Текст книги "Золотой выкуп"

Автор книги: Худайберды Тухтабаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

ГЛАВА ВОСЬМАЯ. К БОЛЕЗНИ ЕЩЕ И ЧИРЕЙ

Заключение Намаза в тюрьму поразило джаркишлакцев. Будто мало было того, что бесплатно проработали все лето, получили в расплату побои, теперь вот, едва попытались защитить свои права, лишились единственной своей опоры – Намаза-палвана. Стар и млад Джаркишлака были чуть ли не в трауре.

– О, злая судьба наша! – плакала Улугой.

Глядя на мать, принимались плакать и дети. Халбек, несколько оправившийся благодаря лекарствам Сергея-Табиба, пытался их успокоить.

– Все от аллаха, – приговаривал он, – послал болезнь всевышний – даст и исцеление. Надо терпеть, не зря рекли мудрейшие: «Дно терпения – золото». Аллах даст, все образуется…

Состояние Джавланкула было еще тяжелое: раны его воспалились, правый бок, где были сломаны ребра, сильно опух. Услышав о несчастье, приключившемся с будущим зятем, Джавланкул вначале было рассердился, мол, зачем полез, будто нашей беды недоставало, но быстро взял себя в руки, понимая, что Намаз не для себя старался – ради таких, как он, Джавланкул.

– Мать, готовь корову, продавать будем, – сказал он жене, тяжело вздохнув, – без денег нам не вызволить парня.

– А если он и вправду угнал тех коней? – несмело подала голос Бибикыз-хала.

– Ты что болтаешь, старуха! – вспылил Джавланкул. – Мой будущий зять не из таких. Это еще один из фокусов Хамдамбая.

– Так-то оно так, отец, но коль продадим корову, девочки останутся без молока…

– К весне телка отелится, не пропадем.

– Тогда что ж, – согласилась Бибикыз-хала. – Трудно пришлось бедному сироте. Парню завтра жениться, а его в тюрьму упекли. И не боятся прогневить всевышнего…

Узнав о случившемся, друзья-товарищи Намаза вначале растерялись. Но довольно скоро рассудили так: палван попал в беду, заступившись за них. Раз так, значит, их обязанность спасти оклеветанного друга. А судиться с мироедом они еще успеют. Нужно будет – отправятся в Ташкент, к самому генерал-губернатору, у него-то они, конечно, добьются справедливости. Не успокоятся, пока не взыщут свою долю, это уж как пить дать. Но важнее всего сейчас, конечно, спасти Намаза.

Пять человек собрались у Шернияза в доме с почерневшими от копоти потолочными балками. Когда все было обговорено, Шернияз предложил:

– Ну-ка, встаньте все на колени. Будем клятву принимать.

Пятеро друзей опустились на колени, оборотясь лицом к кыбле[30]30
  Кыбла – сторона, в которой находится священный город мусульман Мекка, место их паломничества.


[Закрыть].

– Пусть всякая еда наша, поднесенная ко рту, станет поганой, если не приложим все силы, чтобы освободить Намазбая, аминь! – молитвенно провели они ладонями по лицу.

И стали они с того дня ходить по домам, собирая деньги. Шернияз специально поехал к Сергею-Табибу. Тот, разумеется, уже знал о случившемся и был вне себя. Успокоившись, сказал, что и он ищет пути спасения Намаза. Как бы то ни было, полагал Сергей-Табиб, дело не должно попасть в руки мировых судей. Время сейчас неспокойное. Им ничего не стоит заслать парня в Сибирь. Лучше, если этим делом займутся казии, известные своим взяточничеством. Надо подкупить Шадыхана-туру, посоветовал он. Потом добавил:

– Ко мне ходите пореже. Вчера у меня произвели обыск. Будем поддерживать связь через приемных братьев Намаза.

Он имел в виду Тухташбая и Хайитбая, которые жили пока у него…

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. СМЕРТЬ ВСЕГДА ОДНА

Дело Намаза не могло быть передано мировому судье, пока хотя бы для вида не рассмотрено казием. Таков порядок. Стоит Намазу признаться, что он увел чужих коней, остальное быстренько обделает волостной управитель. Потому-то Мирзо Кабул, который заменял прикинувшегося больным Шадыхана, и спешил ускорить рассмотрение дела. Он прекрасно понимал, что Хамдамбай не обойдет его своими щедротами, если ему удастся вытянуть из Намаза признание его мнимой вины.

– Таким образом, Намазбай, не назовете ли имена людей, которые участвовали вместе с вами в угоне коней? – в который раз уже спрашивает Мирзо Кабул.

Намаз сидит на коленях, по обычаю положив на них руки. Следы ударов плетью на его лице и лбу вспухли, воспалились. Рубцы причиняют Намазу невыносимую боль при каждом движении, мешают говорить…

Вчера его опять били. Утром приходила Улугой с сынишкой и, так и не получив разрешения на свидание, оставила принесенную для Намаза еду тюремщикам. «Бедная сестра, ночь, наверное, не спала, пекла лепешки, чтобы принести мне горяченькими, плов готовила…» – который раз вздохнул Намаз, как вдруг дверь со скрипом отворилась, и в камеру зашел тюремщик:

– Хош, Намазбай, хорошо ли выспались?

– Да, спалось прекрасно: покойно и сладко.

Этот тюремщик в отличие от других всегда охотно говорил с Намазом, не злорадствовал, не бил прикладом, ведя на допросы.

– Молитву читали, как я учил?

– Читал, как умел.

– Правильно сделали, брат. Кто тысячу раз повторит молитву «Калиман шаходат», душа того проясняется и становится прозрачной, как родниковая вода. Человек забывает о лишениях, разлуке. Говорят, пророк Юсуф, брошенный в зиндан[31]31
  Зиндан – темница.


[Закрыть], находил утешение, читая эту калиму…

На этот раз без наручников, Намаза повели в канцелярию хакима. «Странно, зачем меня ведут к хакиму?» – думал Намаз, шагая меж двух вооруженных нукеров.

В канцелярии управителя Намаза ждали Мирза Хамид, Хамдамбай и полицмейстер Михаил Грибнюк, Хамдамбай натянуто улыбался. «Может, сожалеет, что оклеветал меня? Ведь аллаху все известно не хуже, чем мне и ему, – подумалось Намазу. – А вдруг он пришел просить отпустить меня? Вдруг на него подействовала молитва «Калиман шаходат», что я всю ночь читал, и он одумался? Ах, если бы это было так, если бы тюремщик оказался прав…»

– Что стоишь как столб? – вдруг резко повернулся к нему Хамдамбай. – На колени, собачий выкормыш!

Последние слова Хамдамбая вонзились в сознание Намаза, подобно шилу, по всему телу пробежала судорога. «Как смеешь оскорблять меня, подлый клеветник?» – хотелось закричать Намазу, но он сдержал себя.

– Не стоит вам оскорблять меня, Байбува, – спокойно сказал он.

Михаил-тура с интересом разглядывал плотную, словно налитую свинцом фигуру Намаза, его широкие плечи, тугие мускулы. «В самом деле, этот парень настоящий богатырь! – думал он. – Если бы им хорошенько заняться, он бы мог потягаться с лучшими борцами мира. Жаль, что такой джигит стал преступником…»

Михаил-тура не знал, что Намаз разговаривает по-русски, поэтому допрос начал по-узбекски.

– В Каттакурганской тюрьме сидел? – показал он Намазу стопку бумаг.

«Признаваться или нет? – мелькнуло в голове Намаза. – Отпираться глупо, в бумагах, конечно, все написано. Но признаться – значит усугубить положение… Вот тебе и плоды ночных молений…»

– Да, сидел.

– За что?

– За драку.

– С кем дрался?

Намаз поначалу хотел рассказать все как было: подрался с сыновьями утарского бая, который отобрал пол-танаба чужой земли и построил на ней крупорушку. Но, оглядевшись, Намаз спохватился: ведь кто идет против бая, тот бунтовщик, а это даже хуже, чем вор или грабитель.

– С плохими людьми дрался, – коротко ответил он, не вдаваясь в подробности.

– Зачем дрался?

– Кулаки чесались.

– Ты всегда дерешься, когда у тебя кулаки чешутся?

– Да, дерусь.

– Потом из тюрьмы бежал?

– Да, бежал.

– Ты, выходит, скрываешься от закона?

– Выходит, да.

– Собачий сын! Вор! – взревел Хамдамбай. – Сам, оказывается, настоящий каторжник, бунтовщик, а еще полез защищать клеветников!

– Это вы клеветник, Байбува.

Хотя слова эти были обращены к Хамдамбаю, с места вскочил Мирза Хамид.

– Заткнись, ты!

– Это ты заткнись, шавка! Когда лают крупные собаки, шавки должны помалкивать.

– Так я для тебя шавкой стал?

– Ты хуже любой шавки.

– Тогда вот тебе, воришка, каторжник, вот! – Мирза Хамид выхватил из-за голенища плетку и стал хлестать ею Намаза куда попало. В прошлый раз он отстегал Намаза просто так, чтобы показать Хамдамбаю свое рвение. На этот раз он доказывал, что порода его гораздо выше, чем оценили.

– Вот тебе, вот!

Михаил-тура схватил его за руку:

– Довольно, прекратите!

– Не вмешивайтесь! – завопил Мирза Хамид, брызжа слюной.

– Подобные действия запрещены законом! – повысил голос Грибнюк. – Нельзя бить арестованного.

Мирза Хамид отбросил плетку в угол и нехотя сел на свое место. Но тут же снова вскочил, будто ожегшись на углях, забегал-зашагал по комнате.

– Предавали этого вора сазойи[32]32
  Сазойи – предание позору; до революции в Средней Азии существовал обычай предания позору преступника, которого вели пешим или сажали с вымазанным сажей лицом задом наперед на осла и возили по базарной площади.


[Закрыть] или нет? – вдруг вспомнил Хамдамбай.

– Нет, – обмяк Мирза Хамид, виновато потупившись.

– Сейчас же гоните негодяя на базар. И ускорь суд. Таких, как он, надобно в Сибири сгноить.

То ли от жгучей ненависти, всколыхнувшей все существо, то ли от побоев, то ли от горького чувства беспомощности Намаз был словно оглушен и очнулся лишь тогда, когда шесть нукеров – три спереди и три сзади – привели его на знаменитый Дахбедский базар, а глашатай Аман, шагая впереди процессии, начал кричать во все горло:

 
Внемлите же, слуги аллаха,
Неверным – презренье и плаха!
Слушайте! Слушайте! Слушайте!
 

«Неужто все это происходит наяву? О создатель, ты же хорошо знаешь, что я не вор. Зачем ты позволил им связать меня, отдал в их руки? Ты превратил меня в прах. Честь моя выброшена на помойку! Как я посмотрю теперь в глаза людям? Ведь черно мое лицо перед ними! О, Дивана-бобо! Вы говаривали, что если человек потерял деньги – он ничего не потерял; если он потерял здоровье – он много потерял, но еще не все, ну а коли потерял честь – считай, всего на свете лишился! Вот я теперь потерял все, все, что имел… Говорят, в месяце пятнадцать дней темные, пятнадцать – лунные. Лицо мое вымазали сажей, но я должен вернуть свое честное имя. Не стоит спешить на тот свет, с таким лицом не место и на том свете…»

У арестанта руки связаны, веревка тугим узлом затянута на животе. Конец веревки нукер, едущий впереди на коне, примотал к луке седла. Намаз шагает с опущенной головой, крепко зажмурив глаза. Куда тащит его веревка, туда он и идет, спотыкаясь и пошатываясь.

– Бай-бай-бай! Вы поглядите, какой здоровенный, а чем занимался, а, подлец!

– Вай, да это же Намаз-палван!

– Тоже мне, палвана нашел, конокрад он, вот кто твой «палван»!

– Коней, видать, любит малый!

– Камнями надо такого закидать, вот что!

– Бей вора!

– Ой, не надо, может, у бедняги дети, семья есть! – послышались возгласы, едва процессия сазойи вступила на рыночную площадь. Намаз идет, не смея поднять головы, открыть глаза, весь в поту от переживаемого позора и бессильной ярости. Аман-глашатай тянет свое:

 
Недавно из байских украл табунов
Разбойник Намаз четырех скакунов…
 

Вдруг из толпы выбежала женщина в парандже и с жалобным криком кинулась на шею арестанта.

– Вой-дод, мусульмане, да ведь это же мой брат! Не вор он, люди, поверьте мне, безбожник Хамдамбай оклеветал его! Эй, Аман, чего стоишь, хватай нож, режь веревку, режь проклятую! Спасай дядю!

Намаз вскинулся, глаза его сверкнули.

– Сестра!

– Эй, люди! – кричала Улугой.

Один из нукеров, следовавших позади, подстегнул коня и, подъехав к плачущей женщине, стал отталкивать ее:

– Прочь, женщина, прочь!

Аман, племянник Намаза, сбросил с плеча хурджин, вбежал в круг, образованный всадниками, обхватил мать за плечи и почти поволок прочь.

– Братик мой, богатырь мой! – продолжала кричать Улугой. – Изверги, чтоб вам кровью харкалось!..

Еще долго в ушах Намаза звенел голос Улугой. Невольно оглянувшись, он успел еще раз увидеть ее. Аман держал мать в объятиях, а Улугой пыталась вырваться и рыдала.

– Нет! – закричал Намаз и так рванулся, что веревка туго натянулась, а задние ноги коня, к которому он был привязан, подкосились. К Намазу кинулись все шестеро нукеров, но, сколько ни старались, не могли сдвинуть с места. Намаз стоял как вкопанный, обеими ногами упираясь в землю, чуть откинувшись назад.

– Бей коня! – крикнул начальник нукеров. – Пусть хоть сдохнет, гони коня!

Когда Намаза поволокли конь и шестеро нукеров, он был безмолвен и бесчувствен…

Вот уже битый час втолковывает что-то Намазу Мирзо Кабул.

– Вы что, уснули?

– Нет, не уснул, – пришел Намаз в себя.

– Тогда ответьте.

– Что ответить?

– Назовите имена людей, которые участвовали с вами в конокрадстве.

– Послушайте, Мирзо, – проговорил Намаз, теряя терпение, – с каких это пор вы стали казием? Лучше бы исполняли свою роль секретаря. А то за три-четыре дня вы совсем заморочили мне голову.

– Шадыхан-тура препоручил мне свои полномочия.

– Но народ-то не давал вам тех полномочий?

Мирзо подошел к окну, глянул внимательно во двор, затем, осторожно ступая, приблизился к Намазу:

– У меня единственное желание – помочь вам, – прошептал он, – вчера вечером у меня побывали ваши друзья.

– Какие друзья? – насторожился Намаз.

– Шернияз и Джуманбай.

– Думаю, не с пустыми руками они явились к вам?

– Аллах с вами, – странно улыбнулся Мирзо Кабул.

«Аллах-то со мной, – подумал Намаз, – да ты, подлец, наверняка выманил с несчастных взятку, да притом немалую. Вовек не рассчитаться им теперь с долгами! После тебя к делу приступит верховный казий. Тоже будет, тянуть с бедняг, тянуть, пока не отберет последний кусок. А тем временем Хамдамбай подмажет жирненько и все укроет глухою крышкой. Нет, я должен во что бы то ни стало выбраться отсюда! Иначе и друзей подведу, и с себя не вытравлю клейма вора. Выйду отсюда живым-здоровым – век буду мстить клеветникам и мироедам! И должен я отсюда выбраться сегодня же… или никогда!..»

Намаз скрипнул зубами, резко вскинув голову, беркутом огляделся по сторонам.

– Что я должен делать? – спросил он, словно заинтересованный намеками Кабула.

– Вы должны признаться в содеянном. Тогда Байбува перед народом как бы простит вас. Этому господину надобно, чтобы люди считали его «справедливым»!

– В ту ночь было очень темно… – начал Намаз и тут же прервал себя: – Можно говорить стоя?

– Конечно, конечно, – обрадовался Мирзо Кабул, сам не веря в свою удачу. – Встаньте, пожалуйста, как вам удобно, и говорите.

– Так вот, – продолжал Намаз, встав на ноги и расправив плечи, – ночь была очень темная, но я давно умею без малейшего шороха продвигаться в ночи. Перелез через высокую стену двора и направился прямо к конюшням Хамдамбая. И тут на меня накинулся один из конюхов! Ну, развернулся я да ка-ак двину его по голове…

Мирзо Кабул и не заметил, когда на его голову опустился тяжелый, как палица, кулак, и без единого звука свалился на бок.

Намаз в два прыжка оказался у двери и, чуть приоткрыв ее, простонал: «Помогите, о, помогите!» Стражник давно маялся в ожидании, когда же наконец кончится допрос. Освободившись, он собирался присоединиться к друзьям, готовящим в складчину плов.

Стражник стремглав бросился на крик и, едва ступив на порог, споткнулся о подставленную Намазом ногу и плашмя растянулся на полу. Кувалда кулака, обрушившаяся следом на голову, надолго лишила его сознания. Намаз, когда дрался, бил соперника только один раз. Покойный Иван-бай частенько заставлял Намаза выступать на кулачках с разными именитыми бойцами, и Намаз многому научился у них.

Сняв со стражника одежду, Намаз переоделся. Повесил патронташ на плечо, винтовку взял в руки. Если бы не следы ударов плетью, любой встречный принял бы его за одного из нукеров хакима.

Заперев казихану снаружи, Намаз спокойно, не спеша вышел во двор. В конюшне, находившейся у самых ворот, стоял на привязи конь Мирзы Кабула. Намаз вывел его на улицу, сел верхом:

– Чу, мой конь! Человек умирает только раз!

В Джаркишлак, понятно, ехать было нельзя: во-первых, на дорогах грязь непролазная, конь будет еле ползти. Во-вторых, искать, само собой, начнут там. В Лайиш ехать опасно: очень уж малолюдная дорога, одинокого всадника сразу заметят. Лучше всего отправиться в Самарканд. Коли проскочить Каршинский арык, начнется Акдарья, а там ищи-свищи: кругом тугаи, камышовые заросли…

Так размышлял Намаз, погоняя коня. Однако говорят же, если животное не похоже на хозяина, то поганым подохнет. Конь, как и Мирзо Кабул, был маленьким, слабосильным. Под тяжелым и громоздким Намазом он вскоре вспотел, стал задыхаться. Идет, старается, копыта далеко вперед выбрасывает, а сам еле-еле двигается.

«Понимаю тебя, бедняга, устал, – думал Намаз, с опаской следя за конем, – ну, потерпи, милый, еще немного, совсем немного осталось…»

А тем временем сзади уже показались вытянутые в стремительную цепь преследователи. Кони под ними не шли, а летели, вытянув морды вперед, как стая горных орлов.

Намаз резко повернул коня вправо и стал спускаться в почти высохший анхор[33]33
  Анхор – канал.


[Закрыть]. Здесь можно, конечно, защищаться, даже как-то укрыться, но ненадолго. Анхор может стать и капканом. Нет, надо выбираться на холм.

Бросив коня в анхоре, Намаз стал карабкаться, придерживаясь за кусты верблюжьей колючки, на большой песчаный холм. До вершины он добрался в считанные минуты, а там, вздохнув свободнее, кинулся под прикрытие кустарников. Отсюда хорошо просматривалась дорога, по которой приближались преследователи. Намаз вгляделся: двое всадников, кажется, из полицейских – хвосты их коней обрезаны коротко, остальные – нукеры Мирзы Хамида. Чей-то конь оказался всех проворнее – шел впереди.

Намаз на всякий случай перезарядил винтовку, пересчитал патроны. Их было вполне достаточно, но Намаз все же решил: «Пройдут мимо – стрелять не стану».

Мчавшийся впереди джигит натянул поводья.

– Здесь он свернул, братцы!

Но не успел он закончить, как вместе с конем рухнул на землю. Затем свалился следовавший за ним нукер.

Намаз чувствовал себя недосягаемым: холм, на котором он находился, был неприступен, так как залезть на него можно было лишь с одной стороны, и это место хорошо простреливалось. Но самое главное – в душе Намаза не было ни капельки страха. Он чувствовал себя свободным, а это удесятеряло его силы.

Нукеры, несколько отступив, затеяли совет. Вскоре они привязали коней к длинной веревке на расстоянии метра-полутора друг от друга, а сами, успокоенные, что кони не разбредутся, начали спускаться, держась друг за другом, в анхор.

Пока преследователи, стреляя беспорядочно и бесприцельно, лезли на песчаный холм, Намаз успел перебраться на противоположную сторону его и ловко спуститься по почти отвесной стене. Намаз взлетел на переднего в связке коня и выстрелил наугад в сторону пологого склона. Лошадиный «поезд» во весь опор понесся прочь.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. ТАЙНЫЙ СОВЕТ В СТЕПИ

Тугаи на правом берегу Кипчакарыка погружены в сон. Луна еще не взошла, и потому ночь кажется особенно темной, а звезды яркими и очень близкими.

Где-то в беспредельных чащах тугаев нет-нет раздается протяжное завывание волка, всхрапывает дикий кабан. С озерца вблизи, шумно хлопая крыльями, поднялась стая уток. Кони замирали, заслышав волчий вой, а потом снова с хрустом принимались жевать душистый клевер.

На небольшой поляне, окруженной низкорослыми кустами тамариска и саксаула, расположились шестеро джигитов. Сердца их полны горечи и обиды, и потому речи, которые они ведут, решительны и безрассудны.

– Намазбай! – говорит казах Эсергеп. – Ты знаешь, сколько бед перенесла моя одинокая головушка. Теперь всем ясно, что получить свою долю с баев можно только силой. Я уже не раз дрался с ними, защищая свои права, сидел в тюрьмах. И бог даст, сколько мне суждено прожить, столько же я буду с ними драться. Стань во главе, Намаз, веди нас! Нет мочи более терпеть. Кто же за нас постоит, если не мы сами?!

Намаз сидел, подобрав под себя ноги, низко опустив голову. Слушая речи друзей, он с горечью кивал головой, но молчал. В нем вновь – уже в который раз! – ожили воспоминания обо всех страданиях, пережитых с малых лет. Он готов мстить, да, он жаждет этого. Но не рановато ли поднимать знамя мести? И смогут ли они помочь страдающим людям?..

– Друзья мои, – медленно поднял голову Намаз. – За трудное дело мы беремся. Понимаете ли вы, осознаете ли, на какие испытания себя обрекаете?

– Не мужчина тот, кто не выдержит всех трудностей, – в один голос заявили джигиты.

– Учтите, будут жертвы… Кровь, смерть…

– Мы готовы сложить головы за справедливость.

– Тогда вставайте на колени! Повторяйте за мной. Предадим огню мир баев во имя голодных, раздетых и бездомных сирот, за слуг и батраков, задарма проливающих семь потов на байских полях и дворах, за все обиды, горе и беды!

– Клянемся! – в один голос вскричали пятеро джигитов.

– Клянемся предать огню мир кровавых хакимов, надевших на народ кандалы, кормящих его только палками и плетьми!

– Клянемся!

– Человек умирает только раз! – Намаз поднялся на ноги.

– Человек умирает только раз! – повторили джигиты, тоже вставая.

Шестеро крепких, здоровых парней, пропахших потом, землею, травой и солнцем. Всего шестеро. Но в них как бы воплотился голодный и обездоленный народ Зеравшанской долины, придавленный гнетом несправедливости, но не потерявший еще бунтарского духа. В жилах джигитов огнем горела кровь, призывая к мести. Руки их были крепко сжаты в кулаки.

– По коням! – скомандовал Намаз.

Самым молодым среди шестерых был Джуманбай. До того как стать самостоятельным пахсакашем, этот парень с малых лет работал в доме Хамдамбая, вначале мальчишкой на побегушках, затем слугой. Он хорошо знал все ходы-выходы и даже где Хамдамбай прячет деньги и золото.

Джуманбаю раньше мало приходилось ездить верхом. Сейчас, сидя на рысящем коне, он обеими руками вцепился в луку седла, боясь свалиться. Намаз ехал в окружении Шернияза и Эсергепа, сзади него следовали Уста Камал и Эшбури. Вооружен был только Намаз, остальные повесили за плечо, на манер винтовок, кизиловые толстые палки на шнурках.

– Погоняй же коня быстрее, пахсакаш! – торопил друга нетерпеливый Шернияз.

– Конь какой-то ленивый, я тут ни при чем, – оправдывался Джуман-палван, стараясь скрыть дрожь в голосе.

Друзья тихо смеются: они знают, почему пахсакаш отстает.

За полночь всадники преодолели кривые узенькие улочки Шахоба и въехали в Дахбед. Дом Хамдамбая находился на главной улице, где столпились под сенью вековечных чинар канцелярии верховного казия, хакима, выстроились в ряд бакалейные, мануфактурные лавки. Спешившись у ворот Хамдамбая, джигиты прислушались.

Намаз вытащил кинжал, просунул его в щель между створками – цепь запора упала с тихим звоном. Намаз с Джуманбаем тихо скользнули во двор. Дом-дворец Хамдамбая занимал около двух танабов земли. Все окна темны, кроме одного. В нем горел слабый огонек.

– Бай спит там, – прошептал Джуманбай. – Сокровища его тоже там.

Удача сопутствовала им: бай не запер дверь изнутри. Они тихо вошли в опочивальню Хамдамбая. Он спал, посапывая, рядом с ним спала его старшая жена Бегайым.

– Опусти шторы, – прошептал Намаз.

Джуманбай стал опускать шторы, и, хотя он не издал при этом ни малейшего звука, Бегайым вдруг проснулась.

– Ой, кто тут?

– Здравствуйте, – сказал Джуманбай и, услужливо выгнув спину, добавил: – Не помассировать ли вам ножки, госпожа?

– Что такое? – стала медленно подниматься хозяйка.

– Может, водички принести для омовения? – Было не понять, издевается Джуманбай над Бегайым или и себе и ей напоминает, что приходилось ему делать и произносить в этих стенах с малых детских лет.

– Заткни ей глотку кляпом! – приказал Намаз.

Бай уже давно проснулся и пытался незаметно сунуть руку под подушку.

– Убери руку! – приставил к его груди дуло винтовки Намаз. – Шевельнешься – стреляю. Не узнаешь меня?

– Намаз?! – невольно приподнял голову над подушкой бай.

– Я пришел за расчетом.

– Сынок…

– Замолчи, или я выпущу пулю тебе в рот!

Джуманбай заткнул рот Бегайым кляпом, завернул в одеяло, сверху накрыл сдернутым с пола громадным ковром.

– Вот теперь, тетушка, ваша вечно ноющая поясница поправится, – приговаривал он при этом. – Пропотеете хорошенько, и все пройдет.

– Где долговые тетради? – спросил Намаз.

«Вот чего они хотят, убивать не будут…» – обрадовался бай.

– Можно сесть? – попросил он.

– Садись.

– Где долговые тетради? – повторил Намаз нетерпеливо.

– В сундуке.

– Расписки бедняков с отпечатками их пальцев?

– Там же, в сундуке, сынок, там же.

– Давай сюда ключ.

– Сейчас, сейчас…

Получив от Хамдамбая ключ, они мигом заткнули рот бая кляпом, его же белой шелковой чалмой связали руки и ноги, и так же, как и жену его Бегайым, укрыли множеством одеял, а сверху – ковром. «Чтобы не замерз, бедняга!» – хихикнул Джуманбай.

Расписки и долговые тетради в самом деле находились в железном сундуке. Зато золота и серебра там не было. Но Джуманбай знал, где оно: под сундуком был ход, ведущий в подполье. Они с трудом отодвинули сундук, откинули крышку.

– Сможешь спуститься сам? – обернулся Намаз к Джуманбаю.

– Смогу, только держите свечку поближе, – попросил Джуманбай, но тут же передумал: – Лучше возьму ее с собой.

Немного спустя он вылез обратно, прижимая к животу небольшой, но очень тяжелый ларь. Прихватив с собой этот ларь, винтовку, восьмизарядный револьвер и патроны к ним, обнаруженные здесь же, они поспешно покинули опочивальню бая.

Во дворе по-прежнему царила тишина. Только кони в конюшне, видно, почуяв чужих коней, то и дело тихо ржали. В соседнем дворе закричал петух, шумно хлопая крыльями…

У Кипчакарыка Намаз натянул поводья. Они подождали сильно отставшего Джуманбая.

– Здесь нам надо расстаться, – сказал Намаз. – Ты, Эшбури, способный к счету. Пересчитай все деньги, сложи золотые к золотым, серебряные – к серебряным. Ты, Уста Джамал, пойдешь в Уклан, ты, Шернияз, – в Кушкурган, Джуман – в Джаркишлак, Эсергеп – в Маргилантепе. Понятно? Помните, кто сколько должен был получить с бая?

– Еще бы!

– Подходите, стучитесь в ворота, отдавайте деньги, говорите: это деньги за работу у бая. Надо успеть сделать это до утра. Завтра начнется охота за нами, надо быть поосторожнее.

– А что, если золотишко останется? – поинтересовался Эшбури.

– Рассыплем на Дахбедском базаре – это будет нашим подарком остальным беднякам. Покончив с делами, соберемся на Малом броде Акдарьи.

– Договорились.

– Эсергеп, разведи костер. Сожги все долговые тетради и расписки. Пепел развей по ветру. Ларь выбрось в реку.