Текст книги "С тобой навеки (ЛП)"
Автор книги: Хлоя Лиезе
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)
Глава 1. Руни
Плейлист: Kesha – Cowboy Blues.
Мои глаза не отрываются от дороги, но мысли витают в облаках. Окна приоткрыты, прохладный осенний воздух просачивается в салон, пока аэропорт Сиэтл-Такома скрывается позади, а впереди меня ждёт отдых в уютной хижине.
Пока мои мысли дрейфуют, я наслаждаюсь видом: сапфировое небо, изумрудная вечнозелёная растительность, смешивающаяся с блестящими бронзовыми листьями, и ониксовая лента асфальта, прокладывающая дорогу. В моей арендованной машине громко играет Kesha, ибо естественно, я женщина, в одиночку отправившаяся в поездку, чтобы разобраться со своим дерьмом; естественно, я слушаю Kesha. Есть лишь одна её песня, которой я избегаю. Потому что когда слышала её в последний раз, я сделала Очень Ужасную Вещь.
Я поцеловала Акселя Бергмана.
И это не конец света. Я с этим смирилась. Не то чтобы я зацикливаюсь на этом. Или грежу наяву. О Шарадном Поцелуе или об Акселе, которого с тех пор не видела.
О котором я определённо не думаю сейчас, пока еду по его родному штату, и та самая песня раздаётся в салоне прежде, чем я успеваю её переключить, а на небе раскидывается радуга.
Охххх, Руни. Врёшь как дышишь.
Мои мысли сосредоточены не на дороге и не витают в облаках. Они живут в прошлом, в моменте после нашего поцелуя…
Бумажка со словом «поцелуй» падает на пол. Мои губы покалывает, щёки заливает жаром, пока я стою с запрокинутой головой и смотрю на Акселя, которого я только что поцеловала.
Может, корректнее будет сказать «домогалась губами».
Радужная россыпь конфетти стремительно разлетается по комнате с лопастей вентилятора, работающего над нашими головами. В дымке мягкого, тёплого освещения воздух пульсирует бодрыми начальными аккордами той песни.
Но всё меркнет, пока я смотрю на него. Почти два метра ворчливого великолепия. Непроницаемая, опасно соблазнительная тайна.
Тот, кого я только что смяла губами ради задания в шарадах.
Я подношу трясущуюся руку к губам.
– Аксель, я… я… прости. Я не хотела… То есть, мне не стоило… Просто я ужасно азартна и…
Он молча стоит и смотрит на мои губы. Затем медленно делает шаг ближе. В кои-то веки он не уходит, как делает всегда, когда я приближаюсь. Он не убегает.
Он остаётся.
– Я думаю… – хрипло произносит он, наклоняясь чуть ближе.
Я тоже подаюсь чуть ближе.
– Ты думаешь…?
Аксель хрипло сглатывает, и кончики его пальцев дотрагиваются до моей руки. Это легчайшее прикосновение, но оно кажется сейсмическим… грохотом проносится по мне в ритме музыки, будто это саундтрек к этому хрупкому, почти-свершившемуся моменту.
– Я думаю… – шепчет он, – во мне открылась новая любовь к шарадам.
Моя челюсть отвисает от удивления. Безмолвный гигант только что отпустил шуточку.
Он делает шаг ближе, отчего наша обувь оказывается носок к носку, а его взгляд останавливается на моих губах. Он опускает свою голову к моей. Он ближе. Ещё немножко ближе.
И как раз когда я осознаю, что он, возможно, готов поцеловать меня в ответ, резкие предупреждающие спазмы скручивают мой живот и выбивают воздух из моих лёгких.
В худший момент в мире это я отстраняюсь от него. Это я выбегаю из комнаты. Момент украден ещё до того, как он сумел во что-то вылиться.
И на этом грёзы наяву всегда заканчиваются, оставляя меня гадать – а что, если?
Что, если мне не пришлось бы сбежать без единого слова в своё оправдание?
Что, если бы когда я наконец-то вернулась, Аксель всё ещё был бы там и ждал меня?
Мои грезы «а что, если» сладкие как сахарная вата, но растворяются так же легко, когда рингтон моего телефона перебивает музыку. Я кошусь на экран, и в горле встаёт ком, когда я вижу имя своей лучшей подруги: Уилла.
Единственный звук в салоне машины – это ритмичный трезвон телефона. Внезапно становится тихо, слишком тихо, и мои мысли возвращаются к тому, от чего я сбежала сюда.
Хотелось бы мне сказать, что поцеловать Акселя Бергмана из-за излишнего азарта в шарадах, а потом сбежать в туалет из-за желудочно-кишечной агонии было худшей точкой моего недавнего существования, но это не так.
Потому что после того вечера моё здоровье ухудшилось до такой степени, что мне пришлось взять академический отпуск от учебы на юрфаке, и когда я вернулась домой после оформления этого академического отпуска, я чувствовала себя настолько поверженной, вымотанной и просто потерянной, бл*дь, что не могла оставаться там ни секунды.
И вот так я оказалась здесь, безо всякого направления, делая то, чего не делала уже… да никогда. Я пытаюсь позаботиться о себе.
Уилла по-прежнему звонит, и каждая трель рингтона откалывает кусочек моей решимости. Я делаю глубокий вдох, нажимаю нужную кнопку на руле и принимаю её звонок.
Найдя свой бодрый «я-в-порядке» голос, я кричу:
– Я здесь!
– Ты здесь! Только что получила твоё смс о том, что ты приземлилась. Где именно ты находишься?
– Так, ну вот не надо сразу допрос.
– Ты потерялась, так?
– Я не потерялась, – прищурившись, я смотрю на GPS своей арендованной машины и просматриваю извилистую тропу указаний. Затем кошусь по сторонам. – Я… направляюсь… на запад.
– Ага. Ты же знаешь, что тебе ничего не нужно мне доказывать, верно? Ты увлечённый биохимик, учащийся на юрфаке Стенфорда. Это нормально – иметь слабость и признаться, что ты не умеешь ориентироваться.
– Я признаю, что у меня много слабостей, и что я не умею ориентироваться. Однако я не признаюсь, что потерялась.
Готова поклясться, что я слышу, как она закатывает глаза.
– Въезд на участок буквально подкрадывается к тебе. Я не знаю, сколько раз я сама его пропускала. Там легко проехать мимо, так что сбавь скорость, когда будешь приближаться к тому крутому повороту.
Я морщусь и смотрю на указания. Я понятия не имею, о чём она говорит.
– Будет сделано. Мне уже не терпится увидеть.
– Ох, Ру, тебе понравится. Там так красиво. Мне хотелось бы быть там, приветствовать тебя лично и посмотреть, как ты увидишь это в первый раз. Я бы точно эпично побежала к твоей машине, как в «Огненных колесницах», если бы карьера в профессиональном футболе не была такой требовательной. Сраные отборочные турниры перед Кубком Мира. Сраный перелёт. Сраный футбол.
– Такое всё сраное, – говорю я ей. – Сраная мечта, воплотившаяся в жизнь – играть за сраную национальную сборную. Сраная честь быть новичком в стартовом составе команды.
– Ладно, хорошо, всё совсем не сраное, и я очень рада. Просто я скучаю по тебе, – после секундного колебания она спрашивает: – Как ты держишься?
– Я… нормально.
Я кладу ладонь на живот, который начал совершать предупреждающие спазмы, с которыми я слишком хорошо знакома, особенно с тех пор, как несколько месяцев назад мои прежние лекарства перестали работать. К счастью, мои новые препараты наконец-то начали дарить мне облегчение от самых серьезных симптомов язвенного колита, так что мне относительно стало лучше. В смысле, я не привязана к дому и не лежу в больнице из-за обезвоживания и боли, но моим внутренним органам нанесён долгосрочный урон. Даже пока я нахожусь в клинической ремиссии, некоторые симптомы навсегда останутся в моей жизни.
Но Уилла спрашивает не про мои проблемы с кишечником. Она спрашивает обо всём остальном. Потому что эту единственную деталь я от неё скрываю.
В последнее время нас разделяет большая часть Западного Побережья, но мы постоянно общаемся, и она знает, что я взяла академический отпуск на юрфаке. Просто она не знает медицинскую причину для этого. Потому что Уилла не знает, что у меня язвенный колит. Она знает, что у меня чувствительный желудок, и что я бегаю в туалет чаще большинства людей, но не в курсе самого худшего и причины.
Сказав ей, что беру академический отпуск, я объяснила, что делаю шаг назад, чтобы оценить, по-прежнему ли юрфак был для меня правильным путём в жизни, и это не ложь. Просто это не вся правда.
Я знаю. Мне ненавистно хранить от неё секреты, но у меня есть свои причины, и я считаю, что они весомые.
Мы стали лучшими подругами с момента нашего знакомства, когда мы были первокурсницами-соседками и новичками в женской футбольной команде КУЛА. Вскоре после завязывания нашей дружбы она поделилась, что её мама в прошлом боролась с раком груди, а также что ей недавно поставили диагноз лейкемия. Вот тогда я поняла, что Уилле меньше всего нужно беспокоиться ещё о ком-то. С правильным лекарством и чистой ненадежной удачей язвенный колит является одним из тех заболеваний, которые могут хорошо протекать на протяжении многих лет. У меня это продлилось на протяжении обучения в колледже, и было лишь несколько незначительных эпизодов, которые мне удалось пережить, не вызывая подозрения у Уиллы. Я ненавижу врать, и мне никогда не хотелось скрывать что-либо от неё, но я сердцем чувствовала, что ей не нужно бремя ещё одной проблемы на её плечах. Мудрость этого решения подтвердилась, когда её мать умерла на нашем третьем году обучения.
В последние несколько лет после нашего выпуска из колледжа я не знала, как ей сказать. Я боялась её беспокоить. Я не хотела, чтобы между нами что-то поменялось. И чем дольше затягивается моя ложь посредством умолчания, тем сложнее сказать правду.
Вот почему она не знает, как сильно я болела в последнее время. Вот почему она думает, что юрфак просто сокрушил меня, и опять-таки, это не ложь, просто не вся правда. Обучение на юрфаке правда было стрессовым. Некоторые моменты я любила, другие ненавидела, и это неоспоримо самое сложное, что я когда-либо делала.
А потом этот стресс, долгие часы за книжками допоздна, тревожность из-за необходимости выложиться на максимум, всё это сказалось на мне, и я просто не могла продолжать. «Твоё здоровье или твоё обучение, – сказал мой доктор. – Выбери что-то одно».
– Руни? – зовёт Уилла. – Кажется, ты отключилась на минуту.
– Извини, – я встряхиваюсь и выдёргиваю себя из транса. – Ты нормально меня слышишь?
– Теперь да. Я не услышала ничего после того, как спросила, как у тебя дела.
– Аа, – я нервно откашливаюсь. – Ну, дела… нормально. Очень не терпится побыть подальше от дома. Ещё раз спасибо, что предложила мне шалаш. Но ты до сих пор не сказала, что мне дать Бергманам в качестве арендной платы.
– Я же тебе сказала, ты не будешь оплачивать аренду. Даже если попытаешься, тебе спуску не дадут. Ты для них практически семья.
Бойфренд Уиллы, Райдер, средний ребёнок из семи братьев и сестёр Бергманов, шумной и дружной семьи, которая приняла меня в свои ряды. Его мама, Элин, переселенка из Швеции, чьи объятия и готовка – это нечто родом из мечты. Его папа, представляющийся как доктор Би – один из тех людей, которые мгновенно превращают любое собрание в вечеринку. Пусть Уилла и Райдер встретились, пока мы учились в КУЛА, и Бергманы называют домом Лос-Анджелес, ранние годы их семьи прошли здесь, в штате Вашингтон, и часто в их А-образном доме для отдыха, так называемом «шалаше».
Бергманы – это хаотичная, тесно сплочённая семья, о которой всегда мечтала моя душа единственного ребёнка, и они всегда принимали меня с распростёртыми объятиями. Поскольку Уилла практически одна из них, а я – её человек, теперь я тоже практически одна из них. По крайней мере, была, пока не случился Шарадный Поцелуй с Акселем, старшим сыном Бергманов.
Теперь они сделали всё неловким. Видимо, только Аксель и я были травмированы моим незапланированным ходом в шарадах. После этого никто не казался хоть отдалённо смущённым. Конечно, они ахнули, когда поцелуй случился (ну то есть, это шокировало всех, включая меня), но к тому моменту, когда я вышла из туалета и обнаружила выразительное отсутствие Акселя, они уже двинулись дальше. Смеялись, дразнились, накрывали стол для ужина. Будто это ерунда.
Они или невероятно талантливые актёры, или же они не особо удивились, что я наконец-то бросилась на Акселя после того, как лелеяла давние чувства к нему, которые я очень долго пыталась скрыть… на Акселя, который удостоил меня столь редкой шутки, когда сказал про «новую любовь к шарадам», но мои выходки его явно отпугнули. Вся ситуация была такой постыдной.
Я чувствовала тошноту. Я смутилась. Так что тем вечером я пробормотала отговорки, и с тех пор, на протяжении последних шести недель я почти не появлялась, что было несложно, ибо я сильно болела.
Хотелось бы мне придумать, как сгладить ситуацию? Да. Хотелось бы мне знать, как снова наладить взаимодействие и не умирать от стыда? Да. Но я понятия не имею, с чего начать, и я сейчас не могу с этим разбираться. У меня нет моральных сил думать о Бергманах, особенно об Акселе. Но у меня есть моральные силы следующие несколько недель пожить в их пустом шалаше, прятаться от реальности и придумывать, как я в итоге со всем разберусь.
Это побег, в котором я отчаянно нуждаюсь. И поэтому я очень хочу дать что-то Бергманам взамен моего пребывания здесь.
– Уилла, мне не нравится оставаться в их доме бесплатно.
– Ничего, потерпишь, – говорит она. – Он стоит там. Не используется. Райдер говорит, что он будет пустовать до Нового года. Тогда настанет черёд Фрейи и Эйдена, так что до тех пор можешь оставаться.
– Уилла, серьёзно, я не могу…
– Слушай, Ру, это место оплачено. Оно существует просто для удовольствия. Родители Райдера почти не приезжают, так что их дети могут использовать его как угодно. Нет необходимости платить, когда все мы не платим. Мы просто занимаемся минимальным ремонтом.
– Я могу делать ремонт!
Она вздыхает.
– Ты не будешь тратить свой отпуск на замену отвалившейся черепицы и на повторную обшивку террасы.
– Не искушай меня. Мне нравится работать руками.
– Ты должна расслабляться.
– Ладно. Я буду довольствоваться тем, что отмою всю ванную комнату зубной щёткой.
Уилла издаёт фыркающий смешок.
– Боже, я скучаю по тебе. Как думаешь, ты задержишься достаточно надолго, чтобы мы увиделись? Я приеду через две с половиной недели. Я бы приехала раньше, но после игры меня ждёт всякая фигня с прессой и спонсорством… то бишь, те вещи, которые реально оплачивают счета.
Я смотрю на своё отражение в зеркале заднего вида. Я всё ещё выгляжу больной. Бледная кожа, полумесяцы мешков под глазами. Ну, хотя бы когда мы встретимся, и я наконец-то наберусь смелости сказать ей, я буду выглядеть соответствующим образом.
– Наверное, я ещё буду здесь, – формально у меня нет необходимости возвращаться до Рождества, которое я отпраздную с папой, а потом надо будет встретиться с моим научным руководителем, чтобы решить, что я дальше буду делать со своим обучением, но я наверняка вернусь домой где-то в районе дня Благодарения, в конце ноября. Праздник всегда получается не ахти, поскольку присутствуем только папа и я, но странно рассматривать вариант провести праздник без него. Хотя я готова поспорить, что не будь меня дома, он бы с удовольствием работал в офисе или на площадке, ничуть не виня себя за то, что оставил меня одну.
– Супер! Мне уже не терпится, – отзывается Уилла. – Но слушай, ничего страшного, если планы поменяются. Если поедешь домой до моего возвращения, тогда мы увидимся на дне Благодарения. Поедим. Поспим. Поиграем в настолки. А потом будет футбольный турнир на заднем дворе…
Меня накрывает волной чувства вины. Уилла предполагает, что я приду к Бергманам на день Благодарения, как сделала это в прошлом году, после краткого и раннего обеда с папой. Я не хочу говорить ей, что я не уверена, смогу ли. Буду ли я чувствовать себя достаточно хорошо, поскольку я тупо никогда не знаю, когда денёк выдастся особенно тяжёлым, и я смогу находиться лишь дома. И смогу ли я увидеть Акселя после Поцелуйного Кошмара.
Уилла всё ещё радостно болтает, планируя наш день.
– …Тебе лучше приготовиться. Я наброшусь на тебя с объятиями и повалю. Стисну так крепко, что ты запищишь как собачья игрушка.
Это меня смешит.
– Ты меня временами пугаешь.
– Но ты меня любишь. Ладно, мне пора. Я просто хотела быстренько поболтать перед тренировкой. Люблю тебя! Напиши мне, когда благополучно устроишься в хижине?
– И я тебя люблю. Напишу.
– И напиши Райдеру за помощью, когда будешь готова признаться, что потерялась.
– Я не потерялась! – ору я, когда она вешает трубку. Затем снова сосредотачиваюсь на GPS.
Ладно. Может, немножко потерялась.
Глава 2. Аксель
Плейлист: Beirut – The Penalty
Капля воды со шлепком падает мне на лоб. Я раздражённо вытираю её, затем сушу ладонь о свои грязные джинсы. Обычно я не возражаю против влаги. Большую часть жизни я прожил в Вашингтоне и привык к дождю. Проблема в том, что сейчас дождь происходит внутри шалаша.
– Что ж, – со вздохом говорит Беннет. – Всё так плохо, как ты сказал.
– А теперь скажи мне в долларах, насколько плохо.
Оглядывая худший урон от воды, он говорит:
– Очень плохо. Как подрядчик, я вижу тут одну из своих самых высокооплачиваемых работ за год. Как твой друг, я испытываю тошноту.
– Ясно, – я поворачиваюсь к лестнице по другую сторону от открытого окна, где Паркер занимается наружным осмотром и в данный момент спускается по перекладинам ступенек. Беннет не захочет сообщать плохие новости, но Паркер без проблем выложит всё как есть. – Так сколько в долларах?
Паркер с глухим ударом спрыгивает, а их дочка, Скайлер, с брызгами проносится мимо него, пребывая в восторге от собравшейся воды, по которой можно прыгать как по лужам.
– Достаточно, чтобы ты пожалел, что не оформил дополнительную страховку, которая покроет не только старые трубы, но и урон, который они наносят при прорыве.
Я опираюсь предплечьями на подоконник открытого окна и сердито смотрю на него вниз.
– Тебе хватает наглости сказать мне это лишь потому, что я наверху, а ты внизу, и я не могу дать тебе по яйцам.
– Следи за языком, – говорит Паркер как раз в тот момент, когда Скайлер прыгает в лужу и орёт: – Яйца!
– Скай, не говори так, – просит он её, затем поднимает взгляд на меня. – Я просто сообщаю то, что у Би не поворачивается язык сказать, когда ты в одной комнате с ним. Что бы ни случилось дальше, тебе понадобится страховка.
Беннет теребит тёмную гульку на макушке своей головы и поддевает кусок промокшей штукатурки, упавшей на пол.
– Ему надо поработать над вежливым общением с клиентами.
– Уж не мне критиковать.
Он стирает каплю воды, плюхнувшуюся ему на голову.
– Парк сказал это не лучшим образом, но он прав. Если ты сделаешь ремонт, то впредь это обязательно. Поскольку тут нет регулярных жильцов, и дом открыт стихиям, это недвижимость с высоким риском.
– Когда я сделаю ремонт, – говорю я ему. – И опять-таки, сколько он будет стоить?
– Вдобавок к остальному, что мы уже запланировали?
Я киваю.
Шаркая ботинком по полу, Беннет снова теребит свою гульку.
– Давай я напишу, а ты посмотришь, когда мы уйдём? – он достаёт из заднего кармана свой извечный блокнот и строчит что-то. Вырвав листок, он складывает его пополам и суёт мне в ладонь. – Я серьёзно говорю, подожди. По крайней мере, пока Скайлер не сядет в машину. Мы только на прошлой неделе отучили её говорить «проклятье».
– Я пообещал присмотреть за вашим ребёнком. Я не обещал быть для неё примером.
Беннет вздыхает.
– Чувак, ей семь.
– Она деспот настолок, который надрал мне задницу в Кэндиленд. Вытерпи такое и посмотри, насколько культурно ты будешь выражаться.
Беннет выгибает бровь.
– Признаю, она безжалостна при игре в Кэндиленд, но больше никаких плохих слов от дяди Акса.
– Ладно, – бурчу я. – Уходите.
– Иду, – Беннет убирает блокнот и засовывает карандаш в свою гульку. – Не говори Паркеру, что я это сказал, но если тебе понадобится время, чтобы найти деньги, мы можем начать после получения 50 % от нашего обычного аванса. Просто чтобы оплатить работу команды.
Недобрый знак. Вовсе не добрый.
Я смотрю на сложенный листок бумаги.
– Настолько плохо?
– Скажем так, даже если бы ты взял кредит на ремонт, банки обычно требуют 20 % первого взноса. Так что это будет… – Беннет прочищает горло и кивает на бумажку. – Так что да. Скоро узнаешь.
Мои челюсти сжимаются.
– Супер.
– Ты до сих пор не можешь писать картины? – осторожно спрашивает Беннет.
Я качаю головой. Он знает, в какой финансовой и профессиональной ситуации я оказался, и что кризис с шалашом случился в худший момент.
Обычно, столкнувшись с такой затруднительной ситуацией, я бы написал несколько хороших картин, устроил быстренько выставку и продажу, и всё было бы нормально. До недавнего времени я продавал свои работы на таком уровне, о котором даже мечтать не осмеливался, поэтому у меня было дохрена сбережений, и это не стало бы проблемой. Часть я вложил в ремонт шалаша, для которого несколько месяцев назад нанял команду Паркера и Беннета, но разобравшись с самыми срочными вопросами, я поставил работу на паузу и вложил большую часть денег в только-только зарождающийся бизнес моего брата Райдера – магазин экипировки для активного отдыха, который также предлагает разные занятия под открытым небом, и Райдер старается сделать этот опыт доступным для всех, кто желает отдохнуть на природе.
Райдер обучается, тренируется, получает сертификаты, проводит интервью с людьми, чтобы собрать инклюзивную команду, покупает дорогое оборудование, занимается отделкой помещения, и всё это требует больших вложений. Чтобы не заставлять его иметь дело с процентами по банковскому кредиту, я сказал ему взять деньги и посчитать это инвестицией в его бизнес.
Вот почему я не сказал своему младшему брату, что происходит… хотя он живёт всего в часе езды отсюда, и если я и могу рассчитывать на чью-то помощь с этим кризисом, так это на его. Он бы предложил вернуть деньги, поставил бы свою мечту на паузу. А я не допущу, чтобы такое случилось. Я уже много лет не видел его таким счастливым, как сейчас. Я не стану подрывать это ничем, чёрт возьми.
Остальной своей семье я тоже не говорю. Если бы они знали, что я сделал и планирую сделать с шалашом, то мои родители сказали бы, что это неразумные инвестиции, а мои братья и сёстры посчитали бы, что они у меня в долгу. Это не так. Это меньшее, что я могу сделать.
Я знаю, что ко мне непросто почувствовать близость. Я не такой тёплый и ласковый, как остальная моя семья. Я не обнимаю никого спонтанно, нечасто смеюсь и не процветаю в том дружном хаосе, который описывает нашу огромную семью.
Я люблю не так, как они.
Так что я занимаюсь этим. Я защищаю место, которое нам дорого – «шалаш», А-образный дом, который стал сердцем нашей семьи с тех пор, как мои родители его купили. Вот в такой манере я их люблю. И ничто это не остановит.
Мне просто надо проявить… изобретательность. Мне надо миновать этот художественный кризис, потому что пока я не могу писать, нет и денег на ремонт дома в этот небольшой промежуток времени, пока не пришёл черёд моей сестры, и пока вся моя семья не узнала, в чём проблема.
Беннет переступает с ноги на ногу и откашливается.
– Что насчёт наследства?
Я бросаю на него резкий взгляд. Я рьяно игнорировал своё наследство с тех пор, как мне сказали про завещание дяди Якоба. Потому что оно сопровождалось худшим условием, которое он только мог мне выдвинуть.
– Ты удобно забыл про условие?
– Ну так выполни формально, а не на деле. Тебе необязательно находить настоящую любовь, чтобы жениться. Достаточно того, чтобы кто-то объединился с тобой и отнёсся к этому как к деловой затее. Готов поспорить, ты сможешь найти кого-нибудь в мгновение ока.
Вздохнув, я массирую свою переносицу.
– Ну да. Ведь у меня такой широкий круг общения, и он состоит из людей, сгорающих от желания вступить в брак ради денег.
– Ну типа… мы можем что-то придумать. Парк и я тебе поможем.
– Би! – орёт Паркер снаружи. – Оставь парня спокойно киснуть!
– Ладно, – бормочет Беннет, направляясь к коридору. – Держись. Дай знать, что решишь. И если передумаешь насчёт наследства, я серьёзно… мы поможем тебе кого-нибудь найти.
– Я не настолько отчаялся, – я смотрю на бумажку, прожигающую дыру в моей ладони. – По крайней мере, я так думаю. Но спасибо, Беннет.
Спустившись за ним по ступеням и выйдя наружу, я останавливаюсь на крыльце.
Скайлер перестаёт скакать по лужам и смотрит на меня.
– Сегодня ты выглядишь экстра-ворчливым, дядя Акс.
– Что я могу сказать, Скайлер? Это хороший день, чтобы побыть ворчливым.
Уперев руки в бока поверх своего дождевика в виде плаща супергероя, она запрокидывает голову и изучает меня.
– Думаю, тебе нужен хороший поцелуй.
Паркер скрывает смешок за кашлем.
– Правда? – говорю я ей. – Интересно, кто тебя такому научил.
– Никто! – отвечает она, прыгнув в лужу рядом со мной и окатив водой мои ноги.
– Скайлер, – отчитывает Беннет.
– Да я и так уже промок, – заверяю я его.
Она приземляется в очередной луже.
– Я просто знаю, что когда папочка ворчит, БиБи его целует, и потом ему лучше. Так что найди кого-нибудь и поцелуй. А потом возвращайся, чтобы я надрала тебе попу в Кэндиленд.
– Ох уж этот ребёнок, – устало говорит Беннет, беря её за плечо. – Копия Паркера.
Паркер улыбается, отходя к машине.
– Устами младенца, Аксель!
Я показываю ему соответствующий жест, когда Скайлер поворачивается спиной и забирается в машину. Затем я наблюдаю, как они втроём уезжают, машут руками в окна своего пикапа с удлинённой кабиной. Когда они выезжают на главную дорогу, я разворачиваю листок, который дал мне Беннет.
И очень хорошо, что Скайлер не слышит всё, что срывается с моего языка.
Я в полной заднице.
Убрав листок с квотой, я опускаюсь на крыльцо. Ветер проносится меж деревьев, отчего огненно-золотистая листва сыплется на землю, расписывая её красками и проделывая куда лучшую работу по созданию живописи, чем я за последние месяцы.
Мою грудь скручивает узлом. Я закрываю глаза, и вот она, яркая и перехватывающая дух.
Руни.
Это всё её вина – не дом, а те пустые и лишь наполовину законченные холсты в моей студии. Это её вина, что в последние месяцы я проигрывал креативную битву. И тот бл*дский шарадный поцелуй стал контрольным выстрелом.
Теперь каждый раз, когда я беру кисть, это не абстрактные линии и яркие краски. Это персиковые и розовые тона, сине-зелёные цвета океана и завитки медово-золотого. Я рисую кое-что… кое-кого… кого не должен рисовать.
Этому нужно положить конец. Мне нужно много денег и побыстрее. За последние два с лишним месяца я не написал ни одной картины, которую можно продать. Всё, что уже было написано, продано. Если я не преодолею этот творческий тупик, то я не знаю, что буду делать.
Ну, это неправда. Я знаю, что я сделаю. Просто мне очень не хочется это делать.
Оттолкнувшись от ступеней, я захожу обратно внутрь, закрываю дверь и запираю её за собой. Мой взгляд падает на семейные снимки на стенах коридора. День свадьбы моих родителей. Мои братья, сестры и я на разных стадиях детства. Формальные семейные портреты и любительские снимки детей с ободранными коленками, раскрасневшимися лицами, загорелой веснушчатой кожей.
И тут есть фото многолетней давности. Я вижу брата моей матери, Якоба, который приехал аж из Эстерсунда, мужчину, чью тихую интенсивность, чей ежедневный ритуал ранним утром сидеть на крыльце, пить кофе и рисовать набросок вида вокруг я узнаю в себе. Мужчина, который, как я думал, уважал бы выбор человека, решившего провести жизнь в одиночестве, поскольку так будет лучше.
А потом он оставил мне поразительное количество денег с условием, что я должен жениться.
Это ощущалось как пощёчина.
Он знал меня не очень хорошо, но видел меня достаточное количество раз, и поэтому я думал, что он догадается: брак не для меня, не для того, кто едва может разговаривать с незнакомцами, а с близкими и любимыми людьми мои слова звучат прямолинейно резко; не для того, кто избегает незнакомых прикосновений, редко обнимается и исчезает, когда в комнате становится шумно, потому что это перебор, даже если повод хороший.
Я старался не ненавидеть его. Но прямо сейчас ненавижу. Это наследство очень пригодилось бы. И я должен жениться, чтобы получить к нему доступ.
Мог ли я жениться на ком-то чисто ради денег? Деловое соглашение, при котором я получаю наследство, а мой партнёр получает свою долю.
Я смотрю на фото дяди Якоба и вздыхаю.
– Чем ты думал?
Он не отвечает. Естественно, он не отвечает. Он бл*дская фотография, и он мёртв уже больше года. Я схожу с ума.
Под своими ногами я слышу зловещий бряцающий звук, затем шум воды, а значит, только что сломалось что-то ещё. К этому моменту я даже не удивляюсь. Вздохнув, я разворачиваюсь и иду в подвал.
Глава 3. Руни
Плейлист: Wild Child – Alex
Я не потерялась. Я просто поехала в объезд. Такова моя история, и я буду её придерживаться.
Справившись со своим «объездом», я добираюсь до конца подъездной дорожки и паркую машину. Я готова расцеловать землю, когда выхожу и захлопываю за собой дверцу. Дорога заняла почти два часа, и боль в животе становится настойчивой – не настолько сильная, чтобы мне пришлось остановиться на обочине, но достаточно сильная, чтобы я испытала колоссальное облегчение от прибытия на место. Боль – это всегда предупреждение, и не знать, когда боль превратится в спешку – это уязвимо.
Я делаю глубокий вдох, теперь уже более расслабленная, ведь туалет в пределах досягаемости, если он мне понадобится. К счастью, сейчас мне туда не надо. Пока что я могу стоять и упиваться видом передо мной. Мой взгляд останавливается на «шалаше». А-образный дом из двух высоких этажей. Стекло от пола до потолка, обшивка от дождя потемнела до насыщенного коричнево-чёрного цвета. Высокие хвойные и лиственные деревья обрамляют дом. Шум воды поблизости заглушает звуки дождя, тихо капающего с веток на землю.
Тут всё так умиротворённо, тихо и приглушённо. Я никогда не думала, что меня будет манить такая безмолвная неподвижность, но вот она я, заворожённая. Ковёр алых и медных мокрых от дождя листьев расстилается по поляне, тропка уходит в леса, по ту сторону виднеется озеро и… тут ещё одна машина.
Странно.
Я хмуро смотрю на чёрный джип Вранглер, который не кажется мне новым. Я его не узнаю. Может, Бергманы держат тут старую машину.
Схватив свой чемодан, я поднимаюсь на крыльцу, и каждое тихое поскрипывание ступеней прибавляется к чириканью птиц и капанию дождевой воды. Я встаю на цыпочки и ощупываю косяк над дверью, как и сказала Уилла, пока мои пальцы не встречаются с прохладным металлом ключа.
Я отпираю дверь, и та распахивается, открывая виду просторное помещение, застывшее во времени. Устаревшая отделка кухни, длинный потёртый стол и дюжина разномастных стульев, уютная гостиная с большой мебелью. Всё выглядит таким любимым, потёртым и обжитым, что я буквально чувствую воспоминания в этом месте. Укол зависти пульсирует в моей груди. Каково это – принадлежать к чему-то подобному, быть окружённым семьей, историей и воспоминаниями?
