Текст книги "Только когда мы вдвоем (ЛП)"
Автор книги: Хлоя Лиезе
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)
– Ладно, – я достаю апельсин и начинаю чистить. Как только я уберу все тонкие ниточки с долек, мы с мамой съедим его пополам. Это наша традиция. – Какие новости? – я не отрываю взгляда от апельсина, срывая кожицу и посылая терпкие брызги в воздух. Я боюсь, что увижу выражение в глазах мамы, когда она сообщит мне плохие новости.
– Какие новости? – переспрашивает она.
Я резко поднимаю взгляд.
– Не прикидывайся дурочкой, Джой Саттер.
Она улыбается, и от этого её глаза мерцают.
– Биопсия дала не очень хорошие результаты, но у доктора Би есть для меня план. Он у меня три в одном – мозги, яйца и красота.
Я резко оборачиваюсь, убеждаясь, что у порога палаты никого нет.
Мама усмехается.
– Он знает, что я шучу. Но я правда очень высокого мнения о нём, и он бессовестно этим пользуется, заставляя меня есть обеды и прогуливаться по коридорам.
– Умный мужчина, – бормочу я. – Высокий, рыжий и привлекательный – это всегда было в твоём вкусе.
– Что поделаешь, таковы мои вкусы. Рыжие не получают в этом мире всей любви, которую заслуживают. А теперь поговори со мной о жизни, школе, команды, – мама меняет позу и старается скрыть гримасу. – У меня такое чувство, будто в последнее время я вообще не в курсе событий.
Я рассказываю, что вчера вечером Руни пыталась приготовить пад тай, и вся квартира воняла гнилой рыбой, а лапша была такой жёсткой, что я едва не сломала зуб.
Мама смеётся, пока смех не переходит в приступ кашля. Заглядывает медсестра, даёт маме кислородную маску и награждает меня взглядом, который говорит «Сбавь обороты, Саттер».
Решив, что больше не буду так её смешить, я рассказываю маме о приближающемся матче, и что мы будем придерживаться более агрессивной стратегии. До сих пор мы играли по стратегии, где я выполняла роль «блуждающего форварда», так что если наши противники умны, они попробуют противопоставить мне двух членов команды. Мы поставим Руни со мной как второго форварда вместо её обычного места в центре поля. Если Руни будет впереди, отвлекая на себя их защиту, то есть надежда, что вместе мы сумеем забить пару голов.
– Звучит здорово, – говорит мама, кладя в рот дольку апельсина и улыбаясь. – Скоро ведь придут агенты, чтобы понаблюдать за тобой, да?
Я тоже жую дольку апельсина.
– Ага, – говорю я с набитым ртом. – Если меня допустят к игре.
Редеющие брови моей мамы взлетают вверх.
– Прошу прощения, Уилла Роуз, я что-то пропустила? Ты старательная и ответственная студентка. Твоим оценкам раньше ничего не грозило.
Застонав, я падаю вбок, пока моя голова не оказывается на её коленях. Ладонь мамы забирается в мои волосы, пытаясь сделать порядок из хаоса.
– Расскажи мне, дорогая.
Всё вываливается сплошным потоком. Как я наивно ожидала, что профессор МакКормак поведёт себя как все остальные мои педагоги, а потом я поняла, что это не так, и занервичала просить его о необходимом. Я не успеваю рассказать о засранце-лесорубе, прежде чем мама цокает и качает головой.
– Ты никогда не умела вести сложные разговоры, – мама вздыхает. – Не знаю, откуда это в тебе. Если бы кто-то позволил меня зарабатывать на жизнь спорами, я бы с радостью согласилась.
Её руки так успокаивают, что я позволяю себе закрыть глаза и наслаждаться ощущением её пальцев, ритмично скользящих по моим волосам. Когда она закончит, мои дикие волосы будут не такими запутанными, но распушатся вдвое. Но я не возражаю.
– Из тебя получился бы отличный адвокат, мама. Учитывая тебя и Руни, я окружена ассертивными личностями...
– Вот оно! – мама тянется к кроссворду и, прикусив кончик языка, прописывает буковки. – Ас-сер-тив-ный. Ох, Уилла, спасибо. Теперь я могу утереть нос доктору Би, когда он заглянет в следующий раз.
Я поднимаю голову и смотрю ей в глаза.
– Так это доктор Би подсадил тебя на кроссворды? – она уже несколько недель помешалась на них, в любое время дня и ночи пишет мне сообщение, чтобы спросить, не знаем ли мы с Руни нужное ей слово.
– Ну, он сказал, что если я буду нормально есть и не похудею ещё сильнее, он отпустит меня на твой матч за звание чемпиона.
– Мама, нам ещё нужно пройти через отборочные и плей-офф...
– Нет. Нет. Нет, – мама поднимает ладонь, повелевая мне замолчать. – Чему я тебя учила?
Я вздыхаю.
– Я могу сделать всё, на что настроюсь умом и сердцем.
– Вот именно. Ты хочешь сыграть в матче за звание чемпиона, Уилла, и у тебя получится. Как я и говорила, если я сохраню вес, мне разрешат прийти, но если я за день разгадаю кроссворд из Нью-Йорк Таймс, то он сам отвезёт меня в своей навороченной спортивной машине.
Я резко выпрямляюсь.
– Но в этом году финал будет в Сан-Хосе. Разве это не опасно? Ну типа, дорога тебя утомит, и внешний мир кишит микробами, и...
– Уилла, – мама переплетает наши пальцы и ободряюще улыбается. – Всё хорошо. Он доктор, он лучше знает.
Мои плечи напряжены, нутро скручивает беспокойством. Мне ненавистно, что мама так больна, что вынуждена лежать в больнице. Но мне нравится знать, что она здесь в безопасности, и о ней заботятся. С моей точки зрения пусть лучше она будет здесь, получая весь необходимый уход столько, сколько потребуется. К счастью, бабушка Роуз оставила нам неплохие сбережения, и мамина военная пенсия помогает. Практически все наши деньги уходят на это – на её лечение от рака, чтобы она как можно скорее поправилась.
Учитывая это, в финансовом плане я сама по себе, и я не возражаю. Уже много лет я каждое лето работала в местном книжном магазине, где и узнала такие слова, как «темпераментный» и «ассертивный». Независимый книжный магазин также подаёт кофе и выпечку, и в летние месяцы он переживает всплеск активности из-за туризма, так что я получаю хорошие чаевые вдобавок к достойной почасовой оплате. То, что я зарабатываю за лето, становится моим доходом на учебный год. Мои затраты покрываются академической и спортивной стипендиями, и благодаря аккуратному расходованию денег, мне хватает на продукты и коммуналку в квартире, которую я делю с Руни.
Однако в последние пару месяцев Руни «нечаянно» полностью оплачивала аренду и коммуналку, вместо того чтобы позволить мне выписать ей чек на половину суммы. У меня есть назойливое подозрение, что причиной тому – богатство семьи Руни (её папа – навороченный продюсер в Голливуде), так что для неё это ерунда, и она знает, что я живу на скудном бюджете. Она будет отрицать это с пеной у рта, но я её раскусила.
– Уилла, у тебя в глазах то отрешённое выражение, которое вовсе не к лицу женщине в возрасте 21 года, – рука мамы прохладная и ужасно худая, но я всё равно прислоняюсь к ней щекой. Это не первое её родео с раком, и я знаю, что не надо принимать время с ней как должное. Жизнь хрупка, и пусть я надеюсь, что мама справится, я никогда не отказываюсь от шанса притормозить и оценить её присутствие.
– Тебе не нужно беспокоиться, милая, – шепчет она. – Я справляюсь. Доктор Би делает всё возможное и беспокоится вместо нас обеих, ладно? – её ладонь опускается и сжимает мою руку. – Тебе надо жить своей жизнью. Ты только и делаешь, что тренируешься, посещаешь занятия, тренировки, проводишь матчи, а потом сидишь в больнице и смотришь, как твоя мама снова лысеет.
– Прекрати, – глаза щиплет от слёз. – Я люблю тебя. Я хочу быть с тобой.
– Но тебе нужно жить, Уилла. Процветать, а не просто выживать. Сходи куда-нибудь с Руни. Надень коротенькое платье, покажи эти сногсшибательные ножки футболистки. Поцелуй парня, перепихнись с ним всеми возможными способами... не забывая про защиту, конечно же...
– Мама! – мои щёки пылают ярко-красным. – Ты же знаешь, я не хожу на свидания.
– Я и не говорила тебе идти на свидание. Я сказала тебе перепихнуться.
– Мамаааааааа, – стону я.
– Я уже давно то болею, то выздоравливаю, но знаешь что, Уилла? У меня нет чувства, что я многое упускаю. В молодости я жила на всю катушку. Я ходила на безумные концерты и в походы. Я тусовалась со странными битниками, читала толстые книжки и путешествовала автостопом. Курила травку и смотрела в небо, лежа в кузове едущего грузовика. Я развлекалась и усердно работала, примкнула к армии, путешествовала по миру как медсестра. Посмотрела новые места, спала с экзотическими любовниками и несколькими сексуальными солдатиками...
– Мама, – я качаю головой. Моя мама красива, даже без волос и в мягком тюрбане на голове. Её глаза такие же насыщенно карие и широко посаженные, как у меня. Её скулы выступают, губы пухлые. Я видела фотографии. В молодости мама была красоткой. Мне просто очень не хочется представлять, как она чпокается.
– Ты понимаешь, что я имею в виду, Уилла. Жизнь сама себя не проживёт, и ничто нам не обещано. Ты многое можешь предложить миру, многое испытать. Я не хочу, чтобы ты упускала что-то из-за меня.
Я хочу сказать, что с радостью пропустила бы всё на свете, если бы это означало, что она навеки останется рядом. Я хочу сказать, что опасаюсь, что она больна сильнее, чем показывает, и мне ненавистно проводить ночи за тем же, что и остальные студенты, пока я могла бы проводить эти скоротечные мгновения с ней.
Но это же я. Я не говорю на такие неловкие темы. Так что вместо этого сжимаю её ладонь в знак ободрения и говорю:
– Ладно, мама. Так и сделаю.
Глава 3. Райдер
Плейлист: Beirut – Elephant Gun
Ровно два года назад я осознал, что моя жизнь никогда не сложится так, как я думал. Отрицание – это мощный механизм преодоления. Когда я заболел, моя психика как можно дольше цеплялась за отрицание. Но в итоге мощная прагматическая жила, объединяющая всю мою семью, постучала в двери моего разума и потребовала посмотреть правде в глаза.
Я вам не типичный калифорнийский парень. Я не катаюсь на сёрфе. Я вырос в Олимпии, штат Вашингтон, и хотел бы до сих пор жить там, но папа получил чрезвычайно заманчивое предложение от медицинского центра Рональда Рейгана при Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе (РРМЦ, сокращенно), и поэтому мы здесь.
Я скучаю по осени. Я скучаю по мокрым листьям, превращающимся в скользкий ковёр под моими ногами. Я скучаю по тому, как розовеет мой нос и горят лёгкие после долгих пробежек по снегу. Я скучаю по темноте, как бы странно это ни звучало. Я скучаю по свечам, огне в очаге и уютному чтению книги после заката за ужином.
И я скучаю по футболу. Я скучаю по игре, которая, как я был уверен, направляла бы и определяла всю мою взрослую жизнь.
Так что, само собой, в годовщину того дня, когда все мои мечты отправились на помойку, Уилла Саттер, восходящая звезда женского футбола, плюхнулась на соседнее сиденье рядом со мной на лекции по бизнес-математике. Такое чувство, будто вселенная отвесила пинок по больному месту.
Не помогло и то, что она, похоже, необъяснимо возненавидела меня. Когда лекция закончилась, она наградила меня убийственным взглядом и засунула ручку в волосы так, будто представляла, что это кинжал, вонзающийся в моё сердце. Ярость сделала её янтарные радужки медно-рыжими, и от неё практически исходила агрессивная энергия. Женщина, чьё будущее когда-то было моим, будущее, за которое я бы всё отдал, смотрела на меня так, будто хотела убить меня, а потом ещё разок прикончить для гарантии. Задерживаться и смотреть, как она пытается испепелить меня глазами, хотя я не знал, чем заслужил такую ненависть, при других обстоятельствах было бы весело, но не в тот день.
Следующее занятие было таким же паршивым. Она снова опустилась на соседнее сиденье, заставив меня остро осознавать её тело, почти задевающее моё. Я парень с размерами крупнее среднего. У меня широкие плечи, длинные ноги. Я не втискиваюсь за эти парты. Так что я не удивился, когда повернулся на сиденье, нечаянно пихнул её локтем, и тем самым снова заслужил убийственный взгляд.
Удивительно то, что когда она сердито посмотрела на меня, требуя объяснений, мне реально захотелось ответить. И это кое о чём говорит, поскольку за два года я не произнёс ни слова.
– Рай.
Я слышу этот звук как под водой, приглушённо и искажённо. Вот так звучит жизнь со средней и тяжёлой степенью потери слуха в правом и левом ухе соответственно. Бактериальный менингит взялся из ниоткуда за несколько жестоких недель до начала межсезонья в Калифорнийском Университете Лос-Анджелеса (КУЛА). Я быстро и сильно заболел, а когда очнулся в больнице, то услышал голос мамы как металлический искажённый звук, который едва узнал. Менингит повредил моё внутреннее ухо, и антибиотики тоже сказались.
Никак нельзя было восстановить навыки первого дивизиона на футбольном поле, когда моё ощущение равновесия оказалось нарушено, и я не мог слышать своё имя или летящий на меня мяч. Слуховой аппарат сделал всё ещё хуже, и попытки вновь играть превратились в одной большой кошмар.
Тренер подбадривал. Товарищи по команде поддерживали. Но я был реалистом.
Я вывел свою карьеру за пределы поля и милосердно прикончил все мечты. Я бросил бутсы, отказался от спортивной стипендии и двинулся дальше. Теперь я уже не Райдер Бергман, прекрасный левый защитник и первокурсник, обречённый на успех. Уже нет.
– Рай, – снова зовёт Рен. Ну типа, может, он произнёс моё прозвище. С таким же успехом мой брат мог сказать моё полное имя, а я просто не разобрал. Я стараюсь больше не переживать о таких деталях, не гадать и не беспокоиться, что я упускаю, но это непросто. Поначалу тревожность просто парализовывала. Теперь это постоянный фоновый гул нервозности.
Я разворачиваюсь на стуле и оказываюсь лицом к лицу с моим братом Реном. Как и я, он высокий, широкоплечий и крепко сложенный. Его светлые волосы отливают красновато-коричневым, а бледные серо-голубые глаза – точная копия маминых.
Рен – профессиональный хоккеист, который ужасно волновался из-за драфта1, будучи уверенным, что его отправят на другой конец страны, далеко от нас. К его колоссальному облегчению, ему удалось подписать контракт в Лос-Анджелесе, но на протяжении сезона он редко бывает дома, хотя живёт и работает рядом. Но когда он дома, он докапывается до меня.
Я склоняю голову набок и одними губами произношу: «Ты откуда взялся?»
Рен прислоняется плечом к косяку, скрещивая руки на груди. Он хмурится, но всё равно говорит отчётливо, чтобы я мог читать по губам.
– Выходной. Следующая игра завтра.
«И?» – произношу я губами.
Закатив глаза, Рен вытаскивает из кармана телефон и помахивает им из стороны в сторону, что за два года стало условным сигналом для «Возьми телефон, придурок, и поговори со мной нормально».
Вздохнув, я беру телефон и открываю нашу переписку.
«Я знаю, какой сегодня день, – пишет он. – Пошли, я свожу тебя куда-нибудь».
Прежний Райдер издал бы невесёлый смешок, но я научился сдерживать любые звуки.
«Нет», – печатаю я.
– Чёрт подери, – произносят губы Рена. На мгновение я чувствую себя виноватым. Рен – последний из оставшихся братьев, и он заслуживает моей доброты за то, что держится рядом со мной. Остальные братья прекратили попытки достучаться и в основном оставляют меня в покое. Это не их вина. Я практически всех оттолкнул.
«Фрейя пригрозила вытащить тебя силой, если ты не придёшь добровольно», — пишет он.
Я вскидываю руки и одними губами произношу: «Какого хера?»
Рен пожимает плечами.
– Она устала от твоих выходок. Говорит, что знает местечко с хорошими бургерами, где не слишком шумно, и у тебя не заболит голова.
У меня вырывается вздох, и мои пальцы печатают: «А если я не пойду?»
Рен смеётся и убирает телефон в карман.
– Она и твоя сестра тоже. Ты знаешь, что будет.
Фрейя – старшая. На её фоне моё упрямство выглядит детскими капризами. Лучше согласиться с ней. Я посижу в тихом месте, поем, позволю им говорить рядом со мной, а потом она оставит меня в покое.
Вставая, я стягиваю толстовку и провожу рукой по волосам, ища бейсболку. Рен принимает моё переодевание за признак того, что я не буду спорить со своей напористой сестрой и соглашусь на эту дурацкую вылазку. Он издаёт торжествующий вопль – этот редкий высокий звук я всё ещё могу слышать. Хотелось бы мне сказать, что я благодарен за это, но тогда я бы соврал. Когда я что-то слышу, я думаю обо всём том, что я не в состоянии расслышать. Психолог, к которому родители отвели меня после случившегося, сказал, что нужно время, чтобы начать воспринимать жизнь как стакан, который наполовину полон.
Этот наполовину полный стакан чрезвычайно далёк от меня.
***
Для стороннего наблюдателя мы выглядим как жалкая замкнутая группа, уткнувшаяся в телефоны, но раз я тут, мы только так и можем общаться. Групповой чат обычно состоит из нас четверых. Фрейя, её муж Эйден, я и мой брат Рен.
Иногда они говорят вслух, я читаю по губам, а потом отвечаю в групповом чате. Так они могут общаться как нормальные люди, а я просто вклиниваюсь, когда хочу. Это случается редко. Ну, хотя бы это не ново. Я всегда был довольно тихим, даже до потери слуха.
Эйден потягивает пиво и ставит бокал. Поворачиваясь ко мне лицом, чтобы я мог читать по губам, он говорит всем остальным:
– Кто-нибудь, спросите Рая об его новой подружке на моих лекциях.
Мои глаза прищуриваются. Да, Эйден – это профессор МакКормак. Мой зять – также мой преподаватель, и я волновался, что это породит конфликт интересов. Бизнес-математика – это обязательный предмет перед другим редким курсом, который я отчаянно хочу посещать в следующем семестре, и только на потоке Эйдена были свободные места. Он сказал, что всё будет нормально, и я ему поверил. Если кто и будет достаточно засранцем, чтобы отделить личное от рабочего и превратить этот курс в кошмар для меня, то это он.
Фрейя оживляется и подаётся вперёд. Она шлёпает меня по руке, чтобы привлечь моё внимание.
– Новая подружка? А ну выкладывай.
Она копия мамы, и у меня складывается жуткое ощущение, будто это мама выпытывает у меня про девочек, как это было в старших классах. Светлые волосы Фрейи подстрижены в короткую стрижку пикси, ледяные голубые глаза как всегда пронизывают, и я заметил, что у неё новый пирсинг.
Я делаю «галочку» из двух пальцев и подношу большой палец к виску.
Фрейя щурится.
– Что?
Я усмехаюсь, печатая в групповой чат: «Бык. Твой новый пирсинг делает тебя похожей на быка».
Рен хрюкает и пытается скрыть это за кашлем, а Эйден поперхнулся пивом. Никто не задирает Фрейю. Кроме меня.
– Ах ты мелкий говнюк, – она наклоняется через стол и совершает тщетную попытку ущипнуть меня за сосок. Сев обратно на место, она аккуратно поправляет пирсинг в септуме. – Я выгляжу авторитетно.
За столом снова раздается хрюканье и смешки. Я прячу свой смех, прикрывая рот кулаком и позволяя плечам трястись. Желание заржать в голос раньше так и давило на рёбра, когда ко мне наконец-то вернулось чувство юмора, но я принял тот факт, что теперь лучше не издавать ни звука.
Внезапно смех угасает, и Эйден говорит:
– Проклятье.
Фрейя поворачивает голову в ту сторону, куда смотрит Эйден, и Рен тоже. Уилла Саттер входит в двери, но я понятия не имею, что они говорят про неё. В этот редкий момент они забывают, что им надо давать мне возможность читать по губам или же писать в телефонах.
Я дважды хлопаю в ладоши, привлекая их внимание и вызывая виноватые выражения на трёх лицах.
– Прости, Рай, – говорит Рен.
Эйден машет рукой, чтобы я посмотрел в его сторону и прочёл по губам.
– Здесь Саттер. Это будет выглядеть не лучшим образом.
Фрейя похлопывает меня по руке.
– Кто? Почему?
Я взмахиваю руками, затем показываю на Эйдена. «На него смотри». Я наблюдал за их разговором в классе, и пусть я пропустил большую часть реплик, я видел, как напряглись его черты, и как сурово он с ней разговаривал. Похоже, Эйден был строг, и я вроде как сочувствовал Уилле... пока она не наградила меня дьявольским взглядом и не решила возненавидеть. Тогда я решил, что Эйден может быть каким угодно мудаком. После этого она сама по себе.
Эйден вздыхает и берётся за телефон, так что все мы возвращаемся к групповому чату.
«Её зовут Уилла Саттер, моя студентка. Возможно, я был с ней чуточку суров, – печатает Эйден. – Но высокомерные спортсмены – это моя ахиллесова пята. Я решил, что компенсирую ей это, сказав попросить конспекты у Рая».
«И как она у него спросит? – пишет Рен. – Она знает, что он её не слышит?»
Эйден опускает глаза. Виновен.
Редкое рассерженное фырканье вырывается из моей груди. Я ударяю кулаком по столу и показываю на него пальцем. «Засранец ты».
«Наверное, поэтому она меня ненавидит, – печатаю я. – Она наверняка попросила у меня конспекты, я не услышал, а она подумала, что я игнорирую её как мудак. Теперь она увидит нас вместе и решит, что мы лучшие друзья, решившие запороть её средний балл».
«Притормози, – печатает Фрейя. – Почему она решит, что вы лучшие друзья?»
«Потому что Эйден даёт мне конспекты лекций, чтобы я мог следить за ходом занятия, – мои пальцы быстро порхают над клавиатурой, и злость нарастает, когда я понимаю, какой бардак он устроил. – Он постоянно говорит, стоя спиной к аудитории, а конспекты на слайдах не охватывают весь материал. Конечно, он не выделяет меня из общего числа, он по закону обязан сделать материал курса доступным, но она-то этого не знает».
Рен печатает: «То есть, эта цыпочка думает, что ты его любимчик, и он заваливает её, потому что ты не делишься конспектами».
Я киваю, бросив телефон на стол.
Рен с неверием смотрит на Эйдена.
– Ты всё ещё не отказался от этой затеи?
Эйден хмуро смотрит в своё пиво и ничего не говорит.
Эйден не хочет, чтобы из-за потери слуха со мной обращались иначе, и он злится, что я перестал говорить. Я знаю, он любит меня и хочет как лучше, но он слишком сильно давит. Он намерен взять меня измором, подсылая людей, которые не знают о моей потере слуха и потому донимают меня разговорами, как будто я по-прежнему могу слышать. Якобы от этого я начну носить свой ужасный слуховой аппарат и опять буду говорить.
Не бывать этому.
«Я бы хотел напомнить собравшимся, – печатаю я, – что это не первый раз, когда Эйден подсунул мне женщину и удобненько забыл сообщить ей, что я ни хера не слышу».
Фрейя разворачивается и отвешивает Эйдену подзатыльник.
– Я же говорила тебе перестать.
– Я сделал это всего один раз! – возражает он.
– Ему не нужен сводник, – рычит Фрейя. – Ты посмотри на него. Он перепихнётся в тот же момент, когда сам этого захочет.
Все мы, трое мужчин, содрогаемся по разным причинам. Я не хочу слышать, как моя сестра говорит о моём перепихе, Рен не хочет слышать о перепихе своего брата, а Эйден определённо не хочет слышать, как его жена признает сексуальную привлекательность своего брата.
Прежде чем я успеваю сказать что-либо ещё на эту тему, моё периферийное зрение, на которое я намного сильнее полагаюсь в последние годы, заставляет меня повернуть голову вправо.
Уилла стоит в паре метров от нас с выражением неверия на лице.
– Профессор МакКормак? – произносят её губы.
Боги, её губы. Они выглядят таким пухлыми и невероятно мягкими. Мне ненавистно, что мне приходится смотреть на эти пухлые губы, чтобы понимать её, особенно теперь, когда я знаю, что она не просто так ненавидит меня, потому что тогда было бы проще её игнорировать. Она ненавидит меня потому, что считает мудаком, который её нарочно игнорирует.
Теперь её намного, намного сложнее ненавидеть.
– Уилла, привет! – Эйден привстаёт, но Фрейя сидит рядом, тем самым не давая ему выйти из-за столика, и награждает его убийственным взглядом. Он медленно опускается обратно на своё место.
Взгляд Уиллы мечется между нами.
– Вау.
– Уилла, всё не так, как может показаться, – говорит Эйден. – Я знаю, что усложнил тебе ситуацию с конспектами и понимаю, почему ты в недоумении, ведь Райдер их получил, а тебе я их не дал, но дело в том...
Её рука взлетает вверх.
– Я не желаю слушать отговорки. Вы ясно дали понять, что мне надо самой о себе позаботиться, тогда как этот парень получает особое отношение.
Позади Уиллы стоит длинноногая блондинка, которая неодобрительно хмурится.
– Бесстыжий кусок дерьма, – говорит она, глядя на Эйдена. Её губы шевелятся так быстро, что я уже не могу за ней уследить. Рен это понимает, достает телефон и начинает писать в наш приватный чат то, что она говорит.
– Думаете, у женщин-спортсменок без того проблем мало? Каждый наш профессор предоставляет необходимое и не заставляет нас умолять. У меня сложилось впечатление, что быть приличным человеком не так уж сложно, но вы доказываете, что я ошибалась. Катитесь нахер и доброго вам вечера.
Прежде чем кто-то из нас успевает хоть рот раскрыть, высокая блондинка хватает Уиллу за руку, разворачивает их и вытаскивает за дверь.
Рен роняет телефон, искренне впечатлившись, и хлопает им вслед.
– Твою ж мать.
Эйден трёт лицо ладонью. Я не вижу его губы, но готов поспорить на свою правую ногу, что он чертыхается себе под нос.
Фрейя забирает его пиво, допивает, затем вытирает рот рукой.
– Я уже говорила это ранее и повторю ещё раз: мужики – идиоты. Напомни-ка мне, зачем я вышла за тебя замуж?
Эйден роняет голову на стол, но умудряется напечатать ответ в групповом чате. «Хороший вопрос».
***
Моё колено нервно дёргается, когда лекция начинается. К этому моменту всё кажется даже комичным, но единственное свободное место снова рядом со мной. Эйден тарахтит про формулу, которую я уже понял, когда вчера вечером готовился к занятию, а Уилла скатывается из верхней части аудитории, и её сумка подпрыгивает так же сильно, как и её дикие волосы, которые как будто не могут определиться, чем они хотят быть – волнами или кудряшками.
На ней спортивные штаны, полностью скрывающие изгибы её тела, и она выглядит запыхавшейся – учитывая, что она в прекрасной физической форме, это означает, что она бежала всю дорогу до аудитории. Она медленно останавливается возле единственного свободного места рядом со мной, пока Эйден читает лекцию и намеренно игнорирует её опоздание.
Её глаза встречаются с моими, переполнившись ненавистью. Эти янтарные радужки снова обретают сердитый медный оттенок. Если бы она могла воспламениться, так и случилось бы.
Она распалённая и взбешённая. Это вызывает у меня больший восторг, чем должно было.
Потому что когда я потерял слух, обыденная жизнь приобрела резкую двухмерную плоскость, от которой я так и не оправился. Многое из того, что я любил, оказалось потеряно – игра на музыкальном инструменте, профессиональный футбол, шумные вечера с друзьями. Мне скучно. Мой круг общения сузился до нескольких приятелей и членов семьи, свободное время посвящено одержимым тренировкам, времени на природе и домашней работе, заданной в колледже. Не особенно захватывающее существование.
То есть, Уилла Саттер – приятное отвлечение, и её поразительно легко спровоцировать. Я средний ребёнок из семи, так что я точно умею провоцировать. Более того, я в этом эксперт.
Я смотрю на неё, намеренно вызывая на лице едва заметную усмешку. Ровно настолько, чтобы взбесить её.
Если судить по её скривившимся губам, она рычит на меня, плюхаясь на своё место и швыряя тетрадь на парту. Затем она стремительно открывает обложку и с не меньшей силой швыряет ручку на страницу. Я слышу лишь отголоски звуков, но чувствую интенсивность её движений.
Я почти чувствую себя виноватым из-за её раздражения, пока не напоминаю себе, что вчера она не дала ни мне, ни Эйдену шанса объясниться... хотя я бы и не сумел этого сделать.
Не то чтобы она об этом знает.
Если бы я был на месте Уиллы и отчаянно нуждался в конспектах, как нуждается она, по словам Эйдена, я бы успокоился и стал слушать профессора. Я бы мыслил достаточно здраво, чтобы понять, что это единственный способ понять суть занятия и получить желаемое. Но я практичный и уравновешенный человек. Уилла Саттер явно не такая. Если её вспыльчивый нрав постоянно подталкивает её к паршивым предположениям и заставляет видеть в людях худшее, это её проблема, а не моя.
Моего сочувствия к ней хватило настолько, чтобы когда мы расставались на парковке после ужина, я сказал Эйдену, что ему нужно объяснить Уилле всю ситуацию. Это он спровоцировал данное недопонимание. Но его чувство вины не простиралось так далеко.
– У тебя есть голос, Райдер, – сказал он. – Вот и используй его.
Засранец.
Я кошусь на Уиллу, которая, похоже, уселась, и её взгляд мечется от доски к тетрадке и обратно. В середине лекции она поднимает руку, выглядя при этом бунтующей, будто ей меньше всего хочется это делать. Я не слышу, что она говорит, потому что она сидит слева, а её голова повёрнута к Эйдену, но по его ответу легко догадаться.
– Ответ на этот вопрос – формула, которую я разбирал на занятии две недели назад, Уилла. Предлагаю вести записи, когда вы присутствуете, чтобы иметь возможность вернуться к ним и освежить память.
И естественно, это переключает внимание Уиллы на меня, счастливого владельца конспектов. Я точно убью своего зятя. Фрейя немного поскучает по Эйдену, но вскоре забудет.
Взгляд Уиллы медленно скользит ко мне. Я невольно поднимаю глаза и смотрю на неё. Если бы взглядом можно было убивать, я бы уже валялся трупиком. В её радужках пылает пламя. Её щёки покрылись розовыми пятнами. Она – воплощение бешенства. Я же, напротив, безмятежен как озеро в штиль. Спокойный, холодный, неподвижный. Я удерживаю её взгляд столько же, сколько она удерживает мой. И вот уже во второй раз она отворачивается первой, повернувшись к передней части аудитории.
Первый удар прилетает через пять минут, когда острый локоток вонзается мне под рёбра. Воздух резко покидает мои лёгкие, я инстинктивно и быстро поворачиваюсь к ней. Уилла собранная, смотрит в тетрадь и лихорадочно строчит за Эйденом.
Оооох, Саттер. В эту игру могут играть двое.
Я притворяюсь, будто разминаю ноги, и пинаю её ступню, отчего её скрещенные ноги резко выпрямляются. Она кренится в сторону, едва не свалившись со стула от этого пинка. Почувствовав на себе её разъярённый взгляд, я просматриваю свои записи, опустив глаза.
Внезапно в мою сторону летит рука и сшибает мою бейсболку. Я тут же поворачиваюсь и подхватываю её с пола. Пригладив волосы назад, я посильнее натягиваю её козырьком на глаза. Надев бейсболку, я поворачиваюсь к ней и награждаю ледяным взглядом.
– Ууупс, – протягивает она своими чёртовыми пухлыми губами. Её руки опускаются якобы после потягивания. – Виновата.
Я уже не притворяюсь, будто не отвечаю ей тем же. Медленно наклоняясь в её сторону, я наблюдаю, как её глаза распахиваются шире, пухлые губы удивлённо приоткрываются. Ближе, ближе, пока между нашими носами не остается всего несколько сантиметров. Завладев её глазами, я поднимаю руку, нахожу приличную прядь этих диких волосы и хорошенько дёргаю.
– Ой! – произносят её губы, но я улавливаю тихий отголосок звука. Учитывая то, насколько херово слышат мои уши, она должна была откровенно заорать.
