Текст книги "Только когда мы вдвоем (ЛП)"
Автор книги: Хлоя Лиезе
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)
Мы доедаем еду, пока папа выпытывает у меня больше информации о школе, о друзьях. Он постукивает по своему уху, затем по губам и сурово смотрит на меня.
– Твоя мать и я хотим поговорить с тобой об этом в День Благодарения. Мы хотим вывести процесс на следующий этап, хоть по страховке, хоть нет, хотя я надеюсь, что страховка покроет. Даже не думай отделаться. Знаю я твои мелочные и хитрые приёмчики в духе среднего ребёнка.
На протяжении долгого момента я хмуро смотрю на него, затем опускаю голову, чтобы набрать сообщение и сменить тему, спросив, как дела у Оливера и Зигги – моих самых младших брата и сестры. Я спрашиваю про маму и её кухонные приготовления к приходу «всей орды» на День Благодарения. Мы дурим друг друга сколько угодно на протяжении десяти минут, а встав и начав прибирать мусор, я нечаянно разливаю воду по всем его разбросанным файлам. Мы оба действуем быстро, убирая картонные папки с полированной деревянной столешницы и бросая их на пол. Вытерев стол, я поворачиваюсь и приседаю, чтобы стереть излишки воды, оставшиеся на папках.
Я сын доктора. Я знаю о конфиденциальности информации между врачом и пациентом, поэтому не сую нос куда не надо. Я честно стараюсь не думать обо всех больных людях, о которых мой папа заботится каждый день. Рак вгоняет в депрессию, и я эгоистично озабочен собственным повреждённым телом, а потому не хочу думать о других способах, какими наш организм может дать сбой. Так что я не присматриваюсь и даже не замечаю ярлычки на папках, пока одна фамилия буквально не кричит на меня.
Саттер.
Саттер, Джой – одна из пациенток моего папы, и если верить странице с базовыми сведениями, выпавшей из её папки так, словно сама вселенная заставила меня увидеть это, она лежит в палате 337. Я резко встаю, чувствуя, как комната вокруг плывёт.
Саттер. Это достаточно распространенная фамилия. Лос-Анджелес – огромный город. Наверняка тут нет особой связи с Уиллой. Но всё кажется не так. Такое чувство, будто мне нужно было узнать этот факт.
Папа аккуратно похлопывает меня по плечу, и я поворачиваюсь.
– Ты в порядке? – спрашивает он.
Я киваю. «Жарко», – произношу я одними губами и оттягиваю рубашку от груди, словно обмахиваясь и охлаждаясь.
Папу, похоже, это устраивает. Я позволяю ему ещё раз крепко обнять меня на прощание, после чего он отсылает меня прочь. Я иду по коридору, считая плитки под ногами, и говорю себе не смотреть на номера палат, даже не думать о них. Даже если Джой Саттер приходится кем-то Уилле, кто я такой, чтобы знать? Уилла же мне ничего не говорила.
Её голос врывается в мою голову, когда воспоминание об её злости и раздражении заполняет мои мысли.
«Почему я почти ничего не знаю о тебе?»
Если эта пациентка – родственница Уиллы и значит что-то для неё, то Уилле хватило наглости отчитывать меня за скрытность, хотя она сама несёт бремя намного тяжелее. Шагая и обдумывая эти мысли, я улавливаю знакомый звук. Он доносится слабым и искажённым, напоминая слуховой мираж вдалеке.
Я застываю на месте и разворачиваюсь на пятках, когда звук повторяется.
Это Уилла.
Моё тело инстинктивно ведёт к звуку. Я миную портативные тележки с компьютерами, огибаю медсестру, пока не оказываюсь у приоткрытой двери. Я пока не позволяю себе смотреть на номер палаты. Вместо этого я вижу две ступни, закинутые на кровать. Пара промокших кроссовок, которые отходили от моей машины буквально несколько часов назад.
Уилла.
Затем я слышу её голос так, как не слышу никого другого. Не идеально, не так, как мне хотелось бы, но с ясностью, непривычной для меня с тех пор, как мой слух покатился псу под хвост.
Это снова её смех. Затем ещё одно слово. То, что вонзается в моё сердце подобно ножу.
Мама.
***
Я сижу на своём обычном месте и жду, когда Уилла придёт на наше первое занятие по бизнес-математике с тех пор, как всё сделалось таким горячим, тяжёлым и чрезвычайно сбивающим с толку в том чёртовом походе. Аудитория быстро заполняется, поскольку Эйден имеет репутацию строгого препода, который начинает занятие вовремя и не любит опоздавших. Минутная стрелка вот-вот сравняется с часовой. Нервозность ощущается физическим весом в моём теле, сдавливающим мышцы и сжимающим горло как тиски. Это ужас, а не просто нервозность. Что Уилла думает после случившегося? Что, если теперь всё будет неловко и неуклюже?
Мои глаза осматривают заднюю часть лекционного зала. Может, она сидит там. Я легко могу представить, что она будет демонстративно держать дистанцию. Щурясь и выгибая шею, я вдруг слышу голос справа от себя.
– Ищешь кого-то, Лесоруб?
Я дёргаюсь, снова ударяюсь коленом о стол, на сей раз долбанувшись самой коленной чашечкой. Застонав, я роняю голову на деревянную столешницу. Ладонь Уиллы тепло ложится на мою спину и два раза платонически похлопывает. Мой телефон вибрирует, и я снимаю блокировку, чтобы прочесть сообщение. «Слух у тебя, может, и дерьмовый, но рефлексы всё равно как у мартышки на кокаине».
Я медленно сажусь и поворачиваюсь к ней, печатая: «Как тебе вообще пришло такое в голову?»
Она смотрит на экран, затем на меня, и пожимает плечами.
– Как знать.
Наши глаза встречаются, и я украдкой изучаю их, чтобы получить чуть больше информации. Я вижу напряжённость в уголках её шоколадно-карих глаз. Я улавливаю небольшие синячки под нижними ресницами. Она выглядит усталой. Обеспокоенной.
Я начинаю печатать, но ладонь Уиллы мягко обхватывает моё запястье. Я смотрю на нее и наблюдаю, как она говорит:
– Поход был... странным.
Я киваю, сдерживая слова, готовые сорваться с губ. В хорошем смысле странным? В плохом смысле странным? Да-больше-никогда-в-жизни странным? Или я-хочу-трахнуть-тебя-и-делать-это-до-конца-своих дней странным?
Отпустив моё запястье, Уилла протягивает мне ладонь, будто мы встречаемся впервые.
– По-прежнему друзья-враги?
Я таращусь на неё, пытаясь переварить, что она сказала. «Друзья-враги?» – переспрашиваю я одними губами.
Она кивает, не убирая протянутую руку.
– Как и было. Ничего не изменилось.
Моё сердце ухает в пятки. Не знаю, почему, но это не кажется правильным. Ничего не изменилось? Хрень собачья. Между нами всё стало иначе, а Уилла хочет притвориться, будто это не так. Хуже того, может, она и не притворяется. Может, для неё этой разницы не существует. Ну, тогда мне просто придётся ей показать.
Я обхватываю ладонью её руку и смотрю, как у неё перехватывает дыхание, как выпрямляется её спина. Моё сердце колотится о рёбра в ожесточённом ритме. Мой большой палец скользит по сатиновой коже её запястья, по точке пульса, так и тарабанящего под моим прикосновением. Папины слова проносятся в моём сознании.
«Пребывание в её обществе заставляло меня взбодриться и сесть прямо. Само существование на её орбите распаляло мою кровь и вынуждало сердце колотиться чаще».
Спина Уиллы прямая, будто она кол проглотила, зрачки бешено расширились. Пульс часто-часто колотится под моим пальцем. Вот оно. Подтверждение.
Ничто не изменилось, да как же.
Уилла отстраняется первой.
Мне нужно время разобраться, как, чёрт возьми, нам поговорить об этом, потому что мы точно, чёрт возьми, поговорим об этом. Пока мне нужно знать. Мне нужно знать насчёт сегодняшнего дня и завтрашнего, знать, в порядке ли она. Мне надо посмотреть, откроется ли она, впустит ли меня, покажет ли хоть кусочек правды о том, что происходит в её жизни. Я беспокоился о ней с тех пор, как услышал её в больнице. Я не могу представить, каково это – то, что она чувствует и через что проходит. Её мама больна. Очень серьёзно больна.
Я прочищаю горло, снимаю блокировку с телефона и печатаю: «Планы на День Благодарения?»
Её профиль напрягается, после чего она берёт себя в руки и поворачивается ко мне.
– Никаких планов. Просто проведу время с мамой.
«Где вы живёте?»
Уилла барабанит пальцами и прикусывает пухлую губу. Насколько я знаю, я никогда не видел, чтобы Уилла Саттер лгала, но кажется, вот-вот увижу это.
«Лос-Анджелес», – пишет она.
Ах, то есть, она настолько не умеет врать. Она даже не может при этом смотреть мне в глаза.
«Лос-Анджелес – довольно большое место, Солнце. Где?»
Её глаза медленно поднимаются к моим. Она прочищает горло и с трудом сглатывает.
– Не поверишь, всего в нескольких минутах от кампуса.
На моём подбородке дергается мускул. Эта женщина – взрывоопасная лицемерка. Пропесочила меня за то, что я не выложил всю свою историю жизни и подноготную, а сама даже не может сказать, что её мать серьёзно больна.
Уилла просто пожала мою руку, возобновив нашу извращённую и двусмысленную дружбу-вражду и соврала посредством умолчания. Это злит меня. Я хочу, чтобы она доверяла меня, поделилась со мной тем, что вместо индейки с подливой за семейным ужином она будет есть дерьмовый стейк и больничное желе с мамой. Что вместо лежания на диване и нытья из-за набитых до отказа животов они будут смотреть «Кубок Индейки» с узкой больничной койки, пока мама Уиллы не заснёт.
Я знаю, как всё проходит, потому что папина мама болела раком на протяжении последних лет своей жизни. Я проводил с ней много времени, потому что я был слишком маленький для школы, когда папа устроил её дома и заботился о ней. Я сидел на бабулиных коленях, читал ей свои любимые книги и слушал, как она рассказывала мне о детстве моего папы. За каждым приёмом пищи бабуля радостно вздыхала из-за того, что ест не больничную гадость, а вкусную еду Элин.
Я собираюсь сделать что-нибудь (даже если не знаю, что именно), чтобы выдернуть Уиллу из этого её раздражающего двуличного мировоззрения. Прежде чем я успеваю сделать что-то нетипично импульсивное, присутствие Эйдена всё портит (уже не в первый раз) и прерывает меня.
Бросив свой портфель на стол, Эйден поворачивается к аудитории и улыбается. Его глаза за задротскими очками коварно сверкают.
– Внеплановая контрольная!
Глава 15. Уилла
Плейлист: Lisa Hannigan – Fall
Я не соврала Райдеру, но я и не сказала ему правду. Просто разговоры о больной раком маме – это максимально неловкая тема беседы, и как я уже признавалась, такие диалоги совсем не по мне. Так что я в целом сказала, где мы пока что «живём», и что я проведу День Индейки с мамой. Это не ложь. Чёртово отделение онкологии правда недалеко от кампуса. В День Благодарения буду прижиматься к костлявому телу Джой Саттер, стараясь не думать о том, а не последний ли это праздник вместе с ней, и как я благодарна за то, что до сих пор могу обнять маму.
После оборванного разговора про футбол я пришла к выводу, что секретные отношения Райдера со спортом связаны с его потерей слуха. Учитывая это, мне не хочется тыкать его носом в свою футбольную карьеру. Я не упоминала, что буду много тренироваться и морально готовиться к самой важной игре в моей жизни до сего момента – четвертьфинал Национальной ассоциации студенческого спорта (НАСС). Я не говорю ему, что нервничаю до тошноты, и что у меня такое чувство, будто я несу на своих плечах успех и будущее не только себя самой, но и всей своей команды. Я не говорю ему, как всякий раз, отправляясь на выездную игру, я ужасно боюсь, что по возвращению окажусь уже без матери. Я не говорю ему, что мой страх подобен цунами, набирающему силу, и я не уверена, что выстою, когда всё это наконец обрушится на мое сердце.
Я не сказала ему ничего из этого. Но мне хотелось бы сказать.
– Саттер! – тренер подбегает ко мне и понижает голос, окидывая меня взглядом. Тем самым взглядом, который говорит «да что на тебя нашло?». – Поговори со мной.
Я встречаюсь с ней взглядом, проглатываю ком в горле, расправляю плечи и натягиваю на лицо решительную, как я надеюсь, улыбку.
– Простите, тренер. Больше не повторится.
Она хмурится.
– Моя дверь всегда открыта, Саттер, и если честно, я не могу допустить, чтобы ты этим не воспользовалась, если это повлияет на твою игру...
– Не повлияет, – я делаю шаг ближе, поднимая руки. Это жест мольбы, заверения. – Обещаю, я в порядке.
Руни в нескольких метрах от нас, скрестила руки на груди. Когда наши взгляды встречаются, она поднимает два пальца и показывает сначала на своё лицо, затем на моё. «Я слежу за тобой».
Да, я избегала Руни, потому что она моя настоящая подруга, и когда всё катится псу под хвост, она заставляет меня посмотреть правде в лицо и прочувствовать всё, а я просто не хочу. Остальная команда мне вполне нравится. Мы весело проводим время, но я не близка ни с кем из них, мы лишь поверхностные знакомые. А Руни – это мой человек, и я знаю, что когда вывалю на неё всё это дерьмо, то это будет подробно и неприглядно.
Тренер хлопает меня по спине, выдёргивая из моих мыслей.
– Тогда давайте! – её голос разносится над тренировочным полем. – Ещё полчаса тренируем оборону, затем закончили. Завтра большой день. Я хочу, чтобы все были выспавшимися, собранными и полными сил, ясно?
Раскатистый хор «Да, тренер» эхом прокатывается над травой. Пусть уже давно осень, во Флориде жарко и влажно. По моему лицу течёт пот, и я ужасно хочу принять холодный душ и проспать всю ночь.
Ещё полчаса все игроки сбиваются в тесные пространства, я тренирую свою обработку мяча, постоянно слежу за меняющейся обстановкой, мячом, своей командой и противниками, пасую и принимаю, и наконец, мы закончили. Взмокнув от пота, вымотавшись, мы уходим с поля, жадно лакая газировку и заваливаясь в автобус, который отвезёт нас в отель.
Я вздыхаю, когда нас встречает прохладный от кондиционера воздух. Усевшись, я прижимаюсь лбом к холодному окну и закрываю глаза. Руни плюхается на соседнее сиденье. Её деликатный тычок выдергивает меня из мыслей о том, чтобы подремать.
Её ореховые глаза напряжены от беспокойства, когда она обнимает меня рукой за плечи и притягивает к себе. Я не говорю ни слова, потому что с Руни и не нужно этого делать. Я просто позволяю своему разуму опустеть и блуждать, убаюканная гулом автобуса на шоссе.
Как только мы возвращаемся в отель, я звоню маме. Она отвечает после второго гудка.
– Уилла Роуз, не прошло и года.
Нрав я, может, и унаследовала от бабушки, но дерзость и остроты – от мамы.
– Блин, мама. Я просто хотела узнать как дела.
На фоне звучит влажный кашель, шорох ткани, указывающий на то, что она постаралась приглушить приступ.
– Я в порядке, Уилла. Тебе надо расслабиться, милая. Я пока что никуда не денусь.
«Пока что». На глаза наворачиваются слёзы. Когда я моргаю, они смачивают ресницы и катятся по щекам.
– Играть по праздникам – сложно. Я просто хочу быть дома с тобой. Хочу китайскую еду на вынос и марафон дерьмовых ситкомов 90-х годов.
– Знаю, – мама вздыхает. – Но факт тот, что жизнь полна перемен. Тебе нравится идея такого времяпровождения, но Уилла, в последние несколько лет нам обоим становилось скучно ещё на середине «Бестолковых» и мы играли в «Слова с друзьями», и между прочим, я победила.
– Чёрта с два ты победила.
Мама смеётся, и это не приводит к ужасному кашлю. Это заставляет меня улыбнуться.
– Уилла, когда в твой первый день в детском саду мне пришла пора уходить, ты до побеления костяшек пальцев вцепилась в мою блузку и орала, хотя до этого я сто раз оставляла тебя с бабулей Роуз или нянями.
– Я помню, – шепчу я.
– Поначалу я не могла понять. Ты всегда радовалась, когда новая няня-подросток приходила поиграть с тобой у нас дома, всегда радовалась, когда бабуля Роуз присматривала за тобой во время моего отсутствия, но это... это было иначе. Потому что мой уход означал, что тебе надо присоединиться к группе. Тебе пришлось встретиться с незнакомым и пробовать новое. Тебя беспокоил не столько мой уход, сколько твоё движение к новому. Тебя всегда беспокоило то, что тебе приходилось делать после прощания, Уилла. Это всегда тебя беспокоило. Знаешь, почему?
Я вытираю нос и моргаю, глядя в потолок.
– Нет.
– Потому что тогда тебе приходится столкнуться со страшной неизвестностью и хотеть от неё чего-то. Тебе приходится жить, открывшись для новых вещей. Тебе приходится рисковать, пытаться и терпеть провалы. Тебе приходится отпускать багаж прошлого, чтобы принять будущее.
Нервозность выстреливает по моим венам. Это заставляет меня задрожать.
– Я уже хочу кое-что от будущего, мама. Я хочу играть профессионально и быть в женской национальной сборной. Я хочу выиграть Кубок Мира и быть в олимпийской сборной. Я хочу увидеть мир и узнать его. Но... я просто не хочу отпускать знакомое и оставлять позади близких.
Мама снова кашляет.
– Тебе придётся. И когда настанет время, ты это сделаешь. Ты подберёшь себя с пола, двинешься дальше и проживёшь эту прекрасную жизнь.
Мы говорим об этом, не говоря об этом по-настоящему. Ненавижу, когда мы так делаем. Пусть эти слова и не произнесены вслух, всё равно такое чувство, будто ножи вонзаются во все промежутки между моими рёбрами. Такое чувство, будто моё горло испепеляется, а сердце рассыпается в груди. Мир без моей мамы – это не тот мир, в котором я хочу быть. Я ненавижу, когда она заставляет меня думать об этом. Я ненавижу тот факт, что знаю, что она мне вот-вот скажет.
– Обещай мне, Уилла Роуз.
Я киваю, пока по щеке стекает слеза.
– Обещаю.
***
– Ты снова храпела, – Руни топает по гостиничному номеру, голая по пояс. Она бесстыжая нудистка, которая буквально расхаживала бы по миру голой, если бы её за это не арестовали. Эта женщина ненавидит одежду так же сильно, как я – разговоры по душам. На первом курсе меня это пугало, но с тех пор я привыкла и научилась не замечать.
Я зеваю, пытаясь заставить свои глаза сфокусироваться, чтобы посмотреть на время.
– И? Это имеет какое-то значение? Я же всегда храплю.
– И я забыла свои беруши.
Я хмурюсь – и потому, что на моём телефоне неожиданное сообщение, и потому что невыспавшаяся Руни – совсем не то, что нам нужно на сегодняшней игре. Как и сказала тренер, ей надо, чтобы мы хорошо отдохнули и были готовы.
– Прости, Ру.
Она машет рукой, выуживая из сумки спортивный лифчик и наконец избавляя меня от страданий. Как я и сказала, я привыкла к наготе, но разговаривать с моей лучшей подругой, пока её сиськи размером с укус комара демонстрируют, насколько холодные настройки мы задали кондиционеру – отнюдь не моё любимое времяпровождение.
– Всё нормально, – говорит она. – Я буду в норме. Мне только нужен кофе, и плевать, что тренер об этом скажет.
– Сама решай, Ру. Я поддерживаю употребление кофеина, лишь бы ты пила достаточно воды.
– Спасибо, – Руни плюхается на кровать, затем переворачивается на спину. – Боже, я дерьмовая подруга. Я тут жалуюсь на храп и потребность в кофе, когда у тебя в жизни происходит нешуточное дерьмо. Ты вчера не пригласила меня в больницу, и я знаю, это потому, что ты беспокоишься, вдруг это последний...
– Ты хочешь гостиничный кофе, или мне заказать из Старбакса? – перебиваю я.
Этим Руни скандально славится. Она говорит о тяжёлых темах так, будто это нормально, будто тяжёлые чувства проживаются, а не подавляются и не выпускаются потом периодическими вспышками матерных рыданий, пробежками на 25 км и запоями виски.
Руни вздыхает.
– Гостиничное дерьмо подойдёт, спасибо. Уилла, поговори со мной. Выпусти всё это.
Я открываю бутылку воды и наливаю половину содержимого в крохотную кофеварку в номере. Далее кладу капсулу кофе в специальный отсек и закрываю.
– Просто у меня дурное предчувствие, Ру, – я прочищаю горло и проглатываю ком эмоций. – У неё в последнее время мало сил. Она не оживляется как тогда, когда у неё в последний раз была ремиссия. Она до сих пор больна.
Руни садится, встречаясь со мной взглядом.
– Что это означает? Что бывает, если продолжаешь болеть раком?
– Ты умираешь, вот что бывает, – я вытираю нос. – Обычно так и происходит.
Сделав долгий успокаивающий вдох, я нахожу в своей психике тот железный ящик, к которому у меня всё ещё есть ключ, к счастью. Я заталкиваю своё беспокойство о маме, свою предварительную скорбь, тревогу, абсолютно всё в то холодное, недостижимое место. Захлопнув дверцу, я поворачиваю ключ и зарываю всё это поглубже.
– Ладно, я сейчас больше не хочу об этом говорить. Сегодня я забью минимум три гола.
Руни встает, знакомая с этой процедурой.
– Да, чёрт возьми.
– Сегодня я улучшу игру своей команды и буду лидером на поле.
– Вот именно!
Я встречаюсь взглядом со своим отражением.
– Сегодня мы победим.
Руни встаёт позади меня и кладет руки мне на плечи.
– Ты справишься. Мы все справимся. Ну, при условии, что ты отойдёшь и пустишь меня к моей кружке дерьмового кофе, Грейнджер.
Я бросаю на неё взгляд.
– Называть меня Гермионой Грейнджер – это вообще не оскорбление.
Руни любовно дёргает меня за волосы.
– Знаю. Я не пыталась тебя оскорбить. Я пыталась вызвать у тебя улыбку.
Затем Руни сама улыбается, хватает кофе и отходит.
– Кроме того. Злить тебя – это уже не моя работа. Кое-кто украл у меня этот титул.
Мои губы хмуро поджимаются.
– Между нами всё не так.
Руни издает фыркающий смешок, затем делает неуверенный глоток кофе.
– Конечно, милая. Повторяй себе это.
Экран моего телефона снова загорается, напоминая о сообщении, полученном буквально несколько минут назад от того же, о ком говорит Руни.
Райдер.
«Солнце в Солнечном штате. Удачи сегодня, Уилла. Ты все сможешь».
Это было его первое сообщение, и это было приятно. Я тащусь к телефону и хмуро смотрю на новое. Я так и знала, что он не сможет оставить всё на дружеской ноте.
Сначала это скриншот изображения из гугла. Очень нелестное фото, на котором я вытянутой рукой ударяю по груди защитницы, чтобы обойти её. Моё лицо выглядит так, будто я высираю какашку эпических размеров и в то же время переживаю оргазм, от которого подворачиваются пальчики на ногах. Это самое худшее моё фото из всех, что я видела.
«Постарайся не ослепить слишком многих людей своим сиянием на поле».
Зарычав, я снимаю блокировку экрана и печатаю.
«И тебе доброе утро, Бигфут. Постарайся, чтобы не слишком много крошек от праздничного ужина застряло в той мёртвой белке, что обёрнута вокруг твоего рта».
«Тебе нравится моя борода. Признай это».
«Совсем, совсем не нравится».
«Это отличительная черта».
«Это омерзительная черта».
«Я оскорблён до глубины души».
«Для этого надо иметь душу, Бугай».
«Ты же в курсе, что Бугай – это не оскорбление?
Ты говоришь мне, что я воплощение бородатой сексуальности.
Что я чертовски накачанный, и моя мужественная
фланелевая рубашка вот-вот затрещит по швам».
«Я сейчас сосредоточусь на том, чтобы
разнести в пух и прах кое-каких женщин на футбольном поле.
Потом вернусь домой и сбрею это уродство с твоего лица».
«Вот только притронься к моей лицевой растительности, женщина,
и клянусь, несколько дней сидеть не сможешь».
Мои глаза широко распахиваются, брови взлетают вверх, и я роняю телефон. Между ног у меня так и пульсирует. Мои соски превратились в напряжённые вершинки, пронизывающие майку.
Руни усмехается в свой кофе.
– С Райдером разговариваешь?
– Хм? – наконец, я смотрю в её сторону и скрещиваю руки поверх пульсирующей груди. – Что? Нет. Да. Я в порядке. В душ пойду.
Она всё ещё ржёт, когда я встаю под ледяные струи.
Глава 16. Райдер
Плейлист: Dermot Kennedy – A closeness
Теперь я помню, почему я ненавижу праздники. Ну, по крайней мере, с тех пор, как мой слух оказался похерен.
Чистый, неразбавленный хаос.
Чтобы уменьшить страдания моих ушей, слуховой аппарат, само собой, снят, но это означает, что меня часто застают врасплох налетающие тела и движение. Вчерашний день не был ужасен. Мы относительно мирно поели, а потом пошли в долгий поход, который оказался умиротворяющим и целительным для моей психики после всей этой шумихи, но заставил меня ещё сильнее скучать по дому.
Но сегодня мы все в гостиной, расположились на поразительно огромном диване, который мама заказала на какой-то фабрике для семей со слишком большим количеством детей. Он с лёгкостью вмещает двадцать человек. И это хорошо, поскольку мои братья и сестры, их спутники жизни, два папиных брата, их жены и дети все в гостиной и готовятся смотреть матч Уиллы.
Ну типа, они не думают об этом матче в таком плане. Для них это всего лишь тот факт, что женская команда КУЛА вышла в четвертьфинал. Мы в семье очень любим футбол, и пусть не все учились в Калифорнийском университете, сложно не гордиться женской командой нашего штата.
Я сижу на том конце дивана, что ближе всего к гигантскому плоскоэкранному телевизору, закреплённому над камином. Я сижу нарочно спиной ко всем. Язык моего тела ясно говорит то, что не сообщает тело: не говорите со мной, не трогайте меня, дайте посмотреть игру.
Рен уехал на серию игр (у него матч сегодня попозже), но он как будто знает, что сейчас я хочу, чтобы меня оставили в покое. И естественно, он начинает меня донимать.
Мой телефон вибрирует от его сообщения. «Твоя леди выглядит готовой надирать задницы».
Я позволяю себе издать стон, не разжимая губ. После встречи с Уиллой такое случается всё чаще и чаще.
«Она не моя леди», – пишу я в ответ.
«Но это ведь она, верно? Та, что с косичкой? Форвард, которая забивает все голы? Хм. По описанию похоже на меня. Впечатляющий форвард. Машина по забиванию голов. Если она для тебя ничто, может, мне стоит пригласить её на свидание».
Я печатаю в ответ: «Она для меня не ничто. Она МОЙ друг, и она недоступна».
Я буквально вижу его чёртову раздражающую ухмылку. Он лежит, его массажируют, обкладывают льдом и крепят специальные тейпы перед игрой, а он улыбается своей всезнающей ухмылкой. «Мы слишком взрослые, чтобы вот так забивать девчонок. Или ты встречаешься с ней, или она свободна для всех».
Я чертовски близок к тому, чтобы смять телефон в кулаке, но всё же просто убираю его в карман и игнорирую подколки Рена. Помимо Уиллы, он лучше всех знает, как задеть меня за живое.
Уилла и её команда рассеиваются из кучки, и я вижу, как её компактное тело пересекает поле к центральному кругу. Я отсюда чувствую её нервозность, а может, я просто помню, каково это. Как сжимается твоё нутро, как конечности слегка вибрируют, пока ты встряхиваешь их, и адреналин активизирует твоё тело. Звон в ушах, слепящие огни стадиона.
Раздаётся свисток, и Уилла резко разворачивается, совершая удачный пас защитнице. Затем пробегает через поле и находит своё место в верхней части.
Я абсолютно сосредотачиваюсь, следя за Уиллой в первой половине матча. Команда штата Флорида атакует её на каждом шагу, но для Уиллы это мало что значит. Даже с двумя людьми, мешающими ей, её тело находит тот просвет между четырьмя ногами защитников и ударяет. Внутреннее касание, «ножницы» ногами – фокус, который я как защитник всегда пытался предвидеть, часто опасался и часто проигрывал из-за него. Её приём в духе Марадоны молниеносно быстрый, стремительное движение передаёт мяч другому игроку, развернувшись, уведя мяч за собой и используя инерцию оппонента.
Уилла – звезда, но она выводит своих товарищей по команде в стратосферу. Их пасы безупречны, мяч летает от игрока к игроку, дальние передачи улетают в место, где тут же оказываются их нападающие. Они все хороши, а Уилла великолепна.
Мой телефон вибрирует. «Чёрт возьми, сынок. Серьёзно, если ты не будешь за ней ухлёстывать, я сам приударю».
Я открываю камеру на телефоне, сердито смотрю в экран и показываю средний палец. Как только я отсылаю это Рену, от него тоже приходит фотка. Он свёл глаза к переносице и высунул язык.
Рен врёт как дышит. Уилла ему не интересна. Даже женщину, с которой ему суперкомфортно, он едва может пригласить на свидание, что уж говорить о полной незнакомке. Рен – просто король в том, что касается неразделённой любви и неловких фраз не в тот момент. И это уморительно, потому что куда бы он ни пошёл, женщины падают перед ним штабелями. Он просто понятия не имеет, что делать. Я бы предложил помочь ему, но... как и доказывает переписка только что... он слишком меня бесит, чтобы я был таким услужливым.
«Тебя предупредили. Заяви на неё права, иначе она свободна для всех, – пишет он. – И помни, что из нас красивый – я, так что...»
Прежде чем я успеваю пригрозить расправой моему брату, нежная рука дотрагивается до моего плеча, застав врасплох и вынудив поднять взгляд. Мои глаза опускаются к маминым губам.
– Тут свободно? – спрашивает она.
Я смотрю на кусочек подушки, занимаемый моими расставленными ногами и широким телом, и пытаюсь подвинуться. Кивнув, я похлопываю по сиденью дивана.
Мама улыбается мне, садясь и кладя ладонь на мою спину.
– Я скучаю по тебе, Райдер. Ты не приезжаешь домой так, как в прошлом году.
Я открываю телефон и пишу: «Я тоже по тебе скучаю. Этот семестр оказался неожиданно сложным, – я мотаю головой в сторону Эйдена, который незаметно лапает Фрейю, и это едва не заставляет меня слегка блевануть. – Твой любимый зять превратил мою жизнь в ад».
Мама тихо смеется, снова похлопывая меня по спине, затем берёт меня за руку.
– Дело правда только в этом?
Я перевожу взгляд с телевизора на маму, потому что пытаюсь не пропустить ни секунды игры, но в то же время не хочу быть грубым с мамой. Я пожимаю плечами и одними губами говорю: «Да».
Взгляд мамы скользит к телевизору, и с минуту она смотрит игру вместе со мной, после чего снова похлопывает меня по руке, чтобы я читал по губам:
– Она очень хороша, та, что в верхней части. Очень... боевая.
Как раз когда я поворачиваюсь обратно, камера показывает крупный план, запечатлев, как Уилла борется за мяч возле трибун. Уилла делает финт, затем разворачивается, перепрыгнув через защитницу. Одно финальное касание, после чего она отправляет мяч в дальний угол и забивает. Мы все встаем, свистим и хлопаем в ладоши.
Уилла вскидывает руки и выпячивает грудь, упиваясь моментом, пока её товарищи по команде напрыгивают на неё, затем быстро рассеиваются. Четверо из них наполовину наклоняются и сцепляют руки, образуя ровную поверхность. Руни прикладывает ладонь к уху, другой имитирует движения диджея за пультом. Уилла опускается и несколько раз двигает бёдрами, отчего за моей ширинкой сразу становится тесно. Затем она встаёт на колени, опирается на плечо и выполняет движение из брейкданса.
Все в комнате взрываются хохотом, кроме мамы. Шведы не любят выделяться, не терпят любых проявлений высокомерия или гордости. Она склоняет голову набок, будто пытается решить, что же вообще может подтолкнуть человека вести себя так, как это делает Уилла.
– Интересный способ празднования, – говорит мама.
Мой смех шумно вырывается через нос. Взяв меня за руку, мама опирается и встаёт, затем накрывает ладонью мою щёку.
– Ну, может, ты и реже бываешь дома, зато определённо улыбаешься чаще, – её внимание устремляется к телевизору, затем обратно ко мне. – Что бы ни делало тебя счастливее, с моей точки зрения это хорошо.
