Текст книги "Конец Желтого Дива"

Автор книги: Худайберды Тухтабаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

Часть I
Товарищ полковник

Выбрал наконец профессию

Вот так и пошли, и пошли мои дела на лад. И это неудивительно, ведь я такой парень: чего захочу – того всегда добьюсь. Мы уже заканчивали восьмой класс, и я нет-нет да задумывался над тем, что буду делать дальше. То ли пойду еще учиться и продолжать морочить учителям голову, то ли подыщу себе какую-нибудь подходящую работенку. Но мне ведь всегда улыбается счастье. Так оно случилось и на этот раз. Наш дорогой директор Атаджан Азизович произнес речь на выпускном вечере и в конце своей речи длиной в семьдесят три минуты сорок одна секунда (я сам следил по часам «Ракета», которые мои папа и мама подарили мне к этому дню) сказал так:

– Вот таким, значит, образом, – Атаджан Азизович отхлебнул немного чаю из пиалы, – все остальное зависит от вас самих, дорогие друзья. Кто хочет закончить среднюю школу, пожалуйста, переходите в школу имени Макаренко, что в соседнем кишлаке, и учитесь на здоровье. Со своей стороны мы можем сегодня же переправить им ваши личные дела. Кто хочет приобрести какую-либо профессию – тоже пожалуйста. Везде полно профессиональных училищ, а мы в меру своих сил поможем вам устроиться. Хоть вот ты, например, Хашим, что ты собираешься делать?

Вот тут-то вроде и стукнули меня по голове: сразу озарение нашло. Я вскочил с места и твердо, не моргнув даже глазом, заявил:

– Я хочу стать парикмахером.

– А?.. Ты сказал… парикмахером?

– Да, я хочу стать парикмахером. Бабушка моя говорит, что от долгой учебы у меня разжижились мозги и поэтому иногда мокро под носом.

Ребята, конечно, засмеялись, а Атаджан Азизович поспешно перевел разговор на другое.

– Ты это твердо решил?

– Если хотите, могу поклясться.

– Нет, клясться не обязательно, – остановил меня наш уважаемый директор. – Я тебе верю и так. И одобряю твой выбор, Хашимджан. Это хорошо – пусть один из вас станет парикмахером, другой – столяром, третий – монтером, главное, чтобы все вы стремились к знаниям и к благородным профессиям.

Пусть люди говорят, что хотят. Но я знаю: нет на свете прекраснее ремесла, чем ремесло парикмахера. И те самые инженеры, строящие высоченные дома, и поэты, радующие людей своими стихами, и артисты, заставляющие нас плакать и уматываться от смеха, в общем все, все зависят от парикмахера, здороваются с ним, приложив руку к сердцу.

Я как-то уже говорил, что напротив нашей школы стоит парикмахерская. В этой избушке, чуть больше куриной клетушки, работает старик, которого все зовут Уста бува, что значит «Дедушка мастер». Так вот он души во мне не чает, хотя и к другим ребятам относится неплохо. Когда опаздывал на уроки или убегал из школы, я всегда шел прямо к нему, в парикмахерскую, в свое надежное убежище.

– Ассалому алейкум, – говорил я обычно, входя. При этом никогда не забывал приложить руку к сердцу.

– Эй, ха, это ты, Хашим? – спрашивал мастер.

– Да, это я.

– Опять пришел журналы воровать?

– Нет, сегодня не буду, пришел просто так…

– Знаю, все вы такие: как нужно выпустить фотогазету – сразу вспоминаете про Уста буву… Я несу журналы в парикмахерскую, чтобы очередь не скучала, смотрела картинки, читала статейки, а вы вырезаете эти картинки и тащите из парикмахерской. Садись, постригу тебя.

– Но я еще не оброс!

– Садись, тебе говорят. Волосы торчат, как перья клушки, а еще говорит: «Я не оброс!»

– Но у меня нет денег.

– А когда у тебя бывали деньги?! Дошлая пошла нынче молодежь: берут у родителей деньги будто бы на стрижку, а на денежки покупают мороженое…

Вот так за приятной беседой и не замечаешь, как Уста бува тебя постриг. А потом он в большинстве случаев брызгает на вас водой вместо одеколона да еще приговаривает при этом:

– Ох, ох, как пахнет, а? Ты чуешь запах? Щиплет? – И начинает обмахивать ваше лицо полотенцем…

Таким образом, я твердо решил стать парикмахером. Вы же знаете, если я что решил, то не успокоюсь, пока не доведу дело до конца. Даже ценою великих мучений. К тому же решение мое пришлось по душе всем – моим дорогим бабушке, папе, маме и даже дражайшим сестренкам Айшахон с Донохон. Только папа сказал с сомнением:

– Лишь бы кому-нибудь вместо бороды не снял голову.

В тот же день я направился к Уста буве и, войдя в его клетушку, поздоровался, как обычно, приложив руку к сердцу.

– Эй, ха, Хашим, это ты? Чего так запыхался или случилось что-нибудь?

– Ничего не случилось, дедушка, все нормально.

– Или за тобой гонится твоя дорогая бабушка?

– Никто за мной не гонится. Я к вам, дорогой дедушка, пришел с очень большой просьбой.

– Ну, ну, выкладывай.

– Нет, выложу только тогда, когда вы скажете «согласен».

Бува немного помолчал. Потом сказал:

– Ты парень с открытой душой. Я не смогу не выполнить твоей просьбы.

– Уста бува, я хочу пойти к вам в ученики, – выпалил я, – хочу стать парикмахером…

То ли старый мастер не слышал меня, а думал о чем-то своем, то ли от радости – он перестал даже дышать. И молчал почти десять минут. Все глядел на меня.

– Хашимджан, ты ли это? – спросил он наконец.

– Я самый.

– Подойди сюда, сынок, дай поцелую тебя в лобик…

Вот так. Когда я хороший, все сразу начинают звать меня не Хашимом, а Хашимджаном и даже целуют в лобик…

Уста буве сейчас ровно семьдесять три года. Парикмахером работает шестьдесят лет. За это время приблизительно остриг двести пятьдесят тысяч голов и получил столько же «спасибо». Подстриг и подправил приблизительно около четырехсот тысяч усов и бород и самое меньшее заработал триста шестьдесят тысяч благодарностей. По словам Уста бувы, на свете нет более почетной профессии, чем парикмахер. Еще он сказал, что люди не могут обойтись без парикмахера даже в таком священном городе, как Мекка и Медина, куда ездят мусульманские паломники.

– И даже в джунглях Африки? – съехидничал я.

– Везде, сынок, везде. Дай еще раз поцелую тебя в лобик. Баракалло – молодец, Хашимджан! А я все беспокоился, думал, кому же оставлю свое место, ведь я уже стар и недолго мне осталось жить. Спасибо, сынок, спасибо.

Затем Уста бува рассказал много всякого-всяческого, что нужно знать ученику парикмахера. Перво-наперво, конечно, прежде чем взяться брить или стричь кого, даже подправить усы, ты должен чисто вымыть руки. С мылом. Во-вторых, перед началом работы и после работы должен вытереть инструменты, продезинфицировать их. И в-третьих, и перед работой и после работы обязательно должен подмести парикмахерскую, протереть окна, а если дело происходит летом, полить тротуар водой. В-четвертых, переступая порог парикмахерской, про себя трижды должен повторить, что сегодня, как и вчера, будешь честно служить людям…

Уста бува только было насчитал шестнадцать таких незыблемых правил, как в парикмахерскую вошел незнакомый мужчина (наверное, из соседнего кишлака).

Уста бува поздоровался с ним, порасспросил о житье-бытье, здоровье, потом обратился ко мне:

– Хашимджан, ну-ка проверим твои способности, намыль голову клиенту, чтобы волосы стали шелковыми и бритва не замечала их на своем пути.

– С удовольствием, Буваджан! – ответил я и, засучив рукава, приступил к делу. Должен вам заметить, ну и голова у этого человека – точно самый гигантский арбуз сорта Кузыбай!

Я развел мыла, чтобы больше пены было, в корытце, не уступающем по величине тем, в каких месят тесто; но, видно, не до конца развел: как мазнул пеной по этому арбузу – струйки мыльной воды побежали и по затылку, и по лицу. Должно быть, самая малость попала и в глаза клиенту, так что он вскочил с места и грозно спросил, потирая глаза:

– Что ты за парикмахер?! Кто же льет на голову человека целыми ведрами мыльную воду?!

– Голова ваша, оказывается, очень гладкая, все сразу стекает с нее, – попытался я защититься. Но тут появился Уста бува, который зачем-то отлучился на минутку, и сразу взял дело в свои руки. Но все же этот странный клиент, уходя, хмуро поглядел на меня, словно я сделал ему что дурное…

– Ничего, сынок, постепенно всему научишься, –  успокаивал меня старый мастер.

Таким образом, вначале я научился работать ножницами, потом – электрической машинкой, а через три месяца вовсю уже орудовал опасной бритвой. В общем, через четыре месяца я считался если уж и не отличным, то во всяком случае хорошим мастером. Это и не удивительно, ведь я способный и хваткий. Люди даже стали поговаривать, что у Хашимджана, дескать, рука легкая, бреет и стрижет без боли, да еще смешит все время, пока сидишь в кресле. Больше всех, конечно, радовалась моим успехам моя дорогая бабушка. Целыми днями пропадала у соседей, меня расхваливала.

Есе было хорошо, если, конечно, не считать нашу клетушку, в которой мы работали. Сколько мы ни обклеивали стены самыми красивыми разноцветными картинками из журналов, они не могли скрыть трещины, щели и желтые подтеки. А кто дожидался у нас очереди хоть минут десять – тот начинал задыхаться. Но вскорости я и тут нашел выход.

Как-то Уста бува уехал на чью-то свадьбу в соседний кишлак, и я остался на рабочем месте один. Гляжу, поспешно вбегает председатель нашего колхоза.

– А где же мастер? – спросил он еще с порога.

– Скоро будет, но не знаю когда, – ответил я. – Может, появится вечером, вроде на свадьбу собирался.

Председатель постоял, помялся, потом спросил:

– А сможешь ты по-человечески постричь меня?

– Да ведь недавно я вас стриг и вы еще благодарили… – напомнил я.

– Тогда давай, только быстренько, а то я опаздываю на совещание в район.

– Прошу садиться.

Усадив раиса, я с таким усердием взялся за работу, что он прямо-таки завороженными глазами следил еа моими летающими руками. Я должен был обрить ему голову, но, обрив левую сторону, отложил инструменты, спокойно уселся на стуле.

– Ты чего это расселся? – удивился председатель. – Я же тебе говорил, что очень спешу!

– Я объявил забастовку.

– Забастовку?! С чего это?

– С того, что парикмахерская наша сырая, узкая и темная. Мы не желаем с Уста бувой дальше работать в таком помещении.

– Это верно, здесь не очень-то хорошо, – согласился раис-ака, кося взглядом по сторонам. – Но ведь я тебе говорил, братишка, я очень спешу, опаздываю на совещание. Потом решим этот вопрос.

– Если опаздываете – поезжайте.

– Ты в своем уме?! – заорал председатель.

– Не знаю, – пожал я плечами.

– Говорю тебе: добрей голову!

– Не добрею.

Раис-ака вне себя начал было вставать с места, но я проворно выскочил на улицу, а оттуда просунул голову в узкое окошко.

– Я вас добрею, если пообещаете выстроить новую парикмахерскую.

– Ладно, обещаю, – рухнул на место председатель.

– Вы так же обещаете Уста буве уже десять лет.

– Я тебя не обманываю, братишка, ну иди же…

– Нет. Напишите расписку – тогда добрею.

– Я тебя, наглеца, завтра же выгоню с работы! – опять вышел из себя раис-ака.

– Если сможете, увольняйте сегодня, сейчас же! Лучше гулять безработным, чем обслуживать людей в такой темной и сырой дыре!

– Хорошо, какую написать тебе расписку? – опять упал в кресло председатель.

– Будет достаточно, если напишете, что если с завтрашнего дня не начнете строительство новой парикмахерской, не называть вас раисом.

Председатель вскочил, хотел было дать пинка нашему столу и уйти, но вовремя вспомнил про свею недобритую голову и, вздохнув, сел на место. Потом вынул из кармана шариковую ручку, сорвав со стены какую-то красотку и написав на обороте расписку, протянул мне в окно.

– На, держи, наглец, держи, нахал! Доволен теперь?

– Нет, недоволен, – сказал я, возвращая ему расписку. – Тут печати не хватает.

Раис-ака опять начал багроветь.

– Если бы ты был моим сыном – выпорол бы самым широким ремнем за такое издевательство! – С этими словами он выудил из кармана печать и с силой шлепнул ею по расписке.

– Бери и добривай поскорей, сын шайтана!

– Сию минуту, дорогой раис-ака!

Пена на голове клиента, оказывается, давно засохла. Пришлось начинать все сначала. Оба мы молчали. Я работал молча, он сидел молча, лишь иногда встречались наши взгляды. На душе у меня, правда, кошки скребли. Думал, вот встанет сейчас, пойдет прямо в правление и подпишем приказ о моем увольнении, да еще заодно и Уста буву прогонит! Натворить-то натворил я, а хлебать придется старику.

Но к счастью, поднимаясь с кресла с сияющей, как никелированный шарик, и гладкой, как яйцо, головой, раис-ака вдруг так захохотал, что верьте – не верьте, вся наша клетушка заходила ходуном, двери распахнулись, а створки окна захлопнулись сами собой!

– Ну и сыграл ты со мной штуку, – сказал он, нахлобучивая тюбетейку. – Столько уж лет на свете живу, а такого еще не видывал. Как тебя зовут?

– Хашимджаном.

– Чей будешь?

– Сын тракториста Кузыбая. Знатного механизатора.

– А-а, так это ты – Хашимджан? Тот самый, который… Ага, ага, понятно… Будь ты чуть постарше, принял бы тебя на работу экспедитором. Ох и мастер ты, оказывается, добиваться того, что тебе нужно. На, держи вот эти деньги, купите на них, пока что, бритв, помазков и тому подобного… Но, но, откажешься – не видать вам нового помещения, как своих ушей.

Деньги я взял, но заставил его тоже взять с меня расписку, так что мы были квиты. И расстались друзьями.

Надо сказать, раис-ака сдержал слово. На другой день явился главный инженер колхоза, обмерил рулеткой место будущей парикмахерской, записал в блокнотик, сколько и какие строительные материалы потребуются. А через пятнадцать дней все было готово: мы получили помещение с широкими окнами, просторной прихожей и даже небольшой подсобкой, где мы со старым мастером могли попить чайку, пообедать. На шестнадцатый день мы с Уста бувой трудились, как муравьи, – таскали вещи в новое помещение. На семнадцатый только собрались было с новыми силами наброситься на головы и бороды своих односельчан, как вдруг Уста буве стало плохо. Несколько дней я работал в одиночестве. И вот как-то рано утром в парикмахерскую вошла тетушка Хайри, жена старого мастера.

– Муж хочет повидать тебя, – сказала она и зарыдала.

– Как он себя чувствует? – спросил я, опешив.

Тетушка ничего не ответила, повернулась к выходу. Я поспешил за ней.

Уста-бува выглядел очень плохо. Он лежал с закрытыми глазами, бессильно откинув голову. Его внуки, правнуки – бородатые дяди, парни моего возраста, малыши – все сидели или стояли вокруг него. Иные гладили ему руки, другие массажировали ноги, остальные ждали своей очереди. Всем хотелось как-то облегчить страдания любимого дедушки.

Старый мастер вдруг открыл глаза.

– Эй, ха, Хашимджан, ты пришел, сынок?

– Пришел, дедушка.

– Не бросай наше ремесло, сынок. Пусть не пустует наша парикмахерская.

– Не брошу, дедушка.

– Будь всегда честным и чистым.

– Буду стараться, дедушка.

– Служи всегда людям, дитя мое… Дети мои… – С этими словами Уста-бува резко дернулся и умолк. Рука его безжизненно свесилась с кровати.

– Дедушка! – закричал я.

– Дедушка! – сотрясся дом от криков и рыданий внуков и правнуков, родных и близких Уста бувы.

Я никогда еще в жизни так не плакал, как в тот день. Я, не задумываясь, умер бы вместо Уста бувы, если бы он мог жить вместо меня. Целую неделю я плакал, даже во сне вскрикивал: «Дедушка! Уста бува, мой дорогой!..»

Но, как вы знаете, во всем кишлаке нашем не сыщешь человека, способного так быстро справиться с горем и печалью, как я. Вообще, у меня такое свойство: один глаз плачет, а другой в это время смеется. В память дорогого мастера я решил как можно скорее приняться за работу. Написал на куске жести крупными буквами: «ПАРИКМАХЕРСКАЯ ИМЕНИ ПОКОЙНОГО УСТА БУВЫ АКРAMА» и повесил прямо над дверью. Вместо прейскуранта, который должен висеть в нашем «зале ожидания», вывесил такое объявление:

1. Учащиеся-отличники обслуживаются бесплатно.

2. Двоечники платят в двойном размере.

3. Старики обслуживаются вне очереди.

а) При желании» если им нездоровится, они могут вызвать меня на дом. Прибегу сию минуту.

4. Плачущие детишки будут выгоняться вон, чтоб не росли трусами.

Администрация: главный мастер-парикмахер

Хашимджан Кузыев.

Пока я ходил в трауре, мои односельчане, оказывается, здорово обросли. Работы было много, однако я быстренько справился с ней. Ведь в проворстве и ловкости мне не откажешь. Но, видно, в спешке, я допустил грубую, непоправимую ошибку, за что и был справедливо наказан.

Дедушка Уста бува, будучи еще живым, налил, оказывается, в стакан какую-то ядовитую жидкость против мух. А я, раззява, принял ее за воду с хлоркой и прополоскал в ней для дезинфекции все свои ножницы, расческу, бритву… И вот у всех в кишлаке, кого коснулись мои инструменты, на голове, шее, лице стали выскакивать какие-то болячки. Я и так отбрехивался, и сяк, а под конец стало невмоготу: навесил на двери замок и навострил лыжи. Отсижусь дома, пережду бурю в подвале или на чердаке, решил я.

Печальное прощание с бабушкой

Я полеживал в тепленькой постели, ленясь вставать, и старался думать о всяческих приятных вещах. Вдруг калитка начала сотрясаться от сильных ударов, как барабан взбесившегося музыканта.

– Кто там? – крикнул я, высунув голову из-под одеяла.

– Открывай, дружище. Это я – Закир, – донесся знакомый голос. Признаться, нет у меня на свете друга более верного, чем Закир. Во всех случаях жизни бывал он рядом со мной, умел прощать многое. Даже шмякну, бывало, по несдержанности его по лбу, а он тут же участливо спрашивает, не отбил ли я себе руку?

Я выскочил из постели и устремился к калитке.

– Дома никого нет? – был первый вопрос Закира.

– Нет. Девчонки в школе, родители – на работе.

– А ты сам?

– Сам? Как видишь, дома. Болею.

– Это хорошо, дружище, что болеешь. Если можешь, поболей еще денька три-четыре.

– Это почему же?

– Дружище, к нам прислали нового парикмахера. Он велел мне пойти позвать тебя…

– Новый парикмахер? – вскричал я, бросаясь в дверь.

Все оказалось верно. У нашей парикмахерской сидел незнакомый человек. На коленях он держал небольшой чемоданчик, один угол которого, верно, прогрызли мыши. Человек мурлыкал себе под нос песенку про красавицу Лайло.

– Ассалому алейкум, – поздоровался я с ним со всей возможной вежливостью.

– Это вы и есть Хашимджан? – спросил незнакомец, не отвечая на мое приветствие.

– Так точно.

– В таком случае я попросил бы вас открыть дверь.

– Слушаюсь.

Новый парикмахер вошел в помещение, засунув руки в карманы, стал ходить туда-сюда, заглядывая в каждый угол. При этом он продолжал насвистывать свою песенку: «О Лайло, Лайло, моя незабвенная».

– Так вот, дорогой мой молодой человек, – сказал он, перестав, наконец, свистеть. – Для начала снимите эту безобразную вывеску над дверью. Кто это такой вообще ваш Уста Акрам? Кто позволил назвать его именем целое государственное учреждение?!

– Это был мой учитель. Вот!

– А у вас есть специальное разрешение на то, чтобы назвать парикмахерскую его именем?

– Нет.

– Тогда немедленно снимите эту штуку.

– Не сниму, – сказал я тихо. У меня вдруг отчего-то запершило в горле и я чуть не заплакал.

Новый парикмахер был такой длинный, что в лестнице не нуждался: он протянул руку, легко отодрал вывеску и зашвырнул ее на крышу соседнего магазина. Затем вернулся обратно, остановился напротив прейскуранта:

– А эт-то что еще за чепуха?!

Я хотел ответить, но голос мне никак не повиновался. У меня прыгали губы, першило в горле, щипало в глазах и я не мог вымолвить ни словечка.

Новый парикмахер побросал все инструменты моего Уста бувы в картонную коробку, валявшуюся в углу, глубоко засунул руки в карманы брюк, откашлялся (я подумал было, что опять засвистит свое «О моя любимая Лайло») и заговорил. Тихо так и внушительно. Он сказал, что его сюда направило управление районными парикмахерскими, что я лично должен, не откладывая на завтра, явиться туда же, отчитаться, а потом, если хочу и дальше работать парикмахером, – пройти соответствующую комиссию.

– А теперь прошу исчезнуть отсюда, – подытожил он свою речь.

Я взял картонный ящик с инструментами своего мастера и понурив голову направился к выходу.

– Надеюсь, что вы не дадите скучать по себе, будете хоть изредка навещать нас, грешных, – сказал новый парикмахер, ехидно улыбаясь.

– Вы сами, сами вы… – начал я, но так и не смог ничего выговорить; прижав к груди картонный ящик, выбежал на улицу. До дома домчался за какие-то секунды. Потом весь день лежал в темной комнате, уткнувшись лицом в подушку, не знаю, почему: то ли боялся расплакаться, то ли от злости…

Проснулся, когда сестренка Донохон пощекотала мне пятку. Лениво потирая глаза, вышел во двор. Там, на сури, сидели моя дорогая бабушка, папа и еще какой-то незнакомый человек. Я пристально поглядел на него и попятился назад – это был наш участковый. Ну, сказал я себе, дальше, видно, дела пойдут еще хуже. Дело ясное: меня решили арестовать. Не-ет, меня не проведешь. Сейчас вот испарюсь. Пойду как будто умываться, а там выскочу в сад, выкопаю из земли дорогую мою Волшебную шапку, которую еле-еле выпросил обратно у Акрама, – а там ищи в поле ветра! Просчитались, мои дорогие: Хашимджан вам не какой-нибудь пустоголовый олух. Его так запросто за решетку не упрячешь!

– Хашимджан, что же ты не поздороваешься с гостем? – окликнул меня папа.

– Сейчас, папочка, только умоюсь.

– Иди вначале поздоровайся, невежа!

В этот миг участковый вскочил с места и, вытянув перед собой обе руки, направился ко мне.

– О-о, Хашимджан, как ты вырос, братец!

– Уж росту бог для него не пожалел, – тут же вставила бабушка. – Только дал он это ему вместе ума.

– Настоящий джигит таким и должен быть, высоким, – сказал участковый, пожимая мне руку. А я в это время лихорадочно думал: «Бежать или не бежать?»

С виду товарищ милиционер вроде бы настроен доброжелательно, решил я. (Впрочем, из какой-то книжки я знал, что преступники не имеют права называть их иначе, как «гражданином»). Надо посмотреть, что произойдет дальше, а смыться – всегда успеется.

Я присел на краешек сури. Папа и дядя… то есть гражданин участковый быстренько так, чтобы я не заметил, переглянулись.

– Да раскрой же рот, Кузы, или ты и собственного ребенка стесняешься?! – взорвалась вдруг бабушка.

Бедный мой папа! Совсем говорить не умеет – просто удивительно! Он вроде бы родился только работать, а я – языком чесать.

Папа откашлялся, сел поудобнее, потом снял тюбетейку, ударил ею о ладонь левой руки и, словно не зная, что делать дальше, надел на голову.

– Ну так вот, сынок… Чаю хочешь?

– Нет, не хочется что-то.

– Вот так, сынок, ты ведь знаешь, кем я мечтал стать, когда был молодым. Я ведь тебе рассказывал.

– Вы мечтали стать милиционером.

– А почему меня не приняли в милицию, ты помнишь?

– Потому что вы были глухим.

– Не глухим, а просто плоховато слышал. А сейчас, сам знаешь, этот недуг как-то сам собой прошел. Ну так вот, ты помнишь, почему я мечтал стать милиционером?

– Потому что один милиционер спас вас от смерти, а сам умер.

– Не умер, а погиб. Погиб смертью храбрых, – вставил со стороны участковый.

– Чей портрет висит у нас дома на самом почетном месте? – продолжал допрос папа.

– Портрет покойного капитана Акрамова, – продолжал я отвечать без запинки.

На лбу папы заискрились мелкие капельки пота. Он поискал в карманах носовой платок и, не найдя, хотел вытереть лоб уголком дастархана, но бабушка тотчас подала голос:

– Хоть ты и седеть начал, Кузы, а ведешь себя, как ребенок. Оставь дастархан в покое!

– Седеть-то я начал, – не сдался папа, хотя оставил дастархан в покое, – но каково втолковать что-нибудь в башку вашего Хашимджана, вы ведь не знаете!

– Ну, не так уж он глуп!

Начиналась обычная между отцом и бабушкой дискуссия: хороший я или плохой. Если папа говорит «плохой», бабушка твердит обратное, а если бабушка говорит «плохой», то папа утверждает, что я отличный малый. Словом, подобная ситуация многим знакома, даже рассказывать неинтересно…

Куда интереснее вспомнить случай, который случился с папой лет двадцать тому назад, когда меня еще и на свете не было. Поехал он однажды в город поздней осенью. Хотел продать весь виноград, чтобы выручить побольше денег, – тогда он смог бы жениться на моей маме. Пока папа распродал виноград, стемнело, а когда выбрался из города, то уже было совсем темно, хоть глаз выколи. И тут на него налетели грабители.

– Давай сюда деньги! – заорали они.

Папа в ответ так громко завопил, что, говорят, земля затряслась, как при землетрясении. А в этот момент невдалеке проезжал милиционер на велосипеде, вез на раме свою маленькую дочку. Главное, при нем и пистолета не было. Но, несмотря на все это, он соскочил с велосипеда, прибежал и бросился на грабителей. Папа здорово обрадовался неожиданной помощи, подхватил свой мешок с покупками и – ноги в руки, километров пятьдесят в час давал. Не знаю, то ли он испугался, что отберут у него денежки, то ли побоялся, что при драке могут порвать рубашку и за это влетит ему от бабушки по первое число. Не знаю, что он там думал, но деру дал… А через шесть дней увидел в газете фотографию в черной рамке и некролог. Поняв, что этот человет – тот милиционер, который спас его, он еще раз дико заорал и стал колотить себя по голове кулаками. Потом пришел в дом покойного и заявил, что это он виноват в смерти товарища Акрамова. Но разве можно было облегчить этим горе жены и дочки капитана?.. Тогда папа направился в отделение милиции, где служил Акрамов, рассказал все как было и попросил принять его к ним на службу. В тот день ничего определенного ему не ответили, но и не отказали. Вскоре папа прошел комиссию, которая его забраковала. Из-за уха.

– Пусть я плоховато слышу, но работать смогу, –  настаивал папа.

– Нет, вылечите сначала ухо, а потом приходите, – посоветовал ему начальник милиции.

…Вдоволь поспорив с бабушкой, папа снова взялся за меня. Он разъяснил мне, наконец, что все уши прожужжал нашему участковому, прося взять меня в ученики, сделать из меня милиционера.

После папы заговорил участковый. Оказывается, недавно в городе открылась средняя школа, которая готовит молодых милиционеров. Оттуда прислали письмо с печатью, в котором просят подыскать и направить в школу достойного парня, вроде меня. Наш участковый не долго думал, сразу вспомнил обо мне. Написал в школу, какой я смелый, как помог разоблачить «муллу» – жулика Янгока-кары, поймать опасного преступника Султанова. Тогда пришел вызов от начальника той самой школы, в котором говорилось: «Срочно доставить к нам того самого Хашимджана Кузыева». Наш добрый участковый сразу же поехал на поле, к папе, показал ему вызов, сказал, что надо принимать решение. «Я-то согласен, – ответил отец. – Надо уговорить бабушку и маму Хашимджана. Приходите вечером, вместе это и сделаем».

Участковый пришел к нам, когда я спал, расстроенный встречей с новым парикмахером. Меня будить не стали. Все сели в кружок и обсудили мой вопрос. Бабушка заявила: «Я согласна с тем, чтобы мой внучек пошел в милицию, чтобы он успокоил дух того хорошего человека, который отдал сбою жизнь ради моего единственного сына. Но я бы хотела, если ему доведется повстречаться с бандитами, чтобы он лучше свистел в свисток или стрелял издали из пистолета». Сестренка Донохон потребовала: «Если мой брат Хашимджан станет милиционером, то пусть он посадит в тюрьму Артыка Разноцветные глаза, который дергает меня за косички и мешает слушать уроки». А Айшахон, конечно, все это решила использовать по-своему. Она сказала: «Ур-ра, когда мой брат-милиционер уснет, я стащу его свисток и целый день буду свистеть в него!» Короче говоря, все успели надеть милицейскую форму на своего любимого внука, сына и брата, успели даже похитить его свисток, но сам будущий милиционер ничего не знал обо всем этом…

– Вот такие дела, – заключил свою речь наш добрый участковый. – Все уже что-то решили, а как ты думаешь сам?

Вообще, здорово! Но я никак не пойму: во сне все это происходит или наяву? Что мне сейчас делать? Плакать или радоваться? Только что я был готов бежать куда глаза глядят, вновь пуститься в странствия. А теперь… Товба…[1]1
  Возглас удивления.


[Закрыть] Я должен стать милиционером! Что правда, то правда. Папа частенько говаривал, что в милиции работают отличные парни: смелые, отчаянные, умные. Что такие качества у меня есть, – это знают все. Но пусть, скажем, я пошел в милиционеры, а кто будет тогда парикмахером? Я же слово дал буве – никогда не бросать это благородное ремесло!.. Или можно будет найти выход: днем стричь да брить, а ночью милиционером служить?

– Ну чего молчишь, отвечай! – нетерпеливо сказал папа.

– А парикмахерская? Что с нею будет? – спросил я, вспомнив того надутого типа.

– Для доброго джигита семьдесят профессий мало иметь, – веско ответил товарищ участковый. – Цирюльничать можно и там. Милиционер всегда должен быть аккуратен…

– Ах, вот как! Когда поедем? – сразу перешел я к делу.

– Значит, ты согласен? – взволнованно вскинулся товарищ участковый.

Не менее взволнованно ждали, оказывается, моего ответа и все остальные. Вы только посмотрите, этот человек еще спрашивает, согласен ли я! Да вспомните, когда задумывался Хашимджан, выбирая себе новую профессию?! Никогда.

Я встал по стойке «смирно», поднес руку к виску и отчеканил:

– Полковник Хашимджан Кузыев готов выполнять ваши приказы!

Все, конечно, засмеялись. И от души притом. Потом подоспел плов, после него уничтожили огромнейший полосатый арбуз, в общем, короче, сидели за дастарханом до тех пор, пока не допили даже остывший чай. Условившись, что отправляемся завтра в девять ноль-ноль, товарищ участковый откланялся.

Вы б зидели, как крутились вокруг меня в тот вечер мои домашние! Такими заботливыми стали, прямо не говорите. Сестренка Айшахон кинулась стирать мои носки, Донохон гладила брюки, мама пекла сдобные лепешки, а папа пошел к колхозному кассиру за деньгами. Ну, а бабушка не отходила от меня ни на шаг. Когда же я наконец лег, сидела у моего изголовья до полуночи, гладила мои волосы, то и дело целовала в лоб.

– Об-бо, мой непутевый мальчишка, значит, опять ты покинешь нас? – говорила она чуть не плача.

– Покину, бабушка, – вздыхал я.

– Пиши мне почаще.

– Буду писать, бабушка.

– Не шатайся по улицам в неурочный час.

– Не буду шататься, бабушка.

– Учись прилежно, чтоб стать человеком.

– Буду стараться, бабушка.

– Не путайся там с негодными мальчишками.

– Не буду путаться, бабушка.

– Если старшие что поручат, не отказывайся. Постарайся выполнить.

– Постараюсь, бабушка.

– Если рубаха загрязнится, постирай с вечера – к утру высохнет. Не ходи грязнулей.

– Хорошо, бабушка.

– В еде себе не отказывай. Кушай побольше. Слава богу, отец твой неплохо зарабатывает, будем почаще слать тебе деньги.

– Присылайте почаще, бабушка. Но не забывайте и фруктовые посылочки слать.

– Еще бы, сыночек, мы ради вас и живем, ради детей. Главное, чтоб смерть не пришла… – И бабушка вдруг заплакала.