Текст книги "Конец Желтого Дива"

Автор книги: Худайберды Тухтабаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

Живые трупы в склепе шейха

В гробнице, пахнувшей могилой, остались мы вдвоем с Аббасовым. Посидев немного, он нащупал рукой один из гробов, лег в него и задумчиво уставился в потолок.

Ну, а мне как теперь быть? Связать его по рукам и ногам и прямо приволочь в милицию? Или малость потерпеть? Лучше, конечно, подождать, выявить остальных сообщников, а тогда всех гуртом и пригнать в отделение. В городе идет, как мы надеемся, последняя битва с преступным миром, и неплохо будет, если героем этого боя опять стану и я. Этот негодяй не впустую, конечно, бежал из-под стражи. У него наверняка еще немало припрятано добра.

Появился Могильщик с дымящейся кастрюлей в руках. Из кармана торчало горлышко водочной бутылки.

– Бай-бай-бай, – сказал он, ставя кастрюлю на дно перевернутого гроба, – за поллитра водки пришлось заплатить красную цену хорошего жеребенка!

– Надо было порасспрашивать у ближайших сторожей, – заметил ворчливо Адыл-хитрец, откупоривая бутылку.

– Какое там! Эти дружинники такого страха нагнали на сторожей, что промышляли водкой, просто не говорите, – вздохнул Могильщик. – К которому ни подойду, говорит, эх, братец, прошли те золотые времена… Почти весь город объездил на такси.

– Это дело полковника, его дело! – воскликнул Аббасов, скрежетнув зубами. – Сам не пьет и другим не дает. Бог даст, я его похороню вот в этом гробу!

– Да сбудутся ваши добрые слова, мой благодетель!

Водку разлили в стакан и крышку от разбитого термоса, выпили.

– Аллах ниспошлет свою кару на наших врагов, и настанут времена, когда дела наши пойдут опять на поправку и заживем мы, как бывало, – размечтался Аббасов.

– Да сбудутся ваши слова, аминь!.. Я вот о чем хочу попросить вас, мой благодетель: когда вы опять будете на коне, помогите мне занять место имама в этой мечети.

– Иншалла! – ответил Адыл-баттал. – Я тебе еще немало добра сделаю, Могильщик. – Он несколько раз глотнул прямо из кастрюли. – Только ты, братец, должен мне помочь еще в одном деле.

Могильщик прижал руку к сердцу.

– Готов жизнь положить ради вас.

– Что мне твоя жизнь! Надо убрать полковника. Тогда опять мы сами будем хозяевами в городе.

– Да ниспошлет аллах исполнение ваших желаний! – провел Могильщик руками по физиономии.

– Но ты мне должен помочь.

– Благодетель мой, я поклялся, что никогда в жизни не возьму в руки нож!

– Не бойся, я сам убью его. А ты должен изучить расположение дома Атаджанова: сколько комнат, куда выходят двери, есть ли подвал, в какое время в доме никого не бывает. Вот что мне нужно от тебя. Нападу на него ночью, когда он спит. Если не превращу его в решето, и на том свете не найду успокоения! Но это потом. Сейчас надо выправить паспорт. Вот после этого… Эх, поскорее бы!..

– О создатель! – Могильщик проворно упал на колени, простер руки для молитвы. – Помоги моему благодетелю во всех его начинаниях, аблоху акбар!

– Аминь! – благочестиво провел руками по лицу Аббасов. Потом вынул из кармана часы на золотой цепочке.

– Скоро два. Пора трогаться.

Поверите вы или нет, но я боюсь ходить по кладбищу даже днем, хотя не верю в существование всяких там чертей, ведьм и призраков. Не люблю ходить – вот и все. А тут изволь топать, хочешь или нет.

Время – далеко за полночь. Все честные люди сладко спят в своих постелях. Стоит жуткая тишина, отчего кладбище становится еще жутче. Лишь изредка где-то за каменными плитами ухает филин. Деревья, освещенные луной, бросают на землю причудливые, фантастические рисунки, в которых напряженный взгляд угадывает то фигуру семиголового дракона, то другого какого-нибудь сказочного чудовища. А вон… и настоящие: сидит дюжина мертвецов под огромным деревом, о чем-то совещаются. Все обернуты в саваны, иные беспрестанно кивают головой, другие хлопают в ладоши, высоко подняв руки. А один, длинный-предлинный, вышел в круг и пустился в пляс…

Ужас кипятком обдал меня. Сердце сорвалось и покатилось куда-то вниз. Я крепко зажмурился и кошкой вскарабкался на спину Адыла-баттала.

– Товба! – остановился тот, удивленный. – Послушай, Суфи, что-то я вдруг стал вдвое тяжелее, с чего бы это, а?

– Мысли на вас давят, мой благодетель, мысли давят! – философски пояснил Могильщик. – Со мной тоже частенько такое случается.

Мы остановились под тем самым деревом, под которым плясали мертвецы. Открыв глаза, ничего страшного я не обнаружил. Просто меня, оказывается, напугали тени от ветвей, колышущихся под ветром. А звуки аплодисментов создавали несколько сухих веток, ударявшихся друг о друга.

Стоим, оглядываемся. Тишина. Тысячи, десятки тысяч погребенных на этом кладбище тоже покоются на своих местах тихо и смирно. Беспокойны только живые, а они спят вечным сном. Все заботы у них остались позади, все забыто: недостроенный дом, недополученный долг, забыт даже маленький сын, считающий, что отец уехал в длительную командировку, и при малейшем стуке выбегающий к калитке…

Полная луна заливает все кругом мягким, как шелк, белым, как молоко, светом. Сова то и дело издает глухой печальный крик. И опять глухая тишина. Не спим только мы трое. У каждого своя цель, сбои заботы…

Где-то в дальнем конце кладбища вспыхнул и погас свет. Адыл-хитрец тотчас зажег спичку и трижды поднял над головой.

– Могильщик, ты на всякий случай будь начеку, – прошептал он.

– Не беспокойтесь, благодетель.

Мы вдвоем с Аббасовым направились к склепу шейха Адыла. Шагая впереди, баттал вынул пистолет, передернув затвор, положил обратно в карман. «Когда, интересно, он снова обзавелся оружием? – удивился я. – Ведь убежал-то совсем недавно?!»

Остановились возле склепа, небольшого куполообразного строения. Из-за стены неслышно вынырнул Шакир-«юрист». Адыл-хитрец шагнул в низенькую дверцу склепа, за ним – законник и я.

Аббасов зажег свечку – склеп осветился мигающим нервным светом. В углу возвышалась какая-то небольшая кучка, прикрытая истлевшим куском ткани. «Это, наверное, и есть кости бедняги шейха Адыла, а тряпка – бывший саван», – подумалось мне. Здесь, по-видимому, такие свидания происходили и раньше: на полу валялись окурки от папирос «Беломорканал», пустые водочные бутылки. Шакир был смертельно бледен и заметно дрожал – кажется, перетрусил не меньше моего.

– Ах, Адылджан, как я рад, что опять удалось свидеться нам живыми-здоровыми, – проговорил он наконец. Хотел улыбнуться приветливо, но вместо улыбки получился какой-то неживой оскал.

– За это я должен благодарить вас, – тоже оскалился Адыл-негодяй. И так они оба, оскаленные, словно волки, некоторое время смотрели друг на друга.

– Ах, Адылджан! – воскликнул опять законник.

– Ах, Шакирджан! – в тон ему ответил Аббасов.

Из их дальнейшего разговора я установил, что Адыл-баттал еще несколько лет назад в кругу своих приближенных сказал следующее: «Если я когда-нибудь ненароком окажусь в тюрьме и кто-то из вас поможет мне бежать или вызволит любым путем, – тот получит целый килограмм старинного бухарского золота». И вот когда такой момент наступил, Шакир-законник с немалым риском помог своему шефу бежать. И теперь, разумеется, ждал награды.

– Я уверен, Адылджан, что вы все еще помните свое обещание.

– Помню, – сказал, слегка кашлянув, Адыл-хитрец.

– Значит, мои старания не прошли даром.

– Да, я уверен, что не пройдут даром и ваши предстоящие старания.

Шакир сделал вид, что не расслышал.

– Тогда я хотел бы получить золотишко и бежать домой. Право, время уже позднее…

– Я не смогу отдать вам сейчас золото…

И хитрец пустился в длинные извинения перед своим «дорогим другом». Он сказал, что его сокровища хранились в трех местах. Одно, как уже известно, «накрыла» милиция. Два других клада зарыты далеко отсюда, в могилах его предков. Съездить туда он не смог: во-первых, совсем обессилен, а во-вторых, за ним усиленно охотятся. До сих пор кое-как перебивался на горсточку золотишка, которую некогда оставил Могильщику Суфи. Если аллах поможет, на этой неделе он обязательно раскопает хоть один из своих кладов. Но чтобы поехать за ним, непременно нужен паспорт на чужое имя.

– Паспорт я не смогу достать, – неожиданно твердо сказал законник.

– Без паспорта не будет золота, – отрезал Адыл-хитрец. Однако заметив, что настроение Шакира изменилось, поспешно вынул из кармана пять золотых монет, положил перед сообщником.

– За одну такую монету можно купить какой угодно паспорт. – Потом добавил, мягко так и приторно: – Вы же знаете, Шакирджан, я никогда не обманывал друзей.

Законник недолго колебался: взял золотые монеты, попробовал на зуб, проверяя, не поддельные ли, – удовлетворившись, спрятал их в карман. Сразу оживился, бледное лицо раскраснелось, и они вернулись к разговору о паспорте. Перебрали несколько вариантов и наконец порешили, что лучше всего справить паспорт на имя имама этой мечети, скончавшегося лет эдак десять-пятнадцать тому назад. Во-первых, лицом он очень походил на Адыла-негодяя. Во-вторых, не имел ни детей, ни жен, ни родственников. Его, конечно, все позабыли, и с этой стороны не грозят никакие неожиданности. В общем, пять золотых монет сделали беседу приятной, очень теплой и дружеской. Шакир-консультант стал мягким, добродушным и шутливым. Советы – полезные и бесполезные – так и сыпались из его уст.

– Я думаю, вам сейчас куда безопаснее находиться здесь, чем в другом городе. В Америке фальшивомонетчики работали в подвале комитета по борьбе с фальшивомонетчиками.

Адыл-хитрюга рассмеялся.

– Верно, Шакирджан, братец мой, – сказал он. – Мухобойка опасна для мухи, пока она летает, но сядь она на эту мухобойку, и та для нее уже не страшна. Ну, а я скоро переберусь на постоянное жительство в подвал полковника Атаджанова.

Они беззвучно засмеялись, тряся животами, вытирая выступившие на глазах слезы. В заключение договорились встретиться в следующий четверг здесь же, в два часа ночи.

Могильщик тенью выскользнул из-за дерева.

– Все в порядке, мой благодетель?

– Бог даст, все будет в порядке, – ответил Адыл-баттал, притянул к себе Могильщика и что-то зашептал ему на ухо. Суфи тоже отвечал ему шепотом, так что я ничего не мог услышать из их разговора. Потом Могильщик передал «благодетелю» узелок с едой, прикрыл дверь склепа и заколотил вход гвоздями, точно заживо похоронил своего кумира.

Искусство следователя

Когда я проснулся, было одиннадцать часов. Сказалась вчерашняя бессонная ночь. Салимджан-ака, конечно, давно на службе. Во дворе громко кудахтала курица. Она-то и разбудила меня. Я выглянул в окно: соседский мальчишка, тот, на которого не напасешься штанишек, целеустремленно гонялся за разгневанной несушкой.

– Бахрам, ты что делаешь? – поинтересовался я. Мальчик не ответил и, поскольку уже пленил курицу, схватил ее за крылья и направился ко мне.

– Хашим-ака, проверьте пальцем вот тут, нет ли яйца?

– Зачем тебе яйцо?

– Дома уже есть одно. Если будет два яйца, продам и куплю резинку для рогатки.

Я пообещал Бахраму принести резинку, с условием, если он отпустит курицу. Завтракать одному не хотелось, поэтому я купил за углом четыре пирожка с потрохами, которые студенты неблагозвучно прозвали «ухо-горло-нос», и, попутно уничтожая их, добрался до отделения. Я спешил доложить полковнику раздобытые мною вчера сведения, получить указания о дальнейших действиях.

Лиляхон, закинув ногу на ногу, листала журнал мод.

– Салимджан-ака у себя? – спросил я, поздоровавшись с ней.

– Уехал в Ташкент. С парторгом вместе, – ответила она куда-то в пространство.

– В Ташкент? Зачем?

– Там без вашего разрешения затеяли совещание.

– Жаль, мне нужно было посоветоваться с полковником.

– Он оставил вместо себя меня. – Наконец Лиляхон подняла голову, уткнула руки в бока, подделываясь под Салимджана-ака, спросила: – Так, товарищ Кузыев, слушаю вас?

– Сегодня состоится открытие Дома бракосочетаний, – ответил я, тотчас включаясь в игру. – От нас должны явиться двое, пройти обряд бракосочетания.

– Выходит, придется идти нам вдвоем?

– Нет, по условиям не положено, чтобы и жених и невеста оба были из милиции.

– Почему это не положено?

– Если у них родится мальчик, то будет отчаянным свистуном.

– А если девочка?

– Если девочка… то креме журнала мод ничего не будет читать.

Лиляхон громко засмеялась, звонко хлопнула ладошкой по голой коленке.

– Ах, Хашим-ака, вам бы конферансье работать…

Да, шутки шутками, но как же быть с Адылом-негодяем? А может, поговорить с Халиковым? Нет, не годится. Сгоряча он тотчас ринется его хватать. Раз повезло, сеть надо закидывать пошире. Ведь в ней пока только Адыл-хитрюга да Шакир-«законник»… А мало ли еще прячется по разным щелям их сообщников?! Они не должны избежать на сей раз правосудия. Так что получается, бегство Адыла-хитреца нам только на руку. Оно поможет нам очистить город от всей остальной нечисти. Как говорит Салимджан-ака, терпение в нашем деле – это половина победы.

Придя к этому выводу, я со спокойной совестью окунулся в повседневные дела, которых, кстати, накопилось предостаточно. Кроме того, беседы с Мама-азыком-ака, его рассуждения окончательно вытеснили из головы мысли об Адыле Аббасове.

Прав был полковник, когда говорил, что в нашем деле важнее иметь не быстрые ноги, а умную голову. И Мамаразык-ака работал по этому принципу. О лучшем помощнике я не смел и мечтать. За какие-нибудь пятнадцать-двадцать дней он привел в порядок все дела. С двадцатью четырьмя своими помощниками провел проверку на всех предприятиях и в магазинах, ресторанах и кафе, которые вызывали подозрение. Да-а, Мамаразык-ака оказался асом ОБХСС. Трудно представить, что такой ценнейший человек пролеживал бы дома кровать, получая свою пенсию, или готовил плов в чайхане с такими же, как сам, стариками, портил себе желудок. А теперь, благодаря Салимджану-ака, он опять в гуще жизни, опять полезный член общества.

Против завхоза техучилища было возбуждено уголовное дело и расследование по нему я вел сам. Сегодня в первый раз вызвал его на допрос. Мирсалимов оказался скользким, как обмылок. Разговор получился вовсе безрезультатным, и я отпустил его, велев хорошенько подумать.

Через минуту в кабинет вошел, скрипя протезами, Мамаразык-ака.

– Хашимджан, вы не обидитесь, если я сделаю вам замечание?

– Нет, что вы! Всегда готов вас выслушать.

– Сдается мне, вы не совсем еще подготовлены для допросов; а это дело не менее важное и сложное, чем выслеживание и задержание преступника.

– Почему вам так кажется?

– Я слышал, как вы разговаривали с Мирсалимовым.

Я молчал, не в силах сразу признать его правоту.

– Да, вы не подготовлены, – продолжал пенсионер. – Сегодня не вы допрашивали Мирсалимова, а он допрашивал вас, выведал, что вам известно, что не известно…

Мамаразык-ака опустился на диван, потом попросил, если мне не трудно, принести из соседней комнаты пиалу холодного чая, выпил его, утер рот ладонью.

– Так вот, Хашимджан, слушайте первую заповедь искусства ведения следствия…

И Мамаразык-ака начал говорить. По его словам, следователь подобен полководцу, который поведет войска на штурм позиций неприятеля. Полководец, как известно, чтобы одержать победу, должен знать, хотя бы приблизительно, численность врага, его вооружение, состояние боевого духа, тактику; где расположены основные силы, а также условия поля битвы, объекты, за которые неприятель будет держаться до последнего, будь то речка, высота или маленький хутор. Так же и следователь. Прежде чем начать допрос подозреваемых и свидетелей, он должен досконально изучить объект, где произошло преступление, систему отношений людей, их характеры, привычки, какие упущения или недостатки на предприятии, в учреждении способствовали возникновению правонарушения. Вот лишь тогда можно начинать следствие и лишь тогда следователь будет хозяином положения, а преступник прижат в угол.

Потом мой помощник рассказал несколько случаев из своей практики и закончил свою нескучную лекцию словами:

– Поэтому, Хашимджан, вам лучше всего прекратить допрос Мирсалимова, пока досконально не изучите как обстановку в техучилище, систему и способы хищения, так самих преступников, их окружение и свидетелей… Вам нетрудно будет принести еще пиалку чая, а то у меня в горле пересохло.

– Вы правы, – признался я, выполнив просьбу своего помощника. – Я понял, что еще не совсем готов вести следствие. Ну, да ведь я университетов не кончал…

– Еще молоды, успеете. Похвально то, что сразу признаете свои недостатки. – Прихлебывая чай, Мамаразык-ака продолжал не спеша: – На свете встречаются люди двух типов, коих надо остерегаться. Одни считают себя всезнающими, а всех других – дураками; они ни у кого ничему не хотят учиться. К другой, близкой им категории относятся те, которые сами ничего не знают, но днем и ночью поучают других. Хашимджан, вы мне годитесь во внуки, поэтому прошу, не обижайтесь на меня, если иногда во мне прорвется, как сегодня. А к какой категории людей принадлежу я – решайте сами, – мой помощник лукаво улыбался.

– Да что вы, наоборот, я очень благодарен вам, – я вскочил с места. – Если вы не против, провожу вас до дома.

– Хашимджан, не забывайте, что я похож на стреноженного коня: пока мы доберемся до дома – ого-го, сколько времени пройдет…

– Да я не спешу. Все равно мне некуда себя девать.

Я взял Мамаразыка-ака под руку и мы потихоньку тронулись в путь. О многом переговорили. О природе преступления и о психологии преступника. Мамаразык-ака рассказал еще, как он несколько лет назад ездил в Россию знакомиться с работой милиции одного города. Несмотря на то, что населения в нем раз в десять больше, фактов преступности и нарушений общественного порядка оказалось в несколько раз меньше, чем в нашем городе. Причина этого, по мнению Мамаразыка-ака, – глубоко укоренившееся в сознании люден убеждение, что преступник ни при каких обстоятельствах не избежит возмездия, что любой хулиган и дебошир получит соответствующую награду за свои «геройства». Кроме того, нарушители даже больше боялись людского осуждения и презрения, чем наказания.

– А в нашем городе пока что, – продолжал Мамаразык-ака, – и преступник и хулиганы стараются избежать возмездия, укрывшись за спиной иных лиц влиятельных и авторитетных, и это им зачастую удается. Да и людей мы недостаточно воспитываем в духе понимания советской законности. В прошлом году, к примеру, был такой случай. Школьный учитель разоблачил махинации директора. А недалекие люди начали стыдить не преступника, а его разоблачителя.

«Эй, недотепа, – говорили ему, – ну, украл человек, но ведь не из твоего же кармана, а у государства! Государство наше богатое – не обеднеет. А человек этот семейный, детей имеет, кто их будет кормить, если его посадят?» И перестали с бедным учителем здороваться, звать на свадьбы там, похороны… Да, нам еще работать и работать, чтобы люди наши знали, кого презирать, предавать остракизму, а кого поддерживать.

– Это мечта Салимджана-ака…

– Да, Хашимджан, но у нас тоже дело идет к тому. Поверьте, Хашимджан, если и дальше так пойдет, то через год-другой… да ладно, чего гадать, поживем – увидим: а точнее сказать, поработаем – увидим.

Любовь поселяется в чистых сердцах

Да полно, сказал я сам себе, чего это я лью слезы, переживаю, не сплю, не ем, когда следует действовать и действовать! Вот ведь даже в газете черным по белому написано: «Чтобы добиться своей цели, человек должен до предела использовать свои возможности…» А разве у меня нет этих возможностей? Как бы не так!.. Верно я говорю, шапочка моя? Да ведь стоит мне тебя надеть, как стану невидимым и смогу заявиться к Фариде хоть на работу, хоть домой! И не удержусь: если плачет – утру слезы; если смеется, поет и красит усьмой глаза – далеко упрячу пиалу с усьмой, пусть поищет, позлится!

И тут же, как на крыльях, понесся домой к Фариде. Обойдется Адыл-нахал пока что без моего сопровождения. И вообще, надоел мне этот несчастный Желтый Див!.. Еще надоело мне скакать на четвереньках из комнаты в комнату, посадив по крайней мере двух отпрысков соседа Нигмата-ака на спину, да еще громко ржать по-жеребячьи. Мало, что в пот загонят, если ссадишь – еще ревут, жалуются, что не накатались.

– Куда это вы на ночь глядя собрались? – поинтересовалась Фатима-апа, матушка моих всадников.

– В магазин схожу за седлом.

– Вай, зачем вам понадобилось седло?

– Чтобы ваши джигиты могли ездить на мне с удобствами, – ухмыльнулся я.

Приблизившись к дому Фариды, я растворился в воздухе, осторожно открыл калитку. При этом я вознес аллаху примерно такую «молитву»: «О всевышний! Хоть ты высоко сидишь и работы у тебя полно, как в аду, так и в раю, но отвлекись ненадолго, направь свой телескоп сюда, придай мне побольше храбрости, ведь в этом доме я должен стать любимым зятем и мужем. Пожелай мне удачи!»

Да-а, не скажу, что у моего свекра большой двор: три деревца персика, два куста винограда. Не густо. Ба, это что такое? Хобби Салимджана-ака – цветы, а моего тестя, как вижу, – птицы. Сколько тут клеток, сколько птиц: соловьи, перепелки, кеклики, попугаи… Э, да что перечислять, почти все птицы, какие существуют на свете, кроме ворона и дятла, сидят себе в клетках, поют, свистят, верещат, стучат, кукуют… Тут, наверное, очень весело жить. А может, пернатые друзья почуяли появление будущего зятя? Если так, то продолжайте, мои дорогие, я не возражаю.

Ага, что у нас там находится, в глубине двора? Небольшая веранда… И на ней сидит, подложив под себя старенькую курпачу, мой будущий тесть. Перед ним старые-престарые счеты, слева высокая кипа каких-то документов. На носу сверкают очки в железной оправе. Надо, само собой, вначале познакомиться с хозяином дома. Но он так углубился в работу, что стыдно даже отвлекать. Вот чай и фруктовый сахар. Так что найдется работенка и мне…

Тесть наконец отложил счеты, сдвинул очки на лоб и радостно крикнул:

– Мама, мамочка, где ты?

М а т ь.  Я здесь, папочка!

О т е ц.  Идите сюда, мамочка, скорее!

М а т ь  (вбежала, запыхавшись).  Что с вами, папочка? Что случилось?

О т е ц  (привстав).  Магарыч с вас, суюнчи[18]18
  Награда за добрую весть


[Закрыть] причитается!

М а т ь.  Для суюнчи я сердце готова отдать!

О т е ц  (обессиленно опускаясь на место).  Сейчас я проверил документацию комбината за все пять лет, что я там работаю. Обнаружил недостачу…

Мать (в ужасе прикрывая рот ладонью). Ой, что вы говорите?!

О т е ц.  …всего-навсего в три рубля.

Мать (медленно отходя от испуга). О боже, напугали-то как… Вначале обрадовалась было: лицо ваше сияет, суюнчи, и вдруг на тебе – недостача.

О т е ц  (с угрозой).  Вот теперь-то я поговорю с этим милиционером, такого жара задам – рад не будет.

М а т ь.  И поделом! И начальству пожалуйтесь, а то ходят тут всякие… подумаешь!

О т е ц.  А Хасана-пекаря… С ним у меня будет разговор особый! Пусть знает, как на честных людей доносы писать.

М а т ь.  И правильно сделаете. И от меня ему пару слов передайте.

О т е ц.  Передам. Всем достанется!

М а т ь.  Пойду обрадую доченьку. Похудела бедняжка моя, глаза ввалились, не ест, не пьет – переживает, точно хворь неисцелимая вселилась.

О т е ц.  Иди, мамочка, иди.

Да, здесь мне, конечно, еще придется осаду выдержать. Но посмотрим, что будет дальше. Главное – не унывать. Гм, четырехкомнатный дом, мебель неплохая, но скромная… А вон и Фарида! Ох, бедняжка, лежит на кровати, бессильно раскинув руки. Выглядит даже хуже, чем описала мать.

Ф а р и д а  (слабо).  Мама!

М а т ь.  Я здесь, доченька. Тебе нужно что-нибудь? Или испугалась чего?

Ф а р и д а.  Нет.

М а т ь.  Температура не спала?

Ф а р и д а.  Я не больна, мама.

М а т ь.  Не надо так, доченька. Лежи, лежи. Я же вижу, что тебе плохо. Сердце матери не обманешь. А вообще нам радоваться надо: папа проверил все свои документы и обнаружил всего-навсего три рубля недостачи.

Ф а р и д а.  Нет, мама. За папу я не боялась. Знаю, что он рубля чужого не возьмет. У меня… я… я хотела вам сказать про другое.

М а т ь.  Говори, доченька.

Ф а р и д а.  Скажу, если вы меня простите…

М а т ь.  Вай, доченька, чего это тебя прощать-то, главное – чтоб ты поправилась.

Ф а р и д а.  Я боюсь папу…

М а т ь.  Ну что ты, дурочка, почему ты должна его бояться?

Ф а р и д а.  Мама, мамочка моя миленькая…

И тут Фарида прижалась к груди матери и горько-горько зарыдала. Мамаша обняла свою доченьку и давай тоже реветь. Ну точь-в-точь моя мама. Потом взяла ладонями круглое личико Фариды, поцеловала в лоб.

– Влюбилась небось, моя глупенькая?

– Мамочка…

– Маленькая ты моя! Влюбилась – радоваться надо, а не рыдать. Ведь любовь поселяется только в чистых сердцах!

– Но я стесняюсь папы…

– Не стесняйся, и папа твой был влюблен, и я. Знаем, что это такое. Любовью прекрасен этот мир, доченька, запомни. Скажи мне, кто этот счастливый парень, который похитил твое сердце?

– Не могу сказать, мамочка.

– Кому же ты это скажешь, дочь, если не мне?

Фарида выскользнула из объятий матери, выхватила из-под подушки мою фотокарточку, протянула ей. Теща взяла карточку, взглянула – и вскрикнула, точно ненароком схватила уголек:

– Ой, боже же ты мой, да ведь это давешний милиционер! – И отшвырнула мой портрет.

Фарида, насколько я понял, ожидала именно такой реакции. Она молча перетерпела первую вспышку гнева родительницы, потом начала говорить, низко опустив пылающее лицо. Рассказала, как мы встретились в больнице, о пельменях, разговоре в милиции, о моей караульной службе у их калитки, потом о крупном объяснении в саду за кинотеатром «Марс». Теща вроде несколько смягчилась, но я все равно о трепетом душевным ждал ее первой фразы.

– Но парень он вообще-то что надо! – сказала она вдруг, после секундного молчания. – Красивый, фигуристый. И глаза вон, смотри, смеющиеся…

– Вообще он очень веселый… Такой шутник! – просияла Фарида.

И голос ее сразу стал звонким, веселым, как серебряный колокольчик. В этот миг теща повернула фотокарточку и взглянула на надпись на обратной стороне. Я ее делал в спешке, выписываясь из психбольницы, поэтому даже не помню, что там нацарапал. Осторожно заглянул через плечо тещи. «Фаридахон – девушке, делающей безболезненные уколы, на память от глотателя пельменей Хашимджана». Ну и ну, тоже мне, написал, юморист несчастный.

Теща выбежала на веранду, взволнованно закричала:

– Папа, папочка, скорее сюда, сюда! Тут такие дела назревают!

Тесть, с клеткой в руке, неторопливо повернул к дому.

– Теперь суюнчи с вас, папочка! Гоните скорее магарыч!

Тесть не спеша бросил птице, сидевшей в клетке, червяка.

– Да что у вас там стряслось? Кричишь, точно мир перевернулся.

– Нет, выложите вначале суюнчи! – заупрямилась теща, но тут же не выдержала и с быстротой пулемета пересказала мужу все, что слышала от дочери, даже чуть-чуть приукрасила, потом сунула ему мой портрет. Тесть опустил очки со лба на глаза, посмотрел на фотографию, затем несколько раз перечитал надпись на обороте.

– А что это означает – «глотатель пельменей»?

– Это он шутя написал, – пояснила теща. – А вообще, оказывается, он очень любит пельмени.

– Выходит, этот парень и есть Кузыев? – задумчиво проговорил мой тесть, опять вглядываясь в мое фото. – Его имя, можно сказать, сейчас гремит, сам в начальство выходит… Ну, мать, скажу тебе, неплохой вкус у твоей дочки, отнюдь неплохой… – Тесть и теща некоторое время молча глядели друг на друга, потом захохотали во все горло, ударяя себя по бедрам. Мне показалось, что Фарида тоже присоединилась к ним, потому что очень уж весело и громко застонали пружины кровати.

– Ой, ой, держите меня, упаду! – хохотала теща.

– О-хо-хо, не хуже Насреддина-афанди мы оплошали, мать! – вторил ей тесть. К ним присоединились все птицы, что сидели в клетках на дворе. Веселье было – ни пером описать, ни словами сказать!..

После ужина тесть и теща отправились к соседям, чтобы перетащить обратно невесть зачем припрятанные у них пожитки. Я решил, что мне тоже пора, погостил и хватит. Хорошего понемножку.

…Салимджан-ака еще не вернулся. Джигиты Нигмата-ака не спали. Свалка среди них была в самом разгаре: шла борьба за первую очередь езды на Хашиме-ака, когда он принесет седло. Бахрам подскочил ко мне первым.

– Где седло? – строго вопросил он.

– Не успел: магазин закрылся.

Трехлетний Даврон уже карабкался по мне.

– Все лавно покатайте. Без седла.

– Сейчас, ребята! – Я сбегал переоделся, потом надел старый чапан Нигмата-ака, отвернув его полы назад, соорудил нечто вроде седла.

– Прошу, джигиты, по коням!

Джигиты не заставили повторять приглашение – налетели всем скопом. И катал я их не помню уж сколько, но так устал, что свалился посреди комнаты и уснул не расседланный.

Приснилась мне Фарида. Она тоже… ездила на мне, как на коне.