Текст книги "Только когда мы вдвоем (ЛП)"
Автор книги: Хлоя Лиезе
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)
Подвинувшись ближе, я похлопываю его по ладони. Райдер открывает глаза и смотрит на меня.
«Что?» – жестом спрашивает он.
– Сядь на пол, перед диваном.
Он хмурит лоб, затем жестом показывает: «Зачем?»
– Я немного помассирую тебе шею и виски. Моя... – я спохватываюсь прежде, чем выпалить правду. «Моя мама, – едва не сказала я, – страдает от ужасных головных болей и тошноты из-за лечения от рака». Я прочесала интернет, когда предложенные врачами средства не помогли. Я читала о гомеопатии и роли перечной мяты в снятии тошноты, напряжения и избавлении от головных болей. С тех пор я научилась разбавлять перечную мяту в базовом масле и втирать в её живот. От головной боли я наношу его на её виски. Я прекрасно научилась массировать нужные точки, чтобы дарить ей облегчение.
Прочистив горло, я пожимаю плечами.
– Я хорошо знакома с головными болями, – это не ложь. Я правда хорошо знакома с головными болями, только не со своими. – Я использую масло перечной мяты, чтобы избавиться от дискомфорта.
Райдер играет бровями, и я шлёпаю его по плечу.
– Извращенец.
Он смотрит на телефон и печатает. «Мы должны заниматься. И у меня нет масла перечной мяты».
– Ничего страшного. У меня есть, – вскочив, я бегу к своей сумке. Я держу там пузырёк для своих визитов к маме в больницу. Некоторые медсестры думают, что это надувательство, и всегда отбирают пузырёк, если оставить его там, так что я держу его при себе.
Райдер смотрит на меня взглядом, который сложно прочесть. Идея моего прикосновения вызывает у него отвращение, если это не тычки и шлепки, а нежность? Или мысль о дружеском жесте вместо отрывания его головы настолько ужасна? Иисусе. Если так, что он ещё хуже чокнутый, чем я, когда дело касается уязвимости перед другими.
– Это просто массаж головы, Бугай. Остынь. Мне нужно, чтобы твой мозг нормально работал над проектом.
Что-то в его выражении расслабляется. Я не знаю, как это понимать, так что откладываю на потом вместе со всеми тревожащими мыслями.
– Сядь на пол, Райдер.
У него вырывается страдальческий вздох, когда он сползает на пол и прислоняется спиной к дивану. Я устраиваюсь позади него, оседлав его плечи. Нежно побудив его слегка запрокинуть голову, я капаю мятное масло на указательные пальцы, затем втираю в его виски, глядя на его чертовски совершенный нос. Прямой и длинный, он практически идеальный – такое можно увидеть у скульптуры. Его скулы слегка отражают свет, и с тихим стоном его голова тяжелеет в моих руках. Он реально расслабляется.
– Видишь? Не так уж сложно. Ты напряжён, Мужчина Гор.
Он снова вздыхает – это протяжный, усталый выдох. Между нами проносится несколько мгновений тишины, пока я изучаю Райдера сверху, прислушиваясь, наблюдая, что помогает ему расслабиться, а что заставляет вздрагивать. Остановив меня, он отстраняется, сгребает карточки и собирает их в руках. Откинувшись обратно на меня, он поднимает одну карточку. Это уравнение. Написанное от руки уравнение.
Я слегка постукиваю его ладонью, чтобы привлечь его взгляд.
– Что это такое, Райдер?
Он награждает меня взглядом в духе «Ты серьёзно?».
Я щипаю его за плечо, заставляя помрачнеть.
– Ты понял, что я спрашиваю. Ты их написал от руки? Всё?
Он пожимает плечами, затем поворачивается и берёт телефон. «Как ещё мне опросить тебя? Не могу же я спрашивать вслух».
– Райдер... – мой голос дрожит. Должно быть, он убил на это несколько часов. Этих карточек тут минимум сотня.
Он игнорирует меня. Постучав пальцем по уравнению, он смотрит на мой рот.
– Это формула точки безубыточности. Фиксированные затраты делить на разницу между ценой за единицу и переменными расходами на единицу.
Он похлопывает меня по стопе, затем сжимает. Почему-то я понимаю, что это означает «хорошая работа». Он поворачивает карточку и показывает, что мой ответ верен.
Мы продолжаем в том же духе – я помогаю ему расслабить напряжённые мышцы, Райдер высоко поднимает для меня карточки. Когда я отвечаю правильно, я получаю мягкое сжимание моей стопы, а когда ошибаюсь, его палец тычет в карточку. Когда я отвечаю правильно на приличное количество карточек, а голова Райдера уже не ощущается так, будто она зажата в тисках, я останавливаю пальцы, запутавшиеся в его волосах.
– А почему я не опрашиваю тебя по этим карточкам?
Райдер поднимает руку и подталкивает меня продолжать массаж.
– Жадный засранец.
Подняв телефон, он пишет: «Ты не опрашиваешь меня, потому что я знаю эту фигню, и я с большей пользой провожу время, получая массаж головы, чем повторяя то, что уже знаю».
Я слегка дёргаю его за волосы, но чувствую, что губы изгибаются в улыбке. Вот он, ворчливый лесоруб, к которому я привыкла.
– Ставлю двадцать баксов, что ты знаешь это далеко не так хорошо, как хвастаешься, Райдер.
Он выгибает брови, при этом тасуя карточки в руках. Достав одну, он медлит и поднимает телефон.
«Ставлю двадцать баксов на то, что отвечу правильно, И ВДОБАВОК ты должна мне массаж головы каждый раз, когда мы занимаемся».
Я хмурюсь. Сурово. Но я не капитулирую от вызовов. Вините во всём мою азартную натуру.
В моей голове зарождается идея. Райдер всё ещё смотрит на меня, когда я запускаю пальцы в его волосы, но на сей раз я действую иначе. На сей раз я провожу ногтями по коже его головы.
Такое чувство, будто я щёлкнула выключателем. Его веки опускаются, но потом снова резко распахиваются, будто ему вкололи транквилизатор, но он силится оставаться в сознании. Я провожу кончиками пальцев по его шее с двух сторон, затем опускаюсь к ключицам. Его дыхание сбивается, и я наблюдаю, как его ладони вцепляются в ковёр. Одним пальцем я провожу от основания его черепа вниз по шее и вижу, как приоткрываются его губы.
– Запросто, Бергман. Ответь сейчас, и будем считать, что договорились.
Я поднимаю карточку, держу перед его лицом и наблюдаю, как его глаза стараются сфокусироваться вопреки осоловелому выражению. Наклонившись, я опускаю губы к его правому уху, стараясь говорить как можно тише, но при этом быть услышанной.
– Десять секунд, а потом ты проиграл. Десять, девять...
Я шёпотом веду обратный отсчёт ему на ухо, моя грудь прижимается к его спине, кудри спадают вокруг его лица. Он прерывисто вдыхает, сощурившись. Он знает, что я делаю. Выпрямившись, Райдер выхватывает карточку из моей руки, но я лишь наклоняюсь ближе, пока он её изучает. Его грудь вздымается, и я скольжу вперёд, практически наваливаясь на его спину. Я массирую его шею, снова провожу пальцами по его ключицам.
– Три... два...
Он ударяет ладонью по полу.
– Один.
Райдер резко поворачивается ко мне, в его глазах искрит ярость. Мы находимся нос к носу, пока я улыбаюсь медленной и довольной улыбкой.
– Занятие окончено, мистер Бергман.
***
– Ох, Уилла, ты просто кошмар! – мама хохочет, а потом подавляет приступ кашля.
Я вытираю слёзы, мой живот ноет от смеха.
– Видела бы ты его лицо, мама.
Мама качает головой.
– Ох, милая. Думаю, ты ему нравишься.
Мой смех обрывается.
– А я так не думаю. Он дразнит меня и постоянно дёргает. Если я ему нравлюсь, то он странно это показывает.
Заправив выбившийся локон за моё ухо, мама улыбается.
– Может, он боится. Атаковать в моменты испуга – это вполне в человеческой природе.
– Чего ему бояться?
Если у кого и есть основания бояться, то это у меня. Я не хожу на свидания. Я не доверяю мужчинам. Они мне в целом вообще не нравятся.
– Ну, Уилла, он глухой, не говорит, не использует язык жестов. Это наверняка вызывает ощущение изолированности и провоцирует тревогу, как минимум периодически. Ты пробовала жить безо всяких слуховых сигналов, которые предлагает нам мир для безопасности, не говоря уж о невозможности выражать себя в общении с окружающими?
– Нет, – я хмурюсь. – А ты?
Мама кивает.
– Много лет назад, в одной из моих командировок с армией, прогремел взрыв. У меня был такой сильный звон в ушах, что я два дня ничего не слышала. Меня дважды чуть не сбили джипы, перемещавшиеся по базе. Я не замечала, что люди звали меня по имени. Всего сорок восемь часов, и когда я легла в постель в ту вторую ночь, Уилла, я была измождена, раздражена и взвинчена.
Моё сердце как будто сжали брутально крепким кулаком, и оно вот-вот лопнет от давления и растворится. Большую часть времени я раздражалась или злилась на Райдера. Ни разу я не задумалась о том, каково ему живётся. Я вижу его как способного и независимого, адаптировавшегося к своей жизни. Помимо необходимости говорить так, чтобы он меня понимал, я веду себя с Райдером точно так же, как вела бы себя с любым другим раздражительным, мускулистым, бородатым любителем фланели.
Но это ведь не считается сопереживанием, нет?
– Нет, милая, – говорит мама. – Не считается.
Я вздыхаю.
– Я сказала это вслух.
– Да, сказала. Ты всегда перевариваешь информацию, проговаривая её, – похлопав меня по руке, затем взяв мою ладонь, мама нежно улыбается. – Эта одна из моих любимых черт в тебе – то, какая ты всегда прозрачная...
– Не надо, – я притворно отталкиваю её руку. Мама снова сжимает мою ладонь, её хватка сильна.
– Так и есть. Твоя злость и твоя привязанность. Твоя любовь – такой же очевидный нагрудный значок, как и твой нрав, Уилла Роуз. Ты любишь избирательно и страстно. Ты сражаешься лишь за то, что дорого твоему сердцу.
Мгновение спустя я смотрю ей в глаза.
– Я не знаю, что делать, мама.
Она склоняет голову набок.
– С чем?
Я пожимаю плечами, когда на глаза наворачиваются слёзы.
– Да со всем. Команда, оценки, будущее... он.
Это ощущается как лавина эмоций – давление, ошеломляющая тревожность и ожидания, сокрушающие мою грудь. Я падаю в мамины объятия и беззвучно плачу. Я позволяю себе притвориться ребёнком, чья жизнь намного проще и безопаснее в объятиях мамы, пока она гладит меня по спине и утешает.
– Спасибо, мама, – наконец, я сдерживаю слёзы. – Со мной всё будет хорошо, просто я...
– Устаёшь, – заканчивает за меня мама. – Уставать – это нормально, знаешь.
Когда она говорит это, что-то в её глазах меняется. Это заставляет меня волноваться. Я собираюсь расспросить её об этом, но тут стук в дверь сообщает о приходе доктора Би.
Этот мужчина выглядит прекрасно. Я понимаю, почему мама краснеет в его присутствии. Высокий, худой, с целой гривой волнистых рыжевато-блондинистых волос, которые напоминают мне о периоде бурных 20-х годов и красавчиках с экрана. У него ярко-зелёные глаза, которые всегда казались мне тёплыми и искренними, он как всегда гладко выбрит и пахнет каким-то мужским лосьоном после бритья и антибактериальным мылом.
Я давненько не видела его, так что пользуюсь шансом.
– Доктор Безозизкактам-а-а-апчху!
– Будь здорова, – произносит мама с невозмутимым лицом.
Доктор Би выдавливает на ладонь санитайзер, затем бесстрастно вскидывает бровь. Его настоящая фамилия – прямо-таки европейская скороговорка. Безуиденхаут. И произносится не так, как пишется. Я до сих пор не знаю, как это правильно звучит. Когда я впервые попыталась прочесть его фамилию в маминой истории болезни, мама искренне думала, что я чихнула. С тех пор это стало нашей фирменной шуткой.
– Уилгельмина, – он знает, что меня зовут не так. Это он так мстит. Широко улыбнувшись, он протягивает мне кулак для удара в знак приветствия, что я и делаю. – Джой Саттер, сегодня вы выглядите особенно радостно4, – говорит он маме.
Мама подмигивает мне и поправляет халат поверх больничной сорочки.
– Как же не радоваться, когда дочка пришла навестить?
Я слезаю с кровати, давая доктору Би место. Подойдя ближе, он поворачивается ко мне и по-доброму говорит:
– Мисс Уилла, вы не могли бы оставить нас ненадолго? Мне нужно обсудить с вашей матерью конфиденциальный вопрос. Это займёт всего минуту.
Я щурюсь, глядя на маму. Она ослепительно улыбается и машет рукой.
– Иди. Купи мне тот сладкий персиковый чай, который мне вечно не дают пить.
– Чистый сахар! – притворно возмущается доктор Би. – Всё ведь на бёдрах осядет, Джой.
Только онколог и давний раковый больной могут шутить над её потерей веса из-за болезни. Я выхожу, закрываю за собой дверь и чувствую, как по спине дрожью прокатывается ужас. Я не могу представить ни единой причины, по которой пациент выгонит своего ребёнка из палаты, если только речь не идёт о новостях, которые ты не хочешь сообщать.
Она умирает.
Я чувствую, что начинаю дрожать, страх так и царапает моё горло.
Внутри палаты позади меня раздаётся смех моей матери и доктора Би. Кто станет смеяться над смертью? Над паллиативным уходом и предсмертными решениями? Может, маме и не грозит такая опасность?
Доктор Би распахивает дверь, и на его лице играет лёгкая улыбка.
– Хорошего вам вечера, мисс Уилла, – говорит он.
– И вам, доктор Би.
Я знаю, что бесполезно спрашивать у него.
«Поговорите со своей матерью, мисс Уилла, – говорил он мне бесчисленное количество раз. – Это её прерогатива».
– Насчёт чего это было? – спрашиваю я у неё. Мама высунула язык, её внимание сосредоточено на кроссворде.
– О, – она вздыхает. – Кое-какие планы относительно нового экспериментального лекарства. Поскольку оно ещё проходит клинические испытания, он не может обсуждать его в присутствии других людей... бла-бла-бла. Ты понимаешь. А теперь иди сюда и помоги своей старушке с некоторыми словами, Уилла.
Я изо всех сил стараюсь сосредоточиться, отвечая маме и чистя наш апельсин, но я чувствую, как всё это бурлит во мне. Тревога. Страх. Я ужасно боюсь, что она умирает и врёт мне. Мне отчаянно хочется надеяться, что всё действительно так хорошо, как кажется – мама решает кроссворд, доктор Би беззаботно заглядывает её проведать.
В моей голове хаос, в моём сердце ураган. Эмоции схлёстываются, нарастают до лихорадочной энергии. Я превращаюсь в зарождающийся шторм, и первый разряд опаляющего электричества вот-вот ударит в землю.
Есть два доказанных способа успокоить Уиллу Саттер, когда она вот-вот взорвётся: долгие и утомительные пробежки или напиться. И то, и другое работает одинаково. Это устраивает хаос в моём организме, пока та яростная энергия не заземляется и не уходит. Пока я не становлюсь такой пустой, онемелой и отрешённой, что падаю в бессознательность.
Знаю. Я и не говорила, что это здравые методы; но они доказали свою эффективность.
Моё тело вымотано после сегодняшней тренировки. Если попробую выйти на пробежку, мои ноги подкосятся задолго до того, как я вымотаюсь до нужной степени. Пробежка не поможет. А значит, сегодня вечером будем мариновать мою печень.
Разблокировав телефон, я нахожу номер Руни и пишу ей сообщение. Мы с ней обе не тусовщицы, но в редкие случаи кризисов всегда поддерживаем друг друга и готовы сделать всё необходимое, даже если это включает алкоголь. Я редко пью, и за это всегда приходится платить свою цену, но завтра у нас драгоценный выходной, а значит, я могу валяться и очухиваться от похмелья.
Может, завтрашним ленивым днём я разберусь, как отплатить Райдеру за его последний трюк. Он отомстил мне за сексуальные пытки во время опроса по карточкам, которые стоили ему двадцать баксов. Его «взрослым» ответом оказалась подушка-пердушка, которую он положил на моё место в аудитории по бизнес-математике. Я, как обычно, немножко опоздала. Быстренько добежав до своего места, я плюхнулась и нарушила тишину на лекции Мака громогласным «пердежом».
Ему потребовалось десять минут, чтобы восстановить порядок в аудитории.
Вот ведь мудак. Райдеру пришлось отвернуться и спрятать лицо в изгибе своей руки на целых десять минут, и только потом он смог смотреть мне в глаза без истерического гогота. Он так ржал, что его глаза заблестели от слёз, и я даже под всей этой бородой увидела широкую улыбку. Если бы его розыгрыш не был таким унизительным и раздражающе хитрым, я бы почти порадовалась, что вызвала такое выражение лица у этого хитрожопого обнимателя деревьев. Почти.
Короче говоря. Я. Ему. Задолжала.
Может, я всё ещё негодую из-за подушки-пердушки, договариваясь о планах на вечер с Руни, но мне в голову приходит гениальная мысль. В какой-то момент после знакомства с двумя соседями Райдера я рассказала о них Руни. Она сообразила, что она и Бекс вместе ходят на занятия по химии. Неожиданно. Бекс может показаться разным, но точно не умным.
Я излагаю Руни свой коварный план в переписке. План ненадёжный, поскольку я не знаю, общаются ли они с Бексом вне лаборатории.
Она отвечает сразу же: «Я напишу ему. Он поймёт, куда приходить. Буду там через полчаса. Этот вечер требует маленького красного платья?»
Я смотрю на телефон, колеблясь. Плохие, плохие вещи случаются в маленьком красном платье... «платье» – это вообще щедрое слово для такого крохотного предмета одежды. Но я хочу забыть про ответственность и уважение к себе. Хочу быть глупой, беспечной, не беспокоиться о биопсии, среднем балле и среднем количестве голов за игру. Хочу быть 21-летней, беззаботной и безответственной. Хочу танцевать с подругой и устраивать сексуальные пытки одному особенно бородатому и мстительному лесорубу.
«Да, – пишу я в ответ. – И захвати заодно мои проститутские туфли».
Глава 9. Райдер
Плейлист: Talking Heads – Sugar on My Tongue
Уилла пытается меня убить. Это единственное объяснение тому, что происходило между нами в последние несколько недель. Сначала та кофточка на бизнес-математике. Я никогда не видел, чтобы женщина носила подобный цвет и не выглядела так, будто у неё отказали почки, но Уилла в жёлтом сияла как лучик солнца.
Её волосы были расчёсанными и особенно дикими. Крупные кудри переплетались друг с другом, спадая на её плечи, и лёгкие завитки дразняще обрамляли декольте.
Понятия не имею, что побудило её сделать это, что могло заставить её так одеться. Это не та Уилла, которую я знаю. Пусть её поведение сбило меня с толку, пусть мне не хватало её безразмерных штанов и распушившейся гульки, мне сложно было не реагировать на её соблазнительное тело, и она это прекрасно знала.
Возможно, я отомстил, когда был у неё в гостях в следующий раз. Поначалу, когда она хлопотала над супом, я испытывал иррациональную потребность успокоить её, сказать, что мне абсолютно пофиг, даже если ужин слегка подгорел. Но я воспротивился и придерживался плана. Я загнал её в угол, наклонился, прикасался к ней, пока она не растаяла от возбуждения в моих руках. Я не планировал целовать её по-настоящему. Я планировал наклониться близко, очень близко, чтобы наши губы почти встретились...
Мой телефон вибрирует, выдёргивая меня из мыслей. Я роняю тяжёлую штангу, которую поднимал в импровизированном спортзале в подвале нашего дома, и открываю сообщение.
Это видео от Бекса. Поначалу сложно что-то разглядеть, поэтому я убираю телефон со света и прибавляю яркость экрана. Тёмные тени, мигающие огни. Это явно клуб, что неудивительно. Большинство ночей Бекс проводит там. Две женщины танцуют, изгибаясь друг возле друга. Одна – высокая, с длинными ногами и каскадом светлых волос, спадающих на спину. Другая пониже, более миниатюрная, свет подчёркивает точёные мышцы её бёдер, переходящие в сильные лодыжки и чёрные туфли на невообразимо высоких шпильках. На ней короткое красное платье. Иисусе, это вообще может считаться платьем? Её волосы – дикие, непослушные кудри, которые в свете клубных огней выглядят карамельно-каштановыми.
Погодите-ка.
Прежде чем я успеваю написать, Бекс присылает другое сообщение: «Это разве не Уилла? Она в хлам, чувак».
Я мысленно матерюсь, взбегаю вверх по ступеням и принимаю самый быстрый душ в своей жизни. «Ты где?» – пишу я ему, запрыгивая в джинсы и бешено проводя рукой по мокрым волосам.
Он тут же отвечает: «Клуб Фолле».
Чёрт. Это один из хороших. Я быстренько смотрю на свою бороду и пытаюсь слегка её причесать. Наверное, в какой-то момент надо будет подровнять эту штуку. Но сейчас нет времени. Пошарив в шкафу, я нахожу немятую рубашку и надеваю. Ключи, телефон, бумажник, затем я уже в Эксплорере, лечу по 405-му к Калвер-сити. Это недалеко, но дорога на её поиски как будто занимает вечность.
Уилла в последние недели была сама не своя, и я беспокоюсь. Я знаю, на неё много давления из-за оценок и команды. И я определённо не упрощаю ей жизнь. Но работая с ней над проектом, я старался высказывать свои возражения в более деликатной манере. Я подавал ей чай с печеньками. Я наконец-то дал ей конспекты за весь курс. Я старался не быть абсолютным мудаком. Я знаю, что бываю грубоватым, и вижу, что у Уиллы и так проблем по горло. Не считая странно соблазнительного соревнования в саботаже друг друга, которым мы занимались последние две недели, я старался нормально вести себя с ней.
Неужели подушка-пердушка оказалась перебором? Ну типа, я должен был отплатить. Она выставила меня перевозбуждённым дураком с этими карточками, перемкнула мой мозг чувственными прикосновениями настолько, что я даже не вспомнил формулу темпа сокращения запасов. Когда она такое вытворяла, ни одна часть моего тела точно не сокращалась.
И в отместку я опозорил её, типа... перед четырьмя сотнями людей.
Возможно, это была неуместная реакция.
Прежде, чем я успеваю обдумать что-то ещё, я уже останавливаюсь перед клубом, бросаю ключи парковщику и бегу ко входу. Меня пропускают, поскольку это королевство Бекса, и если ты знаешь Бекса, то и в Клуб Фолле тебя пустят.
Места вроде этого – мой худший кошмар. Звуки тут же бьют по ушам, и то, что обычно было постоянным жестяным звоном, превращается в оглушительный грохот стальных барабанов. Я щурюсь, пытаясь минимизировать ошеломляющее влияние пульсирующего света, и пробираюсь через толпу. К счастью, проблем с видимостью нет. Я выше практически всех вокруг.
Первой я замечаю Руни – она совершает такие движения, за которые моя мама посадила бы моих сестёр под бессрочный домашний арест. Когда она разворачивается, становится видна Уилла, и на её фоне танцы Руни теперь выглядят пуританским топтанием на месте.
Задница Уиллы покачивается, описывая умопомрачительные круги, её мощные квадрицепсы поддерживают её тело, пока она опускается к полу, затем резко выпрямляется. Её руки подняты в воздух, обнажая чётко очерченные плечи и декольте, несильно отличающееся от жёлтой кофточки, вошедшей в анналы истории.
У меня вырывается протяжный вздох, поглощённый звуками клуба.
Руни разворачивается и застывает; её взгляд падает на мои ноги и оценивающе поднимается по моему телу. Когда её глаза доходят до моего лица, и она узнаёт меня, её выражение сменяется с интереса на страх.
– О чёрт, – выразительно выпаливает она. Ярко-голубой прожектор светит ей прямо в лицо, иначе я бы понятия не имел, что она сказала.
Уилла ничего не замечает, тычется задницей в бедро Руни, отчего Руни дёргается в ритме движений Уиллы. Руни в ужасе смотрит на меня, не переставая покачиваться. Я обхожу её и приседаю, чтобы мы с Уиллой оказались на одном уровне.
Глаза Уиллы закрыты, пухлая нижняя губа закушена между зубов. Пот бисеринками покрывает её шею и грудь. Руни удается достаточно пихнуть её, чтобы Уилла открыла глаза, и она тут же видит меня. Её глаза лукаво щурятся, пока она пялится на меня. Но потом до неё доходит, её глаза выпучиваются, и она выпрямляется в полный рост.
– Райдер!
Вставание сменяется пошатыванием. Не дожидаясь, когда Уилла упадёт и заработает себе сотрясение, я подхватываю её на руки и несу к чёрному входу, который заметил сразу же. Толкнув дверь, я аккуратно опускаю Уиллу на свежем ночном воздухе и прислоняю её к кирпичной стене. Упираясь руками в стену за её головой, я поворачиваюсь к ней лицом, убеждаясь, что она не упадёт, и пытаясь успокоить свою тревожную злость.
Она пьяна в хлам, её платье – лишь скудный клочок ткани. В этом клубе наверняка есть паршивые жуткие типы, которые с радостью воспользуются её уязвимостью. Что, если бы я сюда не приехал? Что, если бы кто-то использовал её и причинил боль?
Уилла тяжело дышит, широко раскрыв глаза. Её взгляд медленно опускается по моему телу. Голова наклоняется набок так, как она делает, когда обдумывает что-то.
Когда она запрокидывает голову обратно, её глаза выглядят иначе. Я не могу описать цвет. Но потом до меня доходит. Расплавленная лава.
– Ты странно выглядишь без фланели, – она икает. – Совсем не по-лесорубски.
Её ладони скользят по моей груди, пробуждая огонь под кожей, и жар растекается по моим венам. Я инстинктивно отталкиваю её руки и делаю шаг назад.
Уилла пребывает в шоке, судя по её широко раскрытым глазам, выражение в которых меняется. Я наблюдаю за трансформацией – челюсти сжимаются, глаза из расплавленной лавы щурятся и становятся вулканическими. Она взбешена, но, может, это ещё не убийственная ярость. Она всё ещё держит лицо на свету и говорит достаточно отчётливо, чтобы я читал по губам.
– Что ты здесь делаешь, Райдер?
Я вытаскиваю телефон и показываю ей, слегка помахивая им. Она качает головой.
– У меня с собой нет.
У меня вырывается сердитое фырканье. Если при ней нет телефона, мы не можем говорить.
– Иногда я гадаю, бываешь ли ты когда-нибудь не зол, Сасквоч.
Я опешиваю, всматриваюсь в её глаза. Что я могу сказать? Как я могу объяснить все запутанные и искажённые чувства, которые испытываю к ней? Особенно когда мы даже не можем общаться?
– Ты меня ненавидишь? – её глаза блестят от непролитых слёз.
Когда я был в начальной школе, мои старшие братья и сестра фанатели по жестокой серии комиксов, которые мне совсем рано было читать. Я помню, как сунул туда нос, перевернул страницу и увидел отвратительный разворот, где злодея вспороли от носа до пупка. Мне несколько дней снились кошмары, и ещё неделями я не мог забыть это зрелище. Сейчас я разом чувствую себя и как тот злодей, и как мальчишка, увидевший это. Безжалостно выпотрошенный, травмированный выражением в её глазах.
У меня вырывается какой-то звук боли, и Уилла вскидывает голову. Я обхватываю её подбородок и поворачиваю к себе лицом, чтобы она могла следить за моими губами, пока я беззвучно произношу слова. Она должна это понять. «Уилла, нет. Я никогда не смог бы тебя ненавидеть. Никогда».
Её глаза щурятся.
– Я не могу, Райдер. Я не могу читать по губам, как ты, – она снова икает. – Я не могу... – её язык заплетается, и теперь уже я не понимаю. Я хлопаю ладонью по стене, во мне нарастает раздражение из-за того, что я не могу поговорить с ней или услышать то, что ей нужно сказать.
Я достаю телефон и открываю заметки. «Пойдём домой?» – пишу я.
Она щурится, выставив язык, будто это поможет ей лучше общаться.
Кивнув, Уилла пытается напечатать, видимо, «да», но получается «шв». Глянув на неё, я вижу, как она бледнеет, и вовремя распознаю признаки. Быстро отскочив в сторону, я убираю её волосы от лица, когда Уилла наклоняется и блюёт, опустошая содержимое желудка.
Она содрогается и сплёвывает, и я могу представить, что она плачет, даже если я этого не слышу. Поудобнее перехватив её волосы, я шарю в кармане джинсов и нахожу носовой платок. Да, платочек. Ткань вместо бумажных одноразовых платочков – это всё равно что обнимашки для Матери-Природы. Когда тело Уиллы перестаёт содрогаться в рвотных позывах, я вытираю ей рот и помогаю выпрямиться.
Уилла как будто осоловелая, губы дрожат. Затем её глаза закатываются, и она обмякает в моих объятиях.
***
– Райдер, – мямлит она. Я слегка слышу её, потому что принёс её домой и сразу же вставил слуховой аппарат в своё не-совсем-похеренное ухо. Некоторые звуки слишком громкие. Другие слишком тихие. Я мог бы услышать, как чихает блоха, и как растут мои собственные волосы, но мне всё равно приходится напрягаться, чтобы уловить её слабый голос. Слуховой аппарат раздражает и во многом не отвечает потребностям, но он позволяет мне чуточку лучше слышать Уиллу, и я благодарен.
Когда я уходил, Руни и Бекс весело проводили время – то есть, оба нажрались. Бекс делает это каждую ночь, так что даже надравшись в драбадан, он всё равно способен разговаривать и всё помнит. Руни же, напротив, явно редко пьёт и завтра наверняка захочет, чтобы её просто пристрелили и избавили от адской головной боли.
Я сказал Бексу, что отвезу Уиллу домой, поскольку мне было страшно оставлять её одну на случай, если рвота повторится. Затем я заставил его пообещать, что он привезёт сюда Руни, если с ней случится то же самое, или же просто проводит её до дома, если она будет в нормальном состоянии. Он пообещал мне, и я безоговорочно ему доверяю. Бекс, может, и абсолютный лодырь, но он хороший парень, лабораторный напарник и друг Руни. Он о ней позаботится.
Уилла поёт себе под нос что-то про озёра из рагу и конфетные горы, когда я пинком закрываю дверь в свою комнату и кладу её на мою кровать.
– Ах да, – она икает. – Комната хвойного обольщения.
У меня вырывается не совсем беззвучный смешок.
Уилла окрестила мою комнату комнатой хвойного обольщения, и мне ужасно хочется знать, почему, но она до сих пор не может найти телефон, и мы не имеем возможности поговорить. Во мне назревает раздражение, колотящееся в лёгких и взбирающееся к горлу. Когда я с Уиллой, мне хочется иметь голос, чтобы задавать вопросы, когда она говорит такую загадочную фигню. И если честно, Уилла говорит много загадочной фигни, особенно когда мямлит и думает, что я не слушаю.
В какой-то момент мне надо будет в этом сознаться.
Я вспоминаю, что сделал в клубе, достаю телефон и пишу в заметках: «Хвойное обольщение?»
Она щурится, читая, затем плюхается обратно на мою кровать.
– Да.
Вот и всё, что я получаю. Да.
Я закатываю глаза. Уилла катается по моей кровати, пока ей не удаётся завернуться в моё одеяло как буррито. Наблюдая за ней, я расстёгиваю свою рубашку, слегка пахнущую рвотой и потными телами. Я кидаю её в корзину для стирки, затем поворачиваюсь к комоду, чтобы достать футболку. И тут с кровати доносится сдавленный звук.
Поверх края одеяла выглядывают два тёмных глаза.
Натягивая майку с V-образным вырезом через голову и ниже по туловищу, я жестом спрашиваю: «Что?»
Она медленно убирает одеяло так, чтобы оно не закрывало лицо.
– Райдер, Хранитель Конспектов. Засранец-лесоруб округа Лос-Анджелес, у тебя фантастический торс.
У меня вырывается смех. Настоящий смех. Я чувствую, как он бурлит в животе, поднимается к горлу и вибрирует в воздухе.
Уилла садится, скидывая одеяло.
– Ты только что рассмеялся! Я только что рассмешила тебя!
Моё сердце колотится от нервозности. По коже бегут мурашки ужаса. Я жду неизбежного. Когда она скажет, что издаваемые мною звуки странные или ужасные.
Но она лишь вскидывает руки в воздух и завывает:
– Вуууухууууу!
Я инстинктивно зажимаю ладонями оба уха, прежде чем слуховой аппарат визгом отразит этот звук. Уилла выбирается из кровати, запинаясь о собственные ноги, затем налетает прямо на моё туловище и обнимает обеими руками. Приглушённые звуки раздаются где-то в районе моей груди, прежде чем Уилла, кажется, вспоминает, что надо отлепить лицо. Положив подбородок мне на грудь, она смотрит на меня снизу вверх.
