Текст книги "Сатанель. Источник зла"

Автор книги: Хуан Марторель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

Она отвела взгляд от Марии и встретилась взглядом с мужчиной, сидящим позади девушки. Хотя до него было далеко, герцогиня не сомневалась, что преступник смотрит на нее. Его взгляд не был ни оскорбительным, ни презрительным, ни даже любопытным. Он случайно остановил взгляд на донье Гиомар, так же, как и она на нем. Герцогиня несколько мгновений смотрела в черные и выразительные глаза мужчины, которые были по-прежнему устремлены на нее. Даже сидя, он возвышался над остальными преступниками, что указывало на его высокий рост. Волосы и борода осужденного были иссиня-черные, а санбенито указывало на то, что его ждет сожжение. Герцогине он был незнаком, и хотя она не особенно следила за ходом аутодафе, она была готова поклясться, что на помост этот человек еще не поднимался.

Наконец она сделала над собой усилие и отвела взгляд. Наверняка это очередной еретик, принявший идеи лютеранства, и уже сегодня вечером его душа вернется к Господу. Герцогиня искренне надеялась, что Всевышний будет милостив к этому несчастному.

Гаспар де Осуна смотрел на женщину, даже когда та отвела взгляд. Он не знал, кто она, хотя, судя по тому, что женщина занимала одно из почетных мест, она была довольно важной персоной. Кроме того, весь ее облик свидетельствовал о том, что перед ним представительница одного из древних аристократических родов. На это указывали и ее отточенные сдержанные движения, и смешанное выражение высокомерия и снисходительности, застывшее на ее лице.

Наконец он тоже перестал ее разглядывать. Ему было скучно и обидно, что последний день его жизни проходит столь бессодержательно. Поначалу все происходящее вызывало у него определенный интерес, но вскоре он перестал слушать, что говорили на помосте. И начал развлекаться, озираясь по сторонам.

Его интерес к аутодафе несколько оживился, когда на помост начали подниматься реформисты. По крайней мере, это были культурные и просвещенные люди, способные отбивать нападки своих обвинителей, вызывая бурную радость толпы. Гаспар смог убедиться, до какой степени эти люди верят в истинность отстаиваемых ими идей. Ни один из них не отрекся от своих убеждений, а Мария Боркес и вовсе заявила, что Лютер пролил свет на истинную доктрину христианства, которая на протяжении многих веков пребывала в забвении, и попыталась подвигнуть своих обвинителей к раздумьям и обращению в лютеранство.

Особенное впечатление на Гаспара произвел Хулиан Эрнандес, более известный как Хулианильо. В отличие от остальных реформистов Хулиан не был образованным человеком. Зато он был бесконечно предан своим убеждениям. Это был маленький горбатый человечек, с большим трудом изъяснявшийся по-испански. Он жил и работал в Нидерландах и на протяжении многих лет тайно привозил в Севилью запрещенные Церковью книги для членов местной лютеранской общины. Он лично привозил их из Германии, Швейцарии или Нидерландов, пряча в бочонках для вина или под видом товаров, навьюченных на спины лошадей. В Севилье он выгружал их в доме Понсе де Леона или отвозил в монастырь Сан-Исидро, приор которого обратил в протестантизм всех своих монахов.

Когда тот самый приор по имени Гарсия Ариас поднялся на помост, на площади воцарилась тишина, как и в момент появления Хуана Понсе де Леона. Приор – человек аскетической наружности с белыми от рождения волосами и бровями – был также известен как Белый Падре. Он продемонстрировал презрение к самому судилищу и тем, кто его чинил, и без малейших колебаний предложил поскорее покончить «со всем этим».

– Я не знаю, ценят ли свое время ваши милости, но мое время представляет для меня определенную ценность, – заявил он.

Во время короткого перерыва в аутодафе Гаспару де Осуне и остальным осужденным предложили чашку воды, кусок хлеба и нечто, что могло сойти за колбасу.

В три часа судьи вернулись на помост, и аутодафе возобновилось. Ювелир понял, что скоро дойдет очередь и до него. Большинство тех, кто его окружал, а именно члены храма Нового Света, уже побывали на помосте.

Последним из них стал брат Хуан де Леон, также монах из Сан-Исидро. На возвышение его занесли на руках, потому что сам он на ногах не держался. В тюрьме Гаспар слышал о том, что его задержали в Нидерландах, откуда он собирался бежать в Англию. Его подвергли пыткам и привезли в Испанию, предварительно надев на него кляп, который так ни разу и не сняли за долгую дорогу. В Севилье его бросили в подземелье дворца Трианы и снова пытали. От других заключенных Гаспар узнал, что бедняга таки ускользнул от инквизиции – он сошел с ума.

Кого он за весь день так ни разу и не увидел, так это Диего Рамиреса, и объяснения этому странному факту он не находил. Входя утром на площадь, он не сомневался в том, что доминиканец никому не уступит место главного действующего лица на этой жуткой литургии. Тем не менее, его там не оказалось. Инквизиторы по очереди зачитывали обвинительные заключения и объявляли приговоры. В наиболее важных случаях слово брал великий инквизитор Фернандо де Вальдес, но Диего Рамирес так и не появился. Гаспар де Осуна успел узнать этого человека, и теперь не сомневался, что его отсутствие может объясняться только из ряда вон выходящими причинами.

Ювелир ждал аутодафе в камере. О нем, казалось, забыли, и он успел усомниться в том, что предстало его взгляду, когда он лежал на пыточной скамье. Была ли происшедшая на его глазах трансформация реальной или стала плодом воображения его затуманенного страданием мозга? Тем не менее в его ушах продолжали звучать слова Диего Рамиреса.

– Пора тебе узнать, с кем ты имеешь дело, – произнес он.

И тут его уши удлинились, лицо покрылось жесткими волосами, ноздри расширились, а губы раздвинулись в зловещей ухмылке, обнажив острые клыки.

Но хуже всего были его глаза. Они налились кровью, радужная оболочка окрасилась в ярко-желтый цвет, а зрачки обрели форму черных миндалин…

Сидя на жесткой скамье в ожидании приговора, Гаспар де Осуна снова вспомнил этот момент и усомнился в реальности увиденного. Разум твердил, что это невозможно, но сердце подсказывало, что страшное зрелище было правдой.

В отличие от Рамиреса второй участвовавший в пытке доминиканский монах, брат Альвар, на площади был. Он занял одно из мест, отведенных для членов инквизиции, и за все время так ни разу его и не покинул. Рядом с ним громоздилась кипа папок с досье, которые он откладывал в сторону, когда очередной преступник поднимался на помост. В его обязанности также входило соблюдение всех формальностей, предшествующих оглашению приговора. В результате такой активности брат Альвар выделялся среди остальных инквизиторов, и Гаспар даже предположил, что на него возложат чтение дел, расследованных его отсутствующим коллегой.

Он обратил внимание на то, что в стопке нерассмотренных дел папок осталось совсем мало. Было ясно, что где-то среди них находится досье, заведенное на него, Гаспара де Осуну.

Рядом с Альваром Пересом де Лебрихой сидел великий инквизитор. Время от времени они перебрасывались какими-то фразами. Фернандо де Вальдес обладал патрицианской внешностью, а его архиепископские одежды лишь подчеркивали элегантность и утонченность. Время от времени великий инквизитор вмешивался в ход аутодафе, и Гаспар был вынужден признать, что священник производит поистине величественное впечатление.

Тут Лебриха взял очередную папку и передал ее Вальдесу. Тот перелистал ее и обернулся к соседу. Склонив головы друг к другу, они о чем-то шептались.

Выслушав Вальдеса, брат Альвар поднял голову и обвел взглядом площадку с заключенными. Наконец доминиканец встретился глазами с ювелиром, и на его лице отразилось удивление. Видимо, он не ожидал, что Гаспар за ним наблюдает.

Не отводя глаз от Осуны, Лебриха осторожно коснулся локтя соседа и что-то пробормотал, указывая пальцем в сторону Гаспара. Вскоре взгляд великого инквизитора также устремился на ювелира. Темные глаза Вальдеса несколько минут пристально изучали заключенного из-под задумчиво сдвинутых к переносице бровей. Затем, как будто утратив к нему интерес, он погрузился в чтение дела, которое ему протянул доминиканец.

«… обвиняется в следовании иудаизму. Посему трибунал святейшей инквизиции приговаривает его к сожжению». Под документом стояли имя и подпись Диего Рамиреса. Более в материалах следствия, лежащих перед Фернандо де Вальдесом, ничего не было. В течение трех предшествующих аутодафе дней он вместе с севильскими инквизиторами изучал досье всех преступников, которые сегодня предстанут перед трибуналом. Его внимание еще тогда привлекло дело ювелира Гаспара де Осуны.

Фернандо де Вальдес был очень взыскательным и скрупулезным человеком. Он был свято убежден в том, что инквизиция является орудием, которое Господь вложил в руки людей для борьбы с теми, кто отходит от истинной веры. Он неукоснительно преследовал все, что хотя бы отдаленно отдавало ересью, вселяя страх как во врагов, так и в друзей.

В высшей степени он был тщеславен и самонадеян, а следовательно, совершенно не склонен выслушивать доводы оппонентов. Но никто не смог бы сказать о нем, что он приговорил человека, заведомо зная, что тот невиновен.

Три дня назад в Севилью пришло известие о смерти Диего Рамиреса, и Вальдесом овладело смешанное чувство утраты близкого человека и облегчения, в котором он даже самому себе не смел признаться.

Невозможно отрицать, что в качестве главы севильской инквизиции Рамирес был ему весьма полезен. Доминиканец был его верной легавой в охоте на еретиков. Он был всегда готов ринуться по следу, имел железные челюсти, вырваться из которых угодившему в них человеку было почти невозможно. Как истинный верный пес, он довольствовался малым и не создавал проблем. Все, о чем он просил, – чтобы ему не мешали выполнять его работу.

Все же было в нем что-то отталкивающее, хотя великий инквизитор и сам не мог понять, чем объясняется подобное ощущение. Возможно, дело было в его исключительной холодности и высокомерии, порой переходящем в заносчивость. В его обществе Вальдесу казалось, что он как будто съеживается и уменьшается в размерах. Сходные ощущения он испытывал в присутствии университетских профессоров, будучи еще совсем юным послушником. Он трепетал перед ними, невзирая на то, что отлично выучил заданный ему отрывок из Священного Писания.

Кроме того, у Вальдеса были подозрения, переходящие в уверенность, что его подчиненный не так ортодоксален, как хочет казаться, и что достижение цели для него намного важнее, чем используемые для этого средства.

Но в чем архиепископ нисколько не сомневался, так это в том, что если инквизиция хочет сохранить за собой безграничную власть, временами превышающую власть короля, то она должна основываться на неукоснительном соблюдении норм и правил.

Этим и объяснялось облегчение, которое он испытал после сожаления – первоначальной реакции на печальную новость. Диего Рамирес был неоспоримо ценным сотрудником, осуществлявшим цели святейшей инквизиции, но он все чаще ускользал из-под железного контроля, который Вальдес стремился установить над подчиненной ему организацией.

Тело доминиканца обнаружил в Толедском соборе ризничий, который утром отворял двери храма. Рамирес лежал в одном из боковых приделов, а точнее там, где хранился серебряный ларец, переданный Севильей в дар королю Филиппу II.

Шкатулка, стоявшая в центре небольшого алтаря, теперь лежала на полу. Все сошлись во мнении, что Рамирес взял ларец в руки перед тем, как упасть замертво. Впрочем, сама шкатулка нисколько не пострадала.

В середине августа ларец прибыл в Толедо с тем, чтобы Бартоломе де Карранса вместе с архиепископом Севильским Фернандо де Вальдесом вручили королю присланный из Андалусии подарок. Теперь этот план требовал корректив, потому что Карранса попал в тюрьму по обвинению в ереси, и должность архиепископа Толедского оказалась вакантной.

Великий инквизитор не исключал, что именно он, Фернандо де Вальдес, в не столь отдаленном будущем вручит ларец королю в своем новом качестве примаса Испании, и эта мысль вызвала на его губах улыбку.

С исчезновением Диего Рамиреса перед великим инквизитором стояло два вопроса, над которыми он тщетно бился с того момента, когда получил известие о его смерти. Первый касался причин смерти севильского инквизитора. На его теле не оказалось ран или каких-либо иных следов насилия. Тем не менее, в Севилью поступили сведения о том, что труп был странным образом скрючен, а лицо искажено от ужаса. Несмотря на предпринятые усилия, монахам не удалось закрыть ему глаза.

– Говорят, что, судя по его лицу, он увидел самого дьявола, – добавил монах, принесший известие о смерти Рамиреса.

Не могло быть и речи о том, чтобы допустить, а тем более обнародовать версию о дьяволе, проникшем ночью в Толедский собор, поэтому официальная версия гласила: доминиканец умер от сердечного приступа. Смерть наступила, когда он молился в одном из боковых приделов собора.

Второй вопрос: что именно могло привести Рамиреса в Толедо? Он уехал за считанные дни до аутодафе. Как мог человек, возглавляющий севильскую инквизицию, покинуть свой пост в то время, когда в его присутствии нуждались больше всего?

Его заместитель, брат Альвар Перес де Лебриха, знал лишь то, что ему сообщил его начальник. Рамирес заявил, что ему необходимо ненадолго отлучиться, и поручил помощнику взять на себя организацию процесса, оставив очень подробные указания.

«Возможно, люди так никогда и не отыщут ответы на эти вопросы, – размышлял Фернандо де Вальдес, – зато они наверняка известны Господу. И вне всякого сомнения, все произошло именно так, а не иначе, потому что такова была Его воля».

Он захлопнул папку и вновь отыскал в толпе заключенных лицо Гаспара де Осуны. Теперь Осуна отрешенно смотрел куда-то вдаль, время от времени поглаживая густую бороду. Вальдес повнимательнее присмотрелся к ювелиру. Это был симпатичный человек с ярко выраженными иудейскими чертами лица, что нисколько не противоречило выводам следствия. «Впрочем, схожие черты можно увидеть у множества жителей королевства», – подумал Вальдес, едва заметно пожимая плечами.

Несколько предшествующих аутодафе дней он провел во дворце Трианы: вместе с севильскими инквизиторами просматривал досье осужденных. Было достаточно трудно, потому что попутно приходилось вникать во все детали предстоящего процесса. Времени на сон оставалось очень мало, и Вальдес невероятно устал. Ему не хватало скрупулезности Диего Рамиреса, хотя он был вынужден признать, что брат Альвар во многом компенсировал его отсутствие. «Возможно, это именно тот человек, который смог бы заменить своего начальника, – размышлял Вальдес, – но это решение может и обождать».

В целом досье были тщательно задокументированы и не выходили за рамки требований, предъявляемых к следствию. Порой в делах попадались обжалования и апелляции, подаваемые в верховный совет инквизиции, от чего папки становились особенно пухлыми.

С большинством дел Вальдес успел ознакомиться. В тех случаях, когда он читал дело впервые, ему было легко понять, правильно ли проводилось следствие и адекватный ли вынесен приговор.

Исключение составляло дело ювелира Гаспара де Осуны.

Его досье было удивительно кратким и с юридической точки зрения плохо обоснованным. В нем не было ни фактов, подтверждающих вину обвиняемого, ни поручителей, эти факты опровергающих. Против него дали показания всего два свидетеля. Когда Вальдес спросил у Переса де Лебрихи, где эти свидетели, тот ответил, что их уже нет в Севилье. В то же время не упоминалось ни одного человека, которому предложили бы высказаться в пользу ювелира.

Фернандо де Вальдес напряженно размышлял. У него родилась идея, которая с каждым мгновением набирала силу, и он не видел в ней ни единого изъяна. Она несла сплошные преимущества для него самого, для инквизиции и, прежде всего, для верховного правосудия, которое Господь вложил в руки Церкви.

Он взглянул на список преступников, где имена были проставлены в порядке их появления на помосте, и убедился, что Гаспар де Осуна будет следующим.

– Это дело представлю я, – сообщил он Пересу де Лебрихе, откладывая досье и кивая в сторону ювелира.

Он сцепил перед собой руки, закрыл глаза и как будто погрузился в раздумья.

В ответ доминиканец ограничился кивком. Великий инквизитор уже зачитал не одно расследованное Диего Рамиресом дело. Разумеется, он выбирал нашумевшие случаи, но каждый раз напоминал, что его вынуждает к этому отсутствие доминиканца. Брат Альвар сомневался, что он устоял бы перед таким соблазном, даже если обстоятельства были бы другими.

Впрочем, когда Вальдес взялся за дело ювелира, де Лебриха вздохнул с облегчением. Ему отлично были известны мотивы, вынудившие его коллегу выдвинуть обвинения против Гаспара де Осуны. Знал он и то, что все показания ложны, а сфабрикованное по ним дело весьма шатко.

Однако прежде его радость объяснялась тем, что он не хотел иметь с этим делом ничего общего. У него были основания полагать, что он знает, зачем главный севильский инквизитор отправился в Толедо, хотя тот ничего ему не сказал. Накануне отъезда, сразу после пытки, которой они подвергли Осуну, Рамирес был рассеян и взволнован, а его глаза были полны решимости. Его скоропостижная кончина свидетельствовала не только о том, что он потерпел поражение. Если верить тому, что он слышал о состоянии, в котором было обнаружено тело, Диего Рамирес столкнулся с силами, значительно превосходящими его собственные.

Лебриха наблюдал, как с помоста под руки увели только что выслушавшую свой приговор женщину и приспешники инквизиторов подошли к Гаспару де Осуне. Один из них положил руку на плечо ювелира. А Фернандо де Вальдес открыл глаза и устремил бесстрастный взгляд на фигуру высокого человека, преодолевающего ведущие на помост ступени.

Кто-то коснулся плеча Гаспара де Осуна и мастер понял, что настал момент предстать перед правосудием, отправляемым людьми от имени Господа. За последние несколько минут он погрузился в воспоминания и вообще забыл, где находится. На несколько мгновений он перенесся в свою мастерскую. Ему чудилось, что он склонился над своим верстаком с чеканом в руке, слушая болтовню рабочих и смех своего племянника Педро, которому никак не удавалось вправить мозги. Все это живо воскресло в его памяти, он услышал даже постукивание резца по металлу и пронзительный голос Руи на лестнице. Управляющий магазином наверняка собирался забрать из мастерской какой-нибудь заказ или пожаловаться на то, что кто-то не расплатился.

И вдруг рука на плече оборвала эти грезы. Гаспар понял, что эти воспоминания уже никогда не станут реальностью. Его судьба была иной и такой короткой. Он считал, что имеет достаточно смелости взглянуть ей в лицо, как вдруг ощутил острую боль в груди.

Мастер подошел к лестнице, и, высоко вскинув голову, поднялся на помост. Единственным, что у него осталось, была его гордость, и он не собирался с ней расставаться.

Гаспара усадили на скамью перед инквизиторами, после чего один из них поднялся и направился к маленькому столику; там сидел судья, которому предстояло изложить суть дела и ознакомить заключенного с приговором. Гаспар удивился, узнав, что им займется сам великий инквизитор.

Впрочем, архиепископа Севильи Гаспар видел впервые. О том, что этот священник с леденящим душу взглядом и есть великий инквизитор, он узнал уже на сегодняшнем судилище. Когда Вальдес в очередной раз взял слово, один из заключенных прошептал его имя, отвечая на вопрос своего товарища.

Убедившись в том, что Диего Рамиреса на площади нет, ювелир уже неоднократно задавался вопросом, кто станет излагать его дело и приговор. У него даже промелькнула надежда на то, что если ему повезет, о нем могут и вовсе позабыть. Впрочем, он с усмешкой отбросил эту мысль как нелепую. Было ясно, что им займется второй доминиканец, брат Альвар, кажется, так называл его Рамирес во время допросов и пыток.

«В сущности, не все ли равно», – подумал он, разглядывая сидящего напротив архиепископа. Теперь, когда он был совсем рядом, производимое им впечатление многократно усилилось. Все в этом человеке было холодным и невыразительным. Отчужденному облику противоречили только его глаза с мессианским блеском, свидетельствующие о том, что этот человек не приемлет иной истины, кроме своей собственной. Великий инквизитор вперил торжествующий взгляд в осужденного и заговорил.

Гаспар слушал из его уст историю о человеке, в котором с трудом узнавал себя. Совпадало лишь его имя и род занятий, если не брать в расчет того фундаментального факта, что именно он, а не кто-то другой сидел на этой скамье, на этом помосте, на этой площади.

Он обвинялся в ереси, в отрицании божественной природы Христа, в высмеивании католических верований, в совершении иудейских обрядов… Ему пришлось слушать рассказ о том, как этот человек, – ему по-прежнему было трудно поверить, что речь идет о нем, – не вкушает иной пищи, кроме той, которую позволяет ему вкушать его порочная вера, не работает по субботам, используя этот день для смены одежды и постельного белья. Согласно свидетельским показаниям, он часто молится, держа в руках книгу и совершая головой движения, присущие его религии.

Фернандо де Вальдес перечислял все эти обвинения размеренным голосом, полностью завладев вниманием слушателей и пользуясь воцарившейся на площади тишиной. В его устах каждая подробность, какой бы пустяковой она ни была, обретала масштабы постыдного злодеяния, достойного сурового наказания: Речь архиепископа была поистине драматична. Его голос то взмывал над толпой, то падал до шепота, как будто, говоря о самых ужасающих прегрешениях ювелира, он опасался привлечь дьявола. Все паузы и остановки были точно выверены.

Когда он окончил, над собравшейся на площади толпой пронесся шепот. Лишь один голос совершенно отчетливо воскликнул: «Смерть иудею!» К нему тут же присоединились остальные: «Смерть! Смерть!»

Фернандо де Вальдес поднял руку, требуя тишины. Он продолжал пристально смотреть в глаза Гаспара. Затем он закрыл досье и отложил его в сторону.

– Господь требует от нас справедливости, ибо Он справедлив. – Произнеся это, великий инквизитор немного помолчал. – Но Он также позволяет нам проявлять милосердие, ибо Он милостив. – Вальдес снова подождал, пока его слова дойдут до сознания толпы. – Всевышний ликует, когда видит, как заблудшая овца возвращается в загон. И велика радость отца при виде блудного сына, приближающегося к домашнему очагу. Разве не принимает он его с распростертыми объятиями и не дарует ему прощение, о котором тот умоляет?

Царящая на площади тишина была абсолютной. Гаспару показалось, что он находится в церкви и слушает произносимую с кафедры проповедь.

– Гаспар де Осуна, я требую, чтобы вы ответили пред Господом и пред людьми. Готовы ли вы отречься от своих грехов, покаяться от всего сердца и вернуться в лоно святой матери церкви?

Ювелиру потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что эти слова обращены к нему, а значит, от него ожидают ответа.

– Долгое отсутствие человека, проводившего следствие по вашему делу, – продолжал архиепископ, – не позволило трибуналу задать вам этот вопрос раньше. Поэтому я задаю вам его сейчас. Вы талантливый ремесленник и всегда были достойным членом севильской общины. В архивах святейшей инквизиции недостаточно обличающих вас фактов, поэтому тем, кто вынужден вас судить, будет нетрудно с пониманием отнестись к вашему покаянию. А теперь откройте душу Господу и отвечайте.

Несколько мгновений Гаспар хранил молчание. Его рассудок, его тело изнемогали от усталости, и ему стоило больших трудов понять, о чем говорит инквизитор. Поначалу его слова показались ему обычной тарабарщиной, которой было сказано предостаточно сегодня, и он к ним почти не прислушивался. Много часов подряд он наблюдал за тем, как на этот помост поднимались люди, садились на эту скамью и выслушивали похожие речи, после чего очередной инквизитор недрогнувшим голосом зачитывал приговор и отправлял их на костер.

Должно быть, Вальдес понял замешательство ювелира и вновь обратился к нему, на этот раз произнося слова медленно и отчетливо, как будто втолковывал невнимательному ученику.

– Мастер Осуна, если здесь и сейчас, перед трибуналом святейшей инквизиции вы покаетесь в ваших прегрешениях, выразите готовность вернуться в лоно католической церкви, раз и навсегда отказавшись от иудейских обычаев и верований, вы сможете вернуться ко всему, что до последнего времени составляло вашу жизнь. Но вы должны клятвенно заверить нас в своей искренности. На вас будет наложена епитимья в виде штрафа, размер которого будет определен позднее.

На этот раз речь Фернандо де Вальдеса вонзилась в рассудок Гаспара де Осуны так отчетливо, что он смог бы повторить ее слово в слово, ничего не упустив и не изменив. Но смысл того, что предлагал ему архиепископ, напротив, дошел до его сознания не сразу. Наконец он понял: ему предлагают свободу, возможность засыпать каждый вечер с мыслью о том, что у него есть завтра, и разделить это завтра с людьми, которых он ужё не надеялся увидеть! Одним словом, ему предлагают жизнь!

Этот самодовольный и самоуверенный человек мог вернуть ему жизнь. На какое-то мгновение все в его душе восстало против этого. Кто такой этот Фернандо де Вальдес, чтобы решать: жить ему или умереть? Кто эти люди в черном, в чьей власти приговорить его к смерти за преступления, которых он не совершал? А даже если бы совершал, какое право имеют они утверждать, что его душа обречена на вечные муки, а тело необходимо сжечь на костре, как если бы он был чумным? Он вспомнил, какую силу духа показали те, кто был на этом помосте до него. Они ни на йоту не отступили от своих убеждений, демонстрируя глубочайшее презрение к тем, кто присвоил себе право их судить.

Ему очень хотелось заявить, что ему не в чем раскаиваться, и что не он, а эти люди предстанут перед Божьим судом за свои преступления. И он чуть было этого не сделал, потому что прекрасно понимал, что для архиепископа не важны ни его жизнь, ни его бессмертная душа. За его мнимой снисходительностью скрывались совершенно другие цели.

Но затем он подумал о том, что ни Фернандо де Вальдес, ни король, ни даже папа не стоят страданий близких ему людей и ни один инквизитор не заслуживает его интереса.

Он посмотрел в лицо человеку, ожидавшему его ответа, и понял, чего тот добивается. Его ничуть не интересовало, что все обвинения являются ложью от первого до последнего слова: Гаспар де Осуна работает по субботам, как и все христиане, когда в этом есть необходимость, а случается так довольно часто; ест все, что ему готовят, обращая внимание лишь на вкус подаваемых ему блюд, и является полным невеждой во всем, что касается иудейских ритуалов.

Нет, великий инквизитор хотел, чтобы он покаялся и чтобы толпа увидела: рука Божия в любое мгновение может коснуться души грешника и вывести ее из тьмы заблуждений к свету истины.

Архиепископ тем временем встал перед ним, подобно ангелу-мстителю, готовому обрушить свой огненный меч. Он протянул к Гаспару руки, моля его об ответе, символизируя собой Церковь, суровую, но справедливую, которая печется о спасении душ своих сбившихся с пути праведного детей.

Гаспар де Осуна внезапно осознал всю смехотворность ситуации. Он понял, что и он сам, и Вальдес, и все остальные – это актеры и зрители, которые по собственной воле или по принуждению принимают участие в этом бессмысленном представлении, отражающем жестокость человеческой природы.

– Ваше сиятельство, – наконец произнес он, – мое покаяние – это мое личное дело, и когда придет мой черед, Господь будет судить меня за все прегрешения. – В воцарившейся на площади тишине голос ювелира звучал громко и очень четко. – Что касается моего пребывания на земле, то я предпочел бы положить конец жизни, в которой меня могут лишить имущества и уважения окружающих. – Он поднял голову и встретился взглядом с Вальдесом. – За долгие годы усердного труда я скопил небольшую сумму. Если штраф, о котором вы говорите, оставит меня без сбережений, я не вижу смысла влачить дальнейшее существование среди людей.

Инквизитор замер, глядя на осужденного, как иллюзионист, у которого неожиданно провалился номер. Затем он медленно опустил руки вниз. Этот человек давал понять, что его раскаяние – это свершившийся факт, но признавать это при всех он не станет! Но для Вальдеса очень важно услышать это признание!

Святейшая инквизиция славилась своей нетерпимостью, и это было важно для нее. Помилование грешника будут обсуждать дольше, чем смерть всех приговоренных к сожжению. Это чрезвычайно важно для образа Церкви как милостивой матери, принимающей и опекающей всех, кто ищет убежища в ее лоне. И, разумеется, это было важно для Фернандо де Вальдеса.

Новость о том, что великий инквизитор одержал победу там, где остальные потерпели поражение, быстро разлетится по всей Испании и обязательно достигнет слуха тех, кто наиболее его интересует. Толедский архиепископат освободился после ареста Бартоломе де Каррансы, и в борьбе за него такие подробности были вполне способны склонить чашу весов в ту или иную сторону.

Наконец, существовал ларец, хранящийся в Толедском соборе, в том самом приделе, где обнаружили тело Диего Рамиреса. Вальдес страстно желал быть тем человеком, который от имени Севильи вручит его королю. Более того, ему хотелось, чтобы этот дар был творением рук человека, воссоединенного с Богом. Нельзя вручать королю подарок, созданный неисправимым еретиком, который принял смерть на костре. И если этот нечестивый ювелир откажется покаяться, Вальдес ни за что не предстанет перед королем с ларцом его работы.

Инквизитор с недоверием смотрел на Гаспара де Осуну. Ему вдруг показалось, что ювелир разгадал его замысел и шантажирует его. Но он тут же отбросил эти подозрения. Осуна не мог позволить себе подобную вольность, ведь на карту была поставлена его жизнь.

– Мастер Осуна, – как можно небрежнее произнес инквизитор, – трибуналу отлично известна ваша преданность своей профессии и мастерство, которого вы в ней достигли. Мы также осведомлены о тщании, с которым вы исполняли заказы, полученные, в том числе, и от Церкви. А посему я могу вас заверить, что возвращение в мир не поставит под угрозу ваш профессиональный путь, для следования которому Господь так щедро вас одарил. Думаю, было бы излишне предостерегать вас, – после небольшой паузы продолжал Вальдес, – что случись вам вновь обратиться, пусть даже ничтожным образом, к богомерзким обычаям и ритуалам, которым вы до сих пор предавались, или снова впасть в ересь, то ни один трибунал святейшей инквизиции ничего не сможет сделать ни для спасения вашей земной жизни, ни для вашей бессмертной души. А теперь, – архиепископ снова медленно развел руки, обратив к небу ладони, – прислушайтесь к велению сердца и определите, желаете ли вы покаяться чистосердечно и безоговорочно.