Текст книги "Подарок Параскевы (СИ)"

Автор книги: Хельга Озерная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Глава 2: Нервы

– Ну что ты! Что ты, в самом деле?

– Аааа! Пусть они все будут прокляты! Прокляты! С их колдовством. Пусть они попадут в ад! В ад! Пусть их поджарят черти на вертеле. Чтобы мучились также, как и я! – кричал Панкрат, когда Катерина смазывала его ожоги мазью. Врач, конечно же, назначила обезболивающее, но стоило сделать одно резкое движение, и только что появившаяся корочка на ранке срывалась, доставляя хозяину жуткую боль. А боль он терпеть был не в силах. Причем никакую. Даже лёгкая ноющая боль вызывала у него панический страх и усиливала ощущения многократно. Очевидно, от нервов. Все болезни от нервов. Особенно у Панкрата. Ухудшало ситуацию то, что сосед вдруг ни с того ни с сего бросил пить.

После того, как он увидел жар-птицу, в рот не взял ни капли. Катерину это удивляло: «Жар-птица! Что в ней может быть такого пугающего?» Но она была не права. Логика у Панкрата работала исправно: вначале жар-птица, потом единороги, эльфы, гномики… Чёртики, в конце концов! А сойти с ума или подхватить белую горячку, что, по сути дела, одно и тоже, он никак не хотел.

– На, поешь хоть. Ничего же не ел с утра, – взмолилась Катерина. Наконец у неё появился шанс на трезвую жизнь, и она, прибравшись в доме, впервые за год, перемыла кастрюли с горчицей и сварила борщ. Вегетарианский, на растительном масле, но всё-таки это был борщ. Прополола огород, отыскав там: пару кустов картохи, немножко свеклы и капусты. Весной у неё был период просветления. Она посадила огород, а вот что там в итоге выросло, даже приблизительно не знала. Всё заросло крапивой, лебедой и колючкой. На трезвую голову даже думать не хотелось, как они с Панкратом переживут будущую зиму. Прошлую зиму их кормила Олеська, периодически подбрасывая или деньги, или продукты. Чаще всё-таки продукты: боялась что деньги пойдут совсем не на то. Катерина стыдилась просить помощи, но Олеську умалять и не требовалось – Катерина хорошо её воспитала. За что была себе очень благодарна. Единственным в жизни достижением стала дочь, вымоленная у богов и полученная таким бесчестным путем, что боги, пожалуй, ужаснулись, потом десять раз пожалели, что её пожалели. Потом ещё раз пожалели и ещё… поэтому дочь у неё просто ангел во плоти. «И этот шанс… нужно непременно им воспользоваться», – думала она.

– Помереть – куда ни шло! А вот стать местным сумасшедшим – нет, нет и нет! Что, мало надо мной всё насмехаются? Нашли идиотика. Накося выкуси! – переворачивая тарелку с супом, кричал, кряхтел и ворчал он, одновременно, страдая от боли и перепадов настроения.

Панкрат замечал и ещё одно изменение в своём организме – полную не заинтересованность в бабах и отсутствие «желания» вообще. Был шанс, что позже всё восстановиться, это злило ещё больше, чем стыд от желания подглядывать в чужие окна. Пусть так! Но он оставался полноценным мужиком, у которого вставало! А теперь? Он целыми днями крутил порнушку, но ничего… ничего не цепляло его буйную нездоровую фантазию. Ни один кадр!

– Что мне под нос суёшь? Что это за хлебало? Сала хочу! Картошки со шкварой. С пылу, с жару, чтоб в тарелке шкварчали. Золотистые, с дымком… – из Панкратова рта потекла слюна, и он, мерзко перекашивая физиономию, потянул её обратно, громко захлюстывая языком.

Катерина отступила на два шага и бросилась было бежать сало искать для капризного больного, а потом одернула себя и подумала: что это она так заторопилась? Развернулась к Панкрату и произнесла негромко.

– Заработаешь на сало, будут тебе шкварки. А нет – ешь, то что есть! У нас здесь не ресторан, – сказала и пошла в огород. Кулаки сжаты, брови сомкнуты: знать решила, хватит нянькаться. Было б от него чего хорошего, ладно. А такому и отношение соответствующее. – Пусть буянит. Оголодает и очистки есть будет! Джейн Эйр не заслужила, а ела. Этот – заслужил.

***

Матвей целый день готовил кабинет к приёмке. Через несколько дней в школу должна была пожаловать комиссия и проверить готовность объекта к новому учебному году. Ежегодно он делал одно и тоже как по заведенной схеме.

– Матвей Ильич, помогите ребятам перенести столы в класс химии. Рабочие закончили покраску. Сейчас девочки помоют полы, и из физики перенесёте их в химию. Что опять случилось, Матвей? Глаз не поднимаешь? Опять жена сбежала? Так ты её преструни уже! Хватит нервы мотать!

– Молчи, Пётр Кузьмич! Не твоего ума дело, – рявкнул Матвей.

– Ну ты даёшь! Забыл, кто тебя в люди вывел, что ль? Не посмотрю, что заслуженный, – ударил по столу директор и ругнувшись, вышел из класса, криво поглядывая на Матвея – Завел бабу-шалаву, теперь на людей кидается… – Услышал Матвей слова директора, который отошел неприлично далеко, чтоб можно было крикнуть ему в ответ:

– Да, моя Параскева – чистой души человек… – тихо сказал он. Доказывать и тем более объяснять что-то он никому не собирался…

– Кирюха, а ты же у нас второй год работаешь программистом. Неужели, никого так и не присмотрел? В Ольгинке девчонки словно с картин русских художников сошли.

– Это с каких? «Купчиха за чаем» или «Девочка с персиками»? – весело откликнулся Кирилл. Программист и по совместительству учитель информатики. – А чо, кого то посватать мне решили? – заржал он, и у Матвея сразу пропало желание с ним разговаривать.

«Программист. Ну, программист. А культуры ни на грамм!»

– Если вы об Алёнке печётесь, то она ж «от ворот поворот». Ни на кого даже не смотрит. Не созрела, видимо.

– А ты что – созрел? – уже без интереса ответил Матвей Вальке – не особо выдающемуся, но вполне приличному одиннадцатикласснику.

– Я? Так давно. И с Алёнкой б закрутил.

– А ну как сейчас получишь, – больше грозясь, Матвей отвесил ему легкий подзатыльник и пожалел, что завёл перед пацаньём этот разговор.

– А что за хлыщ за ней увивается?

– Какой хлыщ? – оживился Матвей.

– Несколько раз видел их вместе у кафе Амбер. Мороженное ели.

– Только мороженное?

– Ага. Тому мужику лет тридцать, наверное. Выглядит он на двадцать пять, но голову даю на отсечение – тридцать. Его не отшивала. Поди, богатенький мажор. Не тяп-ляп. На нас простых, ей наплевать. Всегда вела себя как королевишна…

Матвей уже не слышал колких шуточек: в голове засел этот парень. «Тридцатилетний он, ага… Которому тысяча или три тысячи лет на самом деле, а он хочет охмурить мою маленькую дочурку…» – ещё больше злился Матвей, буквально кидая столы.

«Царь он или не царь – плевать! Не отдам! Как там у них в магическом мире: отцовское благословение треба? Али не треба?..»

Глава 3: Лебедь

Матвей в школе задерживаться не собирался. Как только отпустили детей, он тоже бросил всё, как было, и торопливо вышел из школы. Алёнка, похоже, ушла чуть раньше. Она тоже была на уборке школы, но работала в другом крыле. Матвей видел её сквозь большие окна в крыле напротив. Типовое здание школы стояло буквой «П» и из окон, выходящих во внутренний двор, противоположное крыло просматривалось как на ладони. Некоторое время он наблюдал за дочкой с чувством горечи и тоски, а потом она увидела его, помахала рукой, и Матвею пришлось ответить похожим жестом. Делая вид, что остановился случайно, беспокойный отец развернулся и удалиться в класс. На его лице появилась маска грустного мима…

– Матвей Ильич, у вас всё в порядке? Ничего не случилось? – поинтересовалась молоденькая химичка.

– Нормально… всё. Я в порядке, – опустив глаза долу, ответил ей Матвей. Привычка смотреть в пол нет-нет и брала над ним верх. Особенно во время тягостных размышлений и особо горестных событий он начинал вести как прежде: замыкался, стараясь не смотреть людям в глаза. Кто не знал его прежним, до появления Параскевы старались искренне его поддержать. Впрочем, горе, оно в любом случае горе. Только не всякий примет заботу, как должно. Для некоторых, таких как Матвей, одиночество лучше. Несоблюдение личных границ они воспринимают как вторжение. И не важно, с какой целью это вторжение произошло – с доброй или с недоброй…

Агнис нарушил границы его личного пространства, захотев жениться на Алёне.

«С какого перепугу она ему понадобилась? Чего других баб в его Владычестве мало? Альвоведе не из одного Жар-Агниса состоит! Баб, поди уж полно! Не отдам Алёнушку мою. Хоть плач, хоть дерись – не отдам…» – думал Матвей размашистой походкой направляясь домой через центр Ольгинки. Он хотел проверить, не там ли Алёна? Не с этим ли хлыщем Агнисом проводит время в таком взрослом месте, как кафе Амбер.

Народу в центре оказалось не много. Видно будний день, середина августа и все заняты или огородом или с детьми в город уехали покупать школьные принадлежности или ещё чего. Погода стояла на редкость хорошая. Жаркие дни сменялись умеренным теплом. По небу ходили белые бараны, периодически сменяющиеся чёрными драконами, нагоняющими дождь. Но после ночных гроз и густых туманов с утра снова показывалось солнышко, и температура поднималась до двадцати-двадцати пяти градусов. Хозяйки заботливо прятали помидоры под укрывным материалом, спасая богатый урожай от фитофторы. Торопились засолить огурцы. На берёзах в изобилии появились жёлтые листья, и при полном безветрии вдруг налетевший ветерок снимал эти листья и гнал по воздуху, кидая блёкло-оранжевые и бурые пятна на всё, до чего смог дотянуться, и пропадал, оставляя в воздухе аромат грядущей осени.

У кафе Матвей заметил группу молодёжи, среди которых сразу узнал Алёну. Три парня во главе с Валькой, тем самым, с которым Матвей перекинулся парой слов по поводу нового Алёнкиного ухажера, цеплялись к Агнису, выпячивая вперёд грудь, как задиристые гуси. Но Агнис не двигался с места. Он, видимо, считал недостойным себя вмешиваться в банальную уличную драку.

– … А ну вали отсюда! Наших девчонок не тронь. Ишь, повадились, городские… Думаешь, богатенький, так имеешь право на самое лучшее? Да? Вали, говорю тебе, а иначе… – Валька опрокинул пластиковое кресло, готовясь схватить Лесного царя за грудки… но тут перед ним встала Алёнка, загораживая своего царственного кавалера.

– Да что же это… даже за даму вступиться не может! – буркнул Матвей, собираясь вмешаться, но тут увидел, как Алёнка вся побелела… именно побелела, раскрывая огромные лебединые крылья. И даже Агнис пошатнулся, чуть не свалившись со своего пластикового кресла. Сверкнула яркая огненная вспышка, и в суматохе отшатнувшихся от Леды-Ольхоны парней он не заметил, как она исчезла. Исчезла вместе с Агнисом. Или же Агнис испарился, скрывая с глаз ошарашенной публики свою Леду.

Матвей схватился за голову и мешком рухнул в кресло, мешающееся под ногами в свалке с другими креслами. Он огляделся по сторонам и в витрине кафе Амбер заметил Марьяну, которая даже привстала, вглядываясь в затемненное окно витрины. Рядом с ней сидел Василий, новый прокурор и местный миллионер Алекс Брамс с женой…

– Что же будет… как теперь всё объяснить-то… – хватаясь за сердце, задал себе вопрос Матвей.

– Подойду-ка я к дяде Матвею. Думаю ему нехорошо. Парням всё равно никто не поверит… а вы, надеюсь, сможете сохранить всё произошедшее в тайне? – обратилась Марьяна к притихшим за столиком друзьям, которые так остались немы…

– Дядь Матвей, вы как? Ничего не беспокоит? – спросила Марьяна, бросившись с крыльца прямо к столику Матвея.

– Марьяна, думаешь, что это всё мелочи? Увидел и забыл? А что люди скажут? – глядя куда-то в пустоту, сбивчиво ответил он.

– Пацанам никто не поверит. А мои друзья будут молчать. Они в курсе тех чудес, что иногда случаются в Ольгинке.

– Чудеса – это что-то очень хорошее. Думаешь, можно назвать чудом то, что произошло?

– Ваша дочь превратилась в белую лебедь. Что может быть прекраснее? Леда всегда была почитаема на Руси. Она помогала роженицам, была дочерью богини плодородия Мокоши… А жар-птица? таких чудес я вообще никогда не видела в Ольгинке. Думала, что всё больше призраки и нежить водятся здесь. А Леда – это же подарок богов! Дядя Матвей, вы задарены богами. Не знаю за что, но, видимо, за что-то очень и очень хорошее.

– Не понимаю твоего восторга… – всхлипнув, сказал Матвей, глядя, как у Марьяны горят глаза. – Поможешь мне встать?

– Конечно…

Матвей встал, пошатнулся, но, сделав пару шагов, уверенно двинулся вперед. Марьяна пошла рядом на всякий случай…

– Я уже ничего не понимаю. Даже не говори… Молчи, Параскева.

Параскева поставила перед мужем кружку горячего чая и пододвинула блюдце с ватрушками. Из двери своей комнаты высунулась Алёнка грустно взирая на отца.

– Я сама не ожидала. Честно…

– У Алёны проявляется спонтанная магия. Она Леда. Новая Мокошь. Ей нельзя оставаться среди людей.

– Вы сговорились? Специально всё это сделали? – как-то обреченно спросил Матвей. Его мощный торс сгорбился и осел, превращая здорового мужчину из великана в старика.

– Нет, милый мой. Конечно же, нет. Но, видимо, не только я виновата. Дочка наша имеет божественные силы. Твои мать и отец не казались тебе особенными никогда?

– Не знаю. Что значит особенные? мама всегда была для меня особенной. Я её любил. Но ушла слишком рано. Мне не было и тридцати. А отец – он простой. Проще некуда. Как и я.

– Нет, милый мой. Ты не простой. Ты мой. Я тебя выбрала из всех, значит ты особенный. Уже поэтому, – Параскева погладила мужа по голове и прижала его голову к своему животу. Матвей вдохнул аромат её платья, обхватил за бёдра, шумно вдыхая этот запах – запах, без которого и жизнь ему была не мила, и заплакал. В этот момент он понял, что придётся расстаться с Алёной. Что она ему не принадлежит, как, впрочем, не принадлежит ему ничего, кроме собственной жизни.

Алёна выскользнула из комнаты и обняла своих любимых родителей. Она тоже ощущала эту болезненную горечь расставания.

Глава 4: Плод творческой мысли

Матвей умылся, почистил зубы и лёг. Внутри, в душе всё переворачивалось. Противоречивые желания теснили грудь.

«Мама дорогая! Роди меня обратно!» – вспомнил он, казалось бы, абсолютно дурацкое высказывание. «Может не стоило мне Параскеву в жены брать? Да что же я такое говорю? Дурень! Да кто же решил, что я особенный. Я, болван, особенный, вот кто! Как бы я жил? Каким бы я был? Всё она – моя любимая женщина!» – подумал он, поднимая глаза на Параскеву. А та… вернулась из бани, пахнущая ромашкой и хвоёй, сняла рубашку, и вот она – богиня любви. Стоит перед ним, будто в самом деле рождённая из пены. Волосы каштановой волной спускаются на грудь. Где они? Где? Где эти два обворожительных полушария?

Матвей приподнялся на локте и рукой раздвинул локоны: провел ладонью по груди, погладил плечо, откидывая прядь за спину. Ещё раз прошёл ладонью по плечу, обрисовал ключицу. Одну, другую… закинул вторую прядь за спину. Волосы у Параскевы красивые, цвета черешни. А на солнышке отливают золотом. Вот они. Две грудки второго… или третьего размера? Таких в мире больше нет. Только что у греческих статуй. Не зря греки богинь изображали. Тут и фантазии не нужно, и знания золотого сечения. Видели их наверняка. Не нужно им было знание анатомии и физиологии – только глаза, гармонию созерцать. Гармонию во всём. А главное – в любви.

«Как она может оставаться такой?» – думал Матвей, сжимая округлые тугие груди, касаясь сосков, нежно проводя пальцами по коричневым кружкам, изучая идеальные формы. Приподнялся, дыша на них, касаясь губами, пробуя на вкус. Воткнулся носом меж грудей и нюхал свежее тело, обхватив Параскеву за талию. Не то чтоб она была худышкой, но руки Матвея могли обхватить талию целиком. Провел по бокам вверх, к слегка влажным подмышкам. Прибавил силы и опустил руки вниз, ощущая, как ладони сошлись на талии и разошлись по сторонам, ложась на круглые бедра. Откинул одеяло и резким движением притянул к себе Параскеву, стоящую на коленках на краю кровати. Она сразу оказалась сверху. Засмеялась глазами, чуть приоткрыта полные губы, облизнулась. Матвей изогнулся дугой, снял штаны и вот он, древний как мир механизм: шип-паз в действии. И никуда она теперь не денется… Можно свободно регулировать её волнообразные движения, поднимать и опускать мягкие гладкие бедра, улетая в облака…

Когда Параскева легла рядом, Матвей прижал её к себе, продолжая гладить по спине сверху, от линии волос и до «хвостика» и сонно целовать. Её нога была закинута на него, тёплой промежностью касаясь бедра. Когда он проводил ладонью по спине, делая крутой поворот в районе крестца, чувствовал, как промежность сильнее прижимается к нему, истекая соками любви и мурашки бежали по телу. Казалось, что ещё минута-другая, и его гормональная система восстанет против такой стимуляции новой порцией возбуждения. Но очень уж он переволновался сегодня, устал. Его клонило в сон, и Матвей подчинялся, засыпая и целуя свою богиню. Обнимая и поглаживая плотно прижатое к себе тело, словно говоря неведомым жадным силам: не отдам моё. Больше жизни любя свою Параскеву.

Целую неделю шли дожди, как заведённые. Они говорили сельчанам: осень, скоро осень, не жди теплых деньков, убирай морковь и свеклу, и картоху копай. Но никто дождям не верил. Опытные сельские жители знали, что в начале сентября их ждёт сюрприз – бабье лето. Поэтому не торопились снимать урожай. Морковка и картошка за месяц могут здорово подрасти. Не придётся возиться в грязи, можно будет подсушить урожай на солнышке, не спеша укладывая его на хранение в проветренные погреба.

За эту неделю, тоскливую и затяжную, как в конце учебного года, когда и работать-то уже не хочется, он свыкся с мыслью, что должен будет отдать дочь в жены волшебнику «под горой». Как он его только не именовал. И «царь под горой» и «князем под горой» и даже «невидимкой под горой». Но то, что Агнис для него локализовался под горой, было понятно. Видимо, если что, там он его искать и собирался.

– Ладно, так уж и быть, уговорили. Уверен, что ваш «герой под горой» станет достойной партией моей лебёдушке.

Ольхона расправила крылья и поднялась в воздух, сорвать с верхней ветки наливное яблочко. Именно то ей приглянулось, что висело выше всех. Коснулась ветки, а на ней цветы белым кружевом распустились.

– Опускайся! Опускайся! А если увидит кто-нибудь? Хорошо, что двор у нас со всех сторон от глаз людских закрыт, хоть голышом бегай. Но высоко ты слишком… – с ужасом шептал он Ольхоне, хватая дочь за ноги. Разговоры о предстоящих экзаменах и институте он уже не заводил, а всё выспрашивал Параскеву, каков Агнис как человек: хороший или плохой. «Цари всякие бывают, и хороших среди них меньше всего».

Субботним утром Матвея ждал большой сюрприз. У ворот остановился белый внедорожник, и Ольхона, заметив его, сразу побежала на улицу.

Щеки вспыхнули, руки взметнулись вверх, закрывая лицо: неожиданно было что из машины вышел сам Жар-Агнис. Она думала, что как в прошлый раз: привезли от него подарки, а оказалось – сам…

Засмущалась: не одета ведь. В плюшевой пижаме с капюшоном, с ушками зайца встречать жениха ой как неприлично! Тем более царя. Альвоведе… Ольхона быстренько скрылась в доме и начала перебирать наряды для выхода к столу. Хорошо, что Параскева напекла с утра блинов и поставила на стол всяческие припёки: сметану, красную рыбу, что урвала на рынке по дешевке за тысячу рублей, калиновое варенье, грибочки маринованные, жаренные лисички… Сама не ожидала, что столько получиться, но, видно, чувствовала – гость придёт.

Ольхона сгорала от стыда – царь в их доме, как бриллиант в свинарнике. Пусть он и в джинсе весь, а всё равно, видно, брезговал той простоте, что нашел в деревенском доме: печка с нагаром, деревянные полы, теснота. Никакого тебе евро, а тем более рококо. Табуретки вместо венских стульев и клеенка на столе против дорогой скатерти.

Но не за тем Агнис пришел. Ни шиком мериться. Пришел руки просить у отца невесты. Ему на печке той не спать и табуретками не закусывать. Съел блин с красной рыбой, другой. Разогнался, глядя через стол на Ольхону, а потом вспомнил и, силясь проглотить запихнутый в рот блин, болезненно сглотнул и встал.

– Спасибо, Параскева, что встретила приветливо и накормила вкусно. Спасибо, Матвей Ильич, что не прогнал с порога. Прошу меня принять в вашу семью и отдать мне в жены Ольхону. Она является моей «истинной». Желанной и долгожданной невестой. Не зря вы появились здесь, в Ольгинке. Я и не узнал вначале Молчану. Она моя двоюродная сестра.

Параскева и Матвей переглянулись.

– Вы, думаю, не знаете этого её имени. Полина – это имя вам что-то говорит? Она отказалась от вечной жизни и проявилась в мире. Жаль, что ушла так рано. Но это закономерный результат для всех альвоведе. Так обидно было за сестру и за вас, Матвей. Моя сестра красавицей слыла… вы понимаете? Но я рискнул. Рискнул, когда отправил в вашу баню Параскеву. Считайте, что Ольхона, плод моей творческой мысли. Я её для себя задумал и не ошибся, получив результат. Ну что Матвей Ильич, согласитесь ли вы выдать за меня Ольхону?

– Плод творческой мысли? – кхыкнул Матвей, вспоминая свои недавние размышления. Хочешь сказать, Жар-Агнис, что моя матушка тебе сестрой приходиться? Так не близкое ли родство для брака?

– Двоюродной сестрой. Но не в этом суть. Суть, что ваша дочь мне судьбой подарена.

– Судьбой? Вы верите в судьбу? Вы, который распоряжается судьбами?

– Мы распоряжаемся вашими. Кто-то, кто стоит выше нас, распоряжается нашими. Но есть и законы космоса. Звёзды так сошлись!

– Всё у вас просто. Звёзды сошлись! – куражился Матвей. Он не мог переварить информацию, что мать его была альвоведе. И нервничал. Не потому ли он режет такие причудливые скульптуры? Словно явившееся ему во сне из волшебного мира.

– Ну что ж. Вы альвоведе. Мы альвоведе… Значит, нужно держаться нам вместе. Сохранять породу, – неожиданно для всех сделал вывод Матвей. Параскева и Ольхона даже выдохнули, испытав настоящее облегчение. Они то думали, получит Агинис от ворот поворот. Ну нет. Матвей оказался мудрее. А вот Агнис, державший до последнего козырь в рукаве, Параскеву удивил. Замашки у него были, как у бога – распоряжаться жизнями, вить верёвочки судьбы. А в этом Параскева понимала толк.