Текст книги "Сатанель. Источник зла"

Автор книги: Хуан Марторель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

– Очень скоро вы все увидите собственными глазами, милая, – улыбаясь, добавила Татьяна.

Жак – так звали сына Татьяны, – работал инженером по телекоммуникациям. Три года назад его перевели в Марсель. Татьяна сохранила квартиру наверху без изменений, потому что во время визитов в Париж супруги всегда останавливались здесь.

– Но месяц назад сын с женой перебрались в Канаду, – продолжала рассказывать Татьяна. – Понимаете, Николь, его направили туда по работе. Так что смысла держать для него квартиру больше нет. – Она пожала плечами. – Она все равно пустовала бы. Тем более, теперь мне нужно поехать к ним в гости. Я собираюсь провести там несколько месяцев. Не знаю, на сколько меня хватит, – засмеялась она, – мне рассказывали, что там ужасно холодно. Но, к счастью, скоро у них тоже начнется лето. Так что посмотрим…

Мадам Барбье сложила руки на коленях и откинулась на спинку кресла. Ее затылок едва касался нижней части подголовника.

– Вы, наверное, догадались, что я собираюсь сдавать именно ту часть дома, где жили мой сын и его жена, – продолжала она. – Если вы уже насытились, мы могли бы подняться наверх и взглянуть на их квартирку. Вы убедитесь, что вкусы моего сына не имеют ничего общего с моими собственными предпочтениями.

– Как вам будет угодно, Татьяна. И большое спасибо за угощение. Я не помню, когда в последний раз ела с таким удовольствием.

– Глупости, – женщина взмахнула своими белыми ручками. – Это я должна благодарить вас за компанию. В последние годы я много времени провожу в полном одиночестве. Но пойдемте же. – Она с удивительным проворством вскочила на ноги. – Вы ведь пришли смотреть дом, а не слушать мои басни.

Поднимаясь вслед за хозяйкой по лестнице, Николь рассказывала ей о себе и о том, что подвигло ее откликнуться на объявление в газете. Впрочем, ей показалось, что это не особо интересовало мадам Барбье. Она ограничилась лишь одной репликой: «Работаете в Лувре? Как интересно!»

Лестница закончилась площадкой, на которую выходили три двери. Хозяйка указала на дверь справа и толкнула ее.

– Вот видите, Николь, на этой двери есть замок. Он отделяет эти комнаты от остального дома.

Женщина прошла вперед, чтобы включить свет.

Девушка с трудом удержалась от возгласа удивления. Хотя гостеприимная хозяйка и предупредила, что у них с сыном разные вкусы, перемена ее поразила. Внизу стены были обшиты деревом, а здесь окрашены в свежие и веселые тона, а потолки и двери – в белый цвет. Квартира была обставлена современной мебелью и украшена светильниками и картинами в стиле ар-деко. Как минимум в трех местах Николь увидела композиции из искусственных цветов.

Она разглядывала квартиру, выслушивая пояснения Татьяны Барбье. Вот просторная спальня с маленькой гардеробной, гостиная с огромным окном и прекрасно оборудованная ванная комната. Больше всего девушку потряс не столько этот своеобразный внезапный прыжок во времени, сколько тот факт, что именно так она оформила бы свою квартиру, если бы имела такую возможность. Она идеально, вплоть до мельчайших деталей, соответствовала ее вкусу!

Уже в который раз, с тех пор как она переступила порог этого дома, ее удивила безупречная чистота и новизна окружающих предметов и обстановки в целом. Казалось, все это появилось здесь совсем недавно.

– Вы, наверное, не так давно сделали ремонт? – поинтересовалась она, изучая квартиру.

– Да нет. Это все Мари, моя домработница. Она очень скрупулезна. Да и в последние годы мой сын бывал здесь редко.

Дайте вспомнить… в последний раз мы освежали эти комнаты незадолго до его отъезда в Бордо. Значит, три с половиной года назад.

– Бордо? Кажется, вы говорили, что вашего сына перевели в Марсель.

– Я сказала Бордо? Вот глупая старуха! – по ее лицу промелькнула тень тревоги. – Наверное, это старость. На самом деле, ему предоставили два города на выбор. Когда он мне об этом сказал, я посоветовала ему выбрать Бордо. Наверное, поэтому…

Николь отмахнулась, давая понять, что продолжать не стоит. Тем временем они вошли в комнату, судя по всему, служившую гостиной. Это была очень просторная комната со светло-бежевыми стенами. Диван и два кресла с гобеленовой обивкой стояли у окна, а напротив у камина расположились еще два низких кресла. Рядом с камином возвышалась аккуратная поленница. Деревянный пол был устлан коврами. Ковров было три, и все просто шикарные.

У дальней стены стоял книжный шкаф. Снаружи он был белым, а полки внутри – того же цвета, что и стены. Шкаф был пуст.

– Я попросила Мари освободить его, – пояснила мадам Барбье, перехватив взгляд Николь. – Там хранилась кое-какая техническая литература и несколько старых романов. Сейчас все это в подвале. Как видите, я оставила только картины на стенах. Но если они вам не нравятся, мы можем отправить их вслед за книгами.

– Но ведь я еще не…

– Вы это сделаете, милая, я в этом не сомневаюсь. Потому что вам нравится то, что вы видите, а мне нравитесь вы, – с улыбкой произнесла Татьяна. – Как видите, милая, – продолжала она, не дожидаясь ответа Николь, – здесь есть и телефон. – Она указала на вполне современный аппарат на столике у дивана. – И выход для телевизионной антенны.

Честно признаюсь, что сама я телевизор ненавижу, но моя сноха очень часто его смотрела. Я бы сказала, слишком часто. Но самое приятное – это независимость, которой располагает обитающий в этих комнатах человек. Вот эта дверь, – она указала на дверь у окна, – отдельный вход в эту часть дома.

Последние слова она произнесла тоном, к которому обычно прибегает иллюзионист, когда с возгласом «Опля!» извлекает из цилиндра кролика.

Мадам Барбье повернула торчащий в замке ключ и открыла дверь. Николь увидела за дверью маленькую площадку, с которой в сад спускалась деревянная лестница на два марша. За исключением темно-зеленой площадки и ступеней, все было окрашено в бордовый цвет, доминирующий во внешней отделке дома. Все выглядело безупречно новым, но Николь уже перестала этому удивляться.

Она взялась за перила и на мгновение замерла, любуясь раскинувшимся у ног садом. Девушка плохо разбиралась в видах деревьев, но ей показалось, что три ближайших к ней дерева с раскидистыми кронами – это конские каштаны. У подножия лестницы расположилось более скромное деревце, его ветки прогибались под созревающими плодами. Это была груша. Газон недавно стригли, но это был скорее сельский сад, в котором растения произрастали естественно и свободно. Под каштаном стояли две железных скамьи, а между ними столик, выкрашенный в темно-зеленый цвет. Николь чувствовала, как ее убаюкивают волны покоя и умиротворенности.

Внезапно девушке показалось, будто что-то щекочет ей затылок: она была уверена, что за ней пристально наблюдают. Еще никогда она не ощущала это так явно.

Не отпуская перил, она быстро оглянулась и встретилась взглядом с мадам Барбье. Та стояла, прислонившись спиной к дверной коробке, и ответила улыбкой на взгляд Николь. Ее светлые глаза и в самом деле были устремлены на девушку, но Николь осознавала – дело вовсе не в ней. За спиной виднелась часть гостиной, там никого не было. Впрочем, иного девушка и не ожидала.

Она в растерянности сделала шаг к двери, пытаясь ответить улыбкой на улыбку Татьяны Барбье. Ее до сих пор не покидало и другое ощущение, которое она испытала, едва переступив порог этого дома: невидимый горячий обруч, стиснувший ее лоб. Правда, теперь этот обруч несколько ослабел. Девушка списала эти странные ощущения на разыгрывающуюся простуду.

– Вам понравилось? – голос хозяйки вернул ее к действительности. – Время от времени к нам приходит садовник. Он и поддерживает сад в порядке.

– Да, мне все очень нравится. У вас изумительный дом, Татьяна.

– Спасибо… В таком случае, когда вы переезжаете?

– Я не знаю… – Николь не удержалась от улыбки. – Мы ведь даже еще не поговорили о цене.

– Ах, это! С ценой проблем не будет. Возможно, вы уже догадались, что речь идет не о банальной сдаче квартиры. Через пять дней я уезжаю в Канаду и не хочу, чтобы в мое отсутствие дом пустовал. Мари, моя домработница, конечно, будет сюда наведываться, но этого недостаточно. Я хотела бы, чтобы здесь кто-то жил. Кто-то вроде вас. – На ее губах вновь заиграла улыбка. – Дома, они ведь как живые существа. Без человеческого тепла они быстро погибают. А вы подарите моему дому жизнь, в которой он так нуждается.

– И все же… возможно, я не смогу позволить себе платить столько, сколько стоит эта квартира. Мой оклад…

– Сколько вы платили до сих пор?

– Послушайте, Татьяна. Я снимала маленькую квартирку на двоих с другой девушкой. И арендную плату мы делили на двоих. Но теперь она уехала в другой город. – В конце концов, Николь назвала ей конкретную сумму.

– Я предлагаю вам следующее. Вы будете платить мне столько же, сколько платили за свое предыдущее жилье, плюс еще половину жалованья домработницы. Не волнуйтесь, – поспешила добавить она, увидев, что Николь хочет что-то возразить. – Мари обходится мне совсем недорого. В Париже все намного дороже, нем здесь. К тому же она сможет готовить вам еду. Смею вас заверить, она это делает превосходно.

– Нет, Татьяна. Я хотела сказать, что ваше предложение кажется мне слишком щедрым. Наверняка вы могли бы сдать эту квартиру намного дороже.

– Деньги, дочка, иногда приносят только проблемы. Так мы договорились?

Николь улыбнулась и еще раз огляделась. Ее окружало то, о чем она так давно мечтала.

– Договорились.

– Вот и хорошо. – Татьяна взяла Николь за руки. – Вы и представить себе не можете, как я рада. И еще одно, Николь. Хотя вы будете жить в этой квартире, на самом деле мне хотелось бы, чтобы вы хотя бы изредка проходили по всему дому, садились в то кресло, в котором сегодня сидели, слушали мои пластинки… И чтобы время от времени Мари накрывала для вас ужин в столовой. Одним словом, я хочу, чтобы мой дом продолжал жить, а он сможет это делать исключительно благодаря вам.

Татьяна Барбье стояла, глядя вслед Николь. Она проводила девушку до входной двери, где они и распрощались, договорившись о том, что Николь переедет в новую квартиру в конце недели. Хозяйка просила, чтобы девушка сделала это до ее отъезда в Канаду, намеченного на следующий вторник. Так Николь теряла часть денег, заплаченных за парижскую квартиру: по условиям договора она должна была предупредить об отказе от жилья как минимум за две недели. Но она была уверена, что эта потеря того стоит, ведь взамен она получала возможность немедленно переехать в свой новый дом. Странные ощущения исчезли, на их место пришла эйфория. Прощаясь, хозяйка

подставила девушке щеку. Николь пришлось наклониться и поцеловать ее. Щека оказалась удивительно холодной. Кожа Татьяны Барбье была такой же, как и ее хозяйка, – она порождала воспоминания о безвозвратно канувших в Лету временах.

Вечерело. Николь свернула на улицу, ведущую к вокзалу, и увидела, что прямо перед ней садится солнце. Его закатные лучи окрасили небо и горизонт в красноватый цвет. Наблюдая за удаляющейся фигуркой, Татьяна заметила, как странная и удивительная аура девушки словно с новой силой вспыхнула на фоне красного заката. Мадам Барбье впервые видела ауру такой чистоты и белизны, и в глубине ее души зародилось глубокое уважение к будущей квартирантке.

Ей также показалось, что когда пару часов назад Николь появилась на пороге ее дома, окружающее ее сияние было ярче и мощнее, чем когда она уходила. Возможно, это была игра воображения, продиктованная ее желаниями. Как бы то ни было, она выполнила поставленную задачу и теперь имела основания быть довольной собой.

Она обернулась к дому и заметила в одном из окон чью-то тень – та промелькнула в долю секунды, и для любого другого человека это прошло бы незамеченным. Но Татьяна Барбье знала, куда смотреть. Должно быть, ее интерес не остался незамеченным, и женщина приблизилась к окну. На нее смотрели желтые глаза, едва заметные за бликами на стекле, и тем не менее Татьяна догадалась, что этот взгляд означает одобрение.

Она со вздохом закрыла калитку и пошла по дорожке к дому.

9

Париж, 2000 год

Николь сидела за столом в своем кабинете и делала пометки в тетради. В центре стола стояла статуэтка, на которую был направлен яркий свет лампы. Николь считала, что перед ней изображение Сесостриса III, высеченное более 3800 лет назад. Сегодня утром она взяла фигурку с витрины, где экспонат был выставлен для посетителей, чтобы подготовить доклад для ближайшего собрания сотрудников отдела. В музее объект относили к эпохе Среднего царства, но Николь казалось, что эту статуэтку можно датировать точнее. То, что перед ней фараон, не вызывало никаких сомнений: в сложенных на груди руках он держал атрибуты царской власти, а на его голове красовалась корона Верхнего Египта. Статуэтка высотой ровно двадцать семь сантиметров была высечена из диорита.

В нью-йоркском музее хранилась фигурка сфинкса с головой Сесостриса III. И хотя скульпторы той эпохи особо не заботились о внешнем сходстве, а некоторые из них и вовсе видели изваянных ими фараонов только издалека, изображениям каждого правителя Египта соответствуют определенные иконографические детали, по которым можно совершенно точно установить личность изображенного фараона.

Николь пыталась всецело сосредоточиться на работе, но дом в Сен-Жермен-ан-Ле никак не шел у нее из головы. Перед ней то и дело подобно фотоснимкам всплывали события вчерашнего вечера. Вот она стоит в прихожей, а вот гостиная ее будущей квартиры… а теперь улыбающееся лицо мадам Барбье.

Этот дом снился ей всю ночь. Она видела себя: девушка разгуливала по дому и заглядывала в комнаты, закрытые накануне. Проснувшись, она снова ощутила легкое сдавливание вокруг головы, которое впервые испытала в прихожей вожделенного дома. Только теперь оно возникло и почти сразу исчезло. Как бы то ни было, в нем не было ничего неприятного.

Николь посмотрела на часы и упрекнула себя за непомерную тревогу, вызванную предстоящим переездом. «Хорошо, что в субботу я уже буду там», – утешила она себя.

Было около одиннадцати, и девушка собралась сделать перерыв. Решив заглянуть к Сюзанне и Агнес, она выключила лампу, закрыла тетрадь и направилась к двери. Возможно, подруги присоединятся к ней, и Николь расскажет им о своей новой квартире.

«Подумать только, – она беспомощно развела руками. – Я веду себя так, словно у меня появился жених. Ни говорить, ни думать больше ни о чем не могу».

Она не смогла сдержать улыбку и звонко рассмеялась.

Когда Николь вернулась к себе в кабинет, была половина двенадцатого. Обе секретарши, как Сюзанна, так и Агнес, изъявили готовность составить ей компанию, и женщины пошли в кафетерий.

– Если кто-то позвонит, ничего страшного, – сказала Агнес, пожав плечами. – Перезвонят. Имеем же мы право выпить кофе!

В кафетерии они сели по обе стороны от Николь и слушали ее рассказ об удивительном домике в Сен-Жермен-ан-Ле, открыв рот и позабыв о кофе и булочках. Николь описала им все в мельчайших подробностях и сама удивилась этой точности. Ей опять показалось, что у нее в голове находится архив фотографий, которые она может листать и разглядывать по своему желанию.

Покончив с монологом на тему «домик моей мечты», она спохватилась и, опасаясь наскучить своим собеседницам, сменила тему – принялась рассказывать о мадам Барбье и ее причудах.

– С одной стороны, она выглядит очень пожилой, но с другой – обладает ловкостью молодой женщины. Даже не знаю, как вам это объяснить. Она какая-то… и древняя, и современная… Уверена, что в молодости она была очень красивой женщиной. – Николь нахмурилась и на мгновение замолчала. – Хотя я пытаюсь и не могу вспомнить, чтобы в доме было хоть одно ее фото или портрет… Впрочем, то же касается и ее мужа… и ее сына. – Она улыбнулась подругам. – Вы не находите это странным? Я, конечно, побывала не во всех комнатах, но… – она не закончила фразу, а просто пожала плечами. – Возможно, с фотографиями дело обстоит так же, как с телевизором или телефоном. Наверное, они просто ей не нравятся. Жаль, что вы не сможете с ней познакомиться. Она бы вам понравилась. Быть может, когда она вернется из Канады…

Николь попрощалась с секретаршами, которые заверили ее, что обязательно приедут к ней в гости, как только она обустроится на новом месте. «Лучше всего собраться в выходной день. Так у нас будет больше времени…»

У своего кабинета Николь обратила внимание на странное обстоятельство: дверь была приоткрыта. Девушка была готова поклясться, что, выходя на перерыв, как всегда плотно закрыла дверь. У нее в голове зазвенел сигнал тревоги. И дело было не только в двери. Тут было что-то еще, чему она пока не находила объяснения. Николь почувствовала, как участилось ее дыхание и по всему телу расползлось странное онемение, и потянулась к дверной ручке.

Дверь медленно отворилась, скрежеща пересохшими петлями. Николь увидела ее сразу. Зеленоватая статуэтка, изображающая Сесостриса, лежала на полу, у ножки стола.

Девушка наклонилась и обеими руками подняла ее с пола. Так же нежно и заботливо она взяла бы на руки раненого щенка. Статуэтка из диорита раскололась четко по талии. Каким-то чудесным образом голова статуэтки осталась на месте, хотя именно шея, как правило, – самое уязвимое место.

На глаза Николь навернулись слезы, девушка опустилась на пол, сев на пятки, и не выпускала из рук драгоценных осколков того, что полчаса назад было статуэткой.

– Мадемуазель Паскаль, позвольте узнать, что с вами стряслось.

Голос прозвучал от двери, которую она забыла закрыть.

Не поднимаясь с колен, она обернулась и встретилась взглядом с Рене Мартином, старшим хранителем ее отдела.

Хотя шеф задал вопрос, он смотрел на нее без малейшего любопытства, скорее холодно, чем участливо, приподняв одну бровь. Николь поняла, что ей необходимо подняться, что она не должна стоять на коленях перед этим человеком.

– Я хотел бы пригласить вас ко мне в кабинет, – продолжал он, не сводя с Николь пристального взгляда. – Нам необходимо поговорить о… – его взгляд упал на обломки статуэтки в руках у девушки, и он замолчал. Ей показалось, что в его глазах вспыхнуло торжество. Он в упор посмотрел на Николь. – Немедленно объясните мне, что это значит. Я надеюсь, речь идет не о скульптуре из диорита эпохи Среднего царства, выставленной в шестом зале?

Николь ограничилась кивком головы. Она была так ошеломлена и подавлена, что не могла выговорить ни слова.

Рене Мартин сделал шаг и выхватил обломки у нее из рук. Затем он поставил нижнюю часть статуэтки на стол и попытался приложить к ней верхнюю часть, чтобы оценить степень повреждений. Наконец он беспомощно положил разбитую статуэтку на стол и обернулся к хранительнице.

– Мадемуазель Паскаль, это очень серьезно. Чрезвычайно серьезно. Вам придется объяснить, что все это значит.

Его глаза сияли странным блеском, и совершенно подавленная случившимся Николь ощутила укол страха. Это был взгляд безумца.

– … И можете мне поверить, месье де Лайне, все было именно так, как я вам рассказала. Когда я ушла в кафетерий, статуэтка стояла на столе, целая и невредимая. А когда я вернулась, она лежала на полу, расколотая надвое. Моя ошибка заключалась в том, что я не заперла дверь на ключ. Никогда себе этого не прощу.

Николь уже удалось взять себя в руки, хотя терзавшее ее чувство тревоги не отступало. Она пыталась найти внятное объяснение тому, что произошло, но тщетно. Видимо, она никогда этого не узнает.

Пьер де Лайне молча смотрел на девушку, но догадаться по его лицу, о чем он думает, не представлялось возможным. В кабинете были только они вдвоем. Николь уже сбилась со счета, сколько раз она повторила эту историю. Сначала она все объяснила Рене Мартину, которому явно не было никакого дела до ее оправданий. Затем рассказала о случившемся своим коллегам по отделу, а также Сюзанне и Агнес. Все молча слушали ее, а потом бормотали какие-то слова утешения. В их взглядах она видела сочувствие, к которому примешивалась радость от того, что это случилось не с ними.

– Я ни в коем случае не ставлю под сомнение ваши слова, – директор уперся руками в стол. – Теперь вам необходимо успокоиться. Я бы посоветовал вам посвятить остаток дня отдыху. Я разрешаю вам уйти с работы. Прогуляйтесь, пойдите в кино… или куда-нибудь в гости. Постарайтесь не думать о плохом. Завтра все предстанет в совершенно ином свете. – Он отвел глаза в сторону. – А что касается статуэтки… Это серьезная потеря, но мы постараемся сделать все возможное, чтобы ее отреставрировать. – Он глубоко вздохнул и вновь посмотрел на Николь, как будто собирался с силами, чтобы сообщить ей что-то важное. – Я не стану скрывать – Рене Мартин подал официальную жалобу. Это его полное право как начальника секции. И я ничего не могу с этим поделать. Мне придется дать ей ход. Вы предстанете перед дисциплинарным комитетом музея. Приятного в этом, конечно, мало, но с моей точки зрения, вам не стоит об этом беспокоиться.

Николь почувствовала, как внутри все оборвалось.

– И… в чем он меня обвиняет? – Девушка сама услышала усталость в собственном голосе. – Не думаю, что, не заперев дверь кабинета, я совершила серьезный проступок.

– В халатности, знаете ли, в отсутствии профессионализма… – Лайне взял со стола какую-то бумагу и несколько секунд ее изучал. – Он тут пишет, что давно усматривает в вашей работе признаки неопытности и ходатайствует, чтобы до заседания комитета вас отстранили от работы, сняв с вас, мадемуазель Паскаль, все полномочия хранителя музея.

– Но этот человек…

Пьер де Лайне поднял руку, не давая ей закончить.

– Повторяю, вам не о чем беспокоиться. Дать или не дать ход этому ходатайству, зависит только от меня, и я не вижу для этого ни малейших оснований. Что касается дисциплинарного комитета, то я убежден, что вы выйдете из этой ситуации… с высоко поднятой головой.

Николь обратила внимание на едва заметную паузу, которую ее шеф сделал перед тем, как произнести последние слова, а также на то, что он сказал «с высоко поднятой головой», а не «полностью оправданной» или что-то в этом роде. Внезапно ей захотелось как можно скорее покинуть стены музея, сбежать из этой гнетущей обстановки и найти утешение в чьей-то дружеской поддержке.

– Наверное, я прислушаюсь к вашему совету и закончу на сегодня работу. – Николь попыталась улыбнуться, но улыбка вышла жалкой. – И благодарю вас за доверие, месье де Лайне.

– Не за что, мадемуазель Паскаль. Я лично займусь этим делом. Чуть позже я еще раз поговорю с месье Мартином. Быть может, мне удастся убедить его забрать свою жалобу.

Николь забежала в свой кабинет, чтобы позвонить на ферму родителям и предупредить их, что приедет к ужину. В своем нынешнем душевном состоянии она больше всего нуждалась в тепле любящих ее людей. Ей, словно маленькой девочке, хотелось искать утешения в маминых объятиях. Мама обняла бы ее, укачала и утешила. Но сейчас Николь не хотела тревожить родителей, и когда мама сняла трубку, голос ее взрослой дочери звучал непринужденно.

– У меня выдался свободный вечер, так что поставьте на стол еще один прибор. Я еду к вам, – вот и все, что произнесла Николь.

Она уже выходила из кабинета, как вдруг заметила, что на полу под столом что-то блестит. Она наклонилась и подняла осколок диорита около двух сантиметров в длину. Одна его сторона казалась отшлифованной до блеска, а другая была сплошь в неровностях и шероховатостях. Все события сегодняшнего дня обрушились на нее с новой силой, и ей потребовалось несколько мгновений, чтобы справиться с легкой тошнотой, вызванной этим неожиданным ударом. Николь заставила себя собраться с силами и внимательно осмотрела пол в поисках других фрагментов разбитой статуэтки. Но больше она ничего не нашла.

Она завернула найденный фрагмент в клочок бумаги и спрятала его в бумажник, решив, что принесет его в музей на следующий день. Затем потушила свет и закрыла за собой дверь.

Какое-то время она размышляла: следует ли ей запереть дверь на ключ. Наконец она отрицательно покачала головой. «Зачем? – спросила она у себя. – Я ведь никогда этого не делала. А теперь в этом и вовсе нет никакого смысла».

В четверг утром Николь решительным шагом вошла в здание музея. Она чувствовала себя отдохнувшей и окрепшей, потому что хорошо выспалась и никакие кошмары ей не снились. Правда, даже во сне ее по-прежнему не покидали видения дома в Сан-Жермен-ан-Ле, но это ее нисколько не беспокоило. Девушка даже не вспомнила о неприятном инциденте, пока не оказалась за столиком кафе, где решила позавтракать. И даже тогда она с радостью отметила, что эти мысли уже не повергают ее в уныние. Поездка на ферму, где она родилась и выросла, благотворно сказалась на ее душевном состоянии. Николь решила на какое-то время выбросить из головы все неприятные воспоминания и принялась рассказывать родителям о доме, в который вскоре переедет. Она говорила о царящей там атмосфере давно минувших времен, об удивительной квартире, как будто созданной для нее, о милом саде, который будет в ее полном распоряжении. И конечно же, рассказала им о Татьяне Барбье, ее туфлях из фиолетового бархата, ее белоснежных волосах и об исходящем от нее ощущении хрупкости и силы.

И только за кофе она заговорила о том, что произошло утром в музее. Николь сделала это небрежно, стараясь понапрасну не тревожить родителей. Ее мать всегда отличалась склонностью к мгновенным решениям. Вот и теперь она тут же выразила уверенность в том, что злоумышленником является Рене Мартин. Этакий злодей в маске, подстерегающий наивную героиню. Николь уже рассказывала им об этом человеке и о конфликте из-за наследия Гарнье. И хотя она не стала посвящать родителей в детали конфликта, ее матери этого вполне хватило. Она тут же приняла решение и простерла над столом свой указующий и обвиняющий перст.

– Но это же ясно как день, дочка. Этот тип настоящий мерзавец. Он вошел в твой кабинет и разбил статуэтку, чтобы обвинить тебя и самому заняться этим наследием… как там его?

– Гарнье, мама, – улыбнулась Николь.

– Вот-вот, им самым.

И мама сложила руки на груди, убежденная в своей правоте и полностью довольная собой.

Уже ночью в своей парижской квартире Николь задумалась над словами матери. Она была вынуждена признаться себе в том, что и сама подумывала о такой возможности, хотя и не хотела, чтобы это оказалось правдой. Прежде всего, потому что она и думать не могла, чтобы влюбленный в историю Древнего Египта человек хладнокровно разбил статуэтку, высеченную около четырех тысяч лет назад. Ничто не могло оправдать подобный поступок… за исключением безумия. Это было равносильно тому, что библиофил принялся бы вдруг вырывать страницы из древней рукописи или филателист измял бы уникальную марку.

Войдя в музей, она первым делом направилась в реставрационную мастёрскую. Николь часто приходилось общаться с ее руководителем Клодом Марше. Этот человек внушал ей глубокое уважение. Мужчина около пятидесяти лет, он имел ученую степень доктора истории искусства и с гордостью щеголял пышными седыми усами, немного пожелтевшими от никотина. Девушка задавалась вопросом, где Марше умудряется курить, ведь в музее, и уж тем более в реставрационной мастерской это запрещено. Он разбирался в разнообразных видах реставрационных работ, но специализировался на восстановлении скульптур и предметов искусства из фарфора или керамики. Марше с одинаковой нежностью обращался как с доисторическими фигурками, так и с севрскими вазами. Николь слышала, как он называет себя врачом, а свою задачу – облегчать боль и лечить болезни, с тем единственным преимуществом, что его пациенты не склонны жаловаться и навязывать ему свое мнение, а также, и это было самым важным, никогда не предъявляют претензий.

Сейчас Марше, облаченный в белый халат, сидел на табурете перед столом и осторожно очищал поверхность какого-то бюста, с виду древнеримского. Он делал это с помощью намотанной на палочку ваты, которую время от времени окунал во флакон с какой-то жидкостью. Услышав шаги Николь, реставратор обернулся, приветливо поздоровался с девушкой и тут же вернулся к делу.

– Вы ведь пришли проведать своего пациента, верно? Не беспокойтесь, директор мне уже сообщил, что вы ни в чем не виноваты, – поспешил добавить он.

– Похоже, не все придерживаются такого мнения, доктор Марше, – улыбнулась Николь. – Как бы то ни было, я чувствую себя виноватой. Если бы не я, скульптура сейчас стояла бы в своей витрине.

Марше пожал плечами, словно отметая самобичевание Николь.

– Это не повод считать себя виноватой. Но пойдемте же, – он подхватил девушку под руку, – давайте его проведаем. Он вот на этом столе.

Когда Николь его увидела, она вновь ощутила тугой узел в животе. Два фрагмента разбитой статуэтки лежали на белом полотне. Фигурка показалась Николь какой-то особенно трогательной и беззащитной, как будто ка полностью покинула несчастного фараона.

Клод Марше уверенным движением взял статуэтку и соединил фрагменты.

– Излом такой чистый, что обе части идеально прилегают друг к другу. И шов, – Николь улыбнулась, услышав хирургический термин, – был бы практически незаметен. К сожалению, тут недостает одного фрагмента. Видите? Вот тут. – Он указал на талию фараона. – Вчера с позволения директора мы осмотрели пол вашего кабинета, но ничего не нашли. Это очень странно…

– Доктор, – перебила его Николь, роясь в бумажнике, – на этот раз мне нет прощения. Уходя вчера из музея, я нашла вот это и сейчас пришла, чтобы вручить его вам. – Она подала ученому крошечный сверток. – Я даже предположить не могла, что вы станете его искать. Простите меня, я такая глупая…

Реставратор поспешно развернул клочок бумаги и впился глазами в осколок. Затем ловко приложил его к талии Сесостриса III, и под усами Марше расплылась широкая улыбка.

– Смотрите, мадемуазель, все совпадает просто идеально. Вот тут, слева, тоже не хватает осколка, но эту проблему мы решим. – Он с сияющим видом посмотрел на Николь. – Спасибо, большое спасибо, теперь я уверенно могу сказать, что наш больной будет спасен.

Направляясь к себе, Николь не могла удержаться от улыбки. Разбитая скульптура огорчила всех, за исключением этого желтоусого добряка. Девушка готова была поклясться, что его привела в восторг необходимость вылечить пострадавшего фараона.

Войдя в свою клетушку, Николь обнаружила записку. Она лежала посередине письменного стола, так что не заметить ее было невозможно. «Директор просил тебя зайти к нему, как только ты придешь на работу», – гласила записка. И подпись: «Сюзанна».