Текст книги "Законы границы (СИ)"

Автор книги: Хавьер Серкас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

Однако, несмотря на тщательные приготовления, все с самого начала стало развиваться не так. Прошло минуты три-четыре, и внутри банка прозвучал выстрел. Сразу следом за ним раздался еще один. Услышав их, я тотчас связался с другими машинами и велел тем, которые стояли на въезде и выезде, перекрыть шоссе. Затем я позвонил в комиссариат и сообщил, что обстоятельства изменились и мне придется немедленно вмешаться. Я не успел даже договорить: в этот момент Сарко и двое других выбежали из банка, срывая с головы чулки. Я приказал им остановиться, но они не подчинились, и, боясь, что им опять удастся уйти, я выстрелил. Мехия, находившийся рядом со мной, тоже выстрелил. Это не подействовало на них, и не успели мы глазом моргнуть, как они запрыгнули в автомобиль и понеслись в сторону Жироны. Мы стали преследовать их и видели, как они, врезавшись в машину, перекрывавшую выезд из города, помчались дальше. Тогда мне пришла в голову хорошая идея. Я понимал, что в автомобильной гонке у них был шанс выиграть – не потому, что машина у них лучше, чем наша, а просто они ехали так, будто им вообще был неведом страх. Я позвонил субкомиссару Мартинесу и сказал ему, что, если нам не пришлют один из тех вертолетов, которые использовались для патрулирования на Коста-Брава, мы опять упустим налетчиков. Мартинес вновь пошел мне навстречу, и вертолет не замедлил появиться, благодаря чему нам удалось не потерять из виду машину Сарко. Вскоре их автомобиль перевернулся при повороте на мост Ла-Барка, на въезде в город, и Сарко, можно сказать, был у нас в руках.

Мы подъехали к мосту вскоре после того, как они перевернулись, и как раз тогда, когда они выбирались из опрокинувшегося на крышу автомобиля. Нас было четверо, на двух машинах. Мы остановились в двадцати-тридцати метрах от аварии и, увидев, что налетчики побежали по мосту, кинулись за ними. Нам было известно, в машине они ехали вчетвером, однако бежать бросились только трое, и я тотчас узнал издалека Сарко, но других двоих – нет. Один из инспекторов остался обследовать перевернутый автомобиль, а, когда мы добежали до конца моста, я крикнул другому, чтобы он последовал за парнем, припустившим в направлении Педрет. Мы с Мехией бросились в погоню за Сарко и еще одним типом. Нам повезло: у входа в парк Ла-Девеса Сарко оступился, упал и повредил ногу, в результате чего мы благополучно его поймали.

– А другой?

– Тот, который бежал вместе с Сарко? Ну, если вы беседовали об этом с Каньясом, то, думаю, вам уже известен ответ: ему удалось скрыться.

– Вы не стали преследовать его? Позволили ему уйти?

– Не совсем так. Сарко задержал нас достаточное время, для того чтобы Гафитас успел убежать.

– Как вы считаете, он сделал это специально?

– Не знаю.

– Вы были уверены, что тип, ускользнувший от вас, был именно Гафитас?

– Нет, хотя именно так мне показалось, и Мехия сказал то же самое. В чем я был уверен – так это в том, что поимка Сарко означала конец банды.

И это было действительно так. В тот же день я провел допрос Сарко и двух других членов банды, схваченных нами после налета – ими оказались типы с прозвищами Гордо и Джоу. Гордо потерял сознание во время аварии у моста Ла-Барка, и мне удалось допросить его только после того, как он несколько часов провел в больнице. Сарко не пришлось госпитализировать: врач наложил ему гипс прямо в комиссариате. Я проводил допросы на протяжении предусмотренных законом трех дней, но никаких открытий мне это не принесло. Все трое валили все на Гилье и Тио, на которых без проблем можно было повесить какие угодно грехи, ведь им было уже все равно, поскольку один из них был мертв, а второй полностью парализован. Не знаю, была ли это заранее продуманная стратегия, заготовленная на случай задержания, или каждый из них додумался до этого самостоятельно, но, во всяком случае, придерживаться данной линии было выгоднее всего. Разумеется, меня не удивило, что у Сарко хватало ума не брать на себя ничего, кроме самого неизбежного, и, конечно же, было вполне предсказуемо, что он не сдал никого из своих. Я знал, что он станет себя вести так: не только потому, что Сарко был действительно самым крепким орешком из всей банды, но и потому, что он являлся их главарем, а главарь сразу же потеряет свою власть и авторитет, если станет предателем. Мне удалось добиться, чтобы Гордо и Джоу дали показания на Сарко по нескольким эпизодам. Я обманул их, сказав, что он сам уже в этом признался, и они попались на уловку. Однако я не смог заставить их сдать ни Гафитаса, ни девушек, ни кого-либо еще, участвовавших в преступных вылазках, но не состоявших в банде. Впрочем, это не имело для меня большого значения, поскольку я считал, что с задержанием Сарко банда окажется обезглавленной, и уцелевшие ее части рано или поздно отвалятся сами собой. Обстоятельно проведя допросы, я тщательнейшим образом составил все протоколы, после чего Сарко и остальные наконец предстали перед судьей. На этом для меня все и закончилось: судья отправил всех в «Ла-Модело» дожидаться суда, и я никогда больше не встречался с Сарко. Я имею в виду – лично, потому что мне, разумеется, как и всем, доводилось много раз видеть его по телевизору, в журналах и газетах. Но это уже другая история, и вы знаете ее лучше меня. Ну так что, мы закончили?

– Могу я задать вам последний вопрос?

– Разумеется.

– Что произошло с Гафитасом? Он «отвалился сам собой»?

– Почему вы не спросите об этом его самого?

– Версия Каньяса у меня уже есть.

– Думаю, она и есть самая верная.

– Не сомневаюсь. Но все же мне бы хотелось узнать и вашу. Почему вы не хотите рассказать?

– Я никогда никому не рассказывал эту историю.

– Это делает ее еще более интересной.

– Но она не имеет значения для вашей книги.

– Расскажите, пожалуйста.

– Вы даете мне слово, что не станете использовать то, что я вам расскажу?

– Да.

– Тогда слушайте. Вечером того же дня, когда нами был пойман Сарко, я явился домой к Гафитасу. Мне не хотелось терять время: я только что в первый раз допросил Сарко и двух его подельников по налету на банк в Бордильсе, после чего оставил всех троих мариноваться в камере, планируя разбудить их чуть свет на следующий день и продолжить допрос. Я решил отправиться за четвертым участником нападения, которому удалось скрыться. Как только мать Гафитаса открыла мне дверь, я понял, что явился по адресу. Бедную женщину выдал даже не столько панический страх, сколько ее нечеловеческие усилия скрыть его. Она находилась в невменяемом состоянии и даже не спросила, почему я разыскиваю ее сына. Сказала лишь, что Гафитас с отцом вот уже неделю отдыхали в доме друга семьи в Колере, решив воспользоваться последними днями каникул. Прежде чем я успел попросить ее об этом, она поспешила дать мне адрес дома. Через час я был в Колере – малолюдной деревушке у моря, неподалеку от приграничного Портбоу. Я спросил, как найти дом, который мне нужен, и нашел его неподалеку от пляжа. В окнах не горел свет, и, казалось, будто там никто не живет, однако перед домом стояла машина. Я припарковался рядом. И через несколько секунд позвонил в дверь.

Появился отец Гафитаса – мужчина лет сорока, худой, смуглый, с темными волосами без седины и на первый взгляд мало походивший на своего сына. Я представился и сказал, что хочу поговорить с Гафитасом. Мужчина сообщил, что его сын сейчас спит, и поинтересовался причиной моего визита. Я объяснил ситуацию. «Тут, похоже, какая-то ошибка, – сказал он. – Мы с сыном сегодня все утро были на море». «Есть свидетели этого?» – спросил я. «Свидетели? Я», – ответил отец Гафитаса. «И никого больше?» «Никого». «Жаль, – произнес я и добавил: – Но мне в любом случае нужно поговорить с вашим сыном». Недоуменно пожав плечами, с видом человека, вынужденного уступить, отец Гафитаса пригласил меня войти и, когда мы проходили через столовую, пояснил, что они с сыном отдыхали в Колере уже неделю и каждый день ходили на рыбалку, но этим утром им пришлось вернуться домой раньше обычного из-за досадного происшествия. «Сын поранил себе руку крючком, когда закидывал удочку, – сообщил он. – Было много крови, но ничего серьезного – нам не пришлось даже обращаться к врачу. Я сам перевязал ему рану». Когда мы подошли к двери спальни, отец Гафитаса попросил меня подождать снаружи, пока он разбудит сына. Мне не пришлось долго ждать: через минуту он провел меня в комнату, и я попросил оставить меня наедине с его сыном.

Он выполнил мою просьбу. Мы с Гафитасом разговаривали: он сидел с забинтованной рукой на кровати, прислонившись к стене, запутавшись ногами в ворохе мокрых от пота простыней, а я стоял перед ним. Так же, как и с его матерью, мне было достаточно взглянуть в его глаза за стеклами очков – больше даже потерянные, чем испуганные, чтобы еще раз удостовериться в том, что мне уже известно: именно он являлся четвертым участником налета на банк в Бордильсе. Я задал Гафитасу несколько формальных вопросов, он отвечал мне с напускной уверенностью. Потом я велел ему одеваться и взять с собой кое-какую одежду, добавив, что подожду его в столовой. Гафитас даже не спросил, куда должен ехать со мной.

Я вышел из комнаты и объявил отцу Гафитаса, что задерживаю его сына. Он выслушал это, сидя боком ко мне, в кресле-качалке у пустого камина, и даже не повернулся. «Вы ошибаетесь», – прошептал он. «Возможно, – кивнул я. – Но это должен будет решить судья». «Я не это имею в виду», – пояснил отец Гафитаса, повернувшись ко мне в своем кресле, и, когда я посмотрел на него, мне показалось, будто с его лица слетела маска. Когда он снова заговорил, я не услышал в его голосе ни мольбы, ни тревоги, ни горечи, а лишь одну серьезность. «Не знаю, действительно ли мой сын совершил то, в чем вы его подозреваете, – произнес отец Гафитаса. – Но мы разговаривали с ним, и он сказал, что раскаивается. Я ему верю, и единственное, о чем вас прошу – чтобы вы тоже ему поверили. Мой сын хороший парень, можете быть уверены. К тому же он не виноват во всем том, что с ним произошло. У вас есть дети?» Я покачал головой. «Ну да, вы же еще очень молоды, – продолжил отец Гафитаса. – Но я скажу вам кое-что, и, может быть, став отцом, вы вспомните мои слова: нет ничего сложного в том, чтобы любить своих детей. Сложно уметь поставить себя на их место. У меня это не получалось, и произошло то, что произошло. Но это больше не повторится. Гарантирую. Что вы выиграете, посадив моего сына в тюрьму? Подумайте. Ничего. Вы сказали, что задержали главаря и практически уничтожили банду. Что ж, значит, добились своей цели. Упрятав моего сына за решетку, вы, повторяю, ничего не выиграете, а просто получите еще одного преступника. Сейчас он никакой не бандит, но из тюрьмы выйдет настоящим преступником. И вы это знаете лучше, чем я». «Что вы от меня хотите?» – испытывая неловкость, произнес я. «Чтобы вы дали моему сыну шанс. У него впереди вся жизнь, он исправится, и данный эпизод станет для него лишь дурным воспоминанием. Он совершил ошибку, но это никогда больше не повторится. Инспектор, возвращайтесь домой и забудьте о моем сыне. Забудьте о том, что встречались с нами. Мы с вами незнакомы, этой ночью вы не были здесь, никогда не входили в дом, не разговаривали со мной. В общем, ничего этого никогда не было. Мы с моим сыном будем вечно вам благодарны. И вы сами станете благодарить себя за это».

Отец Гафитаса замолчал. Пока мы смотрели друг на друга, я думал о своем отце, старом полицейском, служившем в Касересе и готовившемся к выходу на пенсию, и подумал, что он сделал бы для меня то же самое, что отец Гафитаса для своего сына. «Вероятно, вы правы, – произнес я. – Но я не могу сделать то, о чем вы просите. Ваш сын совершил ошибку и должен ответить за это. Закон один для всех. Если бы это было не так, мы бы продолжали жить как в лесу». Я помолчал и продолжил: «Я прекрасно понимаю вас и сделаю все, чтобы смягчить предъявляемые ему обвинения. При наличии хорошего адвоката и небольшого везения вашему сыну придется провести в тюрьме год или чуть больше. Мне очень жаль, но ничего я не могу для вас сделать». Я ждал, чтобы отец Гафитаса мне ответил – возможно, в глупой надежде, что он признает хотя бы частично мою правоту. Однако он кивнул, после чего, глубоко вздохнув, молча отвернулся к камину и вновь погрузился в какое-то отрешенное состояние.

Я ждал Гафитаса, но поскольку он не выходил, отправился за ним. Открыв дверь в комнату Гафитаса, обнаружил его в том же положении, в каком оставил: он сидел на кровати, прислонившись спиной к стене, с голыми ногами, торчавшими из-под вороха мокрых от пота простыней. Только на сей раз от его напускной уверенности не осталось и следа – на меня смотрели уже не просто растерянные и испуганные глаза подростка, а глаза ребенка или кролика, ослепленного фарами несущегося на него автомобиля. И тогда, вместо того чтобы велеть Гафитасу одеваться и следовать со мной, я замер в дверях комнаты, глядя на него, не думая ни о чем и не произнося ни слова. Не знаю, сколько времени это длилось, но когда мне удалось преодолеть оцепенение, я просто развернулся и ушел. Что вы об этом думаете?

– Это конец истории?

– Почти. Дальнейшее уже не представляет особого интереса. Хотя городок у нас маленький и здесь все друг друга знают и постоянно друг с другом сталкиваются, я не видел Гафитаса долгое время. Его отца я встречал пару раз на улице, и оба раза он меня узнал, поздоровался едва заметным кивком, однако не стал подходить ко мне. Сам же Гафитас вновь объявился лишь через много лет спустя, и в то время он был уже не Гафитасом, а Игнасио Каньясом, молодым человеком, окончившим университет в Барселоне и вернувшимся в наш город, чтобы начать карьеру. Когда нам доводилось встречаться с ним в тот период, мы оба делали вид, будто незнакомы, и даже не здоровались, но в начале девяностых годов меня назначили советником по безопасности губернатора провинции, и поскольку наше учреждение находилось напротив офиса Каньяса, мы стали сталкиваться с ним регулярно. Нам даже приходилось общаться по работе. Вот в те времена все изменилось: не могу сказать, что мы стали друзьями, но у нас сложились хорошие отношения. Разумеется, мы никогда не разговаривали с ним о прошлом, о том, когда и при каких обстоятельствах познакомились. В какой-то момент я почти забыл, что Игнасио Каньяс был когда-то Гафитасом. Он тоже не вспоминал о том, что я был тем самым полицейским, который охотился за ним и за бандой Сарко, выслеживая их по злачным заведениям китайского квартала. Вскоре я оставил службу в губернаторстве провинции, и мы с Каньясом перестали видеться. Вот и вся история.

9

– После той истории с налетом на «Банко Популар» в Бордильсе и визита инспектора Куэнки к нам в Колеру мы с отцом остались в деревушке на несколько дней. Не знаю, почему мы там задержались; наверное, потому, что на следующее утро после нашего приезда я проснулся с температурой. Это был четверг, и в течение двух суток жар не спадал. Я лежал в кровати, весь в поту, терзаемый кошмарами о преследовании, аресте и тюрьме. Врач сказал, что я стал жертвой обычного летнего гриппа, но, как мне кажется сейчас, меня свалила тогда паническая атака. Отец в те дни не отходил от меня. Приносил мне в постель фрукты, воду и суп из пакета и часами сидел рядом, читая мне газеты и бульварные романы, которые покупал в киоске на площади. Мы почти не разговаривали, отец не задавал мне никаких вопросов, и лишь время от времени я слышал, как он тихо беседовал с мамой по телефону, которую ему удалось убедить оставаться дома.

В субботу я почувствовал себя лучше и поднялся с кровати, но еще не выходил на улицу. И только тогда отец начал задавать мне вопросы. Их было столько, и мне столько всего нужно было ему рассказать, что мы провели за беседой все утро. Непосредственно после налета в Бордильсе, когда мы с отцом говорили в туалете у нас дома и потом, по дороге в Колеру, я сообщил ему основное. Но в тот раз, несколько дней спустя, я рассказал уже абсолютно все, в подробностях: с того самого дня, когда у нас в школе появился Батиста, и до нашей последней вылазки с бандой Сарко. Отец слушал меня, не перебивая, и, когда я закончил, заставил меня дать слово, что я никогда больше не появлюсь в китайском квартале и снова пойду в школу. Он же, в свою очередь, пообещал, что Батиста никогда не будет больше мне досаждать. Я спросил у него, каким образом он собирался этого добиться, и отец ответил, что, когда начнется учебный год, он поговорит с отцом Батисты.

Мы съели на обед курицу гриль с картофелем, купленную в деревенском ресторанчике, а потом посмотрели фильм. Когда он закончился, отец хотел выключить телевизор, но я вдруг заметил, что начинается серия «Синей границы», и попросил его не выключать. И это была не просто очередная серия – последняя. Я почти перестал смотреть сериал, когда присоединился к банде Сарко, и, как только началась та серия, мне бросилось в глаза, что фильм, оставшийся прежним, стал каким-то иным. Начиная непосредственно с заставки. Она была такой же, как раньше, и одновременно другой, потому что картинки, оставшиеся теми же, несли уже иной смысл: народное войско, пешее и конное, с оружием и знаменами в руках, было теперь знакомым, потому что его составляли персонажи из предыдущих серий – достойные люди, которые по воле злого Као Чу оказались по ту сторону закона и, один за другим, присоединялись к Линь Чуну и его благородным разбойникам с Лян Шань По. Так же и фраза, которую читал голос за кадром в начале каждой серии («Древние мудрецы говорили, что не следует презирать змею за то, что у нее нет рогов. Возможно, когда-нибудь она перевоплотится в дракона. Так же и один человек может однажды превратиться в целую армию»), обрела теперь новый смысл: она звучала не как заклинание, а стала свершившимся фактом. Один Линь Чун превратился в настоящее войско, а змея без рогов – в дракона.

Два дня назад, поскольку я знал, что нам предстоит разговор о тех днях в Колере, мне стало любопытно, и я, скачав из Интернета ту серию, убедился, что все было именно так, как мне помнилось. Хотите я расскажу?

– Пожалуйста.

– В начале серии Линь Шун и его люди с Лян Шань По осаждают столицу Китая, где Као Чу, фаворит императора, правит вместо него, держа запуганный народ в повиновении, под гнетом жестоких законов и нищеты. У Као Чу возникает план, как окончательно завладеть властью. Он хочет воспользоваться всеобщим страхом из-за подступившего к столице войска, чтобы, обвинив императора в слабости, убить его и основать собственную династию. Для разрушения этого плана Линь Чун решает совершить смелую вылазку: проникнуть со своими соратниками в город, добраться до императора и раскрыть ему коварный замысел Као Чу. Вылазка увенчивается успехом, и, благодаря храбрости и уму Линь Чуна и его товарищей, столица восстает против тирании, и Као Чу приходится бежать из города.

Потом начинается своего рода эпилог, в нем реализм сменяется сюрреалистичностью аллегории. Као Чу спасается от преследования, двигаясь по черной пустыне, с небольшой группой солдат, которые один за другим валятся на землю, обессиленные без питья и еды. Вскоре бывший фаворит императора остается один, падает с лошади и с трудом бредет по песку. Вокруг него реальность превращается в галлюцинации, где в беспорядочном хороводе кружат его бывшие жертвы, зловещие лица, копья, лошади, всадники, знамена, огни – призрачные видения, сводящие с ума и грозящие поглотить его, Као Чу попадается людям с Лян Шань По, и Линь Чун убивает его в поединке. На этом сюжетная линия заканчивается, но в конце сериала звучат еще две наставительные речи: первую произносит Линь Чун перед своими соратниками, которым он возвещает, что, хотя теперь зло, в лице Као Чу, повержено, оно может вернуться в любом другом обличье. Им следует сохранять бдительность и быть готовыми бороться и победить, ведь Лян Шань По – не название реки, а вечный символ, символ борьбы против несправедливости. Вторую речь, звучащую как пророчество, произносит голос за кадром: в то время как Линь Чун со своими товарищами удаляются верхом на лошадях в темноту, сообщается, что герои с Лян Шань По станут появляться всегда, когда возникнет необходимость восстановить справедливость на земле.

Последний образ – избитое клише, идеализированная картинка эпического сентиментализма, однако, увидев эти кадры в тот вечер в доме Ихинио Редондо, я не выдержал и заплакал. Я долго молча плакал, сидя в полумраке рядом с отцом в полупустой столовой дома, затерянного в этой тихой деревушке, и меня переполняло неведомое прежде ощущение, в котором перемешались безутешность, отчаяние и горечь. Таким образом я впервые познал вкус взрослой жизни, и мне стал ясен смысл выражения «крах иллюзий».

Это происходило в субботу. В воскресенье утром мы вернулись в Жирону, и весь тот день и несколько последующих я провел в беспокойстве. Начинался новый учебный год, а я дал отцу слово вернуться в школу и никогда больше не появляться в китайском квартале. Что касалось второго, то я сдержал обещание, и первое тоже собирался исполнить. Нет, мое беспокойство было связано вовсе не с этим и не с моей семьей: отношение у меня с домашними за несколько дней из отвратительных превратились в прекрасные, и, словно все мы заключили негласный договор, никто в доме не упоминал больше о нашем бегстве в Колеру и сопутствовавших этому обстоятельствах. Причина моей тревоги проистекала от неизвестности. Я не понимал, почему инспектор Куэнка не задержал меня в Колере, и боялся, что в любой момент он вновь явится к нам домой и заберет меня. Кроме того, в дни моей болезни в Колере у меня зародились подозрения, что именно я проболтался кому-то о нашем налете на банк в Бордильсе, став невольным виновником полицейской засады. Меня терзал страх, что Сарко, Гордо и Джоу подумают, будто я специально всех заложил, и решат сдать меня, чтобы свести счеты. В связи с этим передо мной встала мучительная дилемма. Я не хотел нарушать данного отцу обещания не появляться больше в китайском квартале, но в то же время мне нужно было туда пойти. Я хотел узнать, собирались ли Сарко, Гордо и Джоу выдать меня или они уже это сделали, и не задержали ли кого-нибудь еще из наших. Но больше всего хотелось увидеть Тере. Я собирался объяснить ей, что никого не выдавал, а полицейская засада у банка в Бордильсе появилась не по моей вине. И еще я хотел окончательно прояснить наши отношения. Теперь, когда Сарко исчез, между нами не было никаких преград.

Во вторник мне удалось разрешить мучившую меня дилемму: я отправился в район бараков, чтобы встретиться с Тере. Я уже упоминал, что прежде мне не доводилось бывать там, и я даже не знал их точного расположения. Единственное, что мне было известно с детства, – они находились где-то по ту сторону парка Ла-Девеса и реки Тер. Я пересек Ла-Девесу, проделав тот же путь, что и неделей раньше, когда убегал от полиции после налета на банк в Бордильсе, покинул парк и перешел через мост Ла-Барка. Свернул налево, спустился по ступенькам к берегу реки, снова поднялся и отправился далее по тропинке. Миновал пшеничное поле, старинный каменный дом с тремя пальмами перед ним и овраг с зарослями тростника, тополя, белой ивы, ясеня и платанов. Район бараков начинался в конце тропинки. Я имел смутное представление о бараках, приправленное в моем воображении романтикой приключенческого романа, и связанные с ними рассказы и комментарии, слышанные мной летом в компании Сарко. Однако они не развеяли подобное заблуждение, напротив, способствовали тому, что моя фантазия добавила им еще и эпический колорит историй о благородных разбойниках из японского сериала.

С первого взгляда район показался мне подобием рабочего поселка, состоявшим из шести рядов бараков, тесно прижатых друг к другу: это были строения со стенами из легкого бетона, крытыми шифером крышами и уровнем пола, приподнятым лишь на несколько сантиметров над землей. Но по мере того, как я продвигался по улицам, разделявшим бараки, – это были даже не улицы, а какие-то грязные дебри, где роились тучи мух и витал смрад клоаки, и посреди всего этого бродили голые дети и домашние животные, громоздились горы хлама, – я начал ощущать, что это не рабочий поселок, а апофеоз нищеты. Будто заколдованный и в то же время переполняемый отвращением, я продолжал свой путь, шагая мимо бараков с некогда белыми стенами, обходя зловонные водостоки и разведенные прямо на улице костры. Повсюду попадались чумазые дети, игравшие или катавшиеся на велосипеде и смотревшие на меня с безразличием и недоверием. Я двигался как сомнамбула, в подавленном состоянии, и, дойдя до конца одной улицы, внезапно пришел в себя и готов был уже развернуться и броситься прочь, но в этот момент заметил женщину, глядевшую на меня от двери последнего барака, всего в нескольких шагах от меня. Это была тучная женщина с очень бледной кожей. Она сидела на офисном стуле с ребенком на руках, волосы были повязаны темным платком, а большие глаза пристально смотрели на меня. Женщина поинтересовалась, кого я ищу, и я спросил про Тере. Поскольку мне была неизвестна ее фамилия, я принялся описывать Тере, и женщина сообщила, где ее можно найти. «Третий барак на последней улице, – сказала она и добавила: – На той, которая ближе к реке».

Барак, где жила Тере, был таким же, как остальные, с той лишь разницей, что вдоль его фасада было двумя рядами развешано белье, а на крыше торчала телевизионная антенна, более высокая, чем у других. Два окна закрывали жалюзи, но дверь была приоткрыта. Толкнув её, я услышал смех – явно из мультфильма по телевизору, в нос мне ударил какой-то приторно-сладкий запах, и, переступив порог, я одним взглядом охватил почти все жилище. Это было помещение площадью сорок квадратных метров, освещенное двумя голыми лампочками и разделенное занавесками на три своего рода комнаты. В главной находилась женщина, готовившая еду на плитке, на полу у ее ног лежала, свернувшись, собака, трое детей расположились перед телевизором на софе, сооруженной из большой деревянной доски и матраса, рядом с ними, на складном стуле, перед столиком с жаровней, сидела молодая мать, кормившая грудью младенца. В двух других комнатах я увидел лишь несколько матрасов, валявшихся на полу, поверх сооруженных из соломы лежанок. Тере стояла на одном из них перед открытым комодом со стопкой сложенной одежды в руках.

Едва я вошел в барак, все повернулись в мою сторону, включая собаку, которая поднялась и зарычала. Заметив, что Тере покраснела, я тоже покраснел, и, прежде чем кто-либо успел произнести хоть слово, она положила одежду на комод, взяла меня за локоть и, объявив своим, что скоро вернется, вытащила меня на улицу. Когда мы оказались в нескольких шагах от двери барака, Тере спросила: «Что ты здесь делаешь?» «Я искал тебя. Хотелось узнать, что с тобой все в порядке. У тебя есть новости от Сарко и остальных?» Мои слова успокоили Тере, и ее настороженность сменилась любопытством. Будто не услышав моего вопроса, она показала на повязку на моей руке и спросила, что произошло. Я принялся рассказывать ей про наш налет на банк в Бордильсе. Тере не прерывала меня, до тех пор пока я не сообщил, что полиция в тот день уже ждала нас на выходе. «Нас кто-то сдал», – произнесла она. «Да», – кивнул я. Потом Тере заявила, что ее это нисколько не удивляет, и я посмотрел на нее, не понимая, что она имела в виду. Тере пояснила: «Сарко виноват. Когда я сказала, что не смогу пойти с вами, он принялся обсуждать это дело со всеми подряд. Когда треплешься направо и налево, обязательно попадется тот, кому не следовало этого слышать. Сарко всегда предостерегал нас от этого и сам же облажался».

Вы не представляете, какое облегчение я испытал, услышав эти слова Тере. Избавившись от необходимости доказывать свою непричастность к доносу, я продолжил свой рассказ, хотя предпочел не упоминать о событиях, произошедших после того, как наша машина перевернулась у моста Ла-Барка: ни о задержании Сарко, ни о моем бегстве с отцом в Колеру, ни о визите инспектора Куэнки в дом Ихинио Редондо. Тере сообщила мне, что ей было известно о Сарко, Гордо и Джоу. Сказала, что с ними все в порядке, хотя Сарко загипсовали ногу. После трех дней допроса в комиссариате их передали судье, тот вынес решение отправить их в Барселону и посадить в «Ла-Модело». «Теперь они ждут суда, но неизвестно, сколько это продлится. Ты же помнишь, сколько прошло времени с тех пор, как сцапали Колилью и Дракулу, а они еще все маются в ожидании. Ну а что до Сарко с остальными, то им светит не менее четырех-пяти лет. Они признали лишь то, от чего совсем нельзя было отвертеться: оружие, угон машины, налет на банк и несколько нападений. Учитывая, сколько еще можно было бы на них повесить, они, можно сказать, легко отделались. О нас ничего не рассказали – ни о тебе, ни обо мне. В общем, они нас не сдадут. Если ты из-за этого беспокоился, то можешь расслабиться».

Меня задело, что Тере догадалась о моих мыслях, но не так, чтобы очень сильно: в то время ее мнение обо мне уже перестало быть для меня важным. Пока Тере говорила, я разглядел за ее плечом, по ту сторону реки, в просветах между деревьями, возвышавшиеся здания района Катерина-Альберт, и в тот момент я подумал, что мой дом и эти бараки находились одновременно близко и очень далеко друг от друга, и только тогда ко мне пришло осознание того, что я действительно был не таким, как они. Внезапно показалось ирреальным все произошедшее со мной за последние месяцы, и я понял, что принадлежал к миру по другую сторону реки, и воды синей границы вернулись в свое обычное русло. Стало ясно, что меня с Тере ничего больше не связывает, и она была лишь мимолетным увлечением лета.

Тере продолжала говорить, а я думал о том, как улизнуть из этого места. Она рассказывала о Сарко, мол, какой срок ему бы ни дали, надолго в тюрьме он не задержится. «Сбежит при первой же возможности. Это произойдет очень скоро». Я молча кивнул. Двое детей на велосипеде, со следовавшей за ними собакой, пронеслись в нескольких метрах от нас, забрызгав мне грязью кроссовки. Открылась дверь барака, откуда донеслись звуки перестрелки из телевизора и детский плач, и тут же показалась голова молодой женщины, которую я видел кормящей младенца. Она позвала Тере в дом, сказав, что нужна ее помощь. «Сейчас приду», – ответила Тере, и дверь барака закрылась. Тере погладила пальцем свою родинку возле носа и, вместо того чтобы отправиться в дом, спросила: «Ты появлялся с тех пор в «Ла-Фоне?» «Нет. А ты?» «И я нет. Но если хочешь, завтра вечером можем увидеться там. Я договорилась встретиться там с Линой». Я подумал секунду и произнес: «Хорошо». Тере улыбнулась – в первый раз за время нашего разговора. Потом быстро попрощалась и ушла в дом.