355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Худайберды Тухтабаев » Конец Желтого Дива » Текст книги (страница 13)
Конец Желтого Дива
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 03:13

Текст книги "Конец Желтого Дива"


Автор книги: Худайберды Тухтабаев


Жанр:

   

Сказки


сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Часть III
Смерть Желтого Дива

Каникулы в кишлаке

Ну и здорово же, оказывается, соскучился я по родному кишлаку! Как выяснилось, Закир, Ариф, Мирабиддинходжа тоже ждали меня, – ну прямо как весенние ростки солнышка. Представьте – задержись я еще хоть на недельку, Закир бы сам приехал приглашать меня на свадьбу.

Нет, лучше расскажу все по порядку. Как я потом узнал, на следующий день, как сдал я все документы и вещественные доказательства товарищу Халикову, в кабинете полковника Усманова состоялось совещание. На повестке дня стоял один вопрос: каким образом отметить самоотверженную высоко-профессиональную работу сержанта Хашимджана Кузыева по разоблачению и обезвреживанию крупной группы особо опасных преступников. Кто-то предложил премировать товарища Кузыева деньгами. Однако мой наставник Салимджан-ака возразил:

– Я считаю, что поощрять Хашимджана деньгами нельзя. Во-первых, он ненавидит деньги. Во-вторых, не умеет ими распоряжаться: в один день может просадить всю зарплату, а на другой – ходить стрелять у сослуживцев по пятерке.

Тогда выступил Али Усманов.

– Если никто не возражает, я бы предложил выдать товарищу Кузыеву бесплатную путевку в милицейский дом отдыха в Крыму, а также оплатить дорогу в оба конца.

Возражающих не оказалось. Наоборот, кое-кто даже зааплодировал.

Вот так я собрался уже было ехать в Крым: кто же откажется от отдыха у моря!

– Что-что?! – возмутилась бабушка, услышав эту новость. – Какой-такой еще Карим объявился?

– Не Карим, а Кры-ым!

– А что ты там потерял?

– Отдыхать буду.

– Отдыха-ать? И не стыдно тебе, здоровому, как бык, парню валяться на койке целыми днями?

– Нисколечко не стыдно.

– Никуда ты не поедешь. Дома работы невпроворот. Будешь лепить кизяки.

– Кизяки?!

– Кизяки не хочешь, будешь пни выкорчевывать.

– Пни?!

– В прошлый приезд удрал, палец о палец не ударив по хозяйству, а дома – ни хворостиночки дров! Тебе не жалко отца? Он и работает, и по хозяйству смотрит, крутится, мечется, и все равно не успевает.

– Но я все равно не стану лепить кизяки. Этого не позволяет мой авторитет. Пусть ваши кизяки лепят Айшахон и Донохон, а то они будут сурмить брови да пальцы хной пачкать, а мы – лепить кизяки!

– Не спорь со старшими! – прикрикнула бабушка.

– Все равно наш начальник не разрешит кизяками заниматься, – заупрямился я тоже. Но вы ведь знаете, что спорить с моей бабушкой дело бесполезное. Все равно настоит на своем.

– Пока я жива, главный начальник твой – я, вот помру, тогда уж ищи себе других начальников. – С этими словами она вскочила с места, принялась собирать мои вещи и швырять в чемодан. Парадную фуражку запихнула в отцовский хурджин. К счастью, наш разговор услышал Салимджан-ака, вышедший на веранду попить холодного чайку. Увидев меня, он засмеялся и покачал головой.

– Ох и колючая старуха твоя бабушка, а, Хашимджан?

– Сами же видите! – сказал я, чуть не плача. – Ладно, не поеду к морю, но как глядеть теперь в глаза начальнику? Он ведь так старался!

– Поехали, объясним Усманову все как есть, думаю, он не обидится, переиграет свое решение.

Так и вышло. Ведь Али Усманович человек мудрый и чуткий. Наоборот, он даже постарался подбодрить меня.

– Ничего, Хашимджан, вы еще молоды, успеете по курортам поездить. Не обижайте бабушку. – Потом велел секретарше срочно оформить мне премиальные и сообщил, что передает свою черную персональную «Волгу» в мое распоряжение.

– Не стесняйтесь, поезжайте. Благодаря вам работа нашего отделения отмечена Министерством внутренних дел. Для такого сотрудника ничего не жалко…

И вот мы катим и катим по приволью. Машиной управлял я сам, папа дремал рядом, а бабушка, устроившись на заднем сиденье со всеми удобствами, добродушно поносила тетушку Хаджар, которая имела неосторожность некогда высказаться, что я ни за что не стану человеком.

На полях весна заявила полностью о своих правах: у арыков густо пробилась зелень, почки на деревьях разбухли, в чистом воздухе далеко разносился рокот тракторных моторов. Колхозницы в разноцветных платках провожали взглядом нашу машину, иные задорно махали вслед. Высоко в небе заливались жаворонки, радуясь избытку света и тепла. Не меньше пернатых взбудоражил погожий день и меня: я громко запел первую пришедшую на память песню. Бабушка засмеялась, погладила жесткой рукой мой затылок.

– Об-бо, шалопайчик мой, когда ты это научился так хорошо петь?

– Сотрудник милиции все должен уметь, бабушка.

– Будь благословенна на том и этом свете милиция, которая сделала из тебя человека, – прошептала бабушка, молитвенно сложив руки и проведя ими по лицу. – А ты знаешь, что твой друг Вакир женится?

– На ком?

– На Хакиме, дочке мельника.

– А, знаю. Это та девчонка, которая упала с турника и сломала ногу?

– Она самая. Работает на ферме дояркой. А Закир твой влюблен, как петух: залезет на крышу фермы – давай песни петь. Со своей любовью на весь кишлак опозорился. Раз решил возлюбленную свою встретить у калитки… Так что ты думаешь? – привалился к забору и уснул, так что будущий тесть еле разбудил утром…

В кишлак мы въехали около пяти часов. За машиной увязалась орава детишек. Они кричали, визжали, улюлюкали, точно цирк привезли. Мама, конечно, давно ждала меня, малость всплакнула, рассказала, что выбегала на шум каждой проезжающей машины. Сестренки мои Айшахон и Донохон тоже безмерно обрадовались, только в пылу чувств они почему-то начисто забыли о брате и принялись обниматься-целоваться друг с дружкой.

А полчаса спустя во дворе нашем яблоку было негде упасть, считай, весь кишлак собрался. Многие больше интересовались черной «Волгой», чем моей персоной. Мне передали под большим секретом, что кое-кто заподозрил даже неладное: «Боюсь, дело тут нечисто, а вдруг Хашим просто-напросто угнал эту машину? Думаете, нет? Посмотрите в его глаза, так и бегают, так и бегают!..»

Папа позвал Умурзака-мясника зарезать барашка, а к вечеру пожаловали не кто-нибудь – сам председатель колхоза, а также бухгалтер и агроном Анарбай-ака. Поразмыслив, решили, что подобное торжество не может обойтись без нашего уважаемого участкового. Вмиг снарядили за ним человека. Собрались, разумеется, и школьные мои друзья-товарищи: Закир, Мирабиддинходжа, который приехал домой на каникулы, Акрам, что бросил школу с шестого класса, однако теперь слывет в колхозе передовым механизатором, Ташпулат-табельщик и даже круглоголовый умник Ариф, после окончания зубопротезного техникума присланный беречь зубы наших односельчан.

Все гости, предполагалось, пришли навестить меня, поинтересоваться моими делами, порадоваться моим успехам; но не тут-то было, разговоры пошли совсем о другом. Мужчины говорили о том, что зима в этом году затянулась, вследствие чего корма кончились и все стараются сбыть скотину, за сноп прошлогоднего клевера запросто можно купить шестимесячного ягненка. У женщин было свое: вот, мол, в промтоварный магазин завезли фарфоровые косы, чайники и пиалы, но завмаг, чтоб ему подавиться, сбыл их на «толкучке». Бабка Айниса житья не дает своей снохе, а бабка Тупиниса каждодневно ходит к мулле, чтобы тот надоумил ее зятя уважать тещу; муж тетушки Халнисы, видно, одурел совсем на старости лет, забрал все сбережения и укатил куда-то на курорт.

Мы, молодежь, тоже не молчали, конечно, и у нас тем было хоть отбавляй: кто куда поступил, кто где работает, кто на ком женился, – короче, гости разошлись где-то под утро, когда петухи чуть не порвали голосовые связки. Прощаясь, папа набросил на плечи участкового новенький чапан, надел тюбетейку и поклялся, что век не забудет его доброты, ведь именно благодаря его помощи я стал человеком. Под конец мы остались одни с Закиром.

– Давай, дружище, обнимемся мы с тобой еще раз! – предложил вдруг Закир, широко раскинув руки.

– Но мы ведь уже обнимались…

– Я никак не могу поверить, неужели это ты здесь, рядом со мной. Обниму тебя и поверю, что это не сон!

Для начала мы обнялись, потом расцеловались, а разгорячившись, принялись бороться, как два неуклюжих медведя. Порядком устав, присели на скамеечку у калитки.

– Дружище, я хочу кое-что спросить у тебя… ответишь по-честному? – С этими словами Закир воровато оглянулся по сторонам. Я как-то предчувствовал, о чем именно он заговорит: конечно же о том, что хочет жениться, и, разумеется, спросит совета, правильно он решил или нет.

– Слушай, скажи мне честно: ты кого-нибудь любишь? – Закир опять оглянулся по сторонам, точно его могут подслушать.

– Нет, как-то не приходилось, – ответил я с непонятным чувством собственной вины.

– А я совсем пропал, приятель…

– Да что ты говоришь?!

– Точно. Ты помнишь дочку мельника?

– Хакиму?

– Да, она у нас на ферме работает.

– Но она же хромая!

– Может, за то и полюбил я ее?! Знаешь, я люблю даже коров, которых она доит. Я люблю бидоны, в которые она сливает молоко, люблю дороги, по которым она ходит, деревья, что растут у их дома; я люблю все, все, что как-то касается Хакимы.

– Не может быть!

– Может быть, дружище, может. Поверь мне. Ночами мне хочется плакать, а днем так и тянет спеть, сплясать… вообще, выкинуть какую-нубудь штуку. А самой Хакиме слово сказать боюсь: руки ноги деревенеют, язык отнимается…

– Да-а, дела у тебя, приятель…

– Терпел я, терпел, а потом решил написать письмо.

– Что же ты написал?

– Это теперь неважно, приятель, что именно я написал. Главное – здорово оплошал. Понимаешь, мне почему-то всегда казалось, что фамилия у Хакимы – Шакирова, на прежний манер – по имени отца. Ну вот я отправил свое письмо на имя Хакимы Шакировой. И сижу себе, жду ответа. Проходит неделя, другая. Молчок. Тогда я отправляю второе письмо. И вот какой же я олух: совсем упустил из виду, что жену дядюшки Турана, что живет рядом с мельницей, тоже зовут Хакима и фамилия у нее – Шакирова. Только собрался я как-то погнать стадо на пастбище, на ферму заявляется дядюшка Туран и давай хлестать меня камчой. «За что? – кричу я. – За что вы меня лупцуете?». «Ты написал эти грязные бумажонки?» Гляжу – да, мои любовные послания, подписанные: «Пастух Закир, сгорающий от любви к тебе». Отдохнув, дядюшка Туран опять взялся за камчу, а я что, стою себе, молчу – поделом дуралею. Наконец мельников сосед совсем выбился из сил.

– Зачем тебе моя жена, мать десятерых детей? – упрекнул он меня. – Ты что, ровню себе не мог найти? Ответь, наконец, дубина!

– А я вовсе не вашей жене писал.

– Как так?! А кому писал?

– Дочке мельника, Хакиме.

– Болван! – завопил дядюшка Туран, но несколько смягчился. – Какие вы с твоим отцом растяпы все-таки, недаром говорят: яблоко от яблони недалеко падает. Твой отец тоже целый год морочил людям голову, не зная, к которой из сестер-близнецов собирается свататься.

Дядюшка Туран изорвал мои письма в мелкие клочья, швырнул их мне в лицо и выкрикнув: «И дед твой был шалопаем, и прадед, и прапрадед!» – ушел.

Разговор этот тотчас облетел весь кишлак, а Хакима, бедняжка, слегла в постель… Доконал я таки ее… Состояние было тяжелое, так что родители сами сватов прислали…

– Это к тебе?

– Ко мне.

– Все, значит, получилось наоборот?

– Да, наоборот. Вот был бы ты здесь – я выслушал твои советы и ничего бы такого не случилось.

– Ну, а что случилось потом? Видел Хакиму?

– Видел, конечно. Она подарила свою фотокарточку!.. Но я вовсе не об этом. Я другое хочу у тебя попросить, только ты не отказывай мне.

– Проси, – великодушно разрешил я. – Не откажу.

– После свадьбы я хочу показать Хакиму самому лучшему доктору в городе. Вот тут-то ты мне и поможешь. Я слышал, Хакиму можно вылечить и она совсем не будет хромать. Если нужно, я кожу свою дам, кости, даже всю ногу – гляди, какая она у меня здоровенная – лишь бы вылечили Хакиму.

– А на операцию она согласна?

– Согласна.

– А свадьба когда?

– Думаю, к майским праздникам и справим. Музыкантов, надеюсь, ты сам привезешь из города.

Звезды на небе давно погасли, петухи угомонились, поскольку, видно, увели своих подопечных кур на утреннюю трапезу. А мы с Закиром никак не могли наговориться, прощались несколько раз, и тут же все начиналось сызнова.

Так и стал я проводить время: сегодня говорю по душам с Закиром, завтра умничаем с тыквоголовым Арифом. У этого тоже новостей оказалась куча. Попросила Саддиниса (если помните, еще в шестом классе она взяла надо мной шефство) подремонтировать ей зубы, так мало того, что этот малый заговорил ей зубы, но заодно вскружил и голову. Ариф, дальновидный парень, заявил, что летом получит отпускные и будущей теще тоже вставит золотые коронки. «После этого уж и посватаюсь – отказа не будет», – говорил Ариф, потирая руки.

Мой отпуск больше всех пришелся по душе, не совру, моей любимой бабушке. Она целыми днями не вылезала из машины: к тетушке Хаджар, которая живет от нас в четырехстах метрах, и то ездила на машине – за дрожжами там или за ситом. И едет, главное, по пояс высунувшись из окошка «Волги».

– Ну разве так можно? – попробовал я раз урезонить ее.

– Не твое дело, шалопай! – огрызнулась она. – Я хочу хорошенько досадить этой болтунье Хаджар.

Кроме исполнения обязанностей личного шофера бабушки, я с папой занялся заготовкой дров на зиму: срубили старую высохшую урючину, распилили на колоды, потом я наготовил массу кизяков, которыми обложил все наши плоские крыши; еще съездили с бабушкой на рынок, продали все ее сухофрукты – персики, урюк, яблоки.

Как-то с отцом мы вскапывали огород под ранние помидоры. На тропинке появилась бабушка. В одной руке она несла пузатый чайник, в другой – тарелку изюма. Папа сел пить чай, а я продолжал изо всей силы махать кетменем.

– Хашимджан, жеребеночек мой, а почему ты не пьешь чай? – очень уж заботливо поинтересовалась бабушка.

– Я только что напился воды.

– Как ты считаешь, сынок, может, настало время засылать сватов к дочери Хаджар? – еще мягче, еще заботливее спросила бабушка.

Да, не напрасны были мои опасения.

– Не надо, – отмахнулся я, точно мне пощекотали между ребер. – Мать болтливая, значит, и дочка выросла такая же.

– А что скажешь насчет дочери тетушки Халчи?

– Так ведь она не ходит, а переваливается, как утка.

– Пусть Рашидахон станет тогда моей снохой.

– Мне вертушки не нужны.

– А кто тебе нужен?

– Мне нужна Фарида.

– Это которая Фарида?

– Которая здорово умеет лепить пельмени. Из психбольницы.

– Из психбольницы?.. Ты, видно, сам с ума сошел! – бабушка угрожающе двинулась на меня.

На мое счастье во дворе появился секретарь сельсовета. Очень взволнованный.

– Товарищ Кузыев! – крикнул он издали. – Только что звонили из города. Приказано вам срочно выехать.

И плакал я, точно отца родного потеряв…

Я лечу в город. Выжимаю из машины все, на что она способна, и мне все равно кажется, что стою на месте. Неужели Салимджану-ака опять плохо… Ведь ему нельзя было так переутомляться… Неужели… Нет, нет – об этом нельзя думать. А может, Адылу удалось бежать? Предположения, одно страшнее другого, отравляли сознание.

Дорога перед домом Салимджана-ака была чисто подметена, густо полита водой. На спиленном высохшем тополином стволе, брошенном у дувала и заменявшем скамейку, сидели аксакалы. Во двор входили и выходили не знакомые мне люди… Глаза мгновенно застлала мгла, сердце бешено заколотилось: значит, сбылись мои худшие опасения. Выходит, я лишился самого дорогого человека, наставника и учителя, не смог с ним даже попрощаться, услышать его последние слова!

Проклятая смерть!.. Я не мог больше сдерживаться: громко заплакал и, причитая, как у нас принято в кишлаке «О-о, отец, на кого ты нас покинул?! Оставил сиротами!» – направился к дому. Навстречу мне выбежал Нигмат-ака, бледный, расстроенный.

– Хашимджан, да ты что? Прошу тебя, успокойся!

Я зарыдал пуще прежнего:

– Ты сердце мое унес с собой, отец родной, как мне жить теперь без тебя?!

– Кому говорят, успокойся?! – крикнул Нигмат-ака, загораживая мне дорогу.

Оттолкнув его, я ринулся в калитку, чтобы успеть попрощаться, припасть к груди своего бесценного наставника… и застрял прямо на пороге, как машина, у которой неожиданно кончился бензин.

Двор был переполнен народом: соседями, друзьями Салимдясана-ака. Веранда, похожая на салон трамвая, была битком набита сотрудниками милиции – погоны так сплошь и сверкали. Во дворе на сури разместились ребята из самодеятельного ансамбля: как раз в тот момент, когда я сунулся в калитку со своими стенаниями, они заиграли огневую плясовую. И только тогда я понял, как невероятно оплошал. Но как теперь быть? Стыд и срам! Да и Салимджан-ака может обидеться!.. Надо найти выход. Дайка притворюсь сейчас пьяным. Ведь именно в пьяном виде люди вытворяют разные нелепости.

Я раскинул руки, завертелся на месте, громко притоптывая ногами, дрожь в которых еще не унялась.

– Э, посмотрите, Кузыев припожаловал!

– Припожаловал, да пьян вдребезги!

– Видно, опять на ревизии побывал!

– Пляши, парень, поддай огоньку!

– Вот так оно и бывает: сами напьются – и ничего, а глотнем мы, грешные, – так сразу на пятнадцать суток!

Я, разумеется, прекрасно слышал эти то осуждающие, то восторженные возгласы, но, как говорится, ноль внимания – продолжал свой исступленный танец. Мало того, вытащил в круг двух девушек из городского паспортного стола, потом еще двух парней, совсем незнакомых, а зрителей заставил хлопать в такт, что они и исполнили с удовольствием. Я уже стал изнемогать от усталости, когда круг вдруг распался.

– Хашимджан, сын мой! – навстречу мне шел Салимджан-ака. Я застыл, ожидая нагоняя. Но Салимджан-ака по-богатырски обнял меня, оторвал от земли, чмокнул в лоб.

– Карим приехал, сынок, Карим наш вернулся!

…Карим-ака оказался парнем что надо: даже выше, стройнее, чем описывал полковник. Точно его специально изготовили в каком-нибудь люкс-ателье, чтобы люди любовались.

– Если я не ошибаюсь, вы – Хашимджан, – сказал он, подходя ко мне.

– Да, он самый, – пробормотал я и замолк. Так уж я устроен: то невпопад начну говорить, пока люди не обалдеют, то, когда нужно, слова путного не найду, чтобы поддержать разговор. Стою как истукан, улыбаюсь какой-то неживой, нарисованной улыбкой. Спасибо, Карим-ака сам заговорил.

– Я знаю, Хашимджан, вы скрасили горькое одиночество отца… – Он вздохнул. – Очень благодарен вам за это.

– Да уж, какое уж там…

– Я получил все письма, которые вы писали вместе с отцом. Спасибо.

– Не стоит.

– Я просто зачитывался вашими шутками. Да вы прирожденный юморист!

Не находя слов, я просто кивнул головой. И что это я молчу, точно воды в рот набрал? Ведь этим я ставлю Карима-ака в неудобное положение! Не моей же идиотской улыбочкой подошел он любоваться!

– Карим-ака, надеюсь, мы с вами еще наговоримся вдоволь, – наконец проговорил я. – Если вы не против, пойду помогу по кухне. Вон сколько народу обслужить надо…

Я переоделся в гражданское, засучил рукава и пошел, и пошел трудиться. Дым стоял коромыслом: бегом носил полные чайники, подавал шашлыки, подбрасывал дрова в очаг, менял тарелки (правда, штук пятнадцать поколотил с первого захода), – в общем, опять почувствовал себя в норме. И трудился до глубокой ночи, пока не ушли последние гости. Показал-таки гостям и Кариму-ака, что я верный и любящий сын своего приемного отца полковника Атаджанова.

«Нет, вы не были мне настоящим отцом»

Наутро меня ждали новые радостные вести. Собрались мы в кабинете Али Усманова на летучку. Здесь я узнал, что Хашимджану Кузыеву, то есть мне, присвоено звание младшего лейтенанта. Полковник Усманов назначен начальником областного управления милиции; его кандидатура уже утверждена в Министерстве. А мой учитель полковник Атаджанов вот уже неделя, как руководит нашим отделением. Была еще четвертая новость… вы уж простите, не подумайте, что хвастаюсь – ведь в этом грехе кое-кто до сих пор частенько упрекает меня, – но если промолчу, то получится, что скрываю правду. А я этого не люблю. Значит так. Младший лейтенант милиции Хашимджан Кузыев, оказывается, назначен исполняющим обязанности начальника отдела по борьбе с хищениями социалистической собственности, то есть ОБХСС. В масштабе района, конечно.

Прощаясь с нами, Али Усманович улыбался, но мы-то видели, что ему немножечко грустно.

– Друзья мои! – сказал он. – Вы все знаете, что некогда я был рабочим, пришел в милицию по настоянию Салимджана-ака и по зову сердца. И если завоевал некоторый авторитет, то это благодаря коллективу, то есть вам, дорогие друзья. Я навеки обязан своему наставнику, воспитателю и другу Салимджану-ака, а также нашему умнице-парторгу Каромат Хашимовой. Говорят, кто не работает, тот не ошибается. Я тоже совершал ошибки, есть у меня свои недостатки; но товарищи, когда было нужно, всегда наставляли меня на путь истинный. Я очень полюбил и наших молодых работников, таких, как Сурат Арипов, Адыл Шарипов, Хашимджан Кузыев. Они хорошо начинают, лучше, чем я, хотя трудностей у них поменьше, чем у нашего поколения. Надеюсь, мои молодые друзья, вы нас и впредь не подведете. Я… мне… мне очень трудно расставаться со всеми вами… – На этом месте полковник совсем растрогался и, чтобы не показывать своих чувств, быстро вышел из кабинета.

Этот день оказался для меня по-настоящему радостным. Но помня, что есть слово «авторитет», я уселся за свой стол с таким мрачным и озабоченным лицом, точно размышлял о каких-то мировых проблемах. Однако надолго меня не хватило. Вскочил как ужаленный с мыслью: «А вдруг люди начнут говорить: «Вы посмотрите, как возгордился! Ходит, точно палку проглотил! Неужели зазнайку-карьериста пригрели!» И я пошел по кабинетам, шутил, смеялся, сыпал анекдотами. Так прошел день. А к концу я вдруг понял, что ударился в противоположную крайность… Ох, трудно быть начальником!..

Дома я застал Салимджана-ака вместе с сыном, за столом на веранде. Видно, крупно поговорили: оба нахмурены, не глядят друг на друга. У дверей стоит упакованный чемодан Карима-ака, сверху лежит плащ. Заметив их состояние, я ушел к себе в комнату, переоделся. Потом нащипал лучины, разжег самовар и лишь после этого вернулся на веранду. Однако снова невпопад.

– Карим, я считаю, ты поступаешь опрометчиво, – взволнованно говорил Салимджан-ака.

– У меня нет другого выхода, – отвечал Карим-ака, не подымая головы.

– Все же ты должен подумать и обо мне, ведь я не так уж молод…

– А вы? – Карим вскочил с места. – А вы думали обо мне, вы помнили, что я ваш сын? Настоящие отцы, если сын попал в беду, делают все, чтобы спасти его. А вы что сделали? Можно сказать, связали по рукам и ногам, как барана, и сдали в милицию.

– Я выполнял свой долг, сын…

– Вы хотели быть чистеньким перед людьми, государством, перед своей совестью, не так ли?

– Так, сын. Не чистеньким, а чистым, – твердо отвечал Атаджанов, хотя нелегко, видно, ему это давалось.

– Да вы пеклись о своем авторитете, о своей чести и совести, но ни капельки не подумали обо мне, о моей больной матери. Променяли мою судьбу и жизнь матери на свой авторитет!

– Но ты ведь совершил преступление! – стукнул Салимджан-ака по столу кулаком. – Каждый преступник, кто бы он ни был, должен понести заслуженное наказание.

– Не притворяйтесь!

– Как ты со мной разговариваешь?!

– Я разговариваю с вами в последний раз. – Карим-ака опустился на диван. – Поэтому и должен высказать все, что думаю. Вот вы сказали, что каждый преступник должен быть наказан. На это я ответил, что вы лжете. Почему я так сказал? Потому что вы вызволили из тюрьмы соучастницу многих преступлений, женщину, которая вроде оклеветала вас, облила грязью, – Шарифу Усманову.

– Ее не привлекли к ответственности потому, что она вовремя призналась в своей вине, помогла разоблачить соучастников.

– А я, ведь я тоже признался?

– Только после того, как тебя разоблачила милиция, то есть я, ее представитель.

– Не все ли равно?

– Не все равно, сын мой, нет. Между признанием под давлением улик и добровольной явкой с повинной разница, как между небом и землей. Кроме того, у Шарифы грудной ребенок.

– Верно, верно, я и забыл, что у меня появился братишка!

– Молчать! – взревел Салимджан-ака; в один прыжок он оказался возле сына, схватил его за грудки, притянул к себе. – Откуда ты набрался этих мерзостей?

– Отпустите!

– Отвечай! Кто тебе все это нашептал, я спрашиваю?

– Письмо получил. Еще там, в колонии… Перед самым освобождением.

– От кого?

– Письмо было без подписи.

– И что же тебе писали?

– Что отец не постеснялся засадить тебя, родного сына, но вызволил из тюрьмы свою… любовницу,

– Что?.. И ты мог поверить?! Где это письмо?

– Я его изорвал.

– Глупец! Наказание не пошло впрок, вижу, человеком ты так и не стал. – Салимджан-ака отпустил ворот сына, обессиленно опустился на стул и застыл, обхватив голову руками.

Наконец что-то задело и этого бесчувственного Карима за живое, он заходил по комнате, взволнованно заговорил:

– Вы не имеете права утверждать, что беда моя прошла для меня бесследно! Я окончил там школу, притом с хорошими отметками. Вчера вы сами еще расцеловали меня, когда увидели мой аттестат. Опять-таки вчера вы видели «Почетные грамоты», врученные мне за труд, которым я искупил свою вину, свое позорное легкомыслие. Я там ни от чего не отлынивал, нет, выполнял по две-три нормы, – вот за это и благодарности. Вот поэтому вы и не имеете права говорить, что я не стал человеком… Отец, поймите меня правильно, я не в силах забыть… Если бы мать была жива, может я и смог бы… Мама умерла, переживая из-за меня, а вы…

– Довольно! – простонал Салимджан-ака.

– Отец, простите меня. Иногда я жалею вас, признаю, что вам тоже нелегко. А иногда ночами не сплю, проклинаю вас: вы и воспитать не смогли меня, и из тюрьмы не пожелали вызволить. Мне нужно еще во многом разобраться. Поэтому будет лучше, если я уеду. Жить вместе мы не сможем…

– Что ж, раз так… Куда ты решил уехать?

– В Мирзачуле, я слышал, деревообделочный комбинат построили. Хочу туда податься.

– На дорогу дать тебе денег?

– Нет.

Карим-ака отвернулся, пошел в комнаты. Вернулся через минуту, прижимая к груди фото матери, вправленное в рамку, взял чемодан. Я глядел ему вслед, на подрагивающие его плечи, и ждал, когда он оглянется. Вот и калитка. Нет, не оглянулся.

Самовар выкипел наполовину. Наконец я опомнился, заварил крепкого зеленого чаю, вернулся на веранду. Салимджан-ака сидел на краешке дивана, глядя прямо перед собой.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю