Текст книги "Анатомия рассеянной души. Древо познания"

Автор книги: Хосе Ортега-и-Гассет

Соавторы: Пио Бароха
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

Часть третья
Печали и страдания

1. День Нового года

Андрес перешел уже на последний курс. Однажды, перед Рождеством, когда он вернулся из больницы, Маргарита сказала ему, что Луисито кашляет кровью. Услышав это, Андрес, похолодев, как мертвец, пошел к брату. У мальчика почти не было жара, грудь не болела, он дышал свободно, и только легкий румянец окрашивал одну его щеку, тогда как другая оставалась бледной. Очевидно, заболевание было не острое. У Андреса мелькнула мысль, не туберкулез ли у брата, и он содрогнулся от ужаса. Луисито, с детской беспечностью улыбаясь, дал ему осмотреть себя.

Андрес взял платок, запачканный кровью, отнес его в лабораторию и попросил врача своей палаты лично наблюдать за анализом.

В течение ближайших дней он жил в постоянной тревоге; результаты анализа казались успокоительными: в кровяных пятнах на платке коховских палочек не обнаружилось; однако, это не вполне успокоило Андреса.

Больничный врач, по просьбе Андреса, посетил мальчика. При выслушивании он нашел небольшое притупление в верхушке правого легкого. Это могло не иметь никакого значения, но, в связи с наклонностью к частым кровоизлияниям, указывало с большой вероятностью на начинающийся процесс в легких.

Профессор обсудил вместе с Андресом способы лечения. Так как мальчик был лимфатичный и предрасположен к простуде, они решили, что целесообразно было бы увезти его в умеренный климат, по возможности на берег Средиземного моря; там его следовало усиленно питать, делать солнечные ванны, держать как можно больше на воздухе, а в комнатах – в пропитанной креозотом атмосфере; словом, окружить всеми условиями, которые могли бы укрепить его и ускорить его рост и развитие.

Остальные члены семьи не понимали серьезности положения, и Андресу пришлось употребить много усилий, чтобы убедить их в том, что болезнь Луисито опасна.

У дона Педро были двоюродные братья в Валенсии, владевшие несколькими домами в пригородных деревнях. Он написал им и вскоре получил ответ; все дома были сданы, за исключением одного, в маленьком поселке, находившемся совсем близко от Валенсии.

Андрес решил поехать осмотреть это место и дом. Маргарита предупредила его, что денег у них нет, не хватит даже на праздничные расходы.

– Я попрошу денег в больнице и поеду в третьем классе, – сказал Андрес.

– В такой холод! И под Новый год!

– Все равно.

– Ну, так остановись, по крайней мере, у родственников. – сказала Маргарита.

– Нет, зачем? – ответил он. – Я осмотрю дом в деревне, и если он мне понравится, пошлю вам телеграмму: ответьте, что согласны.

– Но это невежливо. Если они узнают…

– Пусть узнают! Я не терплю глупых церемоний; доеду до Валенсии, оттуда в деревню, пошлю вам телеграмму и сейчас же вернусь.

Отговорить его было невозможно. Пообедав, он поехал на вокзал, взял билет и сел в вагон третьего класса. Декабрьская ночь была морозна. В вагоне стоял жуткий холод. Пар от дыхания замерзал на оконных стеклах, и ледяной ветер дул в щели двери.

Андрес закутался в плащ до самых глаз, поднял воротник и засунул руки в карманы панталон. Мысль о болезни Луисито не давала ему покоя. Туберкулез был одной из тех болезней, которые внушали ему ужас и были для него своего рода навязчивой идеей.

Несколько месяцев тому назад прошел слух, будто Роберт Кох[313]313
  Роберт Кох Генрих Герман Роберт Кох (1843–1910), микробиолог. Открыл бациллу сибирской язвы, холерный вибрион и туберкулёзную палочку.


[Закрыть] изобрел верное средство против туберкулеза – туберкулин. Один мадридский профессор ездил в Германию, привез туберкулин и сделал опыт на двух больных, которым впрыснул новое средство. Вызванная им лихорадочная реакция сначала внушила некоторые надежды, но вскоре выяснилось, что больные не только не поправляются, но что смерть их приближается ускоренными шагами.

Если у мальчика действительно туберкулез, то спасения нет.

Эти неприятные мысли не оставляли Андреса, пока он не задремал от утомления. На рассвете он проснулся с окоченевшими руками и ногами. Поезд несся по кастильской равнине, и на горизонте занималась заря. В вагоне сидел только коренастый крестьянин, судя по энергичному и суровому виду – уроженец Ламанчи.

– Что, озябли, дружище? – сказал он, видя, что Андрес проснулся.

– Да, немножко.

– Возьмите-ка мой плащ.

– А вы?

– Мне не нужно. Мы не так избалованы, как господа.

Несмотря на грубоватый тон его слов, Андрес от всего сердца был ему благодарен.

Небо посветлело, розовая полоска окаймляла поле. Местность начала изменяться, и земля, ранее ровная, теперь вздымалась холмами и покрылась деревьями, мелькавшими перед окнами вагона. Когда миновали холодную и пустынную Ламанчу, воздух потеплел. Около Хатибы показалось солнце, совсем желтое. Оно быстро поднималось над полем, согревая воздух. Местность была уже совсем другая. Мелькнула Альсира с пестреющими плодами апельсиновыми деревьями, с глубокой, медленно текущей рекой. Солнце поднималось все выше в небе, становилось жарко. Когда проехали кастильское плоскогорье и приблизились к поясу Средиземного моря, и природа, и люди были уже совсем другими.

На станциях мужчины и женщины в светлых платьях, говорили громко, жестикулировали, бегали.

Уже виднелись рисовые поля и апельсиновые рощи, белые домики с черными крышами, отдельные пальмы, быстро мелькавшие мимо поезда, словно уходя в небо. За несколько станций до Валенсии блеснуло зеркало Альбуферы, и скоро Андрес стоял на площади Сан-Франциско перед большим замком.

Андрес подошел к извозчику и спросил, сколько он возьмет, чтобы отвезти его в деревушку и обратно. После долгих споров и торга, они сговорились на пяти песетах, с получасовой остановкой в деревне.

Андрес сел в повозку и, миновав несколько улиц, выехал на проселочную дорогу. Тележка была с белым полотняным верхом, и, когда он отдувался от ветра, виднелась залитая светом пыльная дорога; солнце слепило глаза. Вдалеке виднелась колокольня и блестящий купол церкви, и через полчаса тележка въехала в первую улицу деревушки. Местоположение показалось Андресу подходящим; кругом расстилался широкий простор полей, почва была слегка холмистая. При въезде в деревню, налево виднелся небольшой замок и группы огромных подсолнечников. Тележка катилась по длинной широкой улице, бывшей продолжением дороги, и, наконец, остановилась перед эспланадой, несколько возвышавшейся над уровнем улицы. Извозчик завернул к низенькому выбеленному домику с громадной синей дверью и тремя крошечными окошками.

Андрес вылез из тележки; прибитая к двери записка гласила, что ключ от дома находится у соседей. Он подошел к ближайшим воротам, и сморщенная, черная от загара старушка дала ему ключ, здоровенный кусок железа, похожий на доисторическое оружие.

Андрес отпер дверь, которая заскрипела на петлях, и вошел в большой вестибюль с аркой, выходившей в сад. Дом был почти без фундамента; сквозь арку вестибюля вел проход на широкую красивую галерею, с трельяжем и деревянными перилами, выкрашенными в зеленый цвет. Из галереи, расположенной параллельно улице, четыре ступеньки вели в сад, обнесенный забором, вдоль которого была пробита дорожка.

Сад с разными фруктовыми, обнаженными от листвы деревьями перекрещивали две аллеи, разделявшие его на четыре равные части, с площадкой посредине. Трава и густой дерн покрывали землю и окаймляли края дорожек. Перед аркой вестибюля была беседка из жердей; по ней тянулись ветки дикого розана, листва которого, с красивыми белыми цветами, была так густа, что не пропускала солнечного света. У входа в эту маленькую беседку на кирпичных постаментах стояли две гипсовые статуэтки Флоры и Помоны. Андрес вошел в беседку. На задней стене виднелась картина из белых и синих изразцов, изображавшая Святого Томаса из Вильянуэвы в одежде епископа с посохом в руке и стоящих перед ним на коленях негра и негритянку.

Отсюда Андрес прошел в дом; он нашел его вполне подходящим.

Андрес набросал план комнат и сада и присел отдохнуть на крыльце. Он так давно не видел деревьев, зелени, что этот заброшенный, заросший травой, садик показался ему раем. День Рождества, такой яркий и солнечный, преисполнил его миром и тихой грустью. Деревушка, поля, прозрачный воздух дышали тишиной, прерываемой лишь отдаленным криком петухов; большие мухи и осы сверкали на солнце.

С каким удовольствием он растянулся бы на траве и часами смотрел бы на небо, такое чистое и голубое.

Через минуту резко зазвонил колокол. Андрес отнес ключ в соседний дом, разбудил задремавшего в тележке возницу и отправился в обратный путь.

На вокзале Валенсии он послал домой телеграмму, наскоро поел и через несколько часов, закутавшись в плащ, усталый и измученный, приближался к Мадриду, все так же в вагоне третьего класса.

2. Жизнь ребенка

По приезде в Мадрид, Андрес дал Маргарите указания относительно того, как расположиться в доме. Через две недели дон Педро, Маргарита и Луисито выехали из города.

Андрес и двое других его братьев остались в Мадриде. Андресу нужно было сдавать выпускные экзамены.

Чтобы избавиться от тревоги, связанной с болезнью брата, он принялся за учение с небывалым дотоле усердием.

Иногда он ходил к Лулу и делился с нею своими страхами.

– Хоть бы он поправился… – говорил он.

– Вы очень его любите? – спрашивала Лулу.

– Да, у меня к нему такое чувство, как будто он мой сын. Я ведь был уже совсем большой, когда он родился.

В июне Андрес успешно сдал экзамены.

– Что же вы будете теперь делать? – спросила Лулу.

– Не знаю; пока что поеду посмотреть, поправился ли брат, а потом подумаю.

Путешествие на этот раз оказалось значительно приятнее для Андреса, чем в декабре. У него были деньги, и он поехал в первом классе. В Валенсии на вокзале его встретил отец.

– Ну, как Луисито? – спросил Андрес.

– Ему лучше.

Они дали носильщику квитанцию от багажа и взяли повозку, которая быстро домчала их в деревушку.

При стуке подъезжающей тележки, к воротам вышли Маргарита, Луисито и старая служанка. Мальчик чувствовал себя хорошо; иногда его слегка лихорадило, но видно было, что он поправляется. Зато Маргарита изменилась до неузнаваемости, воздух и солнце придали ей здоровый вид, и она очень похорошела.

Андрес заглянул в сад. Грушевые, абрикосовые и гранатовые деревья покрылись яркой листвой и цветом.

В первую ночь Андрес плохо спал от острого запаха, исходившего от земли и наполнявшего комнату. На другой день вместе с Луисито он выполол траву в саду и сжег ее. Затем они вдвоем посеяли дыни, тыквы и чеснок, не обращая внимания на неподходящее для посева время. Из всех их посадок вырос только чеснок, который, вместе с несколькими кустиками герани и анютиных глазок, оказался единственной зеленью в саду: все остальное погибло от знойного солнца и недостатка влаги. Андрес целыми часами таскал воду из колодца. Но невозможно было сохранить зелень хотя бы в каком-нибудь уголке сада. Тотчас же после поливки земля высыхала, и растения уныло поникали на стеблях.

Зато все, что было посажено раньше: пассифлоры, плющ, ползучие растения, несмотря на сухость почвы, тянулись и пестрели красивыми цветами; виноградные лозы выбрасывали бурые побеги, гранаты покрывались красными цветами, и апельсины на деревьях становились все крупнее и крупнее.

Луисито вел предписанный врачами образ жизни, спал с открытым окном в комнате, в которой Андрес на ночь прыскал креозотом. По утрам, вставая с постели, тотчас принимал холодный душ в беседке Флоры и Помоны. Вначале это ему не нравилось, но потом он привык. Андрес привесил к потолку беседки большую лейку, продел в ручку веревку, которую пропустил под потолочной балкой, и конец ее привязал к положенному на скамейке камню. Когда камень опускали на пол, лейка наклонялась, и из нее лился холодный дождь.

Утром Андрес и Луисито уходили в сосновый бор, находившийся неподалеку от деревушки, и часто оставались там до обеда. После прогулки обедали и ложились отдыхать. Днем они развлекались тем, что гонялись за ящерицами и кроликами, лазили на большую грушу, поливали растения. Крыша почти приподнялась от осиных гнезд, они решили объявить войну грозным врагам и разорить их гнезда. Был предпринят целый ряд походов, которые сильно волновали Луисито и служили темой оживленных разговоров и сравнений. Под вечер, когда солнце уже садилось, Андрес возобновлял свою борьбу с засухой, таская воду из колодца, который был очень глубок. В удушливом зное жужжали пчелы, осы слетались на остававшуюся от поливки воду, а бабочки порхали с цветка на цветок. Иногда на земле появлялись тучи крылатых муравьев, или на растения вдруг нападала тля.

Луисито больше любил читать и разговаривать, чем резвиться и играть. Это раннее развитие внушало тревогу Андресу. Он не позволял брату раскрывать книгу и постоянно посылал его на улицу, играть с деревенскими ребятишками, а сам, сидя в тени ворот с книгой в руке, смотрел, как тянулись телеги по дороге, покрытой толстой пеленой пыли. Подводчики, опаленные солнцем, с блестящими от пота лицами, пели, растянувшись на боченках с оливковым маслом или вином, и мулы лениво шагали полусонной вереницей.

В сумерки проходили девушки, работавшие на соседней фабрике, и довольно сухо кланялись Андресу, не гладя ему в лицо. Одна из них была прехорошенькая и большая щеголиха; она всегда обмахивалась шелковым платочком и одевалась в очень яркие цвета, но они были красивы на этом светлом и прозрачном фоне.

Луисито, почерневший от солнца и уже говоривший с таким же акцентом, как его товарищи, играл на дороге. Он был не так боек и шаловлив, как того хотелось Андресу, но казался здоровым, и сил у него прибавилось. Он много говорил и постоянно рассказывал какие-нибудь сказки, в которых отражалась его возбужденная фантазия.

– Откуда он берет все эти истории, которые он вечно рассказывает? – спросил Андрес сестру.

– Не знаю, должно быть, сам выдумывает.

У Луисито был старый кот, ходивший за ним по пятам, и он говорил, что этот кот – колдун.

Луисито очень интересовался некоторыми из своих деревенских товарищей. Особенно занимал его Рыжий, сын знахаря, жившего неподалеку, в той части деревушки, где население ютилось в пещерах. Рыжий был маленький, пронырливый мальчишка, с огненного цвета волосами, непропорционально сложенный, беззубый, с гноящимися глазами. Он рассказывал о чудесных исцелениях своего отца, который лечил не только людей, но и лошадей, и хвастался, что он тоже научился его врачебному искусству. Рыжий действительно знал множество средств и заклинаний против солнечных ударов и заговоров от болезней глаз, которые подслушал от отца. Он помогал отцу добывать средства к пропитанию большой семьи и постоянно таскал на руке корзинку.

– Посмотри-ка, какие у меня бобы, – говорил он Луисито, – прибавим к ним немножко рису да и поужинаем нынче вечером.

– Где же ты их нарвал, – спрашивал Луисито.

– В одном месте, – отвечал Рыжий, не желая выдавать своих секретов.

По соседству с Рыжим жили еще два четырнадцати-пятнадцатилетних бандита, приятели Луисито: Сосиска и Цыган. Сосиска был настоящий пещерный житель, с умом первобытного человека. По форме головы, выражению лица и всему типу он был похож на бербера. Андрес часто расспрашивал его о том, как он живет, и интересовался его образом мыслей.

– Если бы мне дали реал, я убил бы человека, – говорил Сосиска, обнажая белые и блестящие зубы.

– Но, ведь тебя могут поймать и посадить в тюрьму.

– Ха! Я залез бы в пещеру, недалеко от моей, и спрятался бы там.

– А – есть? Где же бы ты доставал еду?

– Я вылезал бы ночью купить хлеба.

– Ну, одного реала тебе хватило бы ненадолго.

– А я убил бы еще кого-нибудь, – смеясь отвечал Сосиска.

У Цыгана весь интерес был направлен только на то, как бы украсть что-нибудь, и он вечно бродил, высматривая, что бы стянуть.

Несмотря на все свое нежелание, Андресу все-таки пришлось завязать кое-какие знакомства. Жизнь деревушки была во многих отношениях нелепой; женщины гуляли отдельно от мужчин, и это разделение полов существовало почти во всем.

Маргариту раздражало, что брат все время сидит дома, и она постоянно уговаривала его пойти куда-нибудь. По вечерам Андрес иногда уходил в кафе на площади, где слушал рассказы о ссорах, происходивших между музыкантами Республиканского и Карлистского клуба, и рабочий Меркаэр, ярый республиканец, с которым он познакомился, в живописных выражениях объяснял ему, что представляла собой Французская революция, и описывал пытки Инквизиции.

3. Старый дом

Дон Педро несколько раз ездил из деревни в Мадрид. Луисито, по-видимому, поправился, не кашлял, его не лихорадило, но он по-прежнему фантазировал и вел разговоры, не соответствующие его возрасту.

– Я думаю, что нет смысла дольше оставаться здесь, – сказал однажды отец.

– Почему? – спросил Андрес.

– Маргарита не может все время жить в таком захолустье. Тебе это все равно, а ей – нет.

– Так пусть поедет в Мадрид на некоторое время.

– Разве ты думаешь, что Луисито еще не совсем поправился?

– Не знаю. Думаю, что лучше ему остаться здесь.

– Ну, посмотрим.

Маргарита сказала брату, что отец не имеет средств жить на два дома.

– На это у него нет средств, а на то, чтобы мотать в клубе, есть, – возразил Андрес.

– Это не твое дело, – с неудовольствием ответила Маргарита.

– Прекрасно. Я постараюсь получить место врача в какой-нибудь деревушке и возьму Луисито к себе. Продержу его года два в деревне, а потом делайте, что хотите.

В течение нескольких последующих дней положение оставалось неопределенным, Маргарита и Андрес не знали, переедут ли они в город или останутся в деревне. В это время из Валенсии приехала двоюродная сестра дона Педро. Это была решительная и властная женщина, любившая командовать и распоряжаться. Донья Хулио решила, что Андрес, Луисито и Маргарита должны поехать погостить к дядям. Им будут очень рады. Дон Педро нашел это решение чрезвычайно удобным и практичным.

– Как вы думаете? – спросил он Маргариту и Андреса.

– Мне все равно, как вы решите, – ответила Маргарита.

– По-моему, это не особенно удачный выход, – сказал Андрес.

– Почему?

– Потому что Луисито там будет не хорошо.

– Ведь климат-то одинаковый, – возразил отец.

– Да. Но не все равно, жить в центре города, в тесных улицах, или среди полей. А кроме того, эти наши родственники – холостяки, наверное со всякими причудами, и едва ли охотники до детей.

– Ну, это не так. Они очень добрые люди, а дом у них достаточно велик, так что вы там будете чувствовать себя свободно.

– Ну, что ж, попробуем.

Через несколько дней они поехали повидаться с родственниками. Одна уже необходимость надеть крахмальную сорочку привела Андреса в отвратительное настроение духа.

Родственники жили в старом доме, в старинной части города. Это был большой дом, выкрашенный голубой краской, с четырьмя отделенными друг от друга широкими промежутками балконами и с квадратными окнами. Из широких ворот открывался мощеный двор вроде площадки; посредине ее стоял фонарь. С этого двора широкая наружная лестница из белого камня, проходившая под низкой аркой, вела на первый этаж.

Дон Педро постучал, вышла служанка, одетая в черное и провела гостей в большую, темную и унылую залу. В ней были высокие стенные часы в футляре с инкрустациями, старинная мебель в стиле Империи, несколько канделябров и план Валенсии начала XVIII столетия.

Вскоре вышел дон Хуан, двоюродный брат дона Педро, господин лет сорока-пятидесяти; он ласково поздоровался с гостями и пригласил их в соседнюю комнату, где, откинувшись на спинку глубокого кресла, сидел старичок, читавший газету.

Семья состояла из двоих неженатых братьев и незамужней сестры. Старший, дон Висенте, страдал подагрой и почти не выходил из дома, второй – дон Хуан заметно молодился и был очень щеголеват и представителен; сестра, донья Изабелла отличалась необычайной белизной лица, черными, как смоль, волосами и плаксивым голосом. Все трое были точно замаринованы и, должно быть, всю жизнь прожили в тени этих холодных монастырского вида комнат.

Разговор сразу зашел о том, чтобы Маргарита с братьями провели здесь некоторое время, и старики согласились на это с удовольствием.

Младший из братьев, дон Хуан, показал Андресу дом, который был очень вместителен. Вокруг двора шла широкая стеклянная галерея, охватывавшая дом; полы в комнатах были выложены блестящими плитками, и комнаты соединялись ступеньками, так как находились на разных уровнях. Дверей было бесконечное множество и разных величин. Позади дома, посредине темного садика, находившегося на уровне первого этажа, росло высокое апельсинное дерево. Все комнаты имели такой же унылый, нежилой вид, всюду свет проникал очень скупо. Комната, предназначенная для Андреса и Луисито, была очень велика и выходила на синюю крышу соседней колокольни.

Через два дня после этого посещения, Андрес, Маргарита и Луисито расположились на новом месте жительства.

Андрес предполагал уехать. Он вычитал в медицинской газете публикации о вакантных должностях сельских врачей, навел справки о том, что это за города и деревни, и написал секретарям местных управлений, прося более подробных сведений.

Маргарита и Луисито сошлись с дядьями и теткой; но Андрес держался в стороне от них и не питал ни малейшей симпатии к этим одиноким людям, застраховавшимся своими деньгами от всех превратностей судьбы; он с удовольствием испортил бы им жизнь. Чувство это было не из благородных, но он не мог бороться с ним.

Луисито, убедившись, что дяди и тетка балуют его, скоро перестал исполнять предписания Андреса, отказывался брать солнечные ванны, играть на улице и становился все требовательнее и капризнее.

Диктатура науки, которую желал ввести Андрес, не признавалась никем в доме. Много раз он говорил старой служанке, убиравшей комнату, чтобы она оставляла окна открытыми, для того, чтобы дать доступ воздуху и солнцу, но старуха не слушалась:

– Зачем вы постоянно затворяете окна? – спросил он однажды. – Я хочу, чтобы они оставались открытыми. Вы слышите?

Старуха плохо говорила по-кастильски и с трудом объяснила ему, что затворяет окна от солнца.

– А мне именно его и надо, – сказал Андрес. – Вы слышали что-нибудь о микробах?

– Нет, сеньор, не слыхала.

– А слыхали вы о том, что бывают вирусы… живые существа, которые носятся в воздухе и являются причиной болезней?

– Живые существа в воздухе? – Должно быть, мухи?

– Да, вроде мух, но это не мухи.

– Нет, таких не видала.

– Да, их не видно, но они все-таки есть. Эти существа живут в воздухе, в пыли, на мебели, и эти-то существа, которые очень вредны, умирают от света и солнца… Вы поняли?

– Да, да, сеньор.

– Для того и надо оставлять окна открытыми… чтобы в них проникал солнечный свет.

Но окна остались затворенными и на следующий день, а старуха сказала другой прислуге, что молодой сеньор не в своем уме и говорит, будто в воздухе есть мухи, которых не видно и которых убивает солнце.

4. Скука

Усилия, предпринятые для получении места в каком-нибудь городке, не приводили к быстрому результату, как хотелось Андресу, и чтобы убить время, он стал готовиться к защите диссертации. Подготовившись, он решил ехать в Мадрид, а оттуда, куда придется.

Зима прошла благополучно для Луисито: по-видимому, он совсем выздоровел.

Андрес не выходил из дома, переживая настроение сильнейшей нелюдимости, так что знакомиться с новыми людьми было ему неприятно и утомительно.

– Боже мой, неужели ты опять никуда не пойдешь? – спрашивала Маргарита.

– Нет. Зачем? Меня нимало не интересует, что происходит в городе.

Ходьба по улицам его утомляла и раздражала, а поля и окрестности Валенсии, несмотря на их плодородие и пышную растительность, не нравились ему. Эти вечно зеленые сады, прорезанные ручейками мутной воды, с сочной темной растительностью, не манили его. Он предпочитал сидеть дома и специально изучал один отдел психофизиологии, который намеревался использовать для своей диссертации.

Под его комнатой находилась темная, заросшая мохом, никогда не видавшая солнца терраса, с несколькими кадками, в которых росли фиговые деревья и алоэ. Андрес проводил здесь жаркие часы дня. Напротив была другая терраса, по которой, перебирая четки, ходил взад и вперед старый священник ближайшей церкви. При встрече Андрес и священник любезно раскланивались друг с другом. Под вечер Андрес переходил с этой террасы в высокий бельведер, построенный на верхней площадке лестницы. Там он сидел до тех пор, пока не стемнеет. Луисито и Маргарита уезжали в это время с дядьями и теткой кататься.

Андрес смотрел на город, дремлющий в сиянии солнца и пышного заката. Вдали виднелось море – широкое пятно бледно-зеленого цвета, прямой и яркой линией отделяющееся от молочно-белого на горизонте неба.

В этом старинном квартале дома были большие, с облупившимися стенами; крыши их заросли зеленым и красным мхом, а на карнизах пестрели желтоватые головки дикого хрена. Виднелись белые, голубые и розовые дома, с террасами и башенками, на террасах стояли кадки, над которыми фиговые деревья и алоэ простирали свои прямые и широкие листья; а кое-где лежали горы тыкв, шероховатых и пузатых или гладких и круглых.

Голубятни высились, как большие черные клетки. На плоской крыше соседнего дома, видимо, нежилого, валялись свертки рогож, кучи негодных веревок, черепки битой посуды; несколько дальше, по крыше разгуливал павлин, издававший резкие, неприятные крики. Над балконами и крышами домов возвышались колокольни церквей: грузная и мощная Мигелете, воздушный и нежный купол кафедрального собора, а еще дальше были разбросаны башенки, почти полностью покрытые голубой и белой черепицей, блестевшей радужными переливами.

Андрес смотрел на этот город, почти неизвестный ему, и рисовал себе тысячи фантастических картин из жизни его обитателей. Внизу, у его ног, узкой извилистой щелью между двумя рядами высоких домов тянулась улица. Солнце, в полдень разрезающее ее на две полосы – темную и светлую, – по мере приближения вечера, поднималось все выше и выше по одному ряду домов, пока не исчезало, в последний раз озарив своим светом слуховые окна чердаков.

Весной стрижи и ласточки чертили причудливые круги в воздухе, издавая пронзительные крики. Андрес следил за ними взглядом. К вечеру они скрывались. На смену им прилетало несколько коршунов и ястребов. Венера загоралась ярче, показывался Юпитер, а внизу, на улице, дремотно и уныло мигал газовый фонарь…

Андрес шел вниз ужинать, и часто снова возвращался в башенку полюбоваться звездами. Эти ночные созерцания точно вливали в него целый поток тревожных мыслей. Воображение уносило его, и начиналась бешеная скачка по полям фантазии. И не раз, при мысли о силах природы, о миллиардах жизней, зарождающихся среди ночного мрака на земле, в воде и в воздухе, у него кружилась голова.

5. Издали

В конце апреля Андрес сказал сестре, что хочет поехать в Мадрид для защиты диссертации.

– Ты вернешься сюда? – спросила Маргарита.

– Не знаю; думаю, что нет.

– Как ты возненавидел этот дом и этот город! Я не понимаю этого.

– Мне здесь нехорошо.

– Ну, понятно! Ты делаешь все, чтобы тебе было плохо.

Андрес не стал спорить; он уехал в Мадрид, сдал экзамены и защитил диссертацию, которую написал в Валенсии.

В Мадриде он тоже чувствовал себя скверно, отношения с отцом были по-прежнему враждебными. Александр женился и приводил свою жену, жалкую несчастную женщину, обедать в дом отца. Педро вел светский образ жизни.

Если бы у Андреса были деньги, он уехал бы постранствовать по свету, но денег не было. Однажды он прочел в газете, что врач одного городка в провинции Бургос приглашает на два месяца заместителя. Он предложил свои услуги и получил благоприятный ответ. Дома он сказал, что его пригласил на несколько недель погостить товарищ, взял билет туда и обратно и уехал. Врач, которого он должен был заменить, был богатый вдовец, увлекавшийся нумизматикой; медицину он знал плохо, и интересовался только тем, что имело отношение к его хобби.

– Здесь вам не удастся прославиться вашими медицинскими познаниями, – шутя сказал он Андресу. – У нас почти совсем не бывает больных, особенно летом; расстройство желудка, воспаление кишечника, редко-редко отдельные случаи тифа, вот и все.

Он быстро перешел от не интересующих его медицинских вопросов к монетам и показал Андресу свою коллекцию – вторую во всей провинции. При слове «вторая», он вздохнул, давая понять, насколько ему грустно делать такое признание.

Отношения между Андресом и этим врачом сразу установились самые дружеские. Нумизмат сказал ему, что он может поселиться у него, если пожелает, и Андрес остался в его доме, в обществе старой служанки.

Лето выдалось для него великолепное; весь день он свободно мог читать и гулять; возле городка находилась безлесая гора, на ней в скважинах каменных глыб росли папоротники, розмарин и горные травы. В сумерки там бывало прохладно и воздух дышал ароматом.

Андрес испытал здесь на себе, что пессимизм и оптимизм такие же органические состояния, как хорошее и дурное пищеварение. В этом глухом углу он чувствовал себя прекрасно, все время находился в неведомом ему дотоле ясном и веселом настроении духа и жалел о том, что время бежит так быстро.

Он прожил уже полтора месяца в этом оазисе, как вдруг однажды почтальон вручил ему измятый конверт, надписанный рукой его отца. Письмо, очевидно, странствовало из города в город, пока не пришло сюда. Что могло быть в этом письме?

Андрес распечатал конверт, прочел письмо и окаменел. Луисито умер в Валенсии. Маргарита написала брату два письма, прося его приехать, так как мальчик постоянно звал его, но дон Педро не знал его адреса, и не мог переслать ему писем. Андрес хотел было уехать немедленно, но перечитав письмо, увидел, что Луисито умер неделю тому назад и уже похоронен.

Известие это поразило его. Но отдаленность и то, что он оставил при отъезде Луисито здоровым и крепким, умалили остроту боли, которую он испытал бы, если бы все время находился возле больного. Это равнодушие и отсутствие сильного огорчения показались ему чем-то преступным. Луисито умер, а он не испытывал никакого отчаяния. Стоит ли вызывать в себе излишние страдания? Много часов обдумывал он этот вопрос в своем уединении.

Андрес написал отцу и Маргарите. Получив письмо сестры, он мог проследить ход болезни Луисито. У мальчика сделался туберкулезный менингит, которому предшествовало три дня инкубационного периода, сменившегося таким сильным жаром, что больной лишился сознания; целую неделю он провел в этом состоянии, бредил, кричал, плакал и, наконец, умер во сне.

Из письма было видно, что Маргарита сама измучилась от волнений и усталости.

Андрес вспомнил, что в госпитали видел шести или семилетнего мальчика, страдавшего менингитом; вспомнил, что за два дня он так исхудал, что казался почти прозрачным, голова у него сделалась огромной, лоб вздулся, словно кости его раздались под влиянием жара, глаза потускнели, виски ввалились, и на белых губах застыла безумная улыбка. Этот мальчик кричал каким-то птичьим голосом, и испарина его имела характерный для чахоточных мышиный запах.