Текст книги "С тобой навеки (ЛП)"
Автор книги: Хлоя Лиезе
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)
Остаётся лишь одно место. У меня вырывается очередной вздох.
– Дай мне пять минут.
Я отпираю дверь студии и захожу, закрыв дверь за собой. Тут тихо и умиротворённо, окна от пола до потолка с западной и восточной стороны впускают розовато-лиловый свет сумерек сквозь жалюзи, которые я закрыл лишь частично. Приняв тот факт, что картины не будут написаны, я упаковал всё весьма тщательно, но этим утром, наконец-то оставшись наедине, я оказался здесь и работал над холстами, которыми совсем не должен заниматься.
Я убираю их вместе с остальными, наполовину законченными и чрезвычайно обличающими холстами, валяющимися вокруг. Я разворачиваю их лицом к стене, прислоняю и накрываю тканью.
Затем я убеждаюсь, что мои скетчбуки с набросками закрыты и убраны на организованные тонкие полочки, предназначенные для них. Я проверяю, что мои масляные краски и скипидар крепко закрыты и убраны повыше, и что кисти тоже вне пределов досягаемости. Это как подготовка комнаты к появлению маленького ребёнка, если судить по тому, что я помню с времён, когда у Паркера и Беннета появилась Скайлер.
– Ладно, – зову я, открывая дверь. – Можешь заносить её.
Минуту спустя Руни входит с котёнком на руках. На ней толстовка, в которой она буквально утопает; насыщенно зелёный цвет подчёркивает зелень её глаз. И потом я осознаю, почему эта толстовка выглядит знакомо.
– Классная толстовка, – говорю я ей.
Она возится, затем приседает и позволяет котёнку спрыгнуть с её рук на пол.
– Мне надо было чем-то защититься от её острых коготков. Видел бы ты, как исцарапаны мои руки, – встав, она отряхивает ладони и скрещивает руки на груди. – Я нашла это в шкафу. В том самом, в который ты хотел затолкать котёнка.
– Тогда ты видела (пока воровала мою толстовку), какой он большой. И как комфортно ей было бы там.
– Там нет света! – говорит она.
– Там уютно, – парирую я.
– Теперь это позади. Это твоя комната, Скугга, – говорит она котенку, присев и почесав её щёчку. Скугга урчит, затем прыгает на мои ботинки и атакует шнурки.
– Прекрати, – говорю я ей, взяв за загривок и аккуратно сняв с моего ботинка.
– Ты сделаешь ей больно! – восклицает Руни.
– Мама-кошка именно так носит своих котят, – посадив Скуггу на кучу чистой драпировочной ткани, я стряхиваю шерсть с рук. – Иди, – говорю я котенку. – Нападай на них.
Удивительно, но именно так она и делает, набрасываясь на тенистую складку в ткани. Удовлетворившись тем, что котёнок развлекает сам себя, мы ставим её лоток в одном углу студии, блюдечко с водой и миску с едой в другом, поближе к двери.
– Пока, сладкая горошинка! – кричит Руни, пока я подталкиваю её к двери. Я умираю с голода, и мне надо отвлечься. Руни в моей одежде вызывает ещё больше тех дискомфортных ноющих ощущений в моей груди. И не только.
Скугга слишком занята драпировкой, чтобы обратить внимание на то, как мы закрываем дверь.
– Думаешь, она будет в порядке? – спрашивает Руни.
Я снова подталкиваю её.
– Она в норме. Если нет, замяукает.
– Такое чувство, будто я её бросаю.
– Нет. Ты даёшь ей уютное место, чтобы есть, срать, спать и играть.
– Я уже чувствую себя обездоленной. Мои руки лишены милоты её острых кошачьих коготков. Я не могу не беспокоиться о ней.
Что-то чертовски близкое к улыбке заставляет мои губы изогнуться.
– Тогда давай отвлечём тебя.
– Как? – Руни стонет, бухнувшись на мою кровать.
Её стон. Мой матрас. Так, мне тоже надо отвлечение.
Слава Богу за настойчивую и настырную Сару Шепард. Я достаю всё ещё охлаждённый сухой Рислинг и быстро расправляюсь с пробкой.
– Как насчёт вина?
Руни приподнимается на локтях, окидывая взглядом продукты на столе.
– Как насчет вина и кулинарного урока?
В моём горле зарождается нервное рокотание. Готовка на моей кухне весьма экономных размеров вместе с Руни. Вино в наших организмах. Такое чувство, будто это рецепт катастрофы.
Руни улыбается, будто прочла мои мысли.
Может, небольшая кухонная катастрофа – это не конец света.
Глава 18. Аксель
Плейлист: COIN – Talk Too Much
– Как тебе такой вариант? – Руни показывает ножом на картофель, который она резала.
Я перестаю мешать обжаривающийся лук-порей и сельдерей, кошусь в её сторону.
– Это… нечто.
Она прищуривается.
– Я была бы благодарна за конструктивную критику.
Положив деревянную ложку, я подхожу ближе.
– Можно мне?
– Прошу, – она кладёт нож на разделочную доску, но не сдвигается с места. Когда я беру нож и поворачиваю наполовину нарезанную картошку, наши бока соприкасаются. По мне проносится жар.
– Разрезаешь пополам, – я показываю ей, нарезая картофель, затем кладу половинки на их плоские стороны. – Далее режешь вдоль, после чего разворачиваешь и режешь поперёк.
Когда я поднимаю взгляд, она смотрит на мои губы и раскраснелась – и на шее, и на щеках.
– Всё в порядке?
– Мне просто очень жарко, – внезапно говорит она, делая шаг назад и стягивая мою толстовку со своего тела, затем бросая её на стул за обеденным столом. От этого её футболка задирается, обнажая мучительную полоску кожи на животе.
Мой взгляд скользит вверх, пока она мягко оттягивает футболку от тела, чтобы обмахиваться тканью. Эта женщина не носит лифчик, и это медленно убивает меня – мягкий изгиб её грудей под одеждой и то, как напрягаются её соски под тканью, когда ей холодно. Я не виню её за отказ от лифчика; если судить по тому, как Фрейя ныла о них ещё со средней школы, то они похожи на орудия пыток, но Боже, я страдаю из-за этого.
Руни отпускает футболку, и та опадает вниз, открывая взгляду мисс Фризл за рулём Волшебного Школьного Автобуса. Руни улыбается, когда видит, что я уставился на рисунок.
– Ты фанат Фризов?
– Мне нравился мультик, но я ненавидел то, каким громким он был. Но я читал книги.
– Вау. Теперь, когда ты напомнил, мисс Фризл действительно орёт практически все свои реплики.
Я пожимаю плечами.
– Она полна энтузиазма. Тебе нравилось?
– Я её обожала, – Руни возвращается к картошке, сосредоточенно высунув язык и стараясь следовать моему примеру. Это невыносимо мило. – Она стала для меня первым примером женщины в науке, и она показала, что восхищаться этим нормально, понимаешь? У меня такое чувство, что она любила науку по тем же причинам, что и я.
– И что это за причины? – я наблюдаю, как она нарезает следующую картофелину, на сей раз более уверенно.
– Благодаря науке, мир обретает смысл, и это делает его таким прекрасным, бескрайним и полным потенциала. С наукой моё любопытство всегда может получить ответы, каждая великолепная вещь, что я увидела или узнала, может быть объяснена, и именно это казалось мне изумительным. Да и до сих пор кажется.
Её волосы вечно соскальзывают на её лицо, пока она нарезает картофель. Я встаю позади неё и приглаживаю пряди.
– Можно?
Она слегка оглядывается через плечо
– Что?
– Собрать твои волосы.
Она робко улыбается мне.
– Окей?
Руни высокая, но я выше её где-то на 15 см – достаточно, чтобы под удобным углом отделить верхнюю часть её волос, начиная с макушки.
– Ты можешь резать дальше, – говорю я ей. – Я не буду резко дёргать. Твои пальцы в безопасности.
Она медленно поднимает нож, затем возвращается к картошке. Я заплетаю верхнюю часть её волос, запуская пальцы в этот светлый шёлк и добавляя пряди то права, то слева.
– Итак, мисс Фризл, – говорю я, смотря на свои руки. – Есть любимые реплики?
– Хмм, – она промокает лоб, затем продолжает резать. – Ну, есть всем известная классика, и это наверняка моё любимое: «Не упускайте шансы, делайте ошибки и не бойтесь запачкаться!». И ещё одна, хотя моим родителям явно не понравилось, что я сделала это своим девизом: «Если продолжишь задавать вопросы, то продолжишь получать ответы».
Вплетая ещё одну прядь, я подтягиваю косу потуже.
– Ты говоришь как Скайлер.
– Она немного напоминает мне меня саму, – говорит Руни. – Но она умнее. Я достаточно умна, но по большей части мне приходилось зубрить изо всех сил. А по Скай видно, что всё в её мозге работает на большой скорости. Её ждёт большое будущее.
– И она безжалостна в настолках.
Руни смеётся.
– Я могу себе это представить. Тем утром, когда они сюда приехали, мы играли с Гарри, и она всё пыталась превратить в соревнование. Я подыгрывала той игре, которую она придумала с палкой для бросания собаке, и я с радостью проиграла.
– Ты более хороший человек, чем я, – когда я приближаюсь к концу её волос, одна прядь выскальзывает из косы. Я заправляю её обратно.
– Думаю, я начинаю набивать в руку в нарезании картофеля. Я принята на работу?
Я заглядываю через её плечо.
– Определённо.
– Итак, – говорит она, беря следующую картофелину. – Есть какой-нибудь художник, который вдохновил тебя? Его или её цитата, которая тебе нравится?
Я заканчиваю заплетать её волосы, затем тянусь к резинке на её запястье. Когда я стягиваю её, мои пальцы задевают её кожу, и за ними следуют мурашки. Я наблюдаю за ней – склонённая голова, профиль, который я уже запомнил, водя углём по бумаге, передавая мягкую линию носа, тень ямочки на щеке, роскошные полные губы.
– Пикассо сказал «Искусство – это ложь, которая заставляет нас осознать правду».
Положив нож, Руни поворачивается ко мне лицом.
– Очень красиво.
Мои глаза бродят по её лицу.
– Да.
Между нами воцаряется молчание, и ноющая боль внутри меня превращается в голод. Голод, который вызывает желание запустить руки под её футболку и почувствовать её, заставить её ощутить то, что я не знаю, как сказать, как объяснить, что это такое – целовать её, говорить с ней, готовить с ней еду, и как необъяснимо правильно это ощущается с ней, хотя ни с кем другим это не казалось правильным.
Но какой от этого прок, когда моё место здесь, а её – там, и наши жизни в разных мирах? Так что я подавляю импульс и комфортную тишину, тянусь к картошке и говорю ей:
– Ты хорошо справилась. А теперь мы просто помешиваем и ждём несколько минут.
– Поняла, – Руни смахивает волосок с лица, затем проводит рукой по косе, ощупывая её. – Французская коса? – спрашивает она.
Я помешиваю картошку, затем кладу ложку.
– Мхмм.
– Кто научил тебя плести французскую косу? – спрашивает она, потянувшись к бокалу вина и делая большой глоток. – Девушка? Парень? Извини, мне надо избавиться от привычки озвучивать гендерные предубеждения. Надо было сказать «партнёр». Кем бы он или она ни были, я уверена, они были супер крутыми. Талантливыми. Разбирающимися в искусстве. Невероятными поварами. Определённо не нуждались в уроке по нарезанию картошки, – она хватает ртом воздух, затем делает большой глоток вина. – Я слишком много болтаю.
Я беру свой бокал и тоже отпиваю глоток.
– Это была Фрейя. Она заставляла меня плести ей волосы перед футбольными матчами. Мама обычно была слишком занята другими детьми, а Фрейя никак не могла научиться плести косы на своей голове.
Руни моргает, уставившись на меня.
– Ты заплетал волосы своей сестре?
– Исключительно ради моей же выгоды. Она садилась перед зеркалом и старалась сделать это сама, но в итоге материлась и орала так громко, что у меня уши болели. Если я заплетал ей волосы, мне не приходилось это терпеть.
– Ну-ну, – она улыбается, затем снова поворачивается к еде. – Что дальше?
– Для начала ещё раз помешай картошку, а потом мы добавим овощной бульон.
Она наклоняется над кастрюлей и помешивает. Я открываю две пачки овощного бульона, и она выливает его к картофелю.
– Теперь увеличь нагрев конфорки, – говорю я ей. – Когда закипит, мы убавим обратно, и пусть потихоньку варится.
– Окей, – говорит она, постукивая ложкой. – Я уже довольно далеко продвинулась в приготовлении блюда, и пока ничего не взорвалось и не загорелось. Событие!
– Подвинься, Джулия Чайлд. На горизонте нарисовался новый шеф-повар.
Она запрокидывает голову и смеётся.
– Ну не знаю. Я готова отпраздновать уже тот факт, что я пока не спалила твой дом.
– Ты отлично справляешься, – я беру вино и делаю глоток.
Взгляд Руни скользит к моим губам, затем она отводит глаза и дёргает свою футболку.
– Боже, так жарко, – бормочет она. – Можно я открою окно над раковиной?
– Конечно.
Она поворачивается и тянется через раковину, тем самым демонстрируя прекрасный силуэт её тела. Длинные ноги, округлая сладкая попка, мягкий изгиб бёдер. Я стискиваю край столешницы и принимаюсь считать от 100 до 1 на шведском.
– Тебе не жарко? – спрашивает она.
Жарко? Да я горю изнутри.
– Ээ. Немного. Да.
– Не хочешь снять рубашку? – спрашивает она. Её щёки заливаются малиновым. – Ну в смысле не совсем сними, а типа сними и замени фланель футболкой, вот такое сними… Знаешь что? Я сейчас просто заткнусь.
– Нет, ты права. Это… – я откашливаюсь, отталкиваясь от стола. – Так и сделаю.
Пока она поворачивается к кастрюле и помешивает, я иду в основное помещение, мимо кровати, и открываю комод в поисках футболки. Я стягиваю фланелевую рубашку через голову и откладываю в сторону.
Пока я натягиваю футболку, и ткань уже на уровне грудных мышц, Руни поднимает взгляд от картошки.
– Ты… Срань Господня, – у неё отвисает челюсть. Её взгляд спускается по моему торсу. Затем она зажмуривается. – Извини. Просто… Ага. Извини.
Я одёргиваю футболку до конца. Осторожно возвращаюсь на кухню.
– Почему ты извиняешься?
– Забудь, – её голос звучит неестественно высоко. Она откашливается. Она покраснела, её глаза блестят, и она снова оттягивает ткань футболки от груди. Я говорю своим глазам не бродить по её телу, но я не могу остановиться. Боже, что мне хочется с ней сделать.
– Тебе, эм, нужна помощь со шпинатным салатом, пока суп ещё не готов к пюрированию? – спрашивает она, выдёргивая меня из транса.
Салат. Точно.
– Конечно, – это звучит хрипло и низко. Теперь уже мой черед откашливаться. – Можешь почистить вареные яйца?
– Супер, – мы стоим бок о бок, занимаемся салатом, и каждый раз, когда наши тела вскользь задевают друг друга – это пытка, которую я и не знал, что можно испытать от совместного приготовления пищи. Как только салат готов, Руни следует моим инструкциям и переливает суп в блендер.
– Итак, – она сжимает основание блендера и смотрит на кнопочки. – Какую нажимать?
– А какая кажется лучшим вариантом?
– Я думаю, самая минимальная скорость, чтобы постепенно запустить мотор и начать измельчать еду, а не сразу выбирать максимальную.
Я киваю.
– Верно, но сначала…
Спеша действовать, Руни жмёт на кнопку. Комковатый картофельный суп разлетается всюду гейзером за те две секунды, что требуются ей, чтобы нажать ВЫКЛ.
– …убедись… что крышка… полностью закрыта, – бормочу я.
Руни стоит в шоке, раскрыв рот и подняв ладони. Она медленно поворачивается ко мне лицом, часто моргая. Комок отваренной картошки сползает по её волосам.
Я снимаю кусочек картошки со своего плеча, затем отталкиваюсь от стола, шагнув ближе к Руни. В её косичке тоже застрял кусок картофеля, и я убираю его, положив на стол.
– Эту ошибку можно понять.
Она закусывает нижнюю губу и косится на меня большими и грустными глазами. Затем начинает шмыгать носом. От этого у меня такое чувство, будто мою грудь распилили надвое.
– Руни, не плачь. Всё хорошо. Помнишь? «Не упускайте шансы, делайте ошибки и не бойтесь запачкаться!»
Шмыганье учащается.
– Я просто кухонная катастрофа, – шепчет она, смахивая влагу, которая блестит в её глазах.
Я вытираю суп с её виска, затем со щеки. Мы оба немножко запачкались, но к счастью, большая часть еды разбрызгалась по шкафчикам и столу.
– Ты не кухонная катастрофа.
– Ещё какая катастрофа, – несчастно говорит она, сгорбив плечи. – Я залила картофельным супом твои шкафчики, и в волосах у тебя тоже суп…
– Мне… всё равно надо было в душ.
У неё вырывается взрыв смеха. Затем ещё один. Затем она хохочет так, что её лоб ударяет меня в грудь. Купаясь в облегчении от того, что слёз удалось избежать, я выбираю картофель из её волос и бросаю в раковину, пока Руни не выпрямляется вновь и не вытирает глаза.
– Точно, – говорит она. – Ты прав. Путём проб и ошибок. Ошибки – это возможности научиться. Я в порядке. Всё хорошо. Это можно исправить, – она проходит мимо меня, смачивает кухонное полотенце и быстро стирает картофельный суп со шкафчиков и столешниц. Я собираю то, что оказалось на полу, и бросаю в компостное ведро.
Как только мы прибрались, я снова показываю на блендер.
– Ладно. Попытка номер два.
Руни на сей раз кладёт руку на крышку.
– Готов? – спрашивает она, нервно улыбаясь.
– Подожди, – я отхожу к вешалке, беру с неё дождевик и натягиваю. – Вот теперь давай.
Её глаза прищуриваются. Затем она хохочет так сильно, что её смех эхом отдаётся по кухне.
– Умник, – бормочет она. Затем хватает меня за дождевик и дёргает к себе.
Я смотрю на неё, раскрасневшуюся, с искрящимися глазами. А потом обхватываю её лицо ладонями и заставляю попятиться, пока она не прижимается к кухонному шкафчику. Она привстаёт на цыпочки, и наши губы встречаются, а потом раскрываются. Её язык мягко дразнит мой, и тут будто кто-то щёлкнул выключателем. Мы целуемся с той же лихорадочной энергией, с которой суп только что разлетался в воздух.
Я стягиваю дождевик, а Руни вцепляется в мои джинсы спереди, притягивая мои бёдра к своим. Кончики её пальцев проходятся по низу моего живота, пока её губы бродят по моему горлу – медленные, горячие поцелуи, её язык пробует мою кожу на вкус, устремляясь к чувствительному местечку за ухом, отчего я стону так, будто умираю.
– Норм? – спрашивает она, пока её ладони скользят по моему торсу, ложатся на мою грудь, распластавшись. Крепкое давление, размеренное и ровное. Просто идеально, бл*дь.
Я киваю, глубоко целуя её.
– Да, – мой рот бродит по её губам, щекам, шее. Мои ладони обхватывают её рёбра, спускаются к талии, затем обратно вверх. – Можно мне прикоснуться к тебе? – спрашиваю я.
– Боже, да, – взяв мою ладонь, она заводит её под свою футболку. Бл*дь, я такой твёрдый, но теперь как будто твердею ещё сильнее, почувствовав её тёплую мягкую кожу под моими пальцами, лёгкий вес её груди в моей ладони. – Чёрт, – бездыханно произносит она.
Я опускаю ладонь, хватаю Руни за талию и поднимаю на стол, встав между её ногами. Мои ладони находят её бёдра и дёргают её ближе, но недостаточно близко. Я провожу рукой по её спине, затем ниже, мну её задницу, прижимаю её к себе.
Её ладони проходятся по моей шее, зарываются в мои волосы, царапают кожу головы.
– Норм? – спрашивает она.
– Мхмм, – я киваю, не отрываясь от поцелуя, мой язык делает с её ртом то, что я так отчаянно хочу сделать с её телом, и от этого мне сложно стоять, думать или функционировать.
Тут как будто +1000 градусов по бл*дскому Цельсию, небольшое пространство заполнено эхом нашего тяжёлого дыхания, тихим трением наших тел друг о друга, но я не могу остановиться, не могу насытиться.
Мои ладони обхватывают её бёдра. Я хочу ощутить её, такую влажную и тёплую. Я хочу чувствовать её вкус и вдыхать её. Одна лишь мысль об этом угрожает стать последней каплей.
Я слишком долго жил в целибате, чёрт возьми.
Глава 19. Руни
Плейлист: JOSEPH – Green Eyes
Аксель останавливает мои бёдра и отводит свои. Он целует меня за ухом, и его дыхание шёпотом проходится по моей чувствительной коже.
– Могу я прикоснуться к тебе здесь? – тихо спрашивает он.
Воздух резко покидает мои лёгкие, когда его ладони скользят по моим бёдрам, а его большие пальцы рисуют круги всё выше. Выше. Его губы прижимаются к моим. В лёгком поцелуе. Затем крепче.
Я лихорадочно киваю.
– Да.
Как только это слово слетает с моих губ, он уже стянул с меня леггинсы и отбросил в сторону. Я сижу на кухонном шкафчике в пушистых шерстяных носках, ужасно скучных трусиках и в винтажной футболке с «Волшебным Школьным Автобусом». По сути, это моя униформа на те периоды, когда рядом нет других людей, но я не питаю иллюзий, будто это сексуально.
Вот только то, как Аксель дышит, как он обхватывает моё лицо ладонями и целует меня, затем проводит ладонями вниз по моему телу и привлекает меня ближе, будто не может насытиться… это говорит об обратном.
– Иисусе, – выдыхает он, потирая мои соски через футболку. Затем он опускает голову и сосёт один сосок прямо через ткань, мягко проводит по нему зубами. Я опираюсь на столешницу, пока Аксель поддерживает меня, положив одну руку на мою поясницу, затем на задницу, а вторую на шею сзади, и продолжает ласкать языком мои соски. – Ты не носишь лифчики, – бормочет он, переключаясь на вторую грудь, мнет мою задницу, потирает меня о толстый и твёрдый бугор эрекции под его джинсами. – Это меня убивает.
– У меня маленькая грудь, – слабо отвечаю я, хватая ртом воздух, когда он сильнее сосёт сосок и дразнит его зубами. – И я ненавижу лифчики. Ненавижу одежду. Я была бы нудисткой, если бы могла.
Аксель стонет, прокладывает дорожку поцелуев по моему горлу, завладевает моим ртом.
– Пытка, – бормочет он. – Бл*дская пытка, – а потом его ладонь проходится по моему животу – мягкими, нежными касаниями. Костяшка его пальцев задевает мой клитор через трусики, и я почти выгибаюсь дугой.
– Пожалуйста, – умоляю я, потираясь об его ладонь, так отчаянно желая оргазма, что едва могу втягивать кислород в лёгкие, едва могу формулировать внятные мысли.
Аксель наблюдает, пока один его палец, а затем и два потирают мои трусики. Затем он медленно заводит их под ткань, и первое касание его пальцев там, где я влажная и изысканно чувствительная, вынуждает меня льнуть к нему. Лёгкие поцелуи прикасаются к моему виску. Его большой палец рисует мягкие круги именно там, где мне нужно. А потом он погружает палец глубоко в меня, мягко сгибает и поглаживает мою точку G.
Мой рот сам раскрывается. А потом я кусаю его шею как животное, в которое я и превратилась.
Аксель охает, когда я целую это место после укуса, лижу его ключицы, его кадык, оставляю горячие и долгие поцелуи на его горле.
– Извини, – говорю я, не отрываясь от его кожи.
– Не извиняйся, – бормочет он. – Боже, ты ощущаешься так идеально. Такая тёплая, влажная и… бл*дь.
Я глажу его через джинсы, упиваясь толстыми очертаниями, натянувшими ткань.
– Руни, не сейчас, – умоляет он.
– Почему?
Аксель стонет, когда я снова массирую его, затем мягко убирает мою руку. Он глубоко целует меня, затем добавляет второй палец и начинает двигать ими быстрее.
– Потому что я хочу дать тебе это, а я не могу, когда ты прикасаешься ко мне. Я трахну твою руку и забуду собственное имя, а сейчас я не этим занимаюсь.
– Я… – сглотнув, я запрокидываю голову, пока он целует мою шею. – Я хочу, чтобы тебе тоже было приятно.
– Мне приятно, – говорит он мягко, искренне, пока его ласки подводят меня всё ближе и ближе. – Это делает мне приятно. Скажи мне, что приятно для тебя. Я хочу знать.
Я ахаю, не отрываясь от поцелуя.
– Потирай вверх и вниз, а не только кругами. Немножко нежнее.
Его прикосновение становится легче, сменяется ритмичными движениями вверх-вниз. Это настолько идеально, что я не могу перестать насаживаться на его руку и гнаться за разрядкой.
– Я чувствую тебя, – шепчет Аксель. – Так близко.
Я лихорадочно киваю, зажмурившись и потерявшись в невесомости его объятий, чувствуя себя лелеемой, обласканной и зацелованной. Мои бёдра сжимаются вокруг его бёдер. Наши языки сплетаются и сосут, пока жар поднимается по моей груди и горлу. Мои груди задевают его грудь, мой клитор пульсирует у его ладони, и когда я кончаю, это происходит с натужным, бездыханным всхлипом.
Лишь наше тяжёлое и частое дыхание эхом отдаётся на кухне, пока Аксель глубоко целует меня, затем отстраняется. Он закрывает глаза, кладёт на язык те пальцы, что были во мне, и обсасывает дочиста. Я снова прикасаюсь к нему через джинсы, чем добиваюсь стона и протяжного вздоха, когда я расстёгиваю пуговку, затем глажу его через боксёры-брифы.
Его ладонь останавливает мою. Он качает головой.
– Всё нормально.
– Что?
Аксель мягко целует меня в висок, затем в щёку.
– Иногда я получаю удовольствие от того, что не получаю удовольствие. Удовлетворить тебя уже было достаточным удовольствием.
У меня отвисает челюсть. Что он только что сказал?
– МЯУУУУУУ! – воет Скугга в студии.
Я вздыхаю и закрываю глаза, а Аксель отходит ещё дальше, незаметно поправляя себя в джинсах.
– Пойду проверю её.
Я остаюсь сидеть на кухонном шкафчике. Ошеломлённая. Потрясённая.
Может, приютить котёнка было не такой уж хорошей идеей.
***
– Ты уверен, что не хочешь попробовать? – я поднимаю кусочек брауни.
Аксель качает головой.
– Не хочу.
– Ну, это катастрофа. Тебе не нравится сладкое, а у нас целый противень брауни, которые нужно съесть. Безглютеновые брауни с тёмным шоколадом, – я закидываю кусочек в рот и счастливо вздыхаю. – Мои любимые.
Уголок его губ слегка приподнимается – самое близкое подобие улыбки, что я видела.
– Полагаю, тебе придётся съесть их все.
Я драматично вдыхаю, беру нож и отрезаю ещё один квадратик брауни – аппетитный уголочек.
– Ну если уж придётся. Хотя, возможно, я оставлю немного на завтрашний ужин с командой, чтобы поделиться со Скайлер.
– Ужинов больше не будет, – говорит Аксель.
Я замираю с ножом, опешив от того, какое разочарование это вызывает во мне. Я любила эти шумные ужины.
– О. Почему?
– Срочные проекты выполнены, так что больше нет необходимости работать так допоздна, – Аксель хмурится, изучая моё выражение. – Что не так?
– Ничего, – машинально говорю я из-за давно выработанной привычки. «Улыбнуться, сгладить ситуацию, всё в порядке».
Ступня Акселя аккуратно поддевает мою под столом. Он смотрит на свою тарелку, на которой раньше лежала гора салата из бекона, яиц и шпината, а теперь пусто. У этого мужчины аппетит подростка.
– Руни, – тихо говорит он. – Я… – прочистив горло, он поднимает взгляд к потолку и говорит: – Я не очень хорошо читаю между строк. Ты сказала, что всё в порядке, но весь твой язык тела говорит об обратном. Я не знаю, что с этим делать.
Я провожу своей стопой по его – нога в носке скользит по ноге в носке.
– Извини. Плохая привычка. Мне стоило сказать, что я… разочарована. Я буду скучать по всем, в основном по Паркеру, Беннету и Скай.
– Я могу попросить Беннета привезти Скайлер после школы, как-нибудь до твоего отъезда. Возможно, у нас получится поужинать с ними.
Я улыбаюсь.
– Правда?
Аксель отталкивается от стола, затем тянется к блокноту и тонкой ручке, которые лежат на краю полки.
– Когда ты так улыбаешься, разве я могу отказать?
Мой румянец просто колоссальный.
– Я постоянно улыбаюсь. Для этого немного надо.
– Верно, – открыв чистую страницу, он откидывается на стул под таким углом, что я не вижу его набросок. – Но это разные улыбки.
Я склоняю голову набок. Он флиртует со мной?
– Да?
Он кивает, его рука движется быстро.
– Есть лёгкая улыбка. Возможно, это… вежливая. Для тех людей, которым я обычно хмурюсь.
Я смеюсь.
– Есть улыбка пошире. Возможно, это удовлетворённая улыбка. Я часто вижу её в доме моих родителей.
– Это потому что мне очень нравится твоя семья. С ними я чувствую удовлетворение.
Аксель щурится, глядя на бумагу, пока его ручка танцует по поверхности.
– Затем есть улыбка, которой ты улыбнулась только что. Её заслужить сложнее.
Моё сердце устраивает бешеные поскакушки в груди, ударяясь о рёбра и усложняя дыхание.
– И что это за улыбка?
Уголок его рта снова приподнимается, пока он смотрит на свой набросок.
– Она не самая широкая, но наиболее отражает тебя. Твоя улыбка, когда никто не смотрит. Когда ты думаешь, что никто не смотрит.
– Поправь меня, если я ошибаюсь, но раз ты заметил эту улыбку, можно сделать вывод, что ты смотрел.
Он прочищает горло. Его щёки согревает лёгкий румянец.
– Это прерогатива художника – наблюдать за людьми.
Я закидываю в рот ещё один кусочек брауни.
– Сказал художник, который рисует абстракцию.
Он склоняет голову набок, перехватывает ручку поудобнее.
– Абстрактное искусство глубинно человечно.
– Как?
– Хорошее искусство, каким бы репрезентативным или нерепрезентативным оно ни казалось, отражает человеческие эмоции. Оно выражает и пробуждает наши чувства не только с помощью цвета на холсте, но и всех тех мест, где цвета нет. Отсутствие обладает присутствием. Абстракция репрезентативна.
– Это весьма сложный парадокс.
– Всё искусство – это парадокс, – говорит он, держа глаза опущенными и продолжая работать над наброском.
Я улыбаюсь, вспомнив, что он сказал мне на кухне.
– Искусство – это ложь, которая заставляет нас осознать правду.
Он кивает.
– Именно так.
– Я никогда не знала, как понимать искусство. Я только знала, что твои картины говорят со мной. Теперь я понимаю, почему – они позволяют мне чувствовать и одновременно понимать, что мои чувства поняты.
Ручка Акселя замирает. Он поднимает взгляд к моим губам, затем опускает обратно.
– Правда?
Я снова поддеваю его ступню под столом. Он прижимает мою ступню своей.
– Ты всего один раз выставлялся в Лос-Анджелесе, но я пробыла там как можно дольше. Я думала, вполне очевидно то, что мне нравятся твои работы, Аксель.
Румянец сгущается. Ручка падает из руки Акселя. Он закрывает блокнот.
– Хм.
– Я бы сказала это, – я кладу вторую ступню поверх его ноги под столом. – Но я старалась не вести себя как очевидная фанатка. У тебя их явно хватает, учитывая внимание, которое ты получил на выставке.
К моим щекам приливает жар. Я только что ясно очевидно дала понять, что тоже наблюдала за ним.
Если Аксель улавливает это, то не показывает. Он смотрит на свой блокнот и хмурится.
– Хм.
– К чему всё это хмыканье?
Он проводит костяшками пальцев по своим губам, и со мной явно что-то не так, поскольку каждый раз, когда он так делает, это активирует моё либидо. Я неловко ёрзаю на стуле.
– Да ничего, – бормочет он.
– О нет, ни за что. Если мне не удаётся отделаться «ничего», то и у тебя такое не прокатит.
Аксель барабанит пальцами по блокноту. Затем выпрямляется, бросает его на стол и проводит пальцами по волосам. Закрывает глаза, делает глубокий вдох.
– Мне правда плевать, что незнакомцы думают о моих работах. Мне нравится, что они хорошо продаются, но в остальном мне плевать на их мнение. Я слегка запаниковал, когда вы все пришли на мою лос-анджелесскую выставку. Если бы пришли мои родители, я бы слетел с катушек.
– Почему?
Он медленно открывает глаза и смотрит в потолок.
– Это немножко похоже на ту ситуацию с картинами рассветов и закатов. Я хочу, чтобы они поняли это и почувствовали связь, и я не могу вынести мысли о том, что этого не случится. Так что я пока не разрешал родителям приходить на мои выставки.
У меня отвисает челюсть.
– Аксель Бергман.
Его взгляд опускается и останавливается на моих губах. Он хрипло сглатывает.
– Да?
– Твои родители полюбят твои работы, потому что они любят тебя. Разреши им прийти на твою выставку.
