Текст книги "Конец Желтого Дива"

Автор книги: Худайберды Тухтабаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

Крылатые люди

Не знаю, когда я проснулся: на другой день или через день, а может быть, и через неделю. Проснулся я, открыл глаза и не пойму, сколько времени, где нахожусь… В комнате горит ровный голубоватый свет, стоят четыре койки. В проходе, на самой середине комнаты, стоит человек. Он застыл, как статуя, уставившись в потолок. На стенах висят картины. На одной изображено море, голубые волны бьются о берег, на котором растут зеленые ели. В синем небе порхают птицы… На другой картине – долина между двух отрогов гор, вернее, не долина, а целое море тюльпанов. На них льются алые лучи солнца, поднимающегося из-за скал: вся долина пылает алым пламенем. Девочка лет десяти-двенадцати собирает цветы. Глядя на эту картину, я почему-то почувствовал себя легко-легко, и захотелось мне оказаться там, в этой долине, рядом с девочкой, бегать с ней вперегонки и собирать тюльпаны, громко смеяться и радостно кричать. «Неужели я в доме умалишенных? – подумалось. – А может, я попал на курорт?» Где-то неподалеку слышны крики…

Человек, застывший, как статуя, посреди комнаты, все еще продолжал стоять. Мне показалось, что он даже похрапывает потихоньку.

Шум снаружи, который, по-видимому, и разбудил меня, усилился. Завернувшись в простыню, я поспешил туда.

Под большой чинарой лежали человек шесть, на ветвях чинары тоже были люди. Только эти висели: кто зацепился за сук рубахой, кто – пижамными штанами. Висят себе, как переспелые груши, а врачи и сестры носятся вокруг, просят, увещевают. Кто тащит лестницу, кто бежит с одеялом.

– Ой, вы уже проснулись?

Обернулся, смотрю – та молоденькая девушка, которая сделала мне укол. Стоит, улыбается.

– Проснулся, – растянул я тоже рот в улыбке.

– Как себя чувствуете?

– Здоров, как бык. Долго я спал?

– Да не очень. Сутки всего.

– Ох-х, хорошо выспался. А что здесь происходит?

– И не спрашивайте. Настоящая трагедия разыгралась! – Лицо девушки сразу погрустнело, из глаз чуть не полились слезы. – Идемте в палату. Врачи заметят – обоим влетит.

– Нет, давайте узнаем сначала, что тут происходит.

– Нет, нет, пойдемте.

…Что случилось, я узнал наутро. В четырнадцатой палате (у меня десятая) обитали десять человек, которые страдают недугом уже года два-три. И вот, видно, им всем надоело находиться здесь и они решили бежать. Больной по имени Талиб тщательно разработал план побега. Он заявил, что они должны сначала смастерить себе крылья и вылететь отсюда курсом прямо на луну, там откроют кондитерский магазин, где будут продавать только бублики. Каждый больной соорудил себе из простыней легкие изящные крылья, а из одеял – хвосты. Перед сном Талиб проверил готовность своих товарищей к полету и предупредил, что вылет состоится сразу же, как только на небе появится самая яркая звезда. Она и будет служить ориентиром в полете.

Когда дежурный врач уснул, они бесшумно взобрались на чинару и стали дожидаться старта. Наконец на небе появилась самая яркая звезда.

– В полет! – скомандовал Талиб.

«Птицы» рванулись ввысь. Семеро тут же шлепнулись оземь, трое повисли на суках. К счастью, чинара находилась недалеко от водопроводного крана, который постоянно увлажнял землю под деревом – никто из упавших не пострадал серьезно…

Так о чем я рассказывал? Да, о том, что медсестра заставила меня вернуться в палату. Ну я и вернулся. Правда, с ней вместе. Там я указал на все еще стоящего человека.

– Чего это он?..

– Не удивляйтесь: он спит стоя.

– А почему?

– Боится. Говорит, если ляжет, во время сна ему в рот змея вползет… Вы, наверно, голодны?

– Еще как!

– У меня осталось немного патира, хотите?

– Ох, если бы к лепешечке и пиалку чая… – сказал я, слегка смущаясь.

– Одевайтесь и идемте за мной.

Вошли в дежурку. Девушка подала патир, оставшийся от ее ужина, чай в малюсеньком термосе, апельсин и кусочек шоколада. Видно, здорово я проголодался : в один миг все умял подчистую. Сестричка сидела в сторонке, наблюдала за мной. Поев, я поблагодарил и хотел немного поболтать с ней, но она приказала идти спать.

– Вы проснулись раньше, чем полагается.

Я пошел, лег на место. Тот человек все еще стоял. Интересно, не устал он? Трудно приходится бедному, ведь так он упасть может!

Вскоре я уснул. Вначале приснился мне Закир. Будто бы он верхом на воле пасет коров. Спина вола была до того широка, что на одном участке я собрался построить себе парикмахерскую. Потом видел Мирабиддинходжу. Почему-то он надел себе на голову огромный кувшин. Когда я спросил, зачем, он ответил: «Ребята житья не дают, все по голове щелкают. Если теперь будут бить, то по кувшину, а голова ничуть не пострадает».

Приснилась мне и мама. Я долго не навещал их, и вот она, оказывается, приехала, устроилась доктором в психбольницу, где я лежу, и ухаживает за мной.

– Мама, мамочка, дорогая! – закричала я и от собственного крика проснулся.

Нет, не во сне, наяву сидела у моей кровати… женщина, очень похожая на мою маму. На голове шапочка, похожая на пельмешку. В белом халате. От моего крика она вскочила на ноги, на всякий случай отбежала к двери. Я удивленно глянул на нее: чего пугается, я ведь не кусаюсь?

– Проснулись, уважаемый гость? – спросила она, на всякий случай держась за ручку двери. – Идите умойтесь, пора ужинать.

Вот как – гость! Действительно, здесь прямо курорт и можно бы отдохнуть после всех треволнений…

Но я тут же отогнал эту предательскую мысль: во что бы то ни стало – скорее на волю, там ждет меня много дел…

Потом я узнал: это была мой лечащий врач Фатима Салахиддиновна. Меня пригласили в ее кабинет после ужина. Видно, не зря я принял ее за маму. Она была добра и заботлива, как любящая мать. Почти целый час беседовали мы с ней. Она не морочила мне голову разными пустыми вопросами и не писала всякие научные слова в больничную карту. Спросила только, откуда я родом, сколько детей у нас в семье, чем болели родители, чего больше всего боюсь и что очень люблю. Под конец взяла для анализа несколько капель крови, несколько капель слюны и сделала рентгеновский снимок мозга. Думаю, ей редко попадались такие замечательные снимки!

– Я вас очень прошу, тетушка, только побыстрее выписывайте меня, – попросил я уходя. – Вы же видите, здоров я.

– Я тоже так думаю. Почти уверена, что вы не больны, – успокоила меня Фатима Салахиддиновна. – Через день-два выпишем.

Когда вернулся в палату, моим глазам представилось удивительное зрелище: соседи мои по палате устроили настоящий концерт! Человек, спящий стоя, был, видимо, прирожденным дойристом: сейчас он с великим мастерством играл на своей тюбетейке мелодию «Вахай бала». Пожилой больной, который спит у двери, лихо плясал, щелкая пальцами и поминутно раскланиваясь перед несуществующими зрителями. Косоглазый парень стучал алюминиевой чашкой по спинке койки и во весь голос пел:

 
Завмагу дочь свою не отдавай, вахай бала!
Растратчик он и негодяй, вахай бала!
 

Признаться, неприятности последних дней заставили меня забыть, что есть на свете песни, смех, шутки. Долго не раздумывая, я раскинул руки и тоже пустился в пляс. Но мне помешал человек, спящий стоя.

– Беги, змея ползет! – крикнул он и в один прыжок выскочил в коридор. Пожилой больной, спящий у двери, юркнул на свою койку и с головой укрылся одеялом. Косоглазый парень застыл на месте, уставившись в одну точку. Так он сидел с полчаса, потом вдруг обернулся ко мне и спросил:

– Как тебя зовут?

– Хашимджан.

– Ты не похож на больного.

– Точно, я не больной.

– А чего тогда ты здесь?

– Привезли по ошибке.

– Хочешь яблоко?

– Давай.

Парень достал из тумбочки два яблока, кинул их на мою койку, потом наклонился к моему уху:

– Тебе можно верить?

– Конечно.

– Не продашь?

– Нет.

– Тогда слушай. – Парень воровато оглянулся по сторонам, потом горячо зашептал: – Здание этой больницы строил мой отец. На потолке одной из комнат, под фанерой, он спрятал мешочек золота. Умирая, отец открыл мне свою тайну. Для того я и в больнице, чтобы найти и унести это золото.

– Откуда вы знаете, что золото спрятано именно в этой комнате?

– Другие я уже проверил.

– Не оказалось?

– Нет.

– Значит, золото здесь?

– Да, в этой комнате.

– А что вы сделаете с золотом, если найдете его?

– Скажу, если не предашь.

– Говори же – не предам!

– Вдвоем мы с тобой убежим в Афганистан.

– А что мы там будем делать?

– Построим автомобильный завод. Станем миллионерами.

– Не хочу быть миллионером, не хочу бежать.

– Убежишь.

– Нет, не хочу.

– Ах вот как!!!

Парень вскочил, схватил меня за ворот и начал душить, так что я аж захрипел. Я собрал все силы и вырвался из рук душителя, оставив ему клочки моей рубахи. Но он опять пошел на меня, изготовившись к прыжку. Я разбежался и ударил его головой в грудь, он кувыркнулся и упал на свою койку. Полежал малость и вдруг давай хохотать!

– Дурак ты, я ведь пошутил!

– Сам ты дурак.

– Но, Хашим, ты меня не выдашь?

– Сказал же, не выдам.

– Поможешь разыскать золото?

– Нет!

– Ладно, мне больше останется. Хочешь яблоко?

– Ешь сам! – Я набросил халат на плечи и вышел в коридор. Очень нужно мне: даст пару яблок и тут же кинется душить! А золото свое пускай сам ищет.

Но поклонник «желтого дьявола» не осуществил своего намерения. Вечером в палате появились два элегантных лейтенанта из угрозыска, велели ему переодеться в свою одежду и увели. Минут через десять пожилой больной, койка которого стояла у двери, попрощался со мной за руку и тоже ушел. Я всю ночь не сомкнул глаз: все думал, желая разгадать, за что же забрали косоглазого, почему так поспешно выписался пожилой человек. Я чувствовал, что между этими двумя событиями есть какая-то связь, но не мог точно сказать, какая. Все стало ясно на другой день. Фарида, так звали медсестру, похожую на мою Айшахон, утром вдруг появилась в моей палате с кастрюлькой, завернутой в полотенце, и смущенно сказала:

– Это вам. Пельмени принесла.

– Да вы что? – вскинулся я.

Она даже отшатнулась.

– Я так… просто… – залепетала девушка, потупясь и медленно краснея.

 – Но откуда вы узнали, что я люблю пельмени?

– Ой, это правда?! – обрадовалась Фарида.

– Ничего я не люблю так, как пельмени. Когда мама собиралась вечером приготовить пельмени, то я начинал с утра петь.

– А у меня папа любит пельмени.

– Значит, мы с тестем похожи друг на друга!

Довольный своей шуткой, я загоготал на всю палату.

Фарида осталась серьезной, словно и не слышала моих слов.

– Откуда вы родом, Хашимджан?

– Из Ферганской долины.

– Вы здесь учитесь?

– Нет. Работаю в милиции.

– Я вижу, ваша палата стала чисто милицейской.

– Это почему же?! – опять вскинулся я.

– Ариф-ака, который лежал тут у дверей, тоже, оказывается, из милиции.

И Фарида открыла мне тайну, над которой я ломал голову всю ночь.

Косоглазого парня звали Алимом. Это, оказывается, известный рецидивист, отъявленный мошенник. Он трижды сидел в тюрьме, а по освобождении справлял себе новую трудовую книжку и «чистеньким» начинал работу. В последний раз ему удалось устроиться завскладом на крупный винзавод, где тотчас сколотил шайку и начал сбывать на стороне вино, водку и спирт. Он умел влазить людям в душу, поэтому разыскал мягкосердечного врача, которому внушил, что является душевнобольным. Тот вписал ему в больничную карту, что он страдает вот уже более пяти лет. Когда украденная сумма достигла солидной цифры, Алим с помощью того же грача лег в психбольницу. Но милиция следила за его фокусами давно. Поэтому управление милиции «вселило» в одну палату вместе с косоглазым своего сотрудника Арифа Асамова. Тому предстояло выяснить, вправду ли косоглазый Алим подвержен душевному заболеванию, с кем он общается, каковы его намерения. Ариф-ака Асамов сам почти полгода притворялся сумасшедшим, чтобы досконально изучить преступника и его связи. Бред коеоглазого  про золото был всего лишь навсего ловко придуманной ширмой.

– Откуда вы все это узнали? – удивился я.

– Фатима Салахиддиновна рассказала, – пояснила она, осторожно оглянувшись вокруг. – Она думает, что вы тоже здесь с каким-нибудь таким заданием.

– Ну-у… – протянул я неопределенно и пожал плечами.

– Понимаю, понимаю – это тайна! Я просто диву даюсь, какие это волевые люди – милиционеры! – воскликнула Фарида. – Ариф-ака, например, чтобы никто не заподозрил, что он здоровый и нормальный человек, полгода твердил, что он лошадь, да не какая-нибудь, а чистокровный карабаир. Полгода бегал по палатам и коридору на четвереньках, ржал, лягался… Мне кажется, вы тоже сильный, волевой человек.

– Да, нелегко каждый день уплетать целую кастрюлю пельменей! – решил я все обратить в шутку. Но ответа услышать мне не удалось. В палату вошла с узелком в руке Фатима Салахиддиновна.

– Товарищ Кузыев, вам надлежит одеться и пойти в кабинет главврача. – Она подала мне узелок и вышла.

Я развернул шуршащую бумагу – о, чудо! – новый костюм, новая модная рубашка, новые туфли, новая тюбетейка, новая майка, новенькие носки, – все, все новое!

– В чем дело, Хашим-ака? – испуганно спросила Фарида.

– Идите тоже переодевайтесь, едем в ЗАГС, – деловито приказал я.

– Да ну вас! – смутилась девушка и выбежала из палаты.

Быстренько одевшись, я ринулся в кабинет главного врача. Это наверняка заявилась моя любимая матушка или бабушка, или все вместе. Родные мои! Не зря, значит, я видел вас во сне. Сейчас я вас обниму, расцелую! Ничего не видя от восторга, влетел в кабинет и оторопел: передо мной стоял, улыбаясь, Салимджак-ака Атаджанов, мой начальник.

– Ага, вот и наш сумасшедший, – сказал он. – Иди, давай обнимемся. О-о, молодцом, молодцом. А теперь поздоровайся с Суратом-ака. Узнаешь его? То-то. А он приехал извиниться перед тобой. Если бы не он, то я, наверное, до сих пор был бы уверен, что ты скрылся, боясь ответственности…

В глубине кабинета возвышалась фигура длинного милиционера, того самого, которому я был обязан своим водворением в психбольницу – и освобождением из нее. Он сидел рядом с главврачом и смущенно улыбался. Я подошел и крепко пожал ему руку. Сурат-ака вздохнул облегченно, подал мне пиалу чая, который ему налил главный врач. Когда я опорожнил пиалу, он вдруг спросил:

– Ну что, поехали?

– Куда? – испугался я по привычке.

– Завоевывать Европу! – засмеялся Сурат-ака.

Я замахал руками:

– Нет, не поеду!

– Почему?

– С меня хватит и того, что завоевал психбольницу! – ответил я под общий хохот.

В гостях у полковника

Как видите, дела мои опять пошли на лад. Мне всегда везет: попался же вот такой добрый конвоир, как Сурат-ака!.. Сдав меня в лечебницу, он не успокоился, три дня терзал себе душу: «А вдруг этого парня в самом деле ограбили бандиты? А вдруг он в самом деле работник милиции?!» И сегодня утром, наконец, не выдержал, зашел к моему начальнику и прямо спросил, работает ли у него такой-то.

– Работает, – ответил Атаджанов. – Только его сутки ни на службе, ни в общежитии нет.

– А как он, того… ничего был? – Сурат-ака покрутил пальцем у виска.

– Да нет, нормальный парень. А почему – был? Что случилось?

Узнав, где я нахожусь, он тотчас выехал за мной.

…Когда мы доехали до моста через реку, Сурат-ака попросил остановить машину. Ему, оказывается, за сыном идти в детсад.

– Товарищ Кузыев, еще раз прошу прощения! – сказал он, пожимая мне руку.

– Я тоже благодарю вас, товарищ лейтенант! – ответил Салимджан-ака вместо меня. – Вы хороший человек и настоящий милиционер!

Некоторое время мы продолжали путь молча. Наша черная «Волга» летела вперед, легко обгоняя другие машины.

– Это правда, что на тебя напали? – произнес, наконец, Салимджан-ака.

– Правда, – ответил я, вздохнув.

– И что же ты, сказали «раздевайся» – взял и разделся?

– Нет, я дрался…

– Это неплохо. Настоящий милиционер не сдается.

– Их было пять человек, а то бы я им показал!

– Пять? – переспросил полковник. – Случайно, женщины с ними не было?

– Так я ведь попал в засаду именно из-за этой женщины! Она звала на помощь, и я хотел помочь ей.

– Значит, за эту неделю они ограбили двоих, включая и тебя. Мне кажется, это гастролеры… Таких у нас еще не было. Но ничего, сколько веревочке ни виться… Слушай парень, – обратился Салимджан-ака к водителю, – гони прямо ко мне домой.

И полковник замолчал, откинув голову на спинку сиденья и устало закрыв глаза. Кто знает, о чем он сейчас думает? Возможно, строит планы, как изловить банду гастролеров, а быть может, думает о таких вещах, о которых я и не подозреваю…

«Волга» свернула на узкую, покрытую гравием улицу и остановилась, дернувшись, у неказистых зеленых ворот с выцветшей краской. Полковник открыл глаза и кивком головы велел мне выходить. Потом обратился к водителю:

– Завтра приезжай к семи ноль-ноль. Если опять проспишь, сам проколю твой талон. – И, желая показать, что это шутка, улыбнулся.

Мы долго, по очереди, нажимали на кнопку звонка, где-то раздавались трели, но никто не откликался. Наконец одна створка ворот приоткрылась и перед нами предстала круглолицая женщина лет сорока пяти. Сказав, что доила корову, потому не услышала звонков, приветливо поздоровалась со мной.

Я шагнул за ворота и остановился. Дворик был небольшой, около восьми соток. Ни единого деревца. Но роз здесь было видимо-невидимо: если скажу, что тысячи две кустов, наверное, совру, но тысячи полторы было точно. От них стоял такой аромат, что кружилась голова.

– Вот это и есть хижина полковника Атаджанова, – сказал посмеиваясь Салимджан-ака.

– А роз-то у вас! Какие цвета, какие сорта!

– Нужно умыться, переодеться. О цветах еще наговоримся.

В этот момент калитка в заборе, разделяющем двор Салимджана-ака с соседним, с треском растворилась и из нее выбежали пятеро детишек. Впереди несся мальчик лет семи с рыжими волосами, а шествие замыкала девочка лет двух, похожая на куклу. Полковник поочередно обнял их всех, раздал по шоколадке. Потом громко крикнул, обернувшись к забору:

– Бахрам, а ты чего не идешь?

Из соседнего двора донесся тоненький голосок:

– Я без штанишек!

– Ну, брат, на тебя не напасешься! – засмеялся Салимджан-ака. – Я же тебе на днях купил штаны?

– А они мокрые.

Салимджан-ака передал шоколадку для невидимки Бахрама одному из сорванцов.

– Соседские малыши, – пояснил полковник. – Представляешь, одиннадцать детей у них! Сам в магазине работает, но такой честный, чистый парень, какого поискать! Иные поработают в магазине год-два, сразу отгрохают себе хоромы, покупают машину… А этот двадцать лет завмагом, но детишки одеты кое-как.

«Хижина» полковника Атаджанова состояла из четырех комнат и длинной застекленной веранды, похожей на салон трамвая, уставленной кувшинами и горшочками с цветами. «Цветы и дети…» – подумал я и вспомнил, как бабушка поучала: «Крепко держись человека, который любит детей. У таких людей сердце бывает чистым, беззлобным». Вот и надо держаться за Салимджана-ака! – решил я.

Полковник вышел из дома в полосатой пижаме, но даже в таком домашнем виде не потерял своей выправки и осанки.

– Наверное, ломаешь голову, зачем, мол, начальник привел тебя к себе домой? – спросил Салимджан-ака.

– Правда, я подумал об этом…

– Я живу один. Подумал-подумал, вот и решил… что ты можешь жить у меня, пока не получишь квартиры. У меня был сын, почти такого же возраста, как ты, была жена… А теперь, видишь, один я как перст. Пошли, покажу тебе карточку жены.

Мы вошли в гостиную, обставленную полированной мебелью. На серванте и шкафах стояли хрустальные вазы. На стене висели два портрета.

– Это она… Келинойи твоя, – проговорил Салимджан-ака глухо. – Раз уж ты мой названый сын, так позволь, я буду называть ее твоей тетушкой. Смотри, как живая она здесь… Точно хочет спросить: «Что вы так задержались сегодня, Салимджан, голодны небось». А это – мой сын Каримджан. Сейчас в исправительно-трудовой колонии…

На глаза полковника навернулись слезы, голос задрожал. Он поспешно вышел из комнаты. Я, недоумевая, бросился за ним.

Салимджан-ака с садовыми ножницами зашел в цветник, нарезал полную корзину лучших роз и молча вышел за калитку. Я каким-то шестым чувством понял, что следовать за ним не надо. Застыл посреди двора в растерянности, пока меня не окликнула та самая женщина с полным белым лицом. Она принесла на подносе свежие, только что снятые с тандыра лепешки, разные конфеты, чайник чаю, поставила все это на стол.

– Вы посидите пока на веранде, попейте чайку. Салимджан-ака пошел на кладбище. Это недалеко… Трудно бедняге, тоскует, вот и ходит к могиле жены каждый день…

Отчего же умерла жена полковника?.. Тут-то, конечно, нечего особо удивляться: состарилась или заболела и – умерла. А вот за что сидит сын? Странно. Сын полковника милиции и на тебе – в тюрьме! Во всем городе не сыщешь милиционера, который бы не знал полковника, который бы не называл его устозом – учителем, наставником! Что они, не могли заступиться за сына такого человека, выпустить из тюрьмы?.. Кто засадил сына полковника, запросто может и меня упечь за решетку. Вот докажет тот «несчастный» директор кафе свою «правоту», возьмут да и упекут. Долго ли?!

– Хашимджан, не заскучал один? – раздался знакомый голос.

Я и не заметил, как вернулся Салимджан-ака. На лице еще тень печали, но лицо смягчилось, взгляд подобрел.

– Голоден, наверное? Плов умеешь готовить?

– Умею.

– Раздевайся тогда. Сварим отменнейший плов.

Мы вдвоем споро принялись за дело. Когда зирвак[3]3
  Поджаренные в сале мясо, лук и морковь для плова.


[Закрыть] был готов, полковник велел мне принести несколько кусков хорошо поджаренного мяса, а сам достал бутылку коньяка.

– Хочешь выпить?

– Нет, я не пью… – Вспомнив про те два стакана водки, я смутился и добавил: – А коньяк я вообще не пробовал и не собираюсь.

– Правильно, и в рот не бери этот яд! Я тоже ни грамма не пил до пятидесяти лет. Сейчас же, если и выпью по маленькой, то только по праздникам, или под настроение… Ну, ладно, сынок, будем живы-здоровы!.. Ух, ну до чего горький, дьявол, аж слезу вышибает! И мы покупаем эту гадость за свои кровные денежки и отравляем свой организм! Келинойи твоя, земля ей пухом, уберегла меня от увлечения этим зельем. Уберегла – и оставила сиротой. Да наполнится ее могила светом, прекрасная была женщина, каких мало на свете. Дай-ка выпью еще чарочку… За тебя, за то, чтобы ты вырос в милиции, чины заслужил, полковником стал.

– А давно умерла келинойи?

– Год тому назад, сынок.

– А за что посадили Карима-ака?

– Расскажу, все тебе расскажу. Может быть, и полегчает на душе малость, если поделюсь… Оббо, Хашимджан, тебе сколько лет стукнуло?

– Восемнадцать.

– Кариму сейчас двадцать. В меня статью вышел: высокий, широкоплечий, стройный… Иди-ка, притуши огонь. Молодец! Может, хочешь выпить?

– Нет.

– И не пей эту гадость. Спиртное – яд. Я же говорил тебе, до пятидесяти лет в рот не брал… Карима я сам посадил. И келинойи твоя умерла из-за этого. Выходит, я виноват в ее смерти. Эх, какая была женщина… Все что во мне есть мягкого, доброго – это от нее. А твердость я унаследовал от отца… Рано умерла, бедняжка! Это она сделала меня человеком, уберегла от дурного, научила справедливости, тридцать лет воспитывала… а когда оставалось пожинать плоды, взяла да и покинула меня… Да, все я тебе расскажу, все. Быть может, и легче станет.