Текст книги "Золотой выкуп"
Автор книги: Худайберды Тухтабаев
Жанр:
Исторические приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)
Золотой выкуп
ПРОЛОГ
На много и много верст славен Дахбедский базар. Притомившиеся караваны, следующие из разных краев, зачастую завершают свой путь здесь, не достигнув Самаркандского рынка. Во времена правления Хакимбека базар был заметно приведен в порядок: вновь выстроены торговые ряды с навесами, укрывающими торговый люд от жгучего солнца и непогоды. В центре рынка располагались суконщики, гончары, медники, торговцы атласом. В конце базара шла торговля дровами. А еще дальше – разной живностью: коровами, овцами, козами, лошадьми.
К полудню базарная площадь, заполненная людьми, кипит, подобно сказочному казану-великану. Покупатель старается сбить цену, купить подешевле, продавец гнет свое, воздевая руки к небесам, призывая аллаха в свидетели. Кого-то пригнала сюда нужда, кто-то пришел потолкаться, поглазеть на диковинные товары…
– Да не айва это вовсе – само золото.
– А чего же ты золото продаешь-то, глупец?
– Берегись, испачкаю!
– Пап, а пап, купи вареного гороху!
– Вот продадим маш[1]1
Маш – растение семейства бобовых.
[Закрыть], мой жеребенок, тогда и купим.
– Скажи, братишка, а где торгуют веретенами?
– Где-то рядом, где детские игрушки.
– Вай, умереть мне, обронила где-то галошу и не заметила!
– Кому кайму для штанов, шелковая кайма!
– «Шелковая»! Да ведь это чистая бязь, иди своей бабушке продавай такой шелк!
– Эй, хурджин[2]2
Хурджин – переметная сумка.
[Закрыть], освободи дорогу!
– Сам ты хурджин, дырявый бурдюк, ишак лопоухий!
– Все-все, иди, иди, только не лайся!
– Кому гармалы, чудо-травы для дома окуривания, от всяких бед и напастей спасения!
Старухи и молодухи в паранджах[3]3
Паранджа – длинный, до пят, балахон с прорезями по бокам для рук. Лицо женщины закрывается чачваном – сеткой из конского волоса.
[Закрыть], старики, облаченные в толстые стеганые халаты, подпоясанные сразу четырьмя поясными платками, сидя прямо на земле, затоптанной, заплеванной, закаменевшей, слушают причитания обросшего, с грязными длинными космами, в лохмотьях маддаха – уличного рассказчика жития святых.
В восточные ворота базара рысью въехали пятеро всадников. Одеты они одинаково: на голове чалма из зеленого сукна, халаты плотно облегают тело, шелковые поясные платки туго затянуты; у всех пятерых за поясом – сабли, за плечами – винтовки. Посредине едет на белом коне юноша лет двадцати трех. У него узкий стан, широкие плечи. Руки длинные, предплечья толстые. И ростом джигит высок, над сотоварищами на полголовы возвышается. Желтоватое, слегка удлиненное лицо, высокий лоб; светлые, с рыжинкой брови нахмурены…
– Намазбай едет!..
– Намазбай-палван[5]5
Палван – богатырь, силач, побеждающий на состязаниях по борьбе.
[Закрыть] едет!
– Так это и есть тот самый Намаз-блаженный?
Едва заслышав имя Намаза, нищие, калеки, попрошайки, слепцы, выстроившиеся длинным коридором по обе стороны ворот, заголосили громче, жалостливее, требовательнее. Старушка, накрывшаяся вместо паранджи латаным-перелатаным халатом и опустившая на лицо вместо чачвана кусок простого холста, запела, обнимая двух детишек и не отрывая взгляда от глиняной чаши с отбитым краем:
Наша жизнь как базар, где сидят у ворот,
Словно горлинки, стаи голодных сирот.
Кто им детство вернет? Кто им слезы утрет?
Не спешите уйти – пожалейте сирот!
Весть о том, что появился Намаз со своими джигитами, мигом облетела весь базар, кто-то спешил посмотреть своими глазами на прославленного мстителя, кто-то трясущимися руками прятал подальше кошелек.
Всадник, двигавшийся несколько впереди Намаза, кидая монеты в толпу нищих, привстал на стременах.
– Эй, мусульмане, слушайте меня! Намазбай-мститель на той неделе со своими славными джигитами отобрал у богатеев-толстобрюхов вашу долю и сегодня возвращает ее вам! Берите!
Джигит опустился в седло и продолжал осыпать базарный люд золотым дождем.
Намаз проследовал дальше, к мясной лавке, оставив двух джигитов сторожить главные ворота. В базарные дни мясник Салим готовил любимую Намазову шурпу[6]6
Шурпа – суп.
[Закрыть] из бараньих потрохов.
У восточных ворот базара зазвучали литавры: под их звон обычно оглашались царские указы и указы уездного начальства.
Людские толпы, насторожившись, повернулись на звон литавр.
Аман-глашатай, низенького роста, толстошеий, с круглым животом и широким ртом человек, выкрикнул гнусаво:
Аман-глашатай не вкладывал особых чувств в слова объявления, говорил-сыпал ими в такт и в рифму.
Нигде во владеньях не стало покоя
От смуты, огня, грабежа и разбоя,
Которые сеет, скрываясь от глаз,
Разбойничий сын Пиримкула Намаз.
Он спутался с дьяволом, грешник кровавый,
Казиям[8]8
Казий – судья, судящий по своду мусульманских законов – шариату.
[Закрыть] и баям грозит он расправой,
И мудрый хаким за поимку врага
Отдаст из казны десять тысяч таньга.
И ровно три тысячи выдаст тому,
Кто голову вора предъявит ему.
Внемлите же, слуги аллаха,
Неверным – презренье и плаха!
Намаз сидел в лавчонке Салима-мясника, ел шурпу и внимательно слушал глашатая.
– Каким соловьем заливается этот пузатый Аман, а? – сказал он спокойно, не отрываясь от еды.
Мясник же перепугался всерьез. Он торопливо опустил полотняный навес перед лавкой, закрыл дверь.
– Уж не собрался ли ты, Салим, заработать десять тысяч таньга? – засмеялся Намаз.
Мясник не успел ответить, двустворчатая дверь распахнулась, и в проеме вырос один из джигитов Намаза.
– В чем дело? – нехотя отложил чашу предводитель.
– К восточным воротам базара подошли казаки. Кажется, пронюхали, что вы здесь…
– Много их?
– Много, Намазбай.
Тут подоспели и остальные джигиты, остававшиеся на часах. Они были обеспокоены. Доложили, что у западных ворот базара стягиваются нукеры волостного управителя, а за стенами мясной лавки, где сидел сейчас Намаз, на скотном ряду появились люди капитана Олейникова.
– Выходит дело, мы окружены? – оглядел предводитель сотоварищей.
– Да, бежать надо! – воскликнули джигиты в один голос.
– Бежать, бросив такую вкусную шурпу?
– Намазбай, послушайтесь доброго совета. Утром город был пуст. Даже городового на центральной площади не было. А теперь весь базар окружен. Они знали, что вы появитесь здесь!
– Не спешите, Эшбури-ака. Помните, не каждый, кто спешит, вовремя достигает цели. Однако же, Салим-мясник, отменную шурпу ты приготовил! Мне кажется, всевышний создал нас с тобой затем, чтобы ты готовил прекрасные супы, а я охаживал плетьми богатеев. Носишься по полям-пустыням, душа желчью наполняется. Что ж это за жизнь, думаешь. Не можешь посидеть спокойно, побеседовать с другом, своей тени должен остерегаться. И это называется светлый мир? Каков же, выходит, темный мир, коли светлый таков? Отвечай же, мясник, почему молчишь? Неужто теперь я вынужден буду появляться на улице только в темноте ночной, будто летучая мышь какая? Нет, не выйдет, я их самих в щели загоню! Я им такое устрою, что они тысячу таньга заплатят за любую мышиную нору!
Намаз казался чересчур спокойным и хладнокровным, и можно было подумать, что его нисколько не беспокоит собственная судьба и судьба соратников. Но это было не так. Он тотчас оценил опасность, нависшую над ними, и теперь про себя лихорадочно искал лучший выход из положения.
– Быстро! Складывайте ружья и сабли в мешок! – скомандовал Намаз джигитам. – Бросьте его в сток. Вот так. А теперь ныряйте в толпу, затеряйтесь среди людей. Я уведу преследователей за собой.
– Намазбай!
– Вечером встретимся на берегу Акдарьи, на известном вам месте. Салим-мясник, приведи сюда моего коня.
– Конь велик – двери низки, боюсь, он не влезет сюда.
– Лишь бы морда пролезла – об остальном не беспокойся. Поторапливайся, приятель.
В самом деле, конь Намаза, точно приученный, почти ползком, едва не касаясь брюхом порога, влез в узкую, низкую дверь мясной лавки.
– Запри дверь на засов. Топор есть?
– Как не быть, у мясника-то?!
– Стена лавки с каркасом?
– Нет, глинобитная.
– Прекрасно, давай сюда топор.
Салим-мясник глядел на Намаза и не верил своим глазам: перед ним был не давешний простоватый, добродушный джигит, который со смаком, шутками и прибаутками поглощал суп из потрохов, а сказочный див[9]9
Див – демоническое существо в облике исполина.
[Закрыть], полный неуемной силы и энергии. Проворными движениями Намаз начертил на задней стене квадрат, точными, резкими ударами топора провел по линиям глубокие борозды.
– Что слышно на базаре?
– Всех усаживают на землю, – ответил Салим-мясник, глядевший наружу в щель между створками двери.
– А полицейские?
– Людей проверяют.
– Хорошо. Веревка найдется у тебя, Салим-мясник?
– Найдется, конечно.
– Тащи: сюда. Я должен связать тебя. Иначе не знать тебе покоя. Скажут: кормил-поил грабителя, бежать помог. Чего доброго, в тюрьму упекут. Давай ложись.
Мясник не успел даже возразить – был повален на пол и связан по рукам и ногам. Бедному Салиму не оставалось ничего другого, как жалобно кряхтеть и стонать. А Намазбай разбежался и врезался плечом в стену, как раз в том месте, где обозначил топором.
Удар был таким мощным, что часть дувала[10]10
Дувал – глинобитная стена.
[Закрыть] вылетела наружу метра на три-четыре, осыпавшись на лежавших у стены стреноженных овец и подняв тучу пыли. В ту же секунду, как образовалась брешь. Намаз вывел коня и взлетел на него. Взгляд его, подобный молнии, разом охватил все, что происходило вокруг. Джигиты не ошиблись: скотный ряд был оцеплен полицейскими. На стременах своего горячего коня привстал капитан Олейников, недоуменно вглядываясь туда, откуда вдруг взвихрилась пыль и возник всадник. Он, видно, не думал, что там может появиться сам Намаз.
«Не поймет, бедняга, что произошло, – усмехнулся Намаз, несясь во весь опор прямо на Олейникова. Нахлестывая и без того бешено рвавшегося вперед скакуна, он припал к его шее, почти слился с ним. – За мной может угнаться лишь один конь – конь Олейникова! Но его придется лишить возможности бегать…»
Поравнявшись с ошарашенным Олейниковым, Намаз неожиданно выпрямился.
– Вот он я, Намаз, господин капитан! – С этими словами палван выпустил из семизарядного револьвера две пули в лоб коню Олейникова. Капитан понял, что случилось, лишь грохнувшись на землю. Лежа, поскольку нога оказалась под конем, Олейников тщетно пытался вырвать из кобуры револьвер. Смятенная толпа, крики и поднявшаяся пыль помогли Намазу выбраться из-под выстрелов невредимым.
Оставив далеко позади и базар, и сам Дахбед, Намаз вынесся в открытую степь. Оглянулся и увидел вдали три группы всадников. Давайте, герои, погоняйте, горячите, коняшек. Догоните – многострадальная голова Намаза ваша! До реки еще далеко, но надо, чтобы кони ваши притомились. Усталый конь становится безрассудным, пугливым, от любого звука шарахается как безумный.
Намаз знал, что конь его не подведет. Скакуна этого он отобрал три месяца тому назад у даргамского богатея Арифбая. Резвый, выносливый – сказочный скакун, да и только. Постоянно тренируя, Намаз научил его не бояться выстрелов, преодолевать препятствия, рвы, с лету взбираться на крутые горные склоны.
Намаз направлял скакуна то влево, исчезая за холмами, то вправо, неожиданно выскакивая из камышовых зарослей, точно волк, увлекающий за собой свору гончих псов. «Ага, растерялся, бандит, – злорадствовал капитан Олейников, пришпоривая коня, взятого им у какого-то торговца. – Не знает уж, куда и податься. И конь его, кажется, выдохся. Вот теперь-то я и возьму его живым!»
«Ну, молодчики, степь здесь ровная как стол, рассыпьтесь пошире, рассыпьтесь, – усмехался Намаз. – Сейчас начнем купание».
Впереди простиралась река Кыпчакарык. Намаз хорошо знал берег и подъехал к тому месту, где он был обрывистый и высота его достигала не менее десяти метров.
Скакун под Намазом словно прочитал мысли седока, понял его намерение: приближаясь к обрыву, он все ускорял бег, а потом взмыл, подобно птице, высоко в воздух и легко перелетел на другой берег. Преследователи, должно быть, решили, что там, где так легко прошел конь Намаза, запросто проскочат и они, во всяком случае, они не замедлили бег, наоборот, отпустив поводья, вовсю нахлестывали коней. Вот один из них в последний раз огрел плеткой коня и полетел вниз. За ним второй, третий, четвертый…
Тридцать всадников рухнули в водяную пропасть. Барахтаясь в воде, ржали, испуганно всхрапывали кони. Люди кричали, ругались, оставшиеся на берегу беспорядочно палили из ружей. А Намаз, уже взобравшийся на песчаный холм и недосягаемый для пуль, хохотал, полуобернувшись к ним в седле…
Часть первая
БУНТ МАСТЕРОВ
ГЛАВА ПЕРВАЯ. ПУТНИКИ
В полдень 18 октября 1904 года из самаркандских городских ворот вышли трое путников.
Один из них был Намазбай. На ногах – аккуратно сшитые постолы, халат новенький, из сатина в мелкий цветочек, на голове – чалма из зеленого сукна. Второго путника звали Хайитбаем, третьего – Тухташем. Это были мальчики лет тринадцати. Хайитбай – толстенький, плосколицый. Он весь, от головы до пят, покрыт гноящимися язвами. На нем громаднейшие сапоги, на них заплата на заплате. Старенький халат Хайитбая надет прямо на голое тело.
Тухташбай, наоборот, невообразимо тощ, до такой степени, что шея его подобна черенку яблока, готового вот-вот оторваться от ветки, лицо желтое-прежелтое, глаза провалились в глазницах. Обут Тухташбай в непарные кавуши[11]11
Кавуши – кожаные галоши с загнутыми вверх носками.
[Закрыть]. Рубах надето на него несколько, они лоснятся от грязи, точно намазанные ваксой. Но на головах обоих ребят – новенькие тюбетейки.
– Ну, Тухташ-палван, не устал? – спросил, оборачиваясь, Намазбай.
Тухташ ответил не сразу. Он остановился, тяжело вздохнул и, глядя на Намаза, странно улыбнулся.
– Устал, – сказал он, тяжело дыша. – Такой я стал почему-то: чуть пройдусь пешком – весь в поту утопаю.
– Сил у тебя нет, вот что, – вмешался в разговор Хайитбай, шедший чуть впереди.
– Неправда! – возразил Тухташбай, в котором вдруг заговорила мальчишечья гордость. – Сил у меня предостаточно! Только вот потею, когда хожу пешком, и все тут. На днях, когда в Тошохур ходил, точно так было: иду и потею, иду и потею…
– А зачем ты ходил в Тошохур? – поинтересовался Намазбай.
– Люди тамошние щедры, – слабо улыбнулся Тухташбай, – нищим подают охотно.
Намаз забрал этих двух ребят из чайханы «Приют сирот», что возле лошадиного базара в Самарканде. В этой чайхане маленький Намаз когда-то находил приют. Здесь доставался ему кусок хлеба, когда желудок сводило от голода, здесь обогревался пиалой крутого кипятка, когда коченел от холода. Прошли годы, Намаз вырос, но до сих пор помнит хозяина «Приюта сирот» Дивану-бобо, часто навещает его…
Говорят, Дивана-бобо, которому сейчас за пятьдесят, очень рано лишился родителей, вырос, кормясь подаяниями добрых людей. Себе он брал только то, что подавали люди съедобного, а деньги собирал копейка к копейке, пока не набрал достаточной суммы, чтобы купить заброшенный домишко. Подлатал его, подремонтировал и открыл эту чайхану, которую вскоре стали называть «Приют сирот»…
Намаз в месяц, в два месяца раз наезжал в чайхану, угощал чем-нибудь вкусным ночевавших там сирот, катал их на фаэтоне – в общем, делал все, чтобы они хоть на время забыли свою горькую сиротскую долю.
Вчера Намазбаю снова довелось побывать в Самарканде. Сестра Улугой послала его в город продать шесть мешков пшеницы, полученной за год работы издольщиком, и купить в подарок одежду и обувь девушке, с которой они были помолвлены. Намаз не стал даже заходить на базар: продал пшеницу оптом у Сиябских ворот и вздохнул с облегчением. Это самое противное занятие для него – торговать: если продает, то обязательно продаст дешевле положенного, себе в убыток, а если покупает, то, конечно, заплатит втридорога и купит при этом не самое лучшее. Какую бы покупку ни сделал Намаз – сестра его всегда недовольна: какой-нибудь изъян обязательно обнаружится.
«Куплю необходимые вещи вместе с Диваной-бобо», – решил Намаз и отправился прямиком в «Приют сирот». Старик оказался на месте: перепоручив обслуживание маленьким помощникам, он сидел в кругу почтенных посетителей, попивая чаек и ведя неторопливую беседу.
– Э, сынок-палван! – обрадованно вышел он навстречу Намазу. Крепко обнял, обеими руками поглаживая его плечи. – Суф-суф-суф, не сглазить, сил налился на зависть, настоящим богатырем стал! Прошу, прошу, сынок, присаживайся. Ох, и обрадовал ты старика, сынок. Соскучился по братишкам своим?
– По вас тоже соскучился, отец.
– Дай бог тебе счастья, палван сынок!
Когда последние посетители покинули чайхану, Намазбай с Диваной-бобо удобно устроились на мягких подушках и предались душевной беседе. Намазбай поведал кишлачные новости, старик поделился городскими, причем новости его оказались диковинными. Извозчики Юдина потребовали у хозяина добавить к их жалованью еще по полтиннику, устроили беспорядки, не вышли на работу. Наутро к ним присоединились рабочие водочного завода Нордмана, чаеразвесочной фабрики Николаева. Не успели утихнуть эти волнения, как взбунтовались железнодорожники. Власти прислали двадцать казаков, чтобы наказать рабочих и заставить выйти на работу, но рабочие обезоружили их да поколотили от души.
– Э, палван сынок, кажется, конец света наступает, – вздохнул Дивана-бобо. – Хозяева ни капельки совести не имеют. Край опустошен. Баи заплыли жиром. Коли аллах не вмешается, не наведет порядок на земле, считай, не будет в этом мире места для бедняков.
– Однако, отец, русские пытаются навести порядок, – проговорил Намаз задумчиво.
– Как же они его наведут?
– Как – не знаю, знаю только, что они восстают против насилия.
– Да, сынок, вообще можно позавидовать этим людям: ненавидят несправедливость, стремятся к воле… Некоторые из них заходят ко мне побаловаться чайком. А один, говорит, специально пришел, чтобы поглядеть на меня, на человека, который помогает сироткам. «Хороший ты, бабай!» – похлопал меня по плечу, а уходя дал мне целковый – ребятам на гостинцы. Но ты, сынок, будь осторожен. Ловят всех, кто против царя говорит, в тюрьму сажают. Ты только-только на ноги встаешь, не хотелось бы, чтобы споткнулся и искровенил себе нос.
– Я это к тому говорю, отец: не лучше ли нос разбить в честной схватке, чем плов жрать да в унижении жить…
– Не надо, сынок-палван, так говорить. Не пристало мусульманину вести такие речи. – Старик протянул гостю пиалу с чаем. – На то на небе и существует аллах, чтобы наказывать тех, кто чинит зло и несправедливости. Ты лучше расскажи про свою жизнь. Когда же ты женишься, вот что мне интересно.
– Бог даст, после уразы[12]12
Ураза – пост.
[Закрыть] свадьба.
– Музыканты за мной! – обрадовался Дивана-бобо. – Я уже собираю деньги, чтобы нанять арбу.
Вечером в чайхану стали стекаться десяти-двенадцатилетние бродяжки, беспризорники-попрошайки, не имеющие ни крова, ни родных. Намаз специально для них прихватил с собой две лысухи, килограмма три рису. Собственноручно приготовил плов, а после нарезал большую сладкую дыню. Всем доволен остался Намаз-палван, только вид и состояние Тухташбая и Хайитбая сильно огорчили его. Он понял: если оставить ребят без поддержки, они недолго протянут. Когда Намазбай сказал, что возьмет их с собой и покажет русскому лекарю, ребята охотно согласились. Еще Намаз пообещал им, что когда они поправятся и наберутся силенок, смогут остаться у русского бая в услужении. Ребята и это предложение приняли с удовольствием.
– Намаз-ака, теперь вот расскажите, – сказал вдруг Тухташбай довольно бодро, хотя сам весь истекал потом.
– Что рассказать, братишка Тухташ?
– Вы говорили, что вы тоже сирота.
– Сирота, да еще какой несчастный сирота, братишка, ты и представить себе не можешь. Таков он, оказывается, этот мир. Расскажу, все вам расскажу. Но только – чур, с уговором: не смеяться, если я вдруг заплачу от жалости к самому себе.
– Разве может плакать такой богатырь, как вы? – всерьез удивился Хайитбай.
– Плачу, братишка, плачу порой вдосталь… Ведь и у богатырей есть сердце, у них тоже бывают горести и печали. Так вот, слушайте. Я сирота, и некогда был я бездомным, как вы. Говорят, невезучим я родился. Есть такой город, Каттакурган называется, слыхали когда-нибудь?
– Нет, не слыхали, – хором ответили мальчишки.
– Ну да ладно, как-нибудь свожу я вас туда, бог даст… Вблизи этого города находится кишлак, Утарчи называется. В нем я и родился, на рассвете, как раз перед намазом. Мать умерла, едва лишь я увидел свет. Весть об этом дошла до отца в тот час, когда он находился в мечети, на молитве. Он был человеком болезненным, сердце у него было больное, как услышал, что жена умерла, сам тут же упал замертво. Вот потому-то и назвали меня Намазом… – Помолчав некоторое время, он вздохнул: – Такие-то дела, братишки мои милые. Вырос я в конюшнях и хлевах богатеев. Были времена, когда ел жмых вместе с волами и был доволен жизнью. Дважды продавали меня как раба. Я убегал. Слава аллаху, повстречался вот мне Дивана-бобо, он и отвел меня к Ивану-баю. Тот выучил меня читать, писать, даже в Москву, в Петербург брал с собой путешествовать… А вы, палваны, откуда родом будете, какого племени?
– Мы с кокандской стороны, – опять разом ответили мальчишки.
Намаз присвистнул.
– Да-а, не из ближнего света вы, оказывается. А как очутились здесь?
– На огненной арбе доехали, тайком, конечно.
– А что, в Самарканде родичи у вас?
– Тухташ говорил, у него тут тетушка живет.
– Помолчи уж лучше, – вскричал Тухташбай. – Сам же мне все уши прожужжал, что, мол, в Самарканде сиротам бесплатную еду выдают! До самой огненной арбы ведь чуть ли не силком тащил, в спину подталкивал, разве неправда?!
– А родителей у вас нет?
– Говорят, я родился после смерти матери, – доверительно сообщил Тухташбай.
– Что ты говоришь? – засмеялся Намаз.
– Правда, а потом рос в клетке для перепелки…
– Ну а ты, Хайитбай, почему ты молчишь?
Хайитбай, молча вышагивавший чуть впереди, приостановился, спросил с улыбкой:
– А что мне говорить?
– Мать-отец живы?
Хайитбай пожал плечами, странно скривил лицо, покрытое язвами.
– Не знаю.
– Однажды суфия он за отца принял, – хихикнул Тухташбай.
– А сам, сам что? За каждой паранджой десять верст вышагиваешь, все надеешься, вдруг эта женщина твоя мать!
– Когда это было?
– Да каждый день…
– Ты мать мою не оскорбляй, знаешь!..
– Но матери-то у тебя нет?
– Есть, а то как же? Бог даст, я ее обязательно разыщу.
Мальчишки стояли друг против друга, напоминая молодых петухов, приготовившихся к битве. Тухташбай глядел на друга, глядел, вдруг зашатался и упал как подрубленный.
Намаз подбежал к нему.
– Что случилось, братишка?
– Так… ничего… – ответил Тухташбай, часто-часто дыша, – ноги вдруг подкосились… Вот потею, голова кружится, может, поэтому… Останусь я здесь, Намаз-ака, сил у меня что-то совсем нет, приду в себя немного, догоню вас…
– Взять тебя на руки?
– Нет, нет, что вы!
– Тогда давайте пойдем все же потихоньку. В Карши отдохнем, почаевничаем. Отменные там шашлыки готовят. А ты, Тухташ-палван, как смотришь на огненные душистые самсушки?
– От самсы я не откажусь, конечно, хотя не против и горячей чашки шурпы, – слабо улыбнулся Тухташбай, медленно поднимаясь на ноги.
