Текст книги "Золотой выкуп"

Автор книги: Худайберды Тухтабаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

ГЛАВА ВТОРАЯ. У ДОКТОРА СЕРГЕЯ

Дорога между Дахбедом и Лайишем проходит через камышовые заросли. В любое время года здесь грязно, а порой грязь становится непролазной. Преодолеть этот участок пути трудно не только пешему, но и всаднику. Тухташбаю стало так плохо, что Намаз взял его на руки.

– Потерпи, братишка, потерпи еще немного, – подбадривал он Тухташбая.

Намаз пытался посадить больного к кому-нибудь на арбу или коня, но все, едва глянув на Хайитбая, спешили прочь, ссылаясь на дальний путь и срочные дела.

Вот их опять догнала арба, разбрызгивая высокими колесами грязную жижу. Намаз остановился, опустил мальчика на землю.

– Эй, хороший человек, куда путь держишь?

Возница был примерно одного возраста с Намазом, худощавый паренек с быстрыми глазами.

– Домой вот спешу.

– Да поможет тебе аллах, добрый человек, благополучно добраться до дома. Подвези, пожалуйста, братишку. Я заплачу.

– Сколько заплатишь?

– Сколько запросишь.

– Щедрому всегда воздается сторицей. Давай клади своего братца на арбу, путник. Только сам пойдешь пешком. Коняга мой истомился сильно. Наместнику дрова возил. По дороге в грязи застрял. О, второй парнишка-то весь в болячках… Чу, коняга-бедняга!.. Куда сами-то путь держите?

– В Мужицкий кишлак.

– К русскому табибу?[13]13
  Табиб – лекарь.


[Закрыть]

– К нему.

– Говорят, он здорово вылечивает всякие болячки. А откуда идете?

– Из Самарканда.

– Пешком? Бай-бай-бай![14]14
  Бай-бай-бай – возглас удивления.


[Закрыть] Однако, хоть вы и из Самарканда, но на городских-то не похожи. Городские постолов не носят.

– Я сказал: идем мы из Самарканда. А сам я из Джаркишлака.

– Вот из этого самого Джаркишлака? – показал возница рукояткой плети вправо, поспешно натягивая узду коня. – Погодите, вы случайно не Намаз-палван?

– Он самый.

Акрамкул – так звали погонщика арбы – соскочил с коня и от души пожал огромные ручищи Намаза, потом заставил его взобраться на арбу, успев тысячу раз извиниться. Когда снова тронулись, Акрамкул уселся в седле боком, чтобы видеть попутчиков, и заговорил. Казалось, что его теперь ничто и никто не в силах остановить. Сказал, что он и раньше много слышал о Намазе, но впервые увидел его на пышной свадьбе волостного управителя. Тогда он стал свидетелем, как Намаз один за другим повалил всех богатырей-курашчи[15]15
  Кураш – национальный вид борьбы. Курашчи – участник кураша.


[Закрыть], прибывших на свадьбу. Оставался последний соперник, и Акрамкул решил про себя, что если палван свалит и этого курашчи, он снимет с себя чекмень и подарит его Намазу. Но когда Намаз, положив и этого борца на обе лопатки, кинул зрителям все деньги, полученные в качестве приза, и покинул круг, Акрамкул растерялся. «Столько золота, серебра играючи бросил под ноги неизвестных людей, разве нужен ему мой рваный чекмень, – подумал тогда Акрамкул. – Разве что вместо попоны будет им осла своего накрывать?» Так и не решился тогда подойти к Намазу. Но все равно не покидала его мечта когда-нибудь познакомиться с чудо-богатырем. Оказывается, мечтал об этом и отец Акрамкула. Они давно собираются вместе с почтенными старцами селения прийти к палвану и расспросить его, узнать, откуда появился такой налог, который называется «дровяными деньгами». Ведь Намаз знаком с урусами[16]16
  Урус – искаженное произношение слова «русский».


[Закрыть] – сановниками, посещал некогда даже город, где находится дворец белого царя.

– Если вы не против, палван-ака, сейчас прямо и поехали бы в Каратери, – подытожил Акрамкул свою сумбурную речь. – Вы не представляете, как обрадуется мой отец!

– В другой раз поедем, – пообещал Намаз. – А сейчас надо ребят доктору показать.

«Мужицкий кишлак», как называли местные жители красивую и аккуратную деревеньку Первомайскую, возник более тридцати лет тому назад, а точнее, – 1 мая 1870 года. В тот памятный день сюда прибыли переселенцы из глубин России. Кругом простирались песчаные холмы, болота и заросшие камышом засоленные земли. Вначале все переселенцы жили в домишках, слепленных из камыша. Впоследствии появились прямые ровные дороги, в село стали ввозить на арбах, верблюдах гравий, заработала печь для обжига кирпича. Один за другим в центре села выросли крепкие, добротные дома, устремилась куполом в небо церковь. Сейчас здесь, кроме мужиков, занимающихся садоводством, выращиванием зерна и частично охотой, проживают семьи чиновников, занятых на разных государственных должностях.

Сергей Степанович Рябов по прозвищу Сергей-Табиб, к которому держал теперь путь Намаз, прибыл сюда в ссылку; работает учителем в здешней русской школе, врачует больных. Живет один-одинешенек, человек суровый, вспыльчивый. В летнюю пору Рябов уходит в горы, собирает лечебные травы, коренья. Посещая узбекские кишлаки, изучает привычки и обычаи местных жителей. Немного говорит по-узбекски. Они с Намазом познакомились, когда Сергей-Табиб лечил жену покойного ныне Ивана-бая, у которого Намаз прислуживал по хозяйству. С тех пор поддерживают дружеские отношения. Сергею Степановичу Намаз пришелся по душе своей честностью и искренностью, немалую роль в этом сыграло, видимо, и его хорошее знание русского языка. Намаз приносит лекарю подстреленных на охоте уток, лысух и диких кабанов, частенько остается у него ночевать. И почти каждый раз уходит с коробом дроби, которым оделяет его Сергей-Табиб.

Рябов сидел на сури[17]17
  Сури – широкая деревянная скамья.


[Закрыть], в небольшом дворике, огороженном камышовым заборчиком, и играл на скрипке. Заметив гостей, он отложил инструмент и встал.

– Намазбай, ты ли это? – спросил он по-узбекски.

– Вы не ошиблись – он самый, – ответил Намаз по-русски.

– Ей-богу, сидел тут и с тоскою думал, что опять буду шурпу в одиночестве хлебать, – заговорил на родном языке и Сергей-Табиб. – Ты очень вовремя приехал, Намаз.

– Я к вам больных привез.

– Племянники, что ли? – спросил Рябов, внимательно разглядывая мальчишек.

Намаз объяснил, откуда ребята.

– Дела неважнецкие, – произнес лекарь, осмотрев ребят.

– Ничем нельзя помочь? – опешил Намаз.

– Не знаю, не знаю… может, и удастся спасти мальцов. Лишь бы у этого, с болячками, кровь не оказалась зараженной.

– Никого-то у них, бедняжек, нет, – проговорил тусклым голосом Намаз.

– Что ты заладил! – прикрикнул на него Сергей-Табиб. – Будто я не вижу! Забодай их блоха… Вон до чего детей своих доводят, а сами, будто одной мало, по нескольку жен берут, по пятнадцати дней свадьбу гуляют, азартными играми увлекаются!.. А такие, как ты, бездельники, только и знают, что с ружьишком по чащобам лазят, охотятся!

Сергей-Табиб вынес из дома стеклянную баночку.

– Вот этой мазью будешь мазать язвы у своего Хайитбая, – сказал он. – Достаточно один раз в день, не то, боюсь, обожжет… А как зовут вот этого стебелька?

– Тухташбай.

– У Тухташбая сильная простуда, нечисто в легких. Голод окончательно подорвал его силы. Ты фазанов стреляешь по-прежнему?

– Стреляю.

– Дома сандал[18]18
  Сандал – низкий квадратный столик, который ставится над углублением в земляном полу с горячими углями, сверху накрывается одеялом. Служит для согревания рук и ног зимой.


[Закрыть] есть?

– Можно поставить, нетрудно.

– Дрова из урючины найдешь?

– Если постараться, думаю, что…

– Нет, ничего не выйдет, – с сомнением покачал головой Сергей-Табиб. – Не справишься ты. Плодить детей вы умеете, а вырастить поручаете аллаху! Сколько за одну эту весну таких вот бедняжек погибло, если бы ты знал! Оставь их, обоих оставь: сам присмотрю за ними, сам на ноги поставлю. Только ты через день наведывайся. Договорились?

– Договорились.

– Еще бы не договорились, ты ведь затем и привел их сюда, что знал, Сергей-дурак оставит их у себя, как же иначе! И доставь мне сюда барсука! Барсучий жир им необходим.

Когда сели за шурпу, Сергей-Табиб шутил, смеялся, стараясь развеселить заметно приунывших ребят.

Вскоре Намаз, пообещав непременно раздобыть барсука, а также приносить дичь, которую удастся подстрелить на охоте, распрощался с Сергеем-Табибом. Выйдя на улицу, он обнаружил, что Акрамкул и не думал уезжать: он дремал, склонив голову, на нераспряженном коне и ждал его.

Вдвоем они отправились в Джаркишлак.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ПАХСАКАШИ

Джаркишлак среди окружающих его селений считается самым красивым. Под боком протекает шумная река Кият. Кишлак расположен на возвышении, откуда Джиянбекские степи предстают перед глазами как на ладони. У самого кишлака проходит широкий тракт. Путники, следующие к своей цели на лошадях, ишаках, верблюдах и арбах, обычно останавливаются в чайхане, расположенной на берегу Кията, чтоб утолить жажду в знойную летнюю пору, дать животным отдохнуть. Уезжая, они возносят благодарственную молитву людям, освоившим эти пустынные земли. Года уже четыре и Намаз числится жителем этого кишлака. Вначале он жил у своего зятя пахсакаша[19]19
  Пахсакаш – мастер, возводящий глинобитные стены.


[Закрыть] Халбека. Два года назад тот выделил ему из своего участка два танаба[20]20
  Танаб – мера площади, равная 1,6 га.


[Закрыть] земли. И Намаз при помощи того же сердобольного зятя выстроил себе дом о семи потолочных балках.

Акрамкул высадил Намаза на окраине Джаркишлака.

– Значит, на этой неделе обязательно приедете к нам, да, Намаз-ака? – спросил он опять.

– Обязательно, – в который раз пообещал Намаз. Он был очень благодарен этому сердечному говорливому парню, помогшему ему отвезти больных к лекарю.

– Мы на вас очень надеемся, Намаз-ака. Вы должны посоветовать, как нам быть с этим дровяным налогом.

– Придумаем что-нибудь.

– Прощайте, храни вас аллах. – Акрамкул ударил коня плетью. – Чу, лошадка моя резвая!..

Полкилометра пути до дома зятя Халбека Намаз прошел в хорошем настроении. Нет, что ни говори, много на свете добрых людей. Есть такие, как Дивана-бобо, посвятивший жизнь обездоленным сиротам, или как русский табиб, готовый бесплатно кормить и лечить от тяжелых болезней бедняков…

– Дядя, да идите же быстрее, дядя! – прервал его мысли плачущий детский голос. Намаз вздрогнул: перед ним стоял один из племянников, сын Халбека.

– Что случилось, Батырджан?

– Отца чуть не убили!

– Что?

– Отца избили… Он весь в крови был!.. Дядя, дядечка, поспешите же!..

Двор зятя битком набит людьми. Соседи, знакомые, дальние и близкие родичи – все были здесь. Детишки плакали в голос. Из дома выскочила сестра Намаза Улугой. Волосы растрепаны, в лице ни кровинки.

– Брат мой, богатырь мой! – бросилась она к Намазу, рыдая.

– Да в чем дело, говорите же!

– Заходи в дом, дорогой брат, зять твой кончается…

Халбек в окружении нескольких почтенных старцев в самом деле был похож на умирающего. Пахсакаша невозможно было узнать: все лицо в синяках и ссадинах, безобразно опухло; глаза завело вверх, дыхание тяжелое, из груди при каждом вдохе и выдохе вырываются судорожные хрипы. Намаз опустился на колени перед Халбеком, осторожно приоткрыл простыню, которой тот был укрыт, и содрогнулся: тело бедного пахсакаша было в худшем состоянии, чем лицо. Руки Намаза непроизвольно сжались в кулаки, он так стиснул зубы, что свело скулы.

– Так кто-нибудь объяснит мне, что случилось? – спросил он, едва сдерживая себя.

– Байские псы поколотили, – печально поднял голову один из старцев.

– Байские?

– Да, хамдамбайские псы.

Намаз какое-то время сидел, крепко зажмурив глаза, опустив голову. Потом медленно поднялся и направился на улицу… Страшен был его вид в этот миг: глаза сужены, ничего не видят, ноздри расширены, вены на шее вздуты. Окружавшие невольно подались от него в сторону.

– Где Аман? – коротко бросил Намаз.

– Заперли мы его, – пояснила Улугой. – За топор схватился, грозился зарубить Хамдамбая… Мы его и заперли в чулане, боялись, натворит что-нибудь сгоряча… Халбека привез твой друг Шернияз. А вот и он сам.

– Здравствуй, – подошел к Намазу Шернияз.

– Что тут произошло? – спросил Намаз вместо ответа.

– Я возил к волостному управителю дрова, на обратном пути вдруг услышал от людей, что на Маргилантепе настоящее побоище, работников бьют.

– Где твоя арба? – прервал его Намаз.

– На улице.

– Знаешь дом Сергея-Табиба в Мужицком кишлаке?

– Найду.

– С самим знаком?

– Так, видел несколько раз.

– Попросишь его от моего имени, пусть немедленно едет сюда.

Шернияз кивнул и попробовал продолжить свой рассказ:

– …Ну, я поскакал к Маргилантепе, а там…

– Трогайся в путь! – процедил Намаз сквозь зубы, не слушая Шернияза. Потом опять прошел в дом, опустился у изголовья страдающего зятя. Люди, прибежавшие узнать, в чем дело, помочь, начали один за другим расходиться. Улугой подошла к брату, опустилась рядом с ним на колени.

– Ты бы зашел, брат, проведал будущего тестя…

– А с ним что случилось?

– Так и его ведь, беднягу, на арбе полуживого привезли.

По обычаям найманских племен, после обручения с невестой жених обязан избегать встреч с будущим тестем и тещей. И только трагическое происшествие заставило Намаза нарушить обычай. Но один он идти не решился и попросил пойти с ним сестру.

– Чего боишься, у тебя же свадьба на днях! – прикрикнула на него Улугой.

К счастью, двор Джавланкула величиной с птичью клетушку оказался пустым: люди, набежавшие проведать пострадавшего, уже разошлись, перепоручив его жизнь аллаху.

– Есть дома кто-нибудь? – подал голос Намаз, стоя у крыльца.

Из низенькой, точно охотничий шалашик, кибитки высыпали дочери Джавланкула, – сколько ни мечтал иметь сына, у пахсакаша все рождались дочери. Но зато одна краше другой. Старшая, Насиба, обручена с Намазом.

– Ой, Намаз-ака! – испуганно отпрянула Насиба, выглянувшая на голос, но не убежала: закрыла лицо обеими руками и заплакала навзрыд. К ней присоединились и остальные девочки. Намаз, чего скрывать, порою и сам плакал, когда становилось невмоготу, но не мог видеть чужих слез.

– Не плачь, Насиба, – проговорил Намаз дрогнувшим голосом. – Слава аллаху, в этом мире можно и отомстить обидчикам, ты увидишь, мы еще расквитаемся с ними.

На голоса из кибитки вышла будущая теща Намаза, Бибикыз-хала[21]21
  Хала – тетушка.


[Закрыть], обняла юношу за плечи и заплакала.

– Такая напасть на нашу голову свалилась, сынок, единственную опору нашу подрубили… Заходите в дом, Намаз, отец ждет…

Джавланкул, широколицый, ширококостный, с окладистой бородой, которая закрывала почти всю грудь, лежал недвижно на полу.

– Э, палван-сынок, – обрадовался он, увидев Намаза. – Хорошо, хоть ты у нас есть… Иди, Подойди ко мне, поцелую тебя. Слава аллаху, теперь и у меня будет сын. Мать, Бибикыз, ты вот все плачешь, что мы беззащитные, а есть же у нас защитник, есть!

– Что случилось, дядюшка? – спросил Намаз, опускаясь у ног Джавланкула.

– Хамдамбай это, сынок, – ответил Джавланкул, застонав. – Поясницу мне сломали, подлецы. Считай, настоящими оглоблями били, а! Я слышал даже, как хрустнула кость…

– Ничего, дядюшка! – Намаз прошел к изголовью Джавланкула. – Ничего, они за это еще ответят!

– Хорошо, твой Шернияз подоспел: он как лев дрался со зверюгами.

Солнце закатилось, в комнате стало сумрачно. На двух нишах в стене зажгли «черные светильники» – ватные фитили, плавающие в масле в специальных глиняных сосудах. Девочки примостились поодаль, озабоченные, печальные. Бибикыз-хала расстелила на полу дастархан[22]22
  Дастархан – скатерть с яствами, служит вместо стола.


[Закрыть], разложила на нем сладости, изюм. Насиба принесла узкогорлый прокопченный кумган[23]23
  Кумган – медный кувшин.


[Закрыть], стала разливать чай в глиняные пиалы. В доме царила кладбищенская тишина, лишь изредка слышались тяжкие вздохи девочек да сдержанные стоны Джавланкула.

– Нет! – вскочил вдруг Намаз с места. – Нет, этого я так не оставлю! Я рассчитаюсь с негодяем. Нужно будет – дом его предам огню!

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. ПОДВОРЬЕ ХАМДАМБАЯ

Если в Самаркандском уезде были два настоящих бая, то одним из них, несомненно, считался дахбедский богатей Хамдамбай. Лет ему под пятьдесят, но он все еще был крепок и ловок, движения его точны и быстры, как у юноши. Хамдамбай – вспыльчивый, злопамятный человек. Везде и во всем любил настоять на своем. Перечить ему никто не осмеливался, даже знатные люди округи: Хамдамбай в год раз или два наведывался в Петербург, отвозил в казну его величества немало золота и серебра.

Родом Хамдамбай из Каттакургана. Отец его, Акрамбай, был одним из богатейших людей округи. Старшего своего сына, Хамдамбая, он отдал на службу в контору русского управителя. Хамдамбай был гораздо умнее, хитрее и дальновиднее многих сверстников из своего круга. Быстро обучился русскому языку и письму, снискав доверие и уважение губернатора. Сначала его назначили сборщиком податей, а впоследствии – начальником сборщиков. В те времена сборщики взимали налогов сколько могли: чем больше собирали, тем выгоднее было как для царского двора, так и для них, так как четвертая часть награбленного причиталась им за службу. Сборщики Хамдамбая бесчинствовали.

Среди дехкан, доведенных до крайности, начались волнения. Казию посыпались жалобы, и он был вынужден доложить губернатору о неприглядных делишках Хамдамбая. Казий издал указ провести расследование и наказать провинившихся. Хамдамбай три года не сдавал казне даже одной четвертой собранного с населения налога. Было ясно: всплыви злоупотребления наружу, не миновать неприятностей. Почувствовав это, Хамдамбай, по совету отца, как-то ночью исчез из Каттакургана; распространились слухи, что он отправился паломником в Мекку.

Это было в 1886 году. Хамдамбай с тех пор не появлялся в Каттакургане; обосновался в Дахбеде, купил небольшое имение. На выборах в волостное правление пробился на должность управителя. Стремясь завоевать доверие бедняков, верующих и служителей религии, оплатил восстановление дахбедской мечети, сооруженной в 1630 году Ялангтушбием Баходыром. На западе Дахбеда пойма реки Акдарьи представляла собой болотистые, засоленные земли. Хамдамбай освоил около тысячи танабов этой земли, провел дренажные канавы, поставил на Акдарье дамбу, сделав освоенные земли орошаемыми. Через два-три года, когда на этих землях вырос богатый урожай риса и бахчевых, он распродал каждый танаб, доставшийся ему почти задаром, по тысяче золотых. А со временем Хамдамбай разбогател настолько, что и сам не знал, сколько пасется у него табунов лошадей у отрогов Ургута, сколько отар на пастбищах Нураты, и сколько у него в услужении приказчиков, скупающих хлопок, сушеные фрукты и пшеницу у населения.

Для своего сына, Заманбека, посвятившего себя торговым делам, Хамдамбай стал строить дом вблизи кишлака Маргилантепе. Вначале он регулярно выплачивал работникам деньги, но затем пообещал заплатить все сполна по окончании строительства. Ему поверили. Люди работали даже по ночам, при свете факелов. Вот и здания возведены, одно краше другого, установлены резные двери и окна, двор обведен пахсадувалом, который не пробить и пушкой, но… день расчета со строителями и отделочниками все оттягивался.

Наконец группа мастеров решилась пойти на переговоры с баем. Среди них были и Халбек с Джавланкулом. По счастью, бай оказался дома. Собрав близких родичей и друзей-приятелей, он строил планы будущей свадьбы своего сынка. На совет были приглашены и казий, и тысячник, и управители окружающих волостей. Пиршество было в самом разгаре.

Хамдамбай, прослышав о приходе непрошеных гостей, вышел им навстречу, держа руки за спиной и степенно ступая.

– Добро пожаловать, мусульмане, – сказал он, склонив голову на тонкой шее.

– Пусть приумножаются ваши богатства, Байбува! – приветствовали его работники, приложив руки к груди.

– Чем могу служить? – с некоторой угрозой в голосе спросил Хамдамбай. Он, конечно, тотчас понял, с чем явились эти люди.

Жалобщики молчали, подталкивая друг друга локтями. Самым решительным оказался Джавланкул:

– Мы пришли за расчетом, Байбува, – сказал он, выступив вперед.

– За каким расчетом? – Одна из густых бровей богатея поползла вверх, другая опустилась вниз.

– Байбува, я для вас сто двадцать дней выкладывал пахсадувал.

– Выкладывал, положим. Ну и что из того?

– Нанимая на работу, вы обещали платить мне по три таньга в день. Выходит, теперь вы обязаны выдать мне триста шестьдесят таньга.

– Что-что?

– Я пришел за своими деньгами. Пусть аллах приумножит ваши богатства, которых и так не счесть. Я собираюсь выдать замуж дочку. Выплатили бы мою долю, Байбува…

– Что ты такое болтаешь, неблагодарный?! Совсем совесть потерял!

Хамдамбай вплотную подошел к Джавланкулу:

– Ты работал, а я ведь тебя поил-кормил, разве не так, неблагодарный?

– Верно, поили-кормили.

– В обед шурпу выдавал, на ужин – плов, так ведь?

– Верно, выдавали.

– Ежедневно десяток баранов резал, правда?

– Тоже правда, Байбува.

– Ты забыл, что я каждую субботу резал быка, а по воскресеньям – лошадь?

– Нет, все это я помню, Байбува.

– Так знай, что все это не давалось мне бесплатно, поганый ты человек! Мало я вас, бездельников, кормил круглое лето, так вы еще ко мне с требованиями пришли! Это вы мне должны, а не я вам. Мирза! – крикнул Хамдамбай, обернувшись назад.

– Я слушаю, бай-ата[24]24
  Ата – отец.


[Закрыть], – тут же вынырнул откуда-то Алим Мирза, управляющий делами Хамдамбая.

– Принеси-ка сюда долговую книгу!

– Вот она, у меня в руках, бай-ата.

– Зачитай ее этим неблагодарным тварям!

То ли Алим Мирза знал, чем дело кончится, и заранее приготовился, то ли все между ними уже было обговорено, но, во всяком случае, он раскрыл толстую тетрадь как раз на той странице, которая потребовалась в данную минуту. И начал читать записанное в ней, подражая гнусавому чтению Корана муллами:

– «Сим объявляется, что после произведенного подсчета в присутствии честных и достойных людей выяснилось, что на постройку домов и изгороди потрачено гораздо больше намеченного золота и серебра, меж тем как работ произведено гораздо меньше. Работавший спустя рукава, выполнявший работу из рук вон плохо мастер Джамал, сын Камала, объявляется должником хозяина на тысячу таньга… Джавланкул, сын Мавланкула, – на триста таньга, Халбек, сын Равшанбека, – на триста таньга… В целях возврата долга хозяин обратился к уважаемому казию и надеется на торжество справедливости…»

Алим Мирза, закончив чтение, перевернул страницу и собрался было начать другую, но его остановил крик Джавланкула, который до сих пор стоял как оглушенный:

– Стой ты! – и потянулся к тетради.

– Убери руку, дурень! – прикрикнул на него Алим Мирза.

– Байбува, это еще что за новости? – зашумели разом недовольные работники.

– А это значит, – заговорил медленно, выгнув брови, Хамдамбай, – что если должники в течение трех дней не выплатят долги, дома их пойдут с молотка.

На секунду установилась гробовая тишина, затем раздались возмущенные крики:

– Где справедливость?

– Да что это такое делается?

– Это же разбой среди бела дня!

– А теперь расходитесь по домам. – Хамдамбай резко повернулся и зашагал прочь.

– Стойте, Байбува! – Джавланкул схватил его за подол халата.

– Убери руку! – взревел Хамдамбай.

– Байбува!..

– Убери, говорят! – изо всей силы рванул бай подол чапака и, потеряв равновесие, упал. Белая шелковая чалма его отлетела далеко в сторону.

Конечно, Джавланкул не хотел повалить Хамдамбая. Он просто пытался остановить его, чтобы объясниться.

– Вой-дод![25]25
  Вой-дод – призыв о помощи.


[Закрыть] – завопил во все горло Алим Мирза. – Бай-ату убивают!

Услышав его крик, из дома выбежали сыновья и зятья Хамдамбая, баи и мирзы. Вид Хамдамбая, лежавшего на земле, возбудил в них дикую ярость и желание тут же расквитаться за него.

– Бей негодяев, бей! – яростно заорал Заманбек, старший сын Байбувы. – Дави босяков!

К месту происшествия поспешили и нукеры волостного управителя, разжиревшие на дармовых и обильных харчах. Им доставляла большое удовольствие возможность принять участие в драке, тем более с безоружными, изможденными работой людьми, они тоже кричали: «Бей!», «Дави!»

Пока прибыли из Мужицкого кишлака русские солдаты, чтобы прекратить побоище, мастеров избили до полусмерти и оставили их лежать у подножия пахсадувала, ими же самими выложенного.