Текст книги "С тобой навеки (ЛП)"

Автор книги: Хлоя Лиезе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

Может, это мой комплекс чувства вины за ложь. Может, это моя любовь к правде фактам и победе правильного над неправильным, но так неловко давать клятвы, зная, что нарушу их через год. Когда я заканчиваю говорить, мой голос дрожит вместе с моим телом.

И Аксель знает. Он чувствовал каждую дрожь, каждую волну напряжения, пронёсшуюся по мне. Потому что он ни на секунду не отпускал моей руки. До этого самого момента, когда он нежно разжимает хватку и достаёт кольца – мы согласились, что логично будет носить их ради фотографий, которые будут отправлены исполнителю завещания его дяди.

Отдав своё кольцо Скайлер, чтобы та потом дала его мне, Аксель медленно и размеренно надевает на мой палец тонкий ободок из белого золота. Он начинает отпускать, но потом останавливается и наклоняется, нежно поправив кольцо, чтобы оно сидело правильно. В этот момент я вижу, как он, должно быть, отступает на шаг от своих картин, хмурится и изучает, а потом подходит обратно, чтобы сделать всё идеально.

Скайлер мягко поддевает меня и предлагает кольцо. Я принимаю широкий ободок из матового металла, затем беру ладонь Акселя и чувствую, как он напрягается, пока я надеваю кольцо на его палец, и по мне проносится странное ощущение дежавю.

Я чувствую на себе пытливый взгляд Акселя. Мне ненавистно, что я сейчас такая – не могу спрятать все эти уязвимые, непокорные чувства под поверхностью своей привычной яркой улыбки и бодрой энергии. Мне ненавистно, что я выгляжу нетвёрдой, и что мой голос мог звучать неуверенно, тогда как на деле я просто застана врасплох тем, как интенсивно всё это ощущалось.

Надеюсь, я не оскорбила Акселя, не заставила его думать, будто я сомневаюсь или сожалею об этом или о нём или…

Внезапно его ладони скользят вверх по моей шее, обхватывают мою шею и – о Боже – его губы накрывают мои, такие тёплые и мягкие. Моя голова запрокидывается, дрожь в конечностях проходит. Воздух врывается в мои лёгкие, пока я вдыхаю прохладный воздух и тёплого Акселя.

Он целует меня. Он целует меня.

Мои руки безвольно висят вдоль боков, но я покачиваюсь в его сторону, когда он делает шаг ближе и наклоняет мою голову, чтобы углубить поцелуй. Его рот мягко ласкает мой, пока он вдыхает, и наши губы встречаются так крепко и медленно, в головокружительном, терпеливом темпе. Мои веки с трепетом опускаются, кончики его пальцев проходятся по моему затылку и шее сзади, успокаивающе поглаживая, а большие пальцы ласкают подбородок.

Наши рты не открываются. Никаких языков, зубов или стонов удовольствия. И всё же этот поцелуй куда мощнее любого другого в моём прошлом. Этот поцелуй, который эхом отдается в моих костях и помогает обрести почву под ногами. Это поцелуй, который успокаивает, утешает и ласкает нежностью.

Это именно то, в чём я нуждалась.

Когда Аксель отстраняется, я чувствую себя такой же ошеломлённой, каким кажется Ллойд, когда говорит:

– Чувак, я собирался сказать, что ты можешь поцеловать невесту, но ты меня опередил.

***

Я всё ещё ошеломлена после того, как церемония признана завершившейся, и Ллойд прощается и уходит, прикуривая косяк. Я сейчас отдала бы большие деньги за одну затяжку.

Мы с Акселем стоим рядом и ждём, пока Беннет корректирует фокус камеры, чтобы сделать фотографии, которые мы отправим в качестве доказательства брака. Преимущество того, что исполнитель завещания живёт в Швеции – требуется лишь отсканировать несколько документов, а потом Аксель напишет небольшое электронное письмо. После этой фотосессии моя часть работы завершится.

– Я кушать хочу, – ноет Скайлер, плюхнувшись на пенёк и сжимая ладошками живот.

– Ещё несколько снимков, – говорит ей Паркер. – А потом устроим бранч⁴.

У меня тоже желудок болит от голода, и я морщусь как раз в тот момент, когда щёлкает камера. Беннет смеётся.

– Руни, ты фотогеничная, но постарайся расслабиться.

– Извини, – слабо отзываюсь я.

– Акс, обними её одной рукой, – советует Паркер, стоя позади Беннета.

Аксель вздыхает, затем наклоняет голову и понижает голос.

– Ты не возражаешь?

Его дыхание шёпотом обдаёт чувствительную кожу за моим ухом. По мне пробегают мурашки.

– Н-нет, я не возражаю.

Он аккуратно обнимает меня одной рукой, и его ладонь комфортно ложится на изгиб моей талии, а пальцы вскользь задевают рёбра. Я сглатываю и делаю глубокий вдох.

– Как ты? – спрашивает он, глядя в камеру Беннета.

Я поднимаю взгляд на него, застанная врасплох заботой, прозвучавшей в его вопросе.

– Нормально, думаю. А ты?

Я поворачиваюсь обратно к Беннету, когда камера щёлкает, а Аксель говорит:

– Тоже.

Когда Беннет объявляет об ещё одном снимке, пёс несётся к нам, врезается в лодыжки Акселя, затем садится мне прямо на стопы и поднимает голову. Он виляет хвостом, широко раскрывает глаза от восторга, а потом заваливается назад, потому что слишком далеко запрокинул голову, и врезается в меня с такой силой, что я отшатываюсь назад. Я визжу от неожиданности и хохочу, начиная падать, но Аксель вовремя бросается ко мне и подхватывает, отчего я налетаю на его грудь.

Я слышу щёлчок камеры.

И знаю, что из всех фото, сделанных Беннетом, я захочу именно этот снимок.

Глава 8. Аксель

Плейлист: Adam Melchor – I CHOOSE YOU

Что ж. Можно сказать, свадебная церемония вышла из-под контроля.

Я поцеловал её. Я поцеловал её.

Я не могу думать об этом, иначе слечу с катушек. Сделаю нечто радикальное, например, сдеру с себя пиджак, скину ботинки и убегу в леса, чтобы сбежать от того факта, что я поцеловал свою жену, хотя не имел на то ни малейшего права.

Эта ситуация поистине сюрреалистичная.

Как только Беннет говорит нам, что с фотографиями покончено, я делаю шаг назад и дёргаю воротник, расстёгивая ещё одну пуговицу.

Я не смотрю на губы Руни. И не думаю о поцелуях. Я думаю о бранче и о блинчиках, которые я собираюсь приготовить.

– Вы это сделали! – восклицает Паркер, хлопнув в ладоши. – И позволю себе сказать, ощущалось всё вполне реально.

– Не считая обдолбанного распорядителя церемонии, – бурчу я.

Беннет усмехается, убирая камеру.

– Ллойд – тот ещё кадр.

– Он свободолюбивая натура, – оборонительно заявляет Паркер.

Руни смеётся.

– Он был отличным. Сделал всё запоминающимся, – гладя пса, сидящего на её ногах, она улыбается.

Я впервые замечаю, что у неё есть светлые веснушки прямо на переносице, а в волосах виден едва заметный медный отлив.

От этого мои руки ноют от желания написать её портрет, а мои ноги ноют от желания сбежать от реальности этого поцелуя, исчезнуть и скрыться от этого… чувства. Этого острого, ноющего чувства прямо за моей грудиной.

Мне приходится бороться с этим желанием сбежать и скрыться. Сегодня я не буду этого делать. Потому что я сказал себе, что сделаю это правильно.

Чтобы поблагодарить её. Чтобы показать Руни, насколько я понимаю, чем она пожертвовала. От брака с ней я получаю наследство и всё необходимое для спасения шалаша. Тогда как Руни получает место, где можно пожить месяц. Если бы я не нуждался в её помощи столь отчаянно, я бы отказался просто из-за того, насколько непропорциональную выгоду мы от этого получаем. Но я действительно отчаялся, а она рвётся помочь в своей решительной доброте.

Меньшее, что я могу сделать – это жениться на ней и не исчезать сразу же.

– Уже пора кушать? – спрашивает Скайлер, спрыгивая с пенька.

– Да, – сняв пиджак, я делаю глубокий вдох и наслаждаюсь свободой от этого стесняющего свободу движений предмета одежды.

Руни закрывает глаза и убирает вереск из причёски, затем расплетает тугую косу и вздыхает от удовольствия. Я стараюсь не пялиться на то, как её волосы падают пеленой золота с лёгким медным отливом, не фантазировать о том, как я уткнусь носом в этот солнечный шёлк и вдохну её.

– Могу я помочь? – она поднимает взгляд и замечает, что я смотрю на неё.

Я отвожу глаза и тру шею сзади, мою кожу покалывает от нервозности.

– Нет. Просто расслабься.

– А чем, по-твоему, я занималась последние три дня? – спрашивает она.

– Всей юридической стороной вопроса, – говорю я ей, начиная закатывать рукава.

– Это не заняло много времени. И у меня для тебя новости, Аксель. Я не лучшим образом справляюсь с ничегонеделанием. Пожалуйста, позволь мне помочь?

Я тяжело вздыхаю.

– Ладно.

– Супер! – повернувшись к Скайлер, она говорит: – Ты его слышала! Время бранча.

Я завожу Руни в дом и убеждаюсь, что Скайлер получила батончик гранолы, чтобы занять её временно. Взгляд в окно подтверждает, что она уже счастливо играет с псом на поляне, пока Беннет и Паркер решают, где сервировать стол для бранча.

Прошагав мимо обеденного стола, я вешаю пиджак на спинку одного из стульев и быстро поддёргиваю закатанные рукава выше локтей. Затем шарю по кухне, доставая продукты для бранча, купленные вчера в «Шепарде», в том числе всё для омлета и блинчиков.

– Что я могу сделать? – спрашивает Руни, собирая волосы в небрежный узел на макушке.

– Ты можешь прочитать ингредиенты этой смеси и убедиться, что она безопасна для тебя, – я показываю на безглютеновую мучную смесь, которая стоит на столе.

Руни тянется через стол и берёт её.

– Это мило с твоей стороны.

– Убедиться, что ты сможешь съесть бранч? – спрашиваю я, не сводя глаз с текущей задачи. – Думаю, это базовые приличия.

– Ты бы удивился, узнав, насколько неудобно некоторым людям подстраиваться под эти ограничения, – она смотрит на смесь и читает. – Это идеально подходит.

– Хорошо.

Я стараюсь не думать о том, что мы снова на этой крохотной кухне, и когда мы были тут в последний раз, я едва не поцеловал её. Вместо этого я сосредотачиваюсь на рецепте, который я готовил ещё с подростковых лет, когда на старших братьев и сестёр начали возлагать обязанность по приготовлению еды на выходных. Пока масло растапливается в микроволновке, я разбиваю яйца, добавляю молоко, затем муку и сахар.

– Семейный рецепт? – спрашивает Руни.

Я киваю.

Её взгляд следит за моими движениями, пока я добавляю растопленное масло и ещё молока, затем остатки муки и снова молоко.

– Ты просто кладёшь на глаз.

– Я готовил это ещё в детстве. Теперь уже всё делается машинально. У всех есть такие рецепты.

Она качает головой.

– Не у меня. Я ужасно готовлю.

Я кошусь в её сторону, наблюдая, как кончики её пальцев мягко танцуют по поверхности стола.

– Тогда чем ты питаешься?

Руни смеётся.

– Спасибо, что не попытался сделать мне лживый комплимент. Бесчисленное множество людей говорило «О, я уверен(а), это не так!», хотя я действительно ужасно готовлю. Ну, разве что могу офигенно подогреть готовый суп.

Я наклоняю сковородку, чтобы масло тонко растеклось по поверхности, затем наливаю первую порцию теста.

– Тебя не учили готовить? – спрашиваю я. – Твои родители тебе никогда не показывали?

Она качает головой.

– Нет.

Обычно она такая разговорчивая, но о своей семье говорит очень мало.

– Тогда кто готовил?

– У моих родителей был повар, – Руни поворачивается и прислоняется к кухонному шкафчику, глядя в окно над раковиной. – Это роскошь, конечно же. Просто это не было похоже на семейные обеды у моих друзей, когда я ела с ними. Мне нравится эта особенность твоей семьи. Все эти традиции и семейные рецепты, о которых говорит твоя мама. Я завидую этому ощущению… причастности? Принадлежности и связи со всеми этими людьми, которые жили до меня и отчасти сделали меня такой, какая я есть.

Мне хочется сказать ей, что можно иметь кучу традиций и семейных рецептов, которые тебе нравятся, но всё равно не чувствовать себя частью этого всего. Но я бы никогда не сказал ей этого. Я никогда и никому этого не говорил.

Между нами воцаряется тишина, пока я наблюдаю за краями блинчика, высматривая признаки пузырьков и коричневого цвета. Руни наклоняется и пристально наблюдает за мной, пока я переворачиваю блинчик и убавляю нагрев конфорки.

– Хочешь, я тебя научу? – спрашиваю я у неё.

О, привет, самосаботаж. Хотелось бы мне сказать «давно не виделись», но… учитывая, что я только что поцеловал женщину, на которой женился, ту же женщину, которую изо всех сил избегал в последние два года… я не могу так сказать. Ибо совру.

Почему? Почему я продолжаю это делать?

Мне нужно было всего лишь пережить сегодняшний день. Потом я бы снова получил дистанцию между нами. А я что сделал? Поцеловал её. И теперь предложил ей бл*дский кулинарный урок.

– Правда? – переспрашивает она с рвением. Это самая широкая улыбка, что я видел у неё после приезда сюда, и вопреки панике, в моей груди расцветает тёплое и гордое удовлетворение.

– Правда, – сделав шаг назад, я освобождаю место, которое занимал перед плитой. – Давай.

Она смотрит то на сковородку, то на меня.

– Сейчас?

Я киваю.

Руни быстро встаёт перед плитой и смотрит на сковородку.

– И что я делаю? – шепчет она, пока её губы изгибаются в улыбке.

– Смотри, когда края покроются пузырьками и станут коричневыми. Потом мы снимем этот блинчик со сковородки на тарелку и нальём следующий.

– Хорошо, – она сосредоточенно хмурится, закатывая рукава платья до локтей. – Сейчас? – спрашивает она.

Я наклоняюсь посмотреть поближе, и моя грудь ненамеренно задевает её спину.

– Нет.

Проходит мгновение тишины.

– Сейчас? – снова спрашивает она.

– Нет. Будь терпеливой.

– Не могу, – она нетерпеливо поводит плечами. Постукивает ногой. Глядит то на часы, то на сковородку. – Ладно, как насчёт сейчас? Давай. Они коричневые!

– Теперь да.

Руни хватает рукоятку и наклоняет сковородку, чтобы блинчик соскользнул на тарелку.

– Вау, – произносит она. – Совсем как блинчики⁵.

– Pannkakor похожи на тонкие блинчики, только, как сказала бы моя мама, блинчики далеко не такие вкусные.

Она улыбается.

– Что такое pannkakor? Шведские блинчики?

– Да, – я тянусь к миске теста и отдаю ей в руки, затем распределяю ещё немного сливочного масла по сковородке. – Давай, налей ещё порцию.

– А в чём разница между блинчиками и pannkakor? – спрашивает она, следуя моим указаниям.

– Ну первые французские, вторые шведские, что делает вторые безгранично лучше, если верить моей матери. Ещё в шведских блинчиках меньше муки, но больше яиц и сливочного масла. Если приготовить их правильно, они лёгкие и воздушные.

Я инстинктивно хватаюсь за ручку, чтобы наклонить сковородку и ровно распределить тесто. Тогда я осознаю, что ладонь Руни уже там. Она неестественно неподвижна между моими руками – одна лежит на столешнице шкафчика, вторая направляет сковородку.

– Прости, – бормочу я. – Автопилот.

Она слегка качает головой.

– Всё в порядке. Я забыла про эту часть.

– А я забыл сказать тебе.

Из её горла вырывается мягкий смешок.

– Я продолжаю отвлекать тебя вопросами.

Я отпускаю её руку на ручке сковороды, но ни за что не могу заставить себя сделать шаг назад. Я смотрю на изгиб её плеча, переходящего в шею, на мягкие завитки светлых волос, льнущих к её коже.

Я хочу поцеловать эту кожу. И я определённо не должен этого делать.

Мои руки сжимаются в кулаки вдоль боков. Я отворачиваюсь, шаря в холодильнике.

– Умеешь готовить омлет?

– Буду честна, – говорит она через плечо. – Я очень мало что умею готовить. А то, что умею, получается отвратительным. Так что считай это моим ответом по умолчанию: нет.

Я бедром закрываю холодильник и хватаю новую сковородку.

– Почему бы нам не изменить это?

***

Еда была плохой идеей.

Очень плохой идеей.

Может, потому что каждый раз, когда она приходила в гости в дом моих родителей, я непременно садился на противоположном краю стола, как можно дальше от неё (стандартная процедура в присутствии Руни), но я никогда не знал, что она наслаждается своей едой… вот так.

Постанывает. Вздыхает. Проводит языком по зубцам вилки.

У меня эрекция размером с Сиэтл. И теперь я паникую.

– Я помою посуду, – говорит она, потянувшись к моей тарелке.

– Нет! – это звучит громче, чем я намеревался, но мне нужно, чтобы она села, расслабилась и перестала быть такой чертовски услужливой. Проблема в том, что я сейчас не могу встать и позаботиться обо всём сам, потому что… эрекция.

– Просто… – я оглядываюсь по сторонам. – Как насчёт чая?

Не хочу я чая. Я хочу ледяную ванну. Но пока что это даст мне время взять своё тело под контроль.

– Конечно, – говорит Руни, улыбаясь и собирая тарелки в стопку. Я забираю их у неё, заслужив её притворно недовольный взгляд. – Я так понимаю, он в шкафчике над чайником?

– Ага.

Она обходит стол. Пока она проходит мимо, я давлю пальцами на свои глазные яблоки, чтобы не пялиться на её задницу. Это ад. Жениться на той, которую ты желаешь – это ад.

– Кто-нибудь ещё хочет чая? – спрашивает она, оставляя позади наш сервированный стол под открытым небом и открывая дверь в дом.

– Да, пожалуйста, – отвечает Беннет. – Я помогу, – встав, он собирает оставшиеся тарелки и приборы, затем следует за ней.

– Оставь мытьё посуды мне, – кричит Паркер через плечо.

– Я так и собирался, – отвечает Беннет.

Руни смеётся, и этот звук стихает, когда она и Беннет скрываются в доме.

Паркер возится с цветами, которые он поставил в вазу (я практически уверен, что он нарвал их возле шалаша), затем смахивает крошки со стола. Его взгляд скользит ко мне.

– Всё в порядке, друг мой?

Делая медленные, глубокие вдохи, я представляю, как дюйм за дюймом погружаю своё тело в озеро посреди зимы. Теперь, когда мой член уже не угрожает прорвать ширинку, я убираю ладони от лица и смотрю на небо. Проклятье. Погода всё ещё идеальна для похода.

– Я в порядке, – говорю я ему.

– Всё ещё планируешь…

– Ага.

Паркер кивает, покосившись на Скайлер, которая спит рядом с ним на складном стуле, закутавшись в одеяло из моего дома.

– Думаю, это хороший жест.

Я откидываюсь назад и дёргаю себя за воротник, делая глубокий вдох.

– Только на сегодняшний день.

Зная меня достаточно хорошо, чтобы почувствовать, когда я почти исчерпал свой ресурс, Паркер откидывается на спинку стула и наблюдает за спящей Скайлер, позволяя тишине воцарится на несколько минут. До нас доносятся тихие отголоски того, как Беннет и Руни готовят чай. Скайлер подёргивается во сне и улыбается.

Наконец, он нарушает тишину.

– Могу я кое-что сказать?

Я стону.

– Ты же всё равно скажешь.

– Думаю, она сейчас немного… сбилась с пути.

Я хмуро смотрю на него.

– Как ты вообще мог прийти к подобному выводу, проведя с ней такое небольшое количество времени?

– Потому что я узнаю такое состояние. Я бывал в нём. Я это чувствую. И слушай, может, я вообще ошибаюсь. Но я просто хочу сказать – придерживайся своего плана, если хочешь, сохраняй всё платоническим и деловым, но… хотя бы постарайся быть для неё другом, пока она здесь.

– Это последнее, чем я буду для неё.

– Ты такой упрямый, – говорит он, переводя взгляд на Руни и Беннета, когда они выходят из дома, неся подносы с чайными чашками, разными добавками, чайником и тарелкой безглютенового печенья.

– Поверь мне, – говорю я ему. – Это к лучшему.

– Чушь собачья, – отвечает он сквозь улыбку, когда двое других присоединяются к нам за столом.

Я всё ещё хмуро смотрю на него, когда Руни окликает меня по имени.

– Чёрный чай? – спрашивает она. – И без сахара, верно?

Я киваю.

Она ловко наливает его, а Беннет готовит следующую чашку, принимая заказ Паркера. Это странное чувство – сидеть рядом с ней, пить чай с моими друзьями. Так же странно, как сидеть за столом и чувствовать, что она, возможно, ничуть не возражала, что я такой тихий, пока мы ели. И наверняка это не так. Она безупречно вежлива. Уверен, она всего лишь терпит мою молчаливость.

Её пальцы вскользь задевают мои, когда она подвигает ко мне чашку, и это выдёргивает меня из мыслей.

– Спасибо, – говорю я ей.

Она улыбается, затем поворачивается к Беннету и Паркеру, раскладывая печенье по тарелкам для них. Их разговор заполняет тишину, тогда как я ничего не говорю. Я пью чай и наблюдаю, как они так легко общаются, будто знали друг друга годами.

И только когда они встают, и Паркер и Беннет ведут себя так, будто реально собираются зайти в мой дом и мыть за мной посуду, я всё же обретаю дар речи.

– Идите домой, чёрт возьми, – говорю я им, показывая на их грузовик. – Вы сделали достаточно.

Паркер закатывает глаза.

– Ладно, – он поднимает спящую Скайлер, которая почти не спала прошлой ночью – настолько её будоражила идея свадьбы.

Беннет на прощание обнимает Руни и подмигивает мне.

– Я отретуширую фотографии, когда мы приедем домой, и пришлю тебе.

Я киваю.

– Спасибо, Би.

– Спасибо вам за всё, – говорит Руни, принимая однорукое объятие Паркера, и её взгляд задерживается на Скайлер, спящей на его руках. Я вижу, как её лицо на мгновение напрягается, затем разглаживается.

А потом мы стоим бок о бок, пока мои друзья уходят.

– Что ж, – говорит она со вздохом, когда их грузовик скрывается на дороге.

Я убираю руки в карманы, потому что они дрожат.

– Что ж.

Она смотрит на меня.

– Всё в порядке?

– Угу, – я откашливаюсь, глядя в землю и поддевая почву ботинком. – Я тут подумал, может… – я снова прочищаю горло, потому что мой голос срывается как у писклявого подростка. – Может, мы попозже могли бы сходить в поход.

Мгновение тишины.

– Поход?

– Ничего слишком тяжёлого. Просто… расслабляющая прогулка и красивый вид в конце.

Она заправляет за ухо выбившуюся прядку.

– Я бы с удовольствием.

– Супер, – меня омывает облегчением. – Я приберусь на кухне, позволю тебе отдохнуть остаток дня, а потом пойдём примерно в районе ужина. Если ты захочешь, конечно.

– Я хочу, да. Спасибо… Спасибо, что предложил.

Я киваю.

– Что ж. Я просто… – я показываю на дом. – Посуда. Пойду помою её.

– Я помогу.

– Руни…

– Ты обещал, – говорит она, шагая передо мной. – Ты обещал, что позволишь мне помочь сегодня.

Я обречённо открываю дверь и придерживаю для неё. Вот только пёс несётся к нам и забегает первым. Я таращусь на него.

Он зашёл внутрь. Раньше он никогда этого не хотел.

Он скулит и смотрит на Руни, не сводя с неё больших карих глаз.

Руни переступает порог, затем приседает перед ним и медленными, размеренными движениями гладит его по всему телу.

– Ты такой милашка, – воркует она с ним, ласково массируя возле ушей. Пёс закрывает глаза и мечтательно покачивается.

Везучий ублюдок.

– Ему можно в дом? – спрашивает она, когда он начинает бродить туда-сюда.

– Всё в порядке, – я наблюдаю, как он всё обнюхивает, держа ушки торчком. Затем косится то на постель, то на меня.

– Не перебарщивай, – говорю я ему.

Он бежит ко мне и лижет мою ладонь. Я до сих пор не могу переварить, что ему комфортно в доме. Но потом я наблюдаю, как он семенит за Руни на кухню, не сводя с неё глаз, и всё встаёт на свои места. Он сделает что угодно для неё. Ну естественно.

Пока Руни гладит пса, я пускаю воду и добавляю средство для мытья посуды в раковину. Через несколько минут мытья я чувствую, что она выпрямляется и встаёт справа от меня. Она начинает ополаскивать тарелки, затем вытирать их. Пёс храпит на ковре позади нас.

Затем он громко пердит, отчего Руни издаёт хрюкающий смешок.

– Уже не хочешь, чтобы он оставался в доме? – спрашиваю я, оглянувшись на пса через плечо. Он пинается во сне и снова пукает.

– Ничуть, – отвечает она, мягко забирая тарелку из моих рук. Её пальцы задевают мои, и жар поднимается по моей руке, затапливая тело. – Он не виноват, что у него газы. Кажется, Скайлер скормила ему половину своего омлета.

Между нами воцаряется тишина, и пусть мне хотелось бы знать, как заполнить её ради Руни, я никогда не буду тем, кто ведёт светские беседы. Я не знаю, что сказать, и у меня нет на это энергии. И все же, пока я время от времени украдкой кошусь на неё за мытьём посуды, Руни кажется довольной, на её лице играет лёгкая улыбка, пока она делает свою часть работы.

Только когда вода уже уходит в слив, а влажное полотенце, которым она вытирала посуду, висит на её плече, Руни нарушает молчание.

– Акс, – тихо говорит она. Взяв недопитый чай, она обхватывает кружку и продолжает: – Сегодня… когда ты держал меня за руку, когда ты поцеловал меня…

– Извини, – выпаливаю я. Меня захлёстывает унижением, отчего к щекам приливает жар. – Я не… То есть, я не…

Слова испаряются на моём языке.

Я знал, что поступил неправильно. Ну, я не считаю неправильным то, что схватил её за руку, потому что чёрта с два она дотронулась бы до кишащей микробами руки Ллойда после того, как он поссал в лесах как грязнуля. Но целовать её… это был риск. Мне сложно читать людей, но всё тело Руни представляло собой портрет нервозности. Дрожащие конечности, бледная кожа, сильно закушенная губа, отчего я уже начинал волноваться, вдруг она прокусит до крови, а этого я допустить не мог, поэтому поцеловал её. Я поцеловал её, потому что надеялся, что это поможет, как и держание за руки.

И я надеялся, что мы больше никогда не будем об этом говорить, и если она возненавидела это, то не скажет об этом, подчиняясь своей вежливой натуре.

Но вот она собралась нанести удар.

Руни склоняет голову набок, изучая меня. Я поворачиваюсь, чтобы она не видела моего лица, беру свой остывший и противный чай. Но я всё равно его пью.

Прислоняясь к кухонному шкафчику, она обхватывает кружку руками, то макая пакетик в чай, то доставая.

– Я собиралась сказать тебе спасибо за это. Я знаю, это не входило в твою работу на сегодня, но это помогло.

Я ошеломлённо застываю.

– Это… помогло?

– Почему ты говоришь так удивлённо? Разве не поэтому ты это сделал?

– Поэтому, – медленно признаюсь я. – Я просто… удивлён, что это сработало.

– Ещё как сработало, – говорит она в свою кружку.

По мне проносится такое редкое и умиротворённое удовлетворение.

– Что ж… хорошо.

– Но это было весьма прямолинейно с твоей стороны.

Я резко поворачиваю голову к ней. Она улыбается. Она дразнит меня.

– Пожалуй… – я отпиваю глоток чая, затем пожимаю плечами. – Я же задолжал тебе один непрошеный поцелуй, так?

Она ахает, и этот звук эхом отдаётся на кухне. Одним плавным движением она хватает мокрое кухонное полотенце с плеча и замахивается, ударяя меня им по животу.

– Вот такой ты джентльмен, значит.

– Я никогда не говорил, что я джентльмен.

Она закатывает глаза.

– Как назвать мужчину, который всегда открывает передо мной дверцу машины и упорно спит в палатке, пока я захватила его дом?

– Мужчина, воспитанный Элин и Александром Бергманами.

Руни смеётся.

– Ладно. Хорошо. Ты не джентльмен, Аксель Бергман. Ты хладнокровный повеса.

Глубокое, незнакомое ощущение смеха застревает в моей груди и рокочет. Оживившись от издаваемых нами звуков, пёс просыпается, затем перекатывается на спину, свесив язык. Руни вытягивает одну длинную ногу и мягко гладит его живот стопой в носке.

– На самом деле, ты задолжал мне извинение, – говорит она.

Я не доношу кружку до рта, не будучи уверенным, дразнится она или нет.

– За что?

Она крадёт глоток своего чая и улыбается про себя.

– За то, что сделал этот поцелуй таким хорошим.

– Я очень сожалею.

– Ты и должен, – чопорно говорит она. – В следующий раз, если поцелуй будет необходим по какой-либо причине, пожалуйста, сделай его абсолютно ужасным.

Я перевожу на неё и замечаю лёгкую, скрытную улыбку, играющую на её губах. Прислоняясь к шкафчику так, что нас разделяет раковина, я поднимаю кружку в жесте тоста.

– Сделаю всё возможное.

Глава 9. Руни

Плейлист: Wilco – You and I

Держа руки в карманах и нервно подёргивая коленями, я жду возле дома Акселя, глядя на небо, где птица кружит размеренными большими кругами.

Ломается веточка, и я резко разворачиваюсь на звук.

Аксель стоит на поляне, выглядя так идеально в своей стихии, что у меня перехватывает дыхание. Высокий, с прямой спиной, взъерошенными ветром волосами цвета растопленного шоколада. Он снова в поношенных джинсах и грязных ботинках, а мягкая выцветшая фланелевая рубашка в клетку расстёгнута на несколько пуговиц. Извечное угрюмое выражение ещё заметнее, поскольку у него проступает щетина и…

Ох, бл*дь.

– Ты носишь очки? – хрипло спрашиваю я.

Его руки поднимаются к оправе так, будто он не уверен, есть ли на нём очки.

– Эм. Да.

– Я никогда прежде не видела тебя в них.

– Линзы сегодня раздражают мои глаза, – отвечает он.

Очки в тонкой оправе, с пятнистым рисунком цвета кофе со сливками, и это подчёркивает насыщенный шоколадный цвет его волос и ресниц, а также едва заметные карамельные пятнышки в его зелёных глазах. Он выглядит абсолютно роскошно.

Едва подавив позорный стон нужды, я покрепче натягиваю шапку на голову, когда в реальности мне хочется натянуть шапку на всё лицо и скрыть румянец на щеках. Мой абсолютно платонический (в смысле полностью недосягаемый) муж только что перешёл из разряда «опасно горячий» в разряд «очкастый секс на ножках».

Жестокая, жестокая вселенная.

Закрыв глаза, я делаю глубокий успокаивающий вдох, а открывая их и чувствуя себя чуть менее взбудораженной, я вижу, что Аксель смотрит на мою руку. Я прослеживаю за его взглядом. А затем снова краснею.

Я всё ещё ношу своё кольцо. Мой взгляд бросается к его руке, и мой живот делает странный кульбит.

Он тоже по-прежнему носит его кольцо.

И ладонь с ним широко распластана, будто он только что разжал кулак и напряг руку. Он смотрит вниз и сжимает её обратно в кулак, глядя на своё кольцо.

– Я, ээ… – он прочищает горло. – Я только что осознал, что тоже не снял своё. Оно на удивление… комфортное.

Я тихо смеюсь, покосившись на гладкий ободок из белого золота.

– Аналогично. Ну то есть… мы могли бы просто носить их, для перестраховки… то есть, для аутентичности. Особенно учитывая, что приедет команда… не то чтобы я намекаю, что строители – жуткие типы, большинство из них – нормальные люди, но всегда есть плохие, и я бы не возражала носить универсальный символ «я не свободна», чтобы ко мне не подкатывали. Не то чтобы я говорю, что ко мне постоянно подкатывают, или что они будут подкатывать ко мне… – я хватаю ртом воздух, выдав этот словесный кошмар и заставляя себя остановиться.

Что за катастрофа. Я уже годами не выдавала такой словесный понос из-за нервозности.

Аксель проводит костяшками пальцев по своим губам, и наблюдая, как при этом его обручальное кольцо сверкает на левой руке, я испытываю странное ощущение в животе. В хорошем смысле странное.

– Меня это устраивает, – говорит он наконец.

– Супер! – отвечаю я ему. – Хорошо. Окей.

– Готова?

– Ага. Непременно. Родилась готовой.

Он поворачивается и начинает идти, поправляя большой рюкзак за спиной.

– Что у тебя за припасы такие? – спрашиваю я, начиная шагать шире, чтобы нагнать его.

– Это сюрприз, – отвечает он.

Я поправляю гораздо меньший рюкзак за своими плечами и с любопытством кошусь на него.

– Сюрприз?

Он кивает.

У Акселя для меня сюрприз. Он спланировал этот поход для нас. Зачем?

– Аксель?

Медленно останавливаясь, он косится в мою сторону, но держит глаза опущенными.