Текст книги "Законы границы (СИ)"

Автор книги: Хавьер Серкас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

Эта идиллия продолжалась несколько месяцев, до лета. В первые дни необыкновенное довольство было просто написано у меня на лице, потому что все вокруг заметили, что со мной происходит нечто странное – начиная с моей дочери, которая приехала ко мне на следующий день после первого визита Тере и все выходные подшучивала надо мной. Кортес, Губау и остальные в адвокатской конторе тоже заметили это неожиданное изменение во мне и пользовались моим хорошим расположением, хотя в то же время вынуждены были принять и мою отстраненность. Я имею в виду, что стал заниматься почти исключительно делом Сарко, поручив остальную работу Кортесу и Губау, что вызвало смятение в нашей конторе и жалобы со стороны клиентов, привыкших к тому, чтобы я сам уделял им внимание. Однако я был слишком поглощен своим счастьем и не обращал внимания ни на жалобы, ни на смятение. Это вовсе не означает, что я не работал. Я читал, изучал документы, собирал информацию, обсуждал детали дела Сарко с Кортесом, Губау и иногда с другими адвокатами. Кроме того, часто посещал Сарко. Во время этих встреч мы говорили главным образом о юридических и судебных вопросах, о положении Сарко в тюрьме и способах его улучшения. При этом ни Сарко, ни я не избегали затрагивать в нашем разговоре прошлое, в том числе и лето 1978 года, особенно если нам казалось, что какая-то деталь или эпизод могли пролить свет на что-либо в его последующей жизни и оказаться полезными мне в выстраивании линии защиты. Наши отношения тогда были строго деловыми. Ну, или почти. Я бы сказал, в тот период что мы прощупывали друг друга. Не знаю, каковы были впечатления Сарко, но я пришел к заключению что, несмотря на его неважное физическое состояние и неуверенность, у него сохранился здравый ум. Сарко ясно мыслил, его поведение было разумным, он действительно мечтал выйти из тюрьмы и начать новую жизнь.

В то время я также периодически виделся с Марией Вела. Мы встречались в ее квартире на улице Марфа, в Санта-Эухения, где она жила с дочерью, преждевременно развившимся и угловатым подростком, Копией своей матери. Глядя на Марию, многие, вероятно, задавались вопросом, каким образом такая женщина, как она, могла стать женой Сарко. Когда они с Тере объявились у меня в офисе, мне уже была известна эта история из газет, однако тогда я еще не знал, что это не вся история.

– Мне известно лишь то, что я прочитал в вашем архиве.

– Полная история гораздо более интересна. Я реконструировал ее в те первые недели благодаря Марии, а также с помощью Сарко и Тере. Итак, все происходило следующим образом. Мария являлась одной из многочисленных поклонниц Сарко, с которыми он переписывался в период своего медийного апогея. Среди этих женщин кого только не было: и мифоманки, и охотницы за наживой, и добрые самаритянки, и наивные простушки, и всякие ущербные, и искательницы приключения. В целом, принимая любовь поклонниц, Сарко умело пользовался ими и старался добиться того, чтобы они ему помогали. Он быстро понял, что его благополучие в тюрьме в значительной степени зависело от поступающей извне поддержки, в том числе и от воздействия на адвокатов, прокуроров, судей, чиновников и политиков. Мне кажется, Мария сочетала в себе качества всех или почти всех типов его поклонниц, но пресса предпочла назначить ее влюбленной самаритянкой.

И нельзя сказать, что она хотя бы отчасти ей не была– во всяком случае, поначалу. Впервые Мария написала Сарко в конце восьмидесятых годов, когда он, находясь в тюрьме в Уэске, публично объявил через «Эль периодико де Арагон» о своем намерении основать журнал и пригласил волонтеров принять участие в этом проекте. Мария была одной из тех, кто предложил помощь в создании и распространении журнала, и, хотя ни один номер так и не вышел, с того времени она начала регулярно писать Сарко. Ему стало известно, что Мария на четыре года моложе него, была замужем, но рассталась с мужем. У нее была дочь двух лет, прежде жила в Барселоне, но недавно переехала в Жирону, работала в школьной столовой. Позднее, по мере того как письма Марии становились все более откровенными и пылкими, он также узнал, что она не пропускала ни одной публикации про него, влюбилась в Сарко, хотя они ни разу не виделись, и была на все готова ради него. Он не придал этому особого значения, вероятно, потому, что фото Марии были не слишком соблазнительны, и в тот период ему приходило множество подобных писем от многочисленных поклонниц, пытавшихся завязать с ним роман по переписке. В те времена Сарко являлся одним из самых известных людей в нашей стране, своего рода иконой недавно установившейся демократии: о нем снимали фильмы, писали книги и песни, публиковали его мемуары. Газеты и радио брали у него интервью по любому поводу, интеллектуальные журналы посвящали ему колонки, в прессе появлялись его фотографии рядом с политиками, футболистами, тореадорами, актерами, певцами, писателями, деятелями кино и другими знаменитостями, а желтые издания приписывали Сарко романы с политиками-социалистками, андалузскими аристократками, королевами красоты, университетскими преподавательницами, надзирательницами тюрем и телеведущими. Мария писала ему постоянно, но Сарко, захваченный водоворотом жизни, скоро перестал отвечать на ее письма и не обращал на нее внимания вплоть до того момента, когда в середине девяностых годов, продемонстрировав свою неспособность к исправлению, лишился толпы поклонниц, благосклонности общества и внимания прессы. Мария не упустила этот момент. Оставшись без конкуренток, она вновь предприняла попытку заинтересовать собой Сарко, и на сей раз ей это удалось. Мария начала посещать его в тюрьме, им стали предоставлять встречи наедине, и Сарко согласился принять ее любовь. В то время Мария и приобрела статус официальной «Девушки» Сарко, занимавшейся его вопросами за пределами тюрьмы.

– И именно в таком качестве она явилась к вам вместе с Тере.

– Да.

– А Тере? В качестве кого она пришла к вам в контору?

– В качестве помощницы или телохранителя Марии или как доверенное лицо Сарко. Эту роль она играла и много лет назад, а после возобновления отношений с ним снова взяла ее на себя. Мария была идеальной для Сарко по многим причинам: нормальная женщина, без криминального прошлого, мать, к тому же абсолютно благопристойная, в разводе, Мария была влюблена в него и всегда находилась рядом. Однако Сарко считал, что она недостаточно умная и на нее нельзя положиться. Ему казалось, что Тере опытнее и заслуживает больше доверия. Сарко стал просить ее сопровождать Марию или же сама Тере предложила это делать. Так и сформировалась эта необычная парочка.

С Марией я встречался примерно раз в неделю; у нее дома на улице Марфа. Именно тогда начал понимать, что это персонаж с двойным дном и она не просто была примитивной или незначительной, а представляла собой образец такого чистого простодушия и прозрачности, что уже одно это делало ее загадочной. Прежде всего меня удивило то, что Мария сохранила идеализированное представление о Сарко, многие годы распространявшееся в СМИ, – представление о нем, как о благородном, смелом и великодушном человеке, обреченном волей судьбы, по своему рождению, вести жизнь преступника. Еще более удивительным стало то, что у нее сохранилось идеализированное представление об их отношениях с Сарко: в ее глазах, это была история любви простой, доброй и несчастной женщины к простому, доброму и несчастному мужчине – история всепобеждающей, романтической любви, обещавшей, что, как только Сарко выйдет на свободу, они с дочерью обретут потерянного мужа и отца, а Сарко – семью, которой никогда не имел. В эти первые встречи Мария несколько раз поведала мне одну историю, и однажды, когда я возвращался к своей машине после нашей долгой беседы, мне вдруг пришла в голову идея: это был ключ, способный вернуть интерес СМИ к персоне Сарко, а значит, ключ от его свободы. Сарко много раз рассказывал прессе свою историю – историю жизни раскаявшегося преступника, вставшего на путь исправления и несправедливо удерживаемого в тюрьме, но после того как сам продемонстрировал лживость своих заверений, вновь преступив закон, было трудно заставить кого-нибудь снова поверить ему. Однако если эту же историю, подкорректированную, приукрашенную и дополненную, поведала бы работница школьной столовой – относительно молодая, одинокая, приличная, бедная, разведенная, смиренная и жалкая, да еще и с ребенком на руках, – тогда можно было рассчитывать на то, что СМИ поверят во все это или, во всяком случае, сочтут правдоподобным и снова заговорят о Сарко, вернут к нему интерес, став моими союзниками в освобождении его из тюрьмы. В общем, я пришел к заключению, что без этой помощи мне потребуется намного больше времени, чтобы вытащить Сарко на свободу – если это вообще удастся. Еще я подумал, что следовало попробовать.

– Значит, это вам пришла идея сделать Марию звездой СМИ?

– Да. Но я лишь хотел, чтобы Мария рассказывала журналистам свою историю и историю Сарко. Никто не мог предположить, во что все выльется. По крайней мере, лично я не имею к этому никакого отношения.

– Вы запустили в действие Марию, полагая, что можете использовать ее и управлять ей, но эта женщина вышла из-под контроля и стала вести свою игру, обернувшуюся против вас. Что ж, наверное, можно сказать, что вы заслужили это: нельзя предпринимать подобные шаги, не зная, чем все закончится.

– Глупости. Если бы это было так, то никто бы никогда ничего не предпринимал, поскольку невозможно знать заранее, чем все закончится, как бы оно ни начиналось. В общем, если вам интересно, мы продолжим нашу беседу в следующий раз. А сейчас мне нужно идти.

– Простите, я не хотел вас задеть.

– Вы меня не задели.

– Хорошо, не стану больше вас задерживать. Но прежде чем мы закончим наш сегодняшний разговор, позвольте мне задать последний вопрос.

– Слушаю вас.

– Если я вас правильно понял, поначалу у всех были оптимистичные представления относительно будущего Сарко. Так?

– Не совсем. Один человек не разделял оптимизма.

– Кто?

– Эдуардо Рекена, начальник тюрьмы. Он хорошо знал Сарко в то время, ежедневно видел его, и у него имелось свое особое мнение насчет его личности. Я не очень много общался с ним, но у нас сложились хорошие отношения. Иногда мне кажется, что он понимал то, чего не понимал больше никто другой и сам я слишком долго не мог понять. Вам следовало бы поговорить с ним.

4

– Я хорошо помню, как мы с Каньясом впервые встретились по моей инициативе, у меня в кабинете, через несколько недель после того, как Гамальо поступил в нашу тюрьму. К тому времени мне лишь пару раз довелось поговорить с Гамальо – и то мимоходом, однако наши тюремные специалисты уже провели обследование Сарко и вынесли свое заключение, и у меня на тот момент имелось четкое представление о его реальном состоянии.

Это было первое, что я сообщил Каньясу в день нашей встречи, после того как мы пожали друг другу руки и я предложил ему присесть на диван в моем кабинете. Затем я сказал ему, что пригласил его на встречу, чтобы поделиться имевшейся в моем распоряжении информацией, поскольку это было в наших общих интересах и могло облегчить нам работу. Каньяс слушал внимательно, и его глаза заинтересованно смотрели на меня через стекла очков. Он сидел, откинувшись на спинку дивана, широко расставив ноги и держа, пред собой руки со сцепленными пальцами. Как всегда, выглядел безупречно: в белой рубашке, синем костюме-тройке и начищенных до блеска туфлях. Когда я замолчал, Каньяс приподнял брови, расцепил и снова сцепил свои пальцы, словно призывая меня продолжить говорить. И я продолжил. Сообщил ему, что Гамальо был героиновым наркоманом и ВИЧ-положительным. Это, очевидно, уже было известно Каньясу, потому что он не выказал удивления. Затем я принялся объяснять, что имелась еще одна проблема: Гамальо не осознавал вреда, наносимого ему героином, и считал, что держит под контролем свое увлечение наркотиками. В действительности наркотики полностью властвовали над ним. Он был не способен признать свою зависимость болезнью, а если и признавал, то делал это притворно, чтобы извлечь определенную выгоду. Однако до тех пор, пока Гамальо был не в состоянии взглянуть правде в глаза, победить его проблему было невозможно. В тюрьме «Куатре Камине» удалось добиться, чтобы он впервые прошел заместительную метадоновую терапию. И еще, в том разговоре с Каньясом я охарактеризовал Гамальо как самого прожженного сидельца из всех, кого мне доводилось знать в жизни.

– Самого прожженного?

– Все исправительные учреждения разные, но в то же время похожи друг на друга. Гамальо провел в заключении более половины своей жизни, ему были известны все или почти все испанские тюрьмы, и он, как никто другой, знал хитрости тюремной жизни и умел использовать их для своей выгоды. За решеткой ему все было нипочем, он чувствовал себя там королем. Вот это и означает «прожженный сиделец». Разумеется, Гамальо полагал, что в этом состояла его сила, но не понимал, что в этом же заключалась и слабость. В любом случае выводы, сделанные нашими специалистами, были более чем ясным, и я изложил их адвокату: Гамальо характеризовали как личность, склонную манипулировать окружающими, с абсолютным неприятием труда и манией преследования. Как сказал один из наших психологов, для человека, страдающего этой проблемой, хуже всего, если его действительно преследуют. Кроме того, в отчете говорилось о его виктимизме и склонности винить в бедах других, а также о неспособности Гамальо расстаться с легендой о своей преступной юности и научиться жить, оставив ее в прошлом.

Такова наиболее существенная часть заключения о Гамальо. В остальном это были сведения о его семье, детстве и юности, о преступном и тюремном пути, а также о попытках исправления. Я показал отчет Каньясу и дал ему возможность пролистать его, а сам тем временем продолжил: «Видите ли, тридцать пять лет я работаю с заключенными и знаю самые сложные тюрьмы Испании. Полагаю, вы понимаете, что это редкий случай, потому что работа начальника тюрьмы тяжелая, и мало кто способен выдержать здесь три десятка лет, к тому же это государственная должность, и я пережил на ней смену диктатуры демократией, одной партии другой и центрального правительства автономным. Рассказываю вам это не для того, чтобы похвастаться, я просто хочу, чтобы вы понимали: я знаю, о чем говорю». Я сделал паузу и продолжил: «Наверное, вы задаетесь вопросом, что я узнал за столько лет, проведенных среди заключенных? Самое главное, что мне открылось простая истина: есть заключенные, которые могут жить на свободе, и те, кто не может. Есть заключенные, способные адаптироваться к нормальной жизни, и те, кто не способен на это. Должен заметить, те, кто способен, составляют ничтожное меньшинство. К сожалению, Гамальо не входит в их число».

Я ждал реакции Каньяса, но не дождался. Мне показалось это хорошим знаком: Каньяс был умным и опытным адвокатом, поэтому я подумал, что если что и могло удивить его в нашей встрече, то не мои слова, а то, что я позвал его для того, чтобы говорить ему столь очевидные вещи. Он несколько секунд молчал, держа в руках отчет о Гамальо, и выжидательно смотрел на меня, словно догадываясь, что я еще не закончил. Я вздохнул и произнес: «Но наши власти хотят адаптировать его к жизни в обществе. Для них это вопрос политики: автономное правительство решило использовать Гамальо для того, чтобы продемонстрировать Мадриду, что им приходилось исправлять ошибки прежней центральной власти и творить добро там, где раньше сеялось зло. К тому же это был не только политический, но и личный вопрос – во всяком случае, для главы пенитенциарного ведомства Каталонии Пере Прада. С этим господином я на тот момент недавно познакомился, и он показался мне хорошим человеком. Однако, к сожалению, этим все не ограничивалось: он был также рьяным католиком, полным благих намерений и верящим в изначальную доброту человеческой природы. В общем, довольно опасным типом. Я рассказал Каньясу, что Прада заинтересовался Гамальо и, поговорив с ним пару раз в «Куатре Камине», решил взять его под свою опеку и лично заботиться о его возвращении в общество, привлекая к этому делу и свое ведомство. Это была одна из причин, по которой Гамальо перевели в Жирону. Прада решил, что в такой маленькой тюрьме, как эта, Сарко сможет получить более внимательное отношение и индивидуальный подход. Под конец я описал Каньясу распорядок, которому с того момента должна была подчиняться жизнь Гамальо в тюрьме – распорядок, регламентировавший каждый его шаг и, по словам самого Прада, призванный обеспечить Сарко абсолютный комфорт».

– Вы должны были работать над возвращением Гамальо в общество, не веря в возможность этого возвращения.

– Да. Однако я никого не обманывал. Я сразу высказал свое мнение Прада и другим сотрудникам пенитенциарного ведомства. И я повторил все это Каньясу, во время нашей встречи в моем кабинете. Я не верил, что Гамальо мог адаптироваться к нормальной жизни. И еще меньше верил в возможность добиться этого таким образом. В первую очередь его перевод в Жирону являлся ошибкой: в те времена Сарко все еще был известным персонажем в Каталонии, не говоря уже о нашем городке, где у него по-прежнему жили родственники и друзья, хотя и не поддерживавшие с ним связь. Напротив, в любой другой тюрьме где-нибудь в Кастилии, Галисии или Экстремадуре Сарко уже был никем, его слава померкла, и это было хорошо для Гамальо, потому что, пока Сарко не перестал быть легендой, Гамальо не мог поднять голову, то есть существование Гамальо было возможно только в том случае, если бы Сарко умер. Не знаю, достаточно ли ясно я выражаюсь.

– Абсолютно.

– Однако в нашей тюрьме мы только и делали, что продолжали культивировать миф о Сарко, обращаясь с ним не как с обычными заключенными и предоставляя ему различные привилегии. Эти привилегии были контрпродуктивными, ведь в тюрьме Жироны, как в любой другой, было две власти: одна – исходившая от тюремного начальства, а другая – от самих заключенных. Начальник, то есть я, еще мог мириться с привилегиями, хотя все это и было мне не по душе, но у других заключенных это не могло не вызывать раздражения. Я вам больше скажу: привилегии в тюрьме вредны – они провоцировали враждебность со стороны тех, кто ими не пользовался, и становились препятствием на пути к освобождению Гамальо, поскольку позволяли ему осознавать свое особое положение и чувствовать себя не таким, как другие заключенные, что продолжало подпитывать легенду Сарко. В общем, примерно это я и высказал тогда Каньясу.

– И что он вам ответил?

– Каньяс меня удивил. Я всегда считал, что хороший адвокат вынужден быть циником. Его работа – защищать воров и убийц, он радуется, когда им удается избежать тюрьмы. И в то же время эта несправедливость является фундаментом справедливости, потому что даже самый плохой из людей имеет право на защиту – иначе быть не может никакой справедливости. Это может показаться вам неприятным, и так оно и есть, но вообще правда редко бывает приятной. В общем, Каньяс имел репутацию хорошего адвоката, поэтому я ожидал, что для публики он возьмет на вооружении легенду Сарко, изображавшую его жертвой общества, слезливый миф о раскаявшемся преступнике. Это была наилучшая стратегия для его защиты перед судом. В то же время я был уверен, что Каньяс на самом деле прекрасно понимал: Гамальо являлся не жертвой общества и бунтарем из кинофильма, а прирожденным преступником, неисправимой криминальной личностью. Я полагал, что в откровенном разговоре с глазу на глаз адвокат признает правду или не станет отрицать ее и мы сможем договориться с ним, избежав ненужных проблем.

Однако моя уверенность оказалась ошибочной. Выслушав все мои объяснения, Каньяс спросил: «Для чего вы мне это рассказали?» Он отложил скрепленные листы заключения о Гамальо и подвинулся на край дивана, опершись локтями о колени и продолжая держать руки сцепленными в «замок». «Я вам уже говорил, – ответил я. – Мне кажется, я обязан был это сделать. Кроме того, думаю, раз уж нам предстоит вместе работать над данным делом, будет лучше, если я сразу раскрою перед вами все карты и мы сумеем прийти к соглашению». «Понятно», – пробормотал адвокат. Однако он не спросил, к какому соглашению нам нужно прийти, и его дальнейшие слова заставили меня сделать вывод, что он так ничего и не понял. «Скажите, пожалуйста, господин директор, – произнес Каньяс, – сколько раз мы с вами встречались у вас в кабинете, чтобы поговорить о ком-нибудь из моих клиентов?» Мне сразу стало понятно, что он имел в виду, но я не стал уклоняться от вопроса. «Ни разу, – признал я и добавил: – Тогда я не видел в этом необходимости. А сейчас вижу. Кстати, с некоторыми из ваших коллег у меня прежде тоже возникали подобные беседы». Это последнее было чистой правдой, но Каньяс кивнул и усмехнулся. «Что ж, со мной это в первый раз, – произнес он. – Хотя я вот уже почти пятнадцать лет каждую неделю появляюсь в тюрьме. Так что это может означать только одно, не правда ли?» И Каньяс сам ответил на свой вопрос: «Это значит, что Гамальо не является обычным заключенным». Адвокат сделал паузу, расцепил пальцы и, подняв локти с колен, распрямился, чтобы посмотреть мне в лицо. «Послушайте, господин директор, – продолжил он. – Я благодарен вам за то, что пригласили меня сюда, и особенно благодарен за откровенность. Позвольте же мне тоже быть с вами откровенным. Нравится вам или нет, но Гамальо – особый заключенный, и совершенно естественно, чтобы к нему было особое отношение. Однако эта его особость вовсе не означает, что он не способен к социальной реабилитации. Напротив, Гамальо является исключительным в том числе и потому, что принадлежит к упомянутому вами ничтожному меньшинству: он уже внутренне реабилитировался и не должен больше находиться в тюрьме. Такова реальность. Правда, нам будет трудно прийти к соглашению по данному вопросу. Но это не имеет значения. Главное, что ваше начальство думает так же, как я, и вам придется выполнять его распоряжения. Я очень рад этому: еще раз повторю, я считаю, что Гамальо уже погасил свой долг перед обществом и готов к тому, чтобы выйти на свободу. Я же, в свою очередь, сделаю все, что в моих силах, чтобы это произошло как можно скорее».

Вот что сказал мне тогда Каньяс. И – еще раз замечу – его слова удивили меня. Это была речь не рационального и благоразумно циничного адвоката, а человека, находившегося во власти мифа о Сарко и верившего в него. Или. напротив, беспринципного ловкача, желавшего заставить меня поверить в то, во что сам он не верил, и жаждавшего нажиться на славе Сарко и произвести медийный фурор, вытащив его из тюрьмы.

– Насколько я понимаю, в то время вы даже не подозревали об отношениях, связывавших Гамальо и Каньяса?

– Разумеется, нет. Я знал, что в юности Гамальо жил в Жироне и у него были здесь родственники. То, что Каньяс некогда состоял в банде Сарко, я узнал намного позднее. После того разговора с адвокатом я понял, что он прав: поскольку вышестоящие чиновники поддерживали это дело, я был связан по рукам и ногам и мог лишь продолжать заниматься тем же, чем уже занимался, то есть работать над социальной реабилитацией Гамальо, не веря в то, что для него это возможно. Кроме того, мне стало ясно, что я дал маху с Каньясом и мы ни о чем не могли с ним договориться, поэтому лучше было оставить все так, как было. В тот день я постарался поскорее завершить нашу встречу, заявив, что, возможно, я ошибался и у меня не было другого выхода, кроме как исполнять распоряжения вышестоящих инстанций. На прощание сказал Каньясу, что он может на меня рассчитывать, если ему что-нибудь потребуется, и адвокат поблагодарил меня со своим неизменным видом победителя.

– Вы действительно были убеждены тогда, что Каньяс ошибался?

– Да.

5

– Суд по делу о нападении на надзирателей «Бриане» был в марте или апреле 2000 года – на тот момент Сарко уже несколько месяцев находился в тюрьме Жироны. Заключительные слушания состоялись в суде Барселоны. Там я имел возможность убедиться в том, что в Каталонии и Барселоне легенда о Сарко по-прежнему жива. Конечно, его появление на публике не вызвало такого ажиотажа, как десять лет назад, когда он являлся настоящей знаменитостью, но все равно это событие привлекло журналистов и любопытных. Во избежание нарушения порядка судья велел освободить зал и не впускать туда никого, кто не имел отношения к делу. То, что Сарко все еще обладал притягательностью для СМИ, было первым успехом. Второй нашей победой стало решение суда: Сарко приговорили к трем месяцам заключения, что было намного меньше, чем мы ожидали. Результат полностью удовлетворил нас, не пришлось даже подавать апелляцию. Потом мы с Тере отметили этот успех французским шампанским у меня дома, а Сарко с Марией, хотя и без особых излияний, выразили мне свою благодарность. Никто из них троих не поинтересовался, сколько они должны мне за услуги, однако одержанная победа подвигла меня на то, чтобы изложить им мой план, который я втайне вынашивал с тех пор, как взялся защищать Сарко.

Целью моего плана было вытащить Сарко из тюрьмы в течение двух лет. Для начала следовало добиться в суде Барселоны частичного сложения и поглощения наказаний по множеству вынесенных приговоров – таким образом, чтобы полученные сто пятьдесят лет тюрьмы оказались сокращены до тридцати лет, максимального срока заключения в испанской тюрьме. Это была судебная часть операции, и на данном этапе успех был гарантирован или почти гарантирован: было маловероятно, чтобы нам отказали в наших ходатайствах, но если бы это все же произошло, всегда можно было обратиться с кассационной жалобой в Верховный суд. В общем, после сложения наказаний и окончательного определения срока Сарко мог начать подавать прошения для получения отпусков и в конце концов добиться смягчённого режима, который позволил бы ему проводить день за пределами тюрьмы и возвращаться туда только ночевать.

Затем начинался политический этап операции – намного более ненадежный и сложный. Он предполагал подачу ходатайства о помиловании или условно-досрочном освобождении, и его результатом должен был стать окончательный выход Сарко на свободу, с единственным ограничивавшим ее условием – не совершать больше преступлений. Разумеется, добиться помилований было непросто, тем более в случае Сарко. С соответствующим ходатайством можно было обратиться в министерство юстиции после возвращения Сарко из его первого отпуска из тюрьмы. Затем министерство должно было направить документ в Совет министров для вынесения решения. Вопрос состоял в том, как склонить министра юстиции к одобрению нашего ходатайства. В соответствии с моим планом для этого необходимо было обеспечить три условия. Во-первых, сделать так, чтобы Сарко вновь стал медийной персоной, а для этого требовалось организовать кампанию в СМИ, чтобы вернуть ему утраченный престиж и убедить общественное мнение в том, что он заслуживал прощения и свободы. Хотя участвовать в этой кампании предстояло и самому Сарко, и Тере, и мне, главная роль – опять же, согласно моему плану – должна была принадлежать Марии. Именно в ее руках был ключ от свободы Сарко, потому что именно она могла растрогать журналистов и общественное мнение своим идеализированным представлением о Сарко и отношениями с ним. Во-вторых, после запуска кампании в СМИ следовало заручиться поддержкой известных людей и добиться того, чтобы местные власти выступали в пользу нашего ходатайства перед центральным правительством. В-третьих, требовалось обеспечить Сарко трудовой и семейный фундамент, который сделал бы правдоподобной его успешную интеграцию в общество.

– В каком смысле?

– В том смысле, что Сарко должен был найти работу и жениться на Марии. И то и другое было несложно осуществить, но у Сарко недовольно перекосилось лицо, когда я заговорил с ним об этом во время одной из наших встреч в тюрьме. «Слушай, Гафитас, – проворчал он. – Я могу представить себя работающим, но сделай одолжение, не лезь ко мне со своими глупостями насчет Марии». Разумеется, подобная реакция не стала для меня неожиданностью. Я понимал, что Сарко воспринимал Марию лишь как последний жалкий остаток своей золотой эпохи, полной поклонниц, и его держал рядом с ней исключительно практический интерес. Будучи готов к его возражениям, я сразу принялся настаивать и напоминать Сарко о том, что в глазах судьи вступление в брак являлось гарантией стабильности, а Мария была идеальной кандидатурой на роль жены и лучшей помощницей в создании нужного имиджа. Напомнил, что, если он хотел выбраться из тюрьмы, нужно было идти на определенные жертвы, и заверил его, что брак был лишь средством достижения этой цели и вовсе не обязательно сохранять его дольше, чем требуется. Сарко помрачнел и, пожав плечами, сказал: «Ясно». Однако через секунду он вновь воспрянул духом и добавил: «А если Мария не захочет?» – «Почему бы ей не захотеть?» – «Наши отношения с ней – просто цирк. В тюрьме это еще сойдет, а на воле вообще не вариант». «Не беспокойся, – сказал я, отрезав для него и эту лазейку. – Она захочет. Имей в виду, что для нее ваши отношения вовсе не цирк».

Мы сидели, как всегда, в комнате для встреч: Сарко – на стуле лицом к решетке, а я – за столом у стены, склонившись над своей записной книжкой. Помню, что это была пятница, и я пребывал в приподнятом настроении. Тере позвонила мне в полдень в офис, и мы договорились встретиться в ней вечером у меня дома. После работы мы с Кортесом и Губау собирались зайти выпить пива в «Ройале». На следующий день ко мне из Барселоны должна была приехать дочь. В тот день я поставил себе единственную задачу – убедить Сарко принять мой план, и когда договоренность с ним была бы достигнута, мне оставалось лишь посвятить во все Тере и Марию и приступить к реализации задуманного.

Я поднял голову от записной книжки, и мы с Сарко встретились глазами. «Не знаю, – сказал он, прежде чем я успел возобновить свои доводы. – Вероятно, ты прав». Я снова склонился над записной книжкой и произнес: «Во всяком случае, я не вижу альтернативы». Потом с дерзкой уверенностью человека, заранее возомнившего себя победителем, добавил: «Разве ты планируешь жениться на какой-нибудь другой женщине?» «На другой женщине? – удивился Сарко. – На какой другой женщине?» Я повернулся к нему и пошутил: «Да на какой угодно, кроме Тере, конечно». «А с какой стати я бы решил жениться на Тере?» – удивился Сарко. Я пожалел о своем необдуманном замечании. «Это шутка, – успокоил я. – К тому же я вовсе не говорил, что ты бы мог жениться на Тере». «Именно это ты и сказал». – «Ничего подобного я не говорил. Просто пошутил, что ты мог бы жениться на какой-нибудь другой женщине, за исключением Тере». – «Почему за исключением Тере?» У меня чуть не вырвалось: «Потому что она встречается со мной» или еще того хуже: «Потому что я сам собираюсь жениться на ней». Однако я удержался, подумав, не проговорилась ли сама Тере о том, что мы с ней встречались. На вопрос Сарко я ответил как адвокат: «Она для этого не подходит. Вы с ней знакомы всю жизнь, она сидела в тюрьме, употребляла наркотики, так что с ее помощью нам не добиться того, чтобы люди поверили в твое исправление».