвею, возившемуся у кострища:

– Поднимай джигитов.

Всадник осадил коня прямо перед Намазом. Это был один из чабанов, стоявших на часах за пределами лагеря.

– Там, в низине, появились конники! – указал он рукоятью плети назад.

– Много их? – взял Намаз коня под уздцы.

– Человек пятьдесят, наверное. Вооружены. Спустились в низину, притаились.

– Возвращайся назад. Следите, что они станут делать. Не стреляйте: они вас перебьют. Соберитесь все вместе. Только спрячьтесь хорошенько.

Намазовская стоянка немедленно пришла в движение. Проснувшиеся седлали коней, заряжали винтовки, не желавших пробуждаться Назарматвей безжалостно поливал ледяной водой. В лагерь влетел Курбан-Табиб, один из часовых, выставленных вверх по течению Шурсая.

– Намаз-ака! Со стороны Нагорной появились конники!

– Много их там?

– Много, Намаз-ака! Больше полусотни.

– Скачи обратно. Забери остальных джигитов и возвращайся.

– Мы можем их задержать, Намаз-ака, пока вы соберетесь!..

– Выполняй приказ. Бойцов у меня достаточно, а лекарь один, понятно? Пошевеливайся!

Когда Курбан ускакал, Намаз подозвал Эшбури.

– Берите свою десятку, десятки Назара и Кабула, переходите реку и уходите вверх по оврагу. Юрты, навесы не разбирать. А вы, – обернулся он к Арсланкулу, ни на шаг не отходившему от него, – залягте с пятью джигитами вон под теми ивами. Задача – прикрывать отходящих. В бой не ввязываться. Можете пальнуть пару раз, если слишком смело поведут себя нагорновские герои. Мы с Назарматом поглядим за каттакурганскими. Только не пойму, чего они медлят, ведь самое время нападать!

– Вот именно! – невольно воскликнул Арсланкул, но тут же, прикусив язык, побежал со своими людьми к ивняку. Это было отличное место: возвышение, густо покрытое кустарником, древними толстыми талами с низко свисающими к земле ветвями. Отсюда прекрасно просматривался брод, который поспешно переходил отряд. (Джигиты не захотели бросать фаэтон, который Намаз держал последнее время для беременной жены, – волокли его вшестером.) И низина, откуда мог появиться неприятель, хорошо простреливалась. «Кто это такие, интересно? – думал с досадой Арсланкул. – Очень некстати они появились. Все мои планы могут порушить».

Арсланкул выдвинул джигитов вперед, велев им открывать огонь, едва покажется неприятель, а сам залег ближе к лагерю. Он не терял надежды, что все может сложиться так, что ему удастся взять Намаза на мушку.

Невдалеке промчался Курбан-Табиб с остальными дозорными, с ходу врезался в брод. Арсланкул приложил ухо к земле и услышал глухой гул. Шли конники.

Арсланкул осторожно отвел затвор, оглянулся назад. Фаэтон застрял в реке, попав колесом между камней. Его помогали толкать теперь и Курбан с товарищами. Из-за навеса выбежал казначей Эшбури, навьюченный тяжелым хурджином. Едва взглянув на него, Арсланкул почувствовал, как потемнело в глазах. Он решительно прицелился под лопатку Эшбури и повел дулом за ним…

Люто ненавидел Арсланкул Эшбури. Считал его жадным и мелочным, не по праву распоряжающимся богатствами, которые добывает он, Арсланкул. «Ах ты, гад! – подумал он, распаляя себя. – Я рискую шкурой, отнимаю у богатеев денежки, а ты тут же становишься их хозяином! Вы только поглядите на него – благообразный кормилец большой семьи, да и только! Как он бережно тащит этот хурджин! Но ты же, подлец, тащишь не свое золото, а мое, мое золото, добытое моими руками!»

В это время грохнул дружный залп джигитов Арсланкула по появившимся вдали всадникам. Тут же захлопали ответные выстрелы. Воспользовавшись этим, Арсланкул нажал на спуск. Эшбури, молча и покорно, даже не взмахнув руками, уткнулся лицом в воду.

– Эшбури-ака убили! – завопил кто-то. – Держите его, а то унесет водой!

Арсланкул посмотрел туда, откуда донесся голос, словно желая выяснить, кто кричал, и взгляд его наткнулся на яркое красное пятно. Это алел платок Насибы, помогавшей толкать фаэтон.

«Зачем он тебе вообще нужен, этот фаэтон?!» – Арсланкул резко передернул затвор винтовки и замер, прислушиваясь.

На той стороне, откуда ожидался Конев, царила тишина. Намаз, видно, стерег его, не открывая огня.

Арсланкул взял Насибу на мушку. Целиться было трудно: женщину то и дело загораживали джигиты, толкавшие фаэтон…

Арсланкул всегда был настороже с Насибой, особенно после того, как замыслил злодеяние против Намаза. Насиба словно чувствовала, что он в себе затаил: поглядывала на него долгим, изучающим взглядом. Насиба смотрела на Арсланкула, чуя своим женским сердцем, что он уготовил ее Намазу что-то страшное. И вполне может случиться, что в один прекрасный день она разоблачит его.

Насибу давно пора было убрать. Все случая не представлялось. А теперь приспело время!

Арсланкул прицелился в красный платок и, когда под ивами снова грохнули выстрелы, нажал на курок.

– Насиба-апа! Ападжан! – громко взревел Тухташбай, оказавшийся рядом. Женщину подняли, понесли за злополучным фаэтоном, который наконец-то выволокли на другой берег.

Арсланкул, криво усмехаясь, перебежал поближе к своей пятерке.

У брода неожиданно возник Намаз. Громко свистнув, он махнул рукой, давая Арсланкулу понять, что надо отходить.

Арсланкул подбежал к ближайшему бойцу.

– Быстро! Отходим!

И тут ему в руку, повыше локтя, угодила шальная пуля. Охнув, он присел на землю…

Последними перешли реку Намаз, Назарматвей и Арсланкул с бессильно повисшей рукой – уходить раньше он отказался, процедив сквозь зубы: «Успею!»

Намаз и его спутники углубились в овраг, по которому ушел отряд. За спиной царила странная тишина. Они сели на оставленных для них коней, поднялись на холм. Взглянув на недавнее место лагеря, они остолбенели. Там затевался бой по всем правилам военного искусства: отряды Конева и тысячника Арабхана, преодолев первоначальное замешательство, решились наконец атаковать намазовскую «банду», каковой каждый считал противостоящих конников. Одежда врага никого из них не смущала, ибо давно уже во всех инструкциях, поступавших свыше, подчеркивалось, что намазовцы часто переодеваются, действуя то в форме полицейских, то солдат.

«Да примите вы хоть чертово обличье, от меня не уйдете!» – думал Конев, выдергивая саблю из ножен и приказывая атаковать врага.

– Окружить лагерь! Пленных не брать! – скомандовал Арабхан. – С божьей помощью, победа будет за нами!

И началась сеча! Стороны не жалели живота своего, напропалую рубились саблями, палили из ружей – дым стоял столбом, ад кромешный!

Намаз повернулся к усмехавшемуся Назарматвею.

– Видишь, что происходит?

– Я полагаю, лучше не мешать молодцам. Они уж теперь не остановятся, пока не уничтожат друг друга.

Пустив коней вскачь, они вскоре догнали отряд. У фаэтона сломалась ось. Раненые Эшбури и Халилбай из пятерки Арсланкула, положенные на траву посреди ярко пылавших тюльпанов, уже скончались. Рядом лежала, вытянувшись, с открытыми глазами, устремленными в небо, Насиба…

Из-за горизонта поднималось мутно-багровое солнце, словно омытое кровью.