Текст книги "Сатанель. Источник зла"

Автор книги: Хуан Марторель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

Это произошло несколько дней назад, а именно 19 марта. Крестовый поход против рыцарей Храма завершался, когда Жак де Моле, последний великий магистр ордена, после семи лет заключения и пыток взошел на костер перед собором Парижской Богоматери. Плечом к плечу с ним погиб командор Нормандии Жофруа де Шарни. Этому чудовищному жертвоприношению предшествовали смерти многих рыцарей на костре. Остальных ждала иная участь – пожизненное заключение в подземных тюрьмах, что делало их живыми мертвецами. Вся собственность ордена перешла в руки государства, а сам орден и даже память о нем тщательно стерли с лица земли. И все же остались возведенные ими церкви странной восьмиугольной формы, подобной кресту – символу тамплиеров; они превратились в немых свидетелей человеческого варварства.

Клод Сенешаль заметил, как глаза его друга подернулись поволокой воспоминаний. Он знал, что Арман де Перигор принадлежал к ордену Храма, и если бы не те считанные часы… или дни… его жизнь сложилась бы совершенно иначе. Если бы церемонию посвящения и день ареста тамплиеров поменять местами, и Армана успели бы посвятить в рыцари…

Немного помолчав, врач наполнил свой стакан и сочувственно улыбнулся другу.

– Мой дорогой Арман, никто никогда не ставил под сомнение доброе имя ордена. По крайней мере этого не делали те, кто хорошо знает нашего короля… и тех, кто его окружает. – Он снова замолчал и подвинул другу миску с орехами. – И все же, ты прав, это радостная новость. Хотя ты еще не все знаешь… – перейдя на шепот и несколько раз перекрестившись, Сенешаль не сдержался и улыбнулся. – Перотт рассказал мне, что когда великий магистр взошел на костер и языки пламени охватили его тело, он выкрикнул проклятие, адресованное королю и папе.

Перигор молчал, вопросительно глядя на друга.

– По словам Перотта, свидетели до сих пор трепещут при воспоминании об этом и крестятся, защищаясь от дурного глаза. Когда все думали, что де Моле уже потерял сознание, задохнувшись в дыму, из пламени взметнулся его голос. До этого он не издал ни единого крика, впрочем, как и де Шарни… Все говорили, что для них смерть стала освобождением. Так вот, все отчетливо услышали голос де Моле. «Слушай меня, Филипп, король-изменник, и ты, Климент, папа-нечестивец, не пройдет и года, как я призову вас на Суд Божий! Проклинаю вас!» – Сенешаль сдвинул брови и пристально посмотрел другу в глаза. – Вот что сказал Жак де Моле. По крайней мере так утверждает Перотт.

11

Париж, 2000 год

Николь никак не удавалось выбросить из головы Рене Мартина… мертвого Рене Мартина.

В понедельник она сидела за столом в своем кабинете и пыталась сосредоточиться на карточках, которые ей передал директор. Речь шла о первой официальной инвентаризации наследия Гарнье, начатой сотрудниками музея, членами семьи и адвокатами, занимающимися этим наследством. Николь достались документы по египетской части коллекции, хотя прилагаемые описания были весьма поверхностными. На каждой карточке значился присвоенный данному артефакту инвентарный номер и краткий текст, где в нескольких словах обозначались основные характеристики предмета. Скудость данных не помешала Николь составить представление о необычайной важности переданной Лувру коллекции. Некоторые экспонаты были ей знакомы по публикациям в прессе, о других она узнала впервые, и нескольких строчек описания хватило, чтобы заинтересовать ее. Действительно, месье Гарнье собрал настоящую сокровищницу, которой он долгое время не желал делиться ни с кем.

Николь отодвинула карточки в сторону и откинулась на стуле. Закрыв глаза, она устало провела рукой по лбу. Сосредоточиться на своем занятии не получалось. Перед ее внутренним взором то и дело возникала фигура Рене Мартина – с выкатившимися из орбит глазами он лежал на полу. Николь не понимала, почему в таких подробностях видит картину, которая, вне всякого сомнения, является лишь плодом ее воображения. Хранитель лежал на животе в совершенно незнакомой ей комнате. Его голова была неестественно вывернута в сторону. Глядя на его лицо, Николь с пугающей точностью могла рассмотреть все ужасные подробности: открытый в жуткой гримасе рот, вывалившийся язык, вытаращенные и уставившиеся в пустоту глаза, встрепанные волосы. Крови не было. Присмотревшись внимательнее, на участке шеи, не прикрытом воротником рубашки, Николь увидела фиолетовую борозду, рассекавшую бледную кожу.

Это видение преследовало ее с ночи субботы, когда она впервые спала в доме в Сен-Жермен-ан-Ле. В субботу днем из Парижа выехал грузовик с вещами Николь. В этом же грузовике ехала и сама девушка. В Сен-Жермен-ан-Ле ее встретили Татьяна Барбье и домработница Мари, которая пришла, чтобы помочь квартирантке с переездом. Как только девушка вошла в дом, ощущение тепла в голове, на которое она обратила внимание еще в первый приезд, вернулось. Впрочем, сегодня Николь было не до того. Около двух часов дня женщины решили сделать перерыв, хотя практически все уже находилось на своих местах.

– Давай пообедаем, – предложила мадам Барбье. – Сегодня я попросила Мари приготовить что-нибудь особенное. Должны же мы отпраздновать твой переезд, дорогая. А пока она возится на кухне, мы можем расположиться в саду с аперитивом.

Николь опять изумилась царящей в этом доме чистоте. На подносе, который Мари вынесла в сад, стояли миски с морковными палочками, сырным соусом, крошечной редиской и жареным картофелем. Принесла она и две маленькие льняные салфетки и хрустальный кувшинчик с удлиненным горлышком, в котором стояла гвоздика.

– Я обожаю цветы, – сообщила мадам Барбье. – Они утешают тех, кто грустит, и составляют компанию, когда нам одиноко. – Она с улыбкой посмотрела на Николь. – Что ты будешь пить? У меня есть изумительный херес.

После обеда Татьяна сказала, что ей необходимо отдохнуть, и удалилась к себе. Впервые Николь осталась одна в этом доме. Это было приятное ощущение. В одиночестве она сидела с чашкой кофе в руках в гостиной, наблюдала за пробивающимися сквозь занавески лучами солнца и прислушивалась к доносившимся из кухни приглушенным звукам. Там хлопотала Мари. Все производило впечатление полного покоя и умиротворенности.

Затем она поднялась в свою квартиру, чтобы закончить раскладывать вещи. Распахнув настежь огромное окно, девушка подставила лицо хлынувшему в комнату ласковому и в то же время свежему весеннему воздуху. Она расположилась на диване и включила телевизор, но ее мысли очень быстро вернулись к событиям вчерашнего дня, к тому моменту, когда она узнала, что Рене Мартин убит.

К ней в кабинет вошла Сюзанна. Ее лицо было мертвенно-бледным, а руки дрожали. Она прислонилась к двери, как будто нуждалась в ее поддержке, и молчала. Наконец она проговорила:

– Николь, приехала полиция. Они в комнате рядом с кабинетом директора. Дело в том, что… – Николь показалось, что подруга, упорно глядя в пол, собирается с силами, чтобы продолжить. – Доктор Мартин умер. Говорят, что было совершено преступление.

Она сказала «преступление», избегая слова «убийство», хотя вскоре стало ясно, что единственным очевидным мотивом было именно лишение жизни старшего хранителя отдела египтологии музея Лувр. Два инспектора полиции опросили всех сотрудников отдела, делая упор на отношениях, существовавших между ними и погибшим месье Мартином. Их также интересовали его привычки и частная жизнь. Когда подошла очередь Николь, она не стала скрывать, что накануне между нею и умершим возник конфликт рабочего характера и что их отношения трудно назвать сердечными. Как только полицейские покинули музей, все принялись обсуждать происшедшее. Вот тут и выяснилось, что никто практически ничего не знал о месье Мартине, кроме того, что касалось работы. Его частная жизнь для коллег представляла настоящую загадку.

Вечером из новостей Николь узнала, что полиция не исключает версии, что преступление совершено на почве страсти. Она с изумлением услышала, что Рене Мартин был хорошо известен среди гомосексуалистов Парижа. Эти новости ее очень опечалили. Несмотря на отсутствие взаимопонимания с человеком, еще вчера бывшим ее непосредственным начальником, Николь совершенно искренне оплакивала его смерть.

Весь следующий день она посвятила переезду и с раннего утра была на ногах. Но только сейчас, в одиночестве перед телевизором, она мысленно вернулась к этим трагическим событиям.

Чуть позже отдохнувшая и набравшаяся сил Татьяна Барбье показала ей комнаты, которые Николь не успела осмотреть во время своего первого визита. На первом этаже, кроме уже хорошо знакомой ей гостиной, находилась столовая, библиотека и небольшая ванная комната, а также кухня и примыкающая к ней комнатушка, предназначенная для прислуги. По той же лестнице, которая вела на второй этаж, можно было спуститься вниз к котельной и в подвал. Николь обратила внимание, что дверь подвала закрыта на замок, но Татьяна Барбье открывать его не стала.

– Туда я сложила всякое старье, – пояснила она. – Книги и вещи из квартиры сына. О котельной можешь не беспокоиться, – она улыбнулась и показала на вторую дверь. – Котлами занимается садовник.

На втором этаже, кроме квартиры Николь, находилась спальня хозяйки дома и спальня для гостей. В каждой комнате была своя ванная, а в просторной спальне Татьяны Барбье была оборудована и гардеробная, в которой висело на удивление мало вещей.

– Пусть тебя не удивляет, что у меня так мало одежды, дочка. Большая часть моих вещей уже на пути в Канаду, – пояснила Татьяна. – Я собираюсь путешествовать налегке.

Несмотря на предложенные ей объяснения, Николь не покидало ощущение, что в этом доме есть строго необходимый минимум вещей, без всяких излишеств. Ее не переставало удивлять и то, что все вещи аккуратно расставлены по местам, как на выставочном стенде в мебельном магазине. И все же на всем лежала печать скромного очарования, еле слышно шептавшего ей об ушедших временах и эпохах, а возможно, и других странах. Ее же квартира казалась перегруженной вещами, хотя Николь привезла сюда лишь несколько предметов мебели, книги и свой скромный гардероб.

В этот вечер она легла спать довольно рано. Девушка очень устала и с наслаждением нырнула в постель. Кровать досталась ей от семейной пары, а значит, была довольно просторной. Когда она увидела ее впервые, то сразу задалась вопросом, как будет себя в ней чувствовать? Оказалось, очень даже неплохо. Теперь она даже удивлялась посетившим ее тогда сомнениям.

Она лежала в постели, наслаждаясь новыми ощущениями. Подушку Николь привезла с собой, а матрас был достаточно удобным. Внушительные размеры кровати отнюдь не смущали, а скорее даже радовали девушку. Окно было открыто, и она отметила еще одно существенное отличие – царящую вокруг тишину. Это напомнило ей детство и ночи, которые она провела на ферме родителей, оставаясь там. Так, с улыбкой она и уснула.

Наутро она с удивлением отметила, что проспала почти десять часов, ни разу не проснувшись. Но все же ее не оставляло ощущение легкой тревоги, а перед глазами то и дело всплывал образ мертвого Рене Мартина. Ей почему-то казалось, что именно это видение преследовало ее всю ночь. Во сне она видела распростертое на полу тело своего бывшего шефа, а в его глазах навеки застыл немой вопрос.

Весь день Николь пыталась отделаться от этих видений, но они возвращались с маниакальной настойчивостью. К счастью, каждое видение длилось лишь долю секунды, но ей удалось разглядеть пол, на котором лежало тело, голубую рубашку погибшего, а также его волосы с проседью, которые стояли дыбом, словно кто-то его за них тянул. Но больше всего пугал его пристальный взгляд. Его застывшие глаза смотрели на Николь в упор, хотя ничего не видели… Они таили в себе загадку смерти человека по имени Рене Мартин.

Ближе к полудню Николь отправилась в гости к родителям. Она часто приезжала на ферму по воскресеньям. Сегодня ей не терпелось рассказать им о своем новом доме. Мама слушала внимательно, но на самом деле интересовало ее не это. Николь опять пришлось рассказывать о том, о чем хотелось забыть.

– Тут все ясно, дочка, – мама поудобней устроилась в кресле с довольным видом человека, в очередной раз доказавшего свою правоту. – Из того, что ты нам рассказывала, становится ясно, что у этого человека было много врагов. Я не хочу сказать, что он заслуживал смерти. О Господи, я этого никому не желаю, – она замахала руками. – Я хочу сказать, что так жить, как жил он, нельзя. Нельзя обижать и оскорблять людей. Но ты расскажи нам, – она немного подалась вперед, – что тебе сказали полицейские.

К вечеру девушка вернулась в Сен-Жермен. Ее грела мысль о том, что сейчас она войдет в свой новый дом. Повернув на свою улицу и издалека увидев его красную крышу, она почувствовала прилив бодрости. Вечерело, обращенные в ее сторону окна второго этажа отражали заходящее солнце. Весь дом был окутан золотистым свечением, отчего окна походили на горящие глаза отдыхающего великана. Это так поразило Николь, что она остановилась, чтобы насладиться зрелищем. Но это длилось лишь несколько секунд. Солнце продолжило свой путь за горизонт, и стекла теперь не отражали его лучи, хотя дом по-прежнему был залит янтарным светом. Великан закрыл глаза.

Еще утром Николь пригласила мадам Барбье на ужин в маленький ресторанчик неподалеку от дома, который по воскресеньям работал допоздна. Она обнаружила его накануне вечером, когда отправилась на прогулку по окрестностям. Николь хотела устроить своеобразный прощальный ужин, ведь уже во вторник Татьяне предстоял отъезд в Канаду.

Хозяйка ожидала ее в своем старинном кресле, слушая граммофон. Она не зажигала свет, и Николь вначале с трудом различила в сгустившихся сумерках ее миниатюрную фигурку. Мадам Барбье сидела, сложив на коленях руки, и улыбалась, отчего ее зубы блестели даже в темноте. Мелодия была незнакома Николь, но она не сомневалась, что, как и все в этом доме, это дань прошлому.

В ресторане мадам Барбье сыпала историями из своей жизни вперемешку с советами относительно того, как следует обращаться с домработницей Мари. Она была одета так же, как и в день их знакомства: на ногах те же фиолетовые туфли, и кружевные манжеты так же выглядывали из рукавов черной кофты; на голове у нее красовалась маленькая, похожая на берет шляпка, а бежевую шаль сменил длинный плащ. На щеках женщины горели красные пятна, контрастировавшие с белизной ее кожи.

– Тебе нравится? – обратилась она к Николь. – Ради тебя я накрасилась. Должна признаться, что меня давно никто не приглашал на ужин. – Она весело рассмеялась. – И я очень счастлива.

После ужина они медленно шли домой, поддерживая друг друга под руку.

Этот вечер повторил предыдущий. Кровать приняла Николь так же охотно, как и накануне, сны были насыщенными, но проснувшись, она поняла, что всю ночь видела один и тот же навязчивый сон. Даже после пробуждения распластавшееся на полу тело Рене Мартина с невероятной отчетливостью стояло у нее перед глазами. На этот раз появились детали, которых она прежде не замечала: лежащая возле трупа ваза… или ноги покойного… Одна нога была босой, а другая – обута в домашнюю туфлю.

Николь опять почувствовала, как тревога отдает у нее в животе. А в голову закралась мысль, заставившая ее похолодеть от ужаса. Внезапно она поняла, что эти видения реальны… что она видит их глазами убийцы. Она села на кровати и закрыла лицо руками, пытаясь успокоиться и перевести дух. Она должна взять себя в руки, это безумная идея, этого не может быть…

В музее ее ожидали карточки коллекции Гарнье, и она решила сосредоточиться на работе. Но это видение возвращалось… всякий раз неожиданно, как удар по спине, изумляя ее непредсказуемостью и отчетливостью.

Даже перерыв на кофе не избавил ее от этой странной навязчивой идеи. В кафетерии единственной темой всех разговоров была смерть коллеги-египтолога. Сотрудники других отделов подходили, чтобы поговорить о том же.

Николь уже хотела извиниться и вернуться к себе, когда к ней подошел Пьер де Лайне.

– Прошу прощения, мадемуазель Паскаль, возможно, сейчас не совсем подходящий момент, чтобы говорить о работе, но я на одну минутку. Вы позволите угостить вас кофе?

Николь с благодарностью приняла приглашение, радуясь возможности поговорить о чем-то, не имеющем отношения к Рене Мартину и странным обстоятельствам его смерти. Они расположились у барной стойки, поодаль от остальных сотрудников. Директор поинтересовался, получила ли она карточки, и сообщил, что вскоре ей предстоит лично наблюдать за передачей артефактов, предназначенных для их отдела. Оба вопроса заняли несколько секунд, после чего Пьер де Лайне рассказал, что в молодости ему выпала очень похожая задача. Спустя несколько минут Николь уже заливалась смехом, забыв о своих тревогах.

Возвращаясь в кабинет, Николь мысленно поблагодарила директора. Беседа помогла ей избавиться от навязчивых мыслей и видений. У нее даже настроение поднялось. Подобные вспышкам видения прекратились, и девушка наконец-то смогла сконцентрироваться на работе.

Вечером, выйдя из музея, она поспешила к входу в метро, чтобы вернуться в Сен-Жермен-ан-Ле. На следующее утро мадам Барбье предстояло отправиться в путь, и Николь хотела провести последний вечер с ней. Сидя у окна в поезде, она наблюдала за проносившимися мимо пейзажами, многие из которых уже начинала узнавать, и думала о своей странной домовладелице. С виду это была очень хрупкая женщина, но Николь быстро поняла, что мадам Барбье отлично знает, чего хочет или. скорее, поправила она себя, чего она не хочет. От нее исходило ощущение древней мудрости, присущей много пожившему и много повидавшему человеку. Николь вдруг пришло в голову, что если для других людей время летит, для Татьяны Барбье оно идет неспешной походкой. Эта мысль ее позабавила, и она не смогла сдержать улыбку.

Блюда к ужину Мари приготовила еще днем. Татьяна извлекла бутылку выдержанного портвейна, и женщины выпили за ее отъезд. Перед ужином они долго сидели в саду и беседовали, наблюдая за закатом. В этот вечер небо не окрасилось в красный цвет. Свет постепенно убывал, и все вокруг становилось более тусклым и серым.

Мадам Барбье сказала, что хочет лечь пораньше, и сразу после ужина ушла к себе. Николь убрала со стола и поднялась в свою спальню. Сначала она хотела включить телевизор, но передумала и решила почитать книгу, которую начала уже давно, но потом по какой-то причине отложила.

Спустя некоторое время она поняла, что читает безо всякого интереса, подсознательно оттягивая момент, когда ей придется ложиться спать. Ее пугала мысль о том, что во сне к ней опять явятся ненавистные образы и видения. Она вздохнула с облегчением, осознав, что после беседы с Пьером де Лайне эти призраки оставили ее в покое и не появлялись до самого вечера. Впрочем, ее по-прежнему не оставляло ощущение тепла, сдавливающего голову. Однако оно стало таким привычным, что она почти его не замечала. Николь списала это на странную аллергическую реакцию, вызываемую домом. Но в этих ощущениях не было ничего неприятного, и она решила не придавать им значения.

Вопреки ее опасениям, ночь прошла без сновидений. По крайней мере, проснувшись, она ничего не помнила. Девушка чувствовала себя на удивление отдохнувшей и полной сил. Отдернув шторы, она увидела безоблачное небо, предвещающее восхитительное утро.

Спускаясь по лестнице, она услышала, что Татьяна Барбье уже хлопочет на кухне. Николь вошла в столовую и увидела накрытый к завтраку стол. Из приоткрытой двери тянуло ароматом свежего кофе.

– Доброе утро, дорогая! – В дверном проеме возникло улыбающееся лицо Татьяны Барбье. – Надеюсь, ты хорошо спала. Я встала рано. Ведь сегодня мое последнее утро в этом доме, и я хотела насладиться им сполна. – И хотя с лица Татьяны не сходила улыбка, Николь уловила в ее словах легкую грусть.

– Татьяна, вы ведь уезжаете не навсегда, – улыбнулась она в ответ. – К тому же через несколько часов вы увидите сына. И не беспокойтесь: когда вы вернетесь, дом будет точно таким, каким вы его оставляете. – Она взяла из рук мадам Барбье маленький поднос с поджаренным хлебом. – Позвольте, я вам помогу.

После завтрака Николь и мадам Барбье попрощались. Татьяна проводила девушку на улицу, как и в день знакомства. Они поцеловались, и у Николь возникло такое чувство, словно она прощается с близкой подругой. И девушка была уверена, что симпатия, которую она испытывает к Татьяне Барбье, взаимна.

Пройдя половину пути до поворота улицы, она остановилась и оглянулась. Татьяна по-прежнему стояла у калитки – ее хрупкая фигурка отчетливо выделялась на бордовом фоне дома. Николь помахала ей рукой, и женщина помахала в ответ.

Мадам Барбье замерла с поднятой рукой, глядя вслед удаляющейся девушке. Потом она медленно опустила руку, но продолжала стоять на улице, пока Николь не скрылась из виду. Женщина повернулась и, войдя в калитку, направилась к дому.

Она думала о том, что сегодня она так же, как и Николь, пройдет по этой улице и повернет за угол, с тем, чтобы больше никогда сюда не вернуться. Никто не ждал ее в Канаде, да и она сама пока не знала, что ждет ее в будущем.

Мысли вернулись к девушке, с которой она только что рассталась, и женщина покачала головой. Она не знала, что им от нее нужно, да и не хотела знать. Теперь она желала, чтобы девушку оставили в покое, предоставив ей право жить своей жизнью. Сердце Татьяны Барбье давно не испытывало чувств, тревожащих остальных смертных, но Николь Паскаль удалось задеть в ее душе струнку, которая, как ей казалось, уже давно отмерла. Лишь за это она была ей благодарна.

– Удачи тебе, Николь, – прошептала Татьяна, входя в дом.

Полтора часа спустя Татьяна Барбье в последний раз заперла входную дверь, Дважды повернув ключ в замке. Она сделала это старательно, как и все, что случалось делать ей в жизни. С маленьким чемоданчиком в руке она преодолела несколько метров, отделявших ее от улицы, открыла калитку и зашагала по тротуару, повторяя путь, недавно пройденный Николь. Женщина не бросила на покинутый ею дом ни одного прощального взгляда. Она еще не знала, каким будет ее дальнейший путь, но ее это не беспокоило. Они все решат за нее, как делали это почти четыреста лет – с того самого дня, когда она продала им душу в обмен на бессмертие, которое теперь не казалось ей таким уж желанным.