Текст книги "Конец Желтого Дива"

Автор книги: Худайберды Тухтабаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

Перепелки денег не клюют…

Я повесил на плечо фотоаппарат, засунул в карман магнитофон, – вы такого маленького и не видывали, специально сработан для нас, милиционеров, и прямиком направился на склад районного кооперативного общества. Ох и добра я увидел тут, просто выразить трудно! Склад длиной в двести метров, высотой в двадцать до самой макушки был полон-переполнен разнообразнейшими товарами. Чего только душа пожелает – все было здесь: шелковые ковры, ковры машинной и ручной выделки, ярчайшие шелка да атласы, которые люди называют «Коли дочь наденет, сноха от зависти лопнет»; холодильник, коих никак не признает моя дорогая бабушка, и– полированные кафы, столы, серванты, за которыми вон уже сколь-о безрезультатно охотится моя дорогая матушка; арфоровые чайники, косы…

Нет, нет, вы же знаете, я не мастак описывать, а коли и начну говорить про отличнейшие детские костюмчики, то наверняка забуду упомянуть о пальто-джерси, а скажу про них, не дождутся своей очереди надетые друг на друга, лежащие штабелями ондатровые шапки или тюки пуховых платков, небрежно разбросанные вокруг…

Ну, ладно, пойдем дальше. Вернее, начнем с начала. У самых дверей склада я обнаружил закуток, равный по размерам, ну, скажем, кабине грузовой машины. В нем сидел, печально подперев щеку рукой, знакомый нам с вами толстячок. На сей раз в шляпе и при галстуке, узел которого был с мой кулак. Лицо его было скучным, как лужа при солнечной погоде. Лоб его торчал почти на улице, словно готовый боднуть любого, кто только посмеет сунуться к нему. А руки будто живут сами по себе: порхают над счетами. А во дворе, перед складом, околачивается человек пятнадцать-двадцать завмагов, боязливо поглядывают на бодливый лоб толстяка-завскладом, подталкивают друг друга, как студенты, подзадоривающие товарища зайти к профессору первым…

Я включил магнитофон, вытащил из футляра фотоаппарат. Ах, да, забыл сказать – шапочку свою я еще на улице надел. В общем, приготовился работать. В этот момент один из завмагов решился проскользнуть в кабину толстяка.

– Ассалому алейкум!

Молчание.

– Как вы себя чувствуете, дражайший?

Толстяк поднял наконец голову. Куда девалась его робость там, в подземелье. Увидев его перекошенное лицо, горящие яростью глаза, право слово, я и сам испугался, хотя был невидимкой; а каково было бедному завмагу, можете представить сами!

– Я… я… – промямлил он испуганно.

– Ну что, я-я?! Чего надо? – крикнул толстяк, дернувшись вперед, точно собирался укусить вошедшего.

– Я… за товаром… приехал.

– Товару нету.

– Я и в прошлый раз ничего не получил.

– Бог даст, и впредь ни шиша не получишь.

– Прошу вас, хозяин, дайте хоть немного товару, чтобы план выполнить, не то горим синим пламенем!

– А что тебе, собственно, нужно?

– Я слышал, вчера привезли атлас и ковры…

– Привезти-то привезли, да дорого дали, пока достали…

– Да уж мы не дадим вам одному везти этот воз, дорогой начальник, сами понимаем…

– Хватит вертеться вокруг да около. Сколько даешь… чтобы повезти этот воз дальше?

– Сто рублей, хозяин.

– Гони сто пятьдесят, и десять ковров твои.

– Сто десять, хозяин…

– Ну ладно, давай сто сорок и покончим на этом. Ты ведь мне почти что брат!

– Дам сто двадцать, хозяин, ведь вы мне ближе, чем родной отец!

И эти два «брата» начали свирепо торговаться за каждый рубль, как на толкучке – только что не лупят друг друга. Наконец сошлись на ста двадцати пяти рублях взятки. Завмаг выудил из глубин кармана денежки, а завскладом протянул за ними лапу. Щелк! Мулла[11]11
  Здесь – в смысле почтенный, уважаемый.


[Закрыть] Хашимджан, само собой, зафиксировал милую сценку на память. Будем надеяться, скоро раздам карточки, и родные, поглядывая на них, будут носить передачки… А магнитофон был включен давно.

Кланяясь, спотыкаясь и рассыпая приветствия, в дверях появился еще один завмаг. По мере его приближения с лица толстяка сходило нечто, похожее на улыбку, появившееся при получении ста двадцати пяти рублей. И когда очередной завмаг вошел в кабину, перед ним снова были злые, колючие глазки и жестоко поджатые губы.

– Здравствуйте… Бог вам в помощь…

– Чего-чего? Помочь? Ишь чего захотел, бездельник! Может, тебе свою зарплату отдать, оставить детишек голодными, неодетыми, необутыми…

– Простите… Но я сказал… бог в помощь…

– Как же! Поможет он тебе! Чего надо, говори!

– Да вот… за товаром приехал, ака…

– Что ж, ладно. Дам я тебе сахару.

– Так ведь своего сахара некуда девать: который уже месяц только сахар и выдаете мне.

– Ну, бери тогда мешков сто соли.

– Зачем мне соль? Себя солить буду, что ли?!

– А у меня больше ничего нет.

– Я слышал, вчера привезли апельсины, индийский чай. Вот давайте эти товары, то-то обрадуются покупатели.

– А меня? Меня-то кто обрадует?

– Вас пусть ваша женушка обрадует.

– Ты еще грубишь! Ничем не могу помочь тебе, склад пуст.

– Апельсины и чай привезли вчера. Знаю точно.

– Но чтобы привезти их, мы здорово поистратились…

– Ерунда!

– Вон отсюда!

– Я буду жаловаться, дойду до ОБХСС!

– Вон отсюда, тебе говорят! Ты мараешь высокое звание работника советской торговли! – Грохнув кулаком по столу, толстяк грозно поднялся со стула. Он широко раскинул руки в стороны, пошел на завмага, будто хотел вначале, на прощание, обнять его, а затем задушить. – Как смеешь ты ставить под удар выполнение государственного плана, отказываешься брать те товары, которые есть на складе! Тебя надо призвать к ответственности, твое место не за прилавком, а в тюрьме! Ты хапуга и рвач, наживающийся за счет честных советских покупателей!

– Э, не ори ты, нет тут дураков, которые клюнут на твою болтовню, сунут тебе взятку! – Парень-завмаг был, видно, крепенький орешек, не из пугливых, таких нахрапом не возьмешь: сжал довольно-таки увесистые кулаки, стоял, набычившись.

– Во-он, тебе говорят!

– Не ори, задохнешься. Мои работники честно трудятся, ни копейки с них не возьму, ты понимаешь? И своих не дам – дома мал-мала меньше восьмеро сидят. И были бы – не дал! Я тебя спрашиваю, ты отпустишь товар или нет?

– Не получишь…

Вдруг завмаг схватил увесистые счеты толстяка, занес их над головой.

– Ну ладно! Уж пришибу тебя, хоть за дело сяду – погань уничтожу!

Толстяк вдруг обмяк, неловко попятился, плюхнулся на стул и вдруг фальшиво расхохотался:

– Положи на место счеты, сумасшедший! Я ведь только пошутил. Сколько тебе нужно чаю?

– Четыре ящика.

– А апельсинов?

– Сколько дадите.

– Ну нельзя быть таким серьезным, совсем шуток не понимаешь. Как у тебя дома-то, детишки живы-здоровы?

– Да. Живы. И здоровы.

– А жена все еще учится?

– Учится.

– Я тебе все выдам, друг, но ты должен подбросить мне хоть двадцатку. Если я с тебя ничего не сдеру – непременно заболею. Пожалей меня…

– У меня нет ни копейки!

– Дай хоть рубль, чтобы я смог пообедать.

– В кармане у меня ничего, кроме автобусных абонементов.

– Ну ладно, давай хоть абонементы.

Отдав толстяку два абонементных билета, завмаг взял листок бумаги, на котором было выведено многозначительное слово «Фактура», и пошел прочь. А толстяк стал больно щипать себя за бока и хлопать ладонью по голому черепу, приговаривая: «Ох, какая же я тряпка, невозможная тряпка, и притом половая тряпка!» Однако вспомнил про очередь и снова приосанился…

Начали заходить еще завмаги. Эти особо не спорили, выкладывали то, что просил толстяк, и отправлялись за товаром довольные. Довольно потирал руки, само собой, и наш толстячок. Да и я не имел оснований для недовольства: фотоаппарат мой и магнитофон работали безостановочно, значит, задание свое я выполнял как следует. Весело чувствовала себя и волшебная моя шапочка: как-никак немалую услугу оказывала она сегодня нашей родной милиции!

Толстячок начал заносить в толстую общую тетрадь список взяток, полученных сегодня. Чтобы лучше сфотографировать, я влез на стол, широко раздвинул ноги, – между ботинками оказалась строго разграфленная тетрадь – и с полчаса мы с завмагом работали молча и сосредоточенно. Затем толстяк принялся считать деньги, негромко напевая себе под нос что-то лирическое… Потом запихал деньги в пухлый портфель, любовно чмокнул его в пузо и нагнулся, чтобы отпереть несгораемый шкаф.

Я не спеша поднял портфель: в нем деньги, добытые нечестно, и толстяк не имеет на них никаких нрав. С другой стороны, мне, правда, тоже не приказано конфисковать их; поэтому, решил я, посоветуюсь с Салимджаном-ака, а пока припрячу на крыше склада. Никуда они не денутся.

Когда я опустился вниз, надежно захоронив портфель, толстячок носился по складу, как курица-наседка, потерявшая цыплят. Вот он подскочил к грузчику, который перетаскивал тяжелые тюки, схватил его за грудки, поволок к себе в кабину.

– Ну-ка, милейший, выкладывай денежки! – потребовал он.

– Какие такие денежки? – удивился рабочий.

– Те, которые ты сейчас упер!

– Да господь с вами, я и не знаю, о чем вы говорите!

– Я же сам видел, как ты заграбастал портфель с деньгами.

– Да убей меня бог, если я хоть видел этот ваш портфель!

Толстяк до самого вечера носился по складу и своей кабине, разыскивая портфель; представляете, он искал его даже под соломинкой, лежащей у порога! И, разумеется, без толку. К концу дня он исщипал и избил сам себя так, что еле держался на ногах. И все время повторял: «Что я теперь скажу жене, этой карге, ведь она меня со свету сживет?!»

Салимджан-ака всегда учил меня: «Если ты напал на кончик ниточки, постарайся размотать клубок до конца!» Эти слова глубоко запали мне в память. Поэтому после работы, недолго думая, отправился вслед за толстяком. Кто знает, быть может, этот тоже прячет свой клад в каком-нибудь подземелье? Надо выяснить.

Жена Адыла-коварного боялась мужа, а толстяк, оказывается, боялся жены.

– Волк или лиса? – игриво спросила она, лишь только толстяк переступил порог.

– Лиса… – помявшись ответил тот.

– Что? Лиса? А вот этого не хочешь? – Жена засучила рукава, показала мужу огромнейший кулак и грозно поплыла к нему. – Вчера заливал мне уши: дескать, не привезли товара, а сегодня, выходит, опять лиса! Опять пустой пришел?! Не-ет, милый, так не пойдет!

– Поверь мне, женушка, стащили у меня всю выручку…

– Чтоб у тебя да стащили деньги?! Расскажи это какой-нибудь дурочке. Учти, тебе сегодня придется поголодать – на ужин не рассчитывай. Сколько уж я маюсь, чтобы наполнить эти несчастные клетки, а муженек проклятый все старается надуть меня!

Клетки? Зачем и чем их надо заполнять?

Я внимательно огляделся вокруг. И заметил то, на что до сих пор не обратил внимания: весь двор – яблони, персики были увешены перепелиными клетками, основанием которых служили тыквенные половинки. Свисали они и с карнизов айвана, и с перекладин деревянной сури. Штук двадцать-тридцать перепелов и перепелок верещали, словно собравшиеся на свадьбу кумушки, – в ушах аж звон стоял. Странно, с каких пор птицы стали клевать деньги?.. Надо вникнуть… Ведь это обязанность милиционера – проверить все, что вызывает подозрение.

Я принялся за дело: и вот тебе загадка, ребус, кроссворд, чайнворд или что еще там?! Ну и хитрецы, ну и ловкачи! Проверил подряд все клетки на айване, слазил на все яблони, персиковые деревья, на старый тутовник, с веток которого тоже свисали перепелиные клетки. И лишь в половине клеток обнаружил двадцать худущих, голодных птиц, остальные были полны деньгами в крупных купюрах, золотыми украшениями и монетами! «Несчастненький» директор хранил свои сокровища под землей, а милая супружница толстяка – над землей, в перепелиных клетках. «Ну и пройдохи, ну и хитрецы!» – не переставал я удивляться про себя. Сфотографировал между тем все клетки и дунул в отделение, как бродяга, за которым гонятся бешеные собаки, то есть, простите, как человек, который очень спешит.

Немедленно проявил в лаборатории отснятые пленки, отпечатал тридцать снимков, взял кассету с магнитозаписью и пошел к своему начальнику.

– Как дела, сержант? – встретил меня вопросом Салимджан-ака.

– Довольно недурно, товарищ полковник, – скромно ответил я и положил перед ним на стол фотографин и магнитофонную кассету, которым он, разумеется, очень обрадовался. Минут через пятнадцать явился Али Усманов, он чуть ли не расцеловал еще мокрые фотокарточки, а запись слушал, как самую очаровательную музыку на свете, слегка покачиваясь из стороны в сторону, мечтательно прикрыв веки. Потом вдруг встрепенулся и воскликнул:

– Молодец, сержант, вы оправдали наши лучшие надежды! Салимджан-ака, – обернулся он к полковнику, – сегодня же возьмите под наблюдение любителей перепелок и их дом!

– Слушаюсь, товарищ начальник! – вытянулся полковник.

– Вы сказали, товарищ Кузыев, что больше всего товара получил заведующий магазином номер шестнадцать? – продолжал Усманов.

– Зато он и взятку дал больше всех!

– Поручаю вам поближе познакомиться с работой этого магазина. И позвольте еще раз поблагодарить вас, сержант. Вы владеете неоценимым талантом, таких людей мы должны всемерно поощрять. Объявляю вам благодарность и сегодня же обращусь в Министерство с предложением повысить вас в звании.

Ну, признаюсь, начальник сказал не «талантом», а «способностями», но ведь это одно и то же – верно? Зато уже все остальное – чистая правда.

Как дела, дядюшка Махсум?

Что скрывать, люблю я поспать и потому всегда просыпаюсь позже, чем надо. Так случилось и сегодня. Когда я открыл глаза, Салимджана-ака не было: давным-давно отправился на работу. Вообще привычка у него такая – часа на два раньше всех заявляться в отделение. Быстренько перекусив, я тоже побежал на службу. Проходя по коридору, услышал громкие голоса, доносившиеся из-за открытых дверей кабинета секретаря партийной организации капитана Хашимовой.

– О, Хашимджан, входите! – крикнула она, заметив меня.

Я вошел. На диване сидел, положив скрещенные руки на колени, Салимджан-ака. Я опустился рядом с ним.

– …Таким образом, я обнаружила женщину, подбросившую вам грудного ребенка. Зовут ее Шарифа. Три года назад работала в столовой на Чорсу, при обнаружении недостачи скрылась. Около года, оказывается, была проводницей в поездах дальнего следования – тоже, видимо, не безгрешно. Потом окончательно связалась с темными личностями и неуклонно покатилась вниз.

– Вы видели ее?.. – нетерпеливо спросил Салимджан-ака.

– Видела, дважды. И даже в последнюю встречу вызвала ее на откровенный разговор. Сказала, что сравнение группы крови малыша и вашей дало противоположные результаты. Ясно, что отец ребенка совсем другой человек, – заявила я. – За все твои художества можешь быть привлечена к ответственности. Лучше откройся мне честно, сестра, ведь я тоже мать, пойму тебя, постараюсь помочь.

– Что же она ответила?

– Расплакалась. Тогда я подала ей бумагу, карандаш, попросила изложить все как было. Она пообещала написать дома и потом принести.

– И что она написала?

– Увы, она исчезла.

– Исчезла?!

– Да.

– Опять двадцать пять. А где малыш?

– В нашем детсаду в круглосуточной группе.

На этом месте разговора я поднялся. Все это, безусловно, интересно, но ведь работа не ждет. Я тоже занимаюсь этим делом, только с другого конца. Вот выполню свое задание – и бремя клеветы с названого отца моего будет отметено прочь. Надев волшебную шапку, я снова взял свою «волшебную» аппаратуру – магнитофон, фотоаппарат и тронулся в путь. На сей раз в магазин смешанных товаров. Я спешил узнать, цело ли все, что вчера получил завмаг, отвалив завскладом большой куш. Спустившись в склад, с облегчением обнаружил, что все товары еще тут, никуда не успели сбагрить.

Затем прошел в кабинет завмага, круглого, как колобок, и черного, точно ворон, человека. Голова его была обрита наголо, самую макушку скрывала черная бархатная тюбетейка. Коротенькие усы, точно смазанные маслом, блестели и издали казались похожими на двух жучков, ползущих навстречу друг другу, чтобы встретиться наконец под самым носом хозяина.

Вчера Толстяк называл его дядюшкой Махсумом. Сейчас он возносил к небу странную молитву, уставившись в грязный потолок.

– О всевышний, ниспошли людям благоденствие, чтобы кое-что перепадало при этом и нам! Надоумь ОБХСС замешкаться, чтобы мы успели сплавить дефицитный товар. Увеличь число людей, стесняющихся или забывающих брать сдачу, и отними руки любителям писать кляузы в книге жалоб и предложений. Аминь!

– Аминь! – повторил я, как эхо, желая посмотреть, как среагирует завмаг. А он даже ухом не повел. Подсел к счетам и давай перебрасывать костяшки туда-сюда. У меня аж в глазах зарябило. «Ну тебя, – подосадовал я. – Развел скуку! Хоть бы потешил чем-нибудь невидимого сыщика»…

Вышел в торговый зал. За прилавками метались тридцать продавщиц, словно угорелые, а очереди не убывали. Я приблизился к одной, с румяными, как яблоко, щеками, и положил перед ней записку: «Будьте осторожны, сегодня здесь работники ОБХСС!» У продавщицы тотчас изменился цвет лица: будто вместо румян залили белила. Перегнувшись к другой продавщице, она что-то шепнула ей. Та кинулась к третьей, третья – к четвертой…

За какие-то считанные секунды все тридцать продавщиц успели перешептаться между собой и стать удивительно внимательными, сердечными и вежливыми. С губ их не сходила приветливая улыбка. Иные куда-то побежали и вернулись в изящных синих халатиках, другие взбивали волосы, третьи тщательно мазали помадой губы. Не успевал покупатель переступить порог магазина, все они били ему глубокий поклон и хором тянули: «Добро-о пожаловать!» А провожали до самых дверей, щебеча, как заведенные: «С покупкой вас, дорогой товарищ! Приходите к нам еще, обслужим с удовольствием!»

В зале появился дядюшка Махсум и пригласил заведующих секциями к себе в кабинет. Первой к нему направилась заведующая трикотажной секцией, как я узнал, Анвара-опа, – женщина громадного роста и с такими кулаками, что одним ударом могла бы, наверно, превратить в смятую подушку любого мужчину. Я, разумеется, был готов к работе. Тотчас включил магнитофон.

– Как идет торговля, Анвара-ханум?

– Неплохо, дядюшка Махсум.

– Что-то вы вроде не в духе?

– Ничего… Так себе…

– Хотите, обрадую вас?

– Попробуйте.

– Хочу передать в ваш отдел товару на пять тысяч рублей.

– Спасибо.

– Но за это придется выложить триста рубликов.

– Э, бросьте вы эти разговоры, надоело! – Богатырша выпрямилась во весь рост. – С одной стороны – ОБХСС, с другой – вы прижимаете. Я уже сердечницей стала! Если согласны, чтобы работала честно, я готова, нет – тогда ухожу. Не пропаду. Слава богу, муж кандидат наук, неплохо зарабатывает, все у нас есть. Больше не желаю химичить, хватит.

– Да вы в своем уме? – поразился дядюшка Махсум.

– Будьте уверены, в своем, – подтвердила Богатырша.

– Разве можно прожить на одну зарплату?

– Но другие-то живут!

– Иди, иди отсюда! Не могу видеть тебя и слышать! – завопил дядюшка Махсум, на что могучая Анвара-ханум только презрительно фыркнула.

Не успела Богатырша выйти, как в комнату вплыла сильно накрашенная женщина. Она звонко прищелкивала пальцами, словно вот-вот пустится в пляс.

– Ой, заходи, доченька, заходи! – радостно встретил ее дядюшка Махсум.

– Ой, захожу, папочка, захожу! – женщина плюхнулась на стул, что стоял у самых дверей.

– Как идет торговля, доченька?

– Ох, не говорите, папочка. Хуже некуда.

– Отчего же так, моя хорошенькая?

– Оттого, мой хорошенький папочка, что товары вы держите за семью замками на складе.

– Ох, и остра ты на язык, Шахиста, остра! Но сегодня ты будешь довольна, детка. Я привез джерсовые пальто…

– Джерсовые! – сбрадованно вскочила с места Шахиста.

– …И еще пятьсот ондатровых шапок.

– Ой, папочка дорогой! – кокетливая Шахиста проворно подбежала к дядюшке Махсуму, несколько раз звучно чмокнула его в лоб… и вдруг в самом деле пустилась в пляс, прищелкивая пальцами.

– Но придется выложить пятьсот рубликов. Не подмажешь – не поедешь.

– Нет, нет, нет! – Шахиста опять упала на стул и застыла каменным изваянием, словно и не летала только что бурным вихрем по комнате. – Я боюсь кодекса, папочка. Я не хочу в тюрьму. Если сяду, моего мужа отобьет Нигара. Оставьте меня в покое, папочка.

– Что ты мелешь?

– Нет и нет, папочка. Я боюсь ОБХСС. Кто будет гладить брюки моему мужу? Нигара? Дудки!

– Да что вы все заладили: ОБХСС, ОБХСС! – завопил Махсум. – Если хочешь знать, начальник ОБХСС давно в моем кармане!

– Серьезно? – заинтересовалась Шахиста. – Ну-ка, покажите!

Махсум вытащил из кармана пачку денег, с треском бросил ее на стол.

– Вот он где, твой начальник ОБХСС.

– Ой, как здорово! Вот вы и договаривайтесь с ними сами, без меня.

И Шахиста направилась к двери, покачивая бедрами, щелкая пальцами и игриво напевая, по-видимому, на ходу сочиненную песенку:

 
Завезли к нам дефицит, ёр-ёр!
По ночам завмаг не спит, ёр-ёр!
Предвкушает крупный куш, ёр-ёр,
Этот выжига и вор, ёр-ёр.
 

А неплохой женщиной оказалась эта Шахиста. Веселая и вовсе не глупа. Побольше бы таких!

Появилась третья заведующая. Дядюшка Махсум встретил ее уже настороженно – и не зря.

– Хочу дать тебе дефицитный товар, может, ты тоже будешь нос воротить?

– Конечно, если опять потребуете, чтобы «подмазала», – резко бросила та, повернулась и вышла.

Махсум заметался по кабинету, как лев в клетке. По ведру из-под угля, что стояло у печки, он дал такого пинка, что оно распахнуло дверь и с грохотом полетело по коридору. Потом встал, как вкопанный, посреди комнаты и, точно настоящий артист, произнес монолог: «Сам я виноват во всем, сам. Дурак дураком. Распустил свои кадры, избаловал. Забросил воспитательную работу. Ишь ты, они желают работать честно! Чего захотели, а? Не выйдет. Давно пора усвоить, что не проживешь честно на этом свете. Не подмажешь – не поедешь. Вот так-то, милые!»

Вдруг он прервал свой монолог, приоткрыл дверь:

– Халтураева, идите сюда!

– Иду! – донесся голос из коридора.

– Быстрее, сколько можно ждать?!

В кабинет, тяжело дыша, вбежала пожилая женщина.

– В обеденный перерыв соберите всех в моем кабинете на производственное совещание. Подготовьте приказ об увольнении Анвары Адыловой. Не забудьте указать, что систематически недовыполняет план.

К перерыву дядюшка Махсум смягчился, стал тихим и ласковым, как ягненок, от давешней злобы не осталось и следа. Со всеми поздоровался за руку, справляясь о здоровье, здоровье членов семьи, родственников. Потом открыл собрание, начав свою речь издалека.

– Торговля – вообще самая тяжелая отрасль, а в последнее время работать становится все труднее и труднее. От работников требуются смелость, сноровка, хладнокровие, артистический талант. Сейчас на базе начальником такое чудовище, что странно себе даже представить: у него ненасытная пасть. Получить товар, не откупившись, – гиблое дело. На днях зашел в магазин и попросил молоденького мясника взвесить два килограмма баранины. Получив мясо, подошел к контрольным весам. Оказалось ровно два килограмма, тютелька в тютельку. Чудовище подошел к продавцу: «Плохо работаешь, брат. Не имеешь ловкости рук, раз не смог обвесить меня хотя бы на сто граммов! Подавай заявление, из тебя продавца не получится». Вот как обстоят дела на нашем фронте, – сказал дядюшка Махсум, заканчивая вступительную часть своей «воспитательной речи».

Слушатели никак не реагировали, сидели, опустив головы, не шелохнувшись, точно уснули. А дядюшка перешел ко второй, основной части своей речи.

– Предположим, что каждый продавец в день, в среднем, обслуживает двести покупателей. Если с каждого он сумеет выколотить хотя бы пять копеек, то к концу трудового дня положит себе в карман десятку. Этого не в силах учесть ни ваш ОБХСС, ни народный контроль. Надо уметь работать! Вы должны быть такими вежливыми, предупредительными, ласковыми, чтобы покупатель просто влюбился в вас, чтобы постеснялся брать сдачу в какие-нибудь там рубль или два… Верно я говорю, доченька? – обратился лектор к Шахисте.

– Неверно! – отрезала балованная «доченька».

– Что-что-что? – обалдело переспросил папочка.

– Да, неверно! – хором вскричали остальные продавщицы.

Махсум соколом подлетел к ним, точно хотел в упор вглядеться в лица взбунтовавшихся подчиненных. Продавщицы, однако, не дрогнули, стояли стеной с неумолимым выражением лица. И между ними начался следующий диалог:

М а х с у м. Дети мои, я кажется, что-то слышал, но боюсь, что ослышался. Верно ведь, ослышался?

1   г о л о с. Нет, не ослышались! Ни в одном магазине нет такого, что творится у нас!

М а х с у м. Неправда!

2   г о л о с. Вон магазин напротив нас. Работают и никогда никому не суют взяток!

М а х с у м (злорадно). Поэтому-то они никогда и не выполняют плана!

3   г о л о с. А вот и нет! В прошлом месяце они получили переходящее красное знамя.

М а х с у м. Подумаешь, знамя! Знаменем сыт не будешь. Работайте так, как велю я.

Д е в у ш к и (хором). А вот и нет! Мы хотим работать честно.

М а х с у м. Вот оно как? Халтураева, зачитайте приказ!

Х а л т у р а е в а. Не буду читать. Нет никакого приказа.

Девушки начали медленно окружать Махсума, потом с криками набросились на него и, схватив за руки и за ноги, выволокли, как мешок с салом, во двор магазина. Там стояла бочка из-под селедки, видно, девушки заранее приготовили ее: туда и втолкали своего начальника. Я понял, что давно он им осточертел, а моя записка только поставила точку.

– Погоди, то ли еще будет, если станешь подбивать грабить покупателей!

– Всех… всех увольняю! – глухо донеслось из бочки.

Девушки, громко пересмеиваясь, подталкивая друг друга, стали таскать в ведре воду и наливать в бочку. Махсум истошно завопил. Тогда Шахиста сбегала за старенькой, со сморщенной кожей, дойрой и начала играть: така-така-тум, така-така-тум. Девушки закружились вокруг бочки, хлопая в ладоши, визжа и смеясь. Тут же родилась песня:

 
Завезли к нам дефицит, ёр-ёр!
Будет он законно сбыт, ёр-ёр!
Вот и наступил конец, ёр-ёр!
Даткам-взяткам с этих пор, ёр-ёр!
 

– Девочки! – крикнула Шахиста. – Не выпускать «папочку» до вечера – наука будет! А сейчас пора открывать магазин, перерыв кончился.

Довольные собой, девушки разошлись. Дядюшка Махсум, по шею в воде, остался торчать в бочке. Я не удержался, перегнулся через ее край и шепнул на ухо Махсуму:

– О аллах, пусть таких веселых, бесстрашных девчат становится все больше и больше на горе таким бесстыдникам, как ты, и во имя облегчения работы ОБХСС, аминь!

Услышав голос «духа», дядюшка в ужасе погрузился в бочку с головой, только пузыри пошли.

Но хотя я и «дух», а почувствовал, что очень хочу есть. Направился в столовку, расположенную через улицу, напротив магазина.