Текст книги "Законы границы (СИ)"

Автор книги: Хавьер Серкас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

В тот день и произошел случай, изменивший мою жизнь. Я играл на автомате, который занял уже давно, когда услышал, как в зал ввалилась шумная компания. Сначала меня охватила паника при мысли, что это Батиста с друзьями, но с огромным облегчением и радостью я увидел, что это Сарко и Тере. Однако теперь они пришли не вдвоем: с ними явились еще два типа. На сей раз сеньор Томас не остановил их на входе, а лишь окинул взглядом с порога своей каморки, подперев бока руками и держа в одной из них свой журнал с кроссвордами. Однако вскоре меня снова охватила тревога, особенно когда все четверо направились ко мне. «Как жизнь, Гафитас? – спросил Сарко. – Не надумал еще прийти к нам в «Ла-Фон»?» Я отодвинулся в сторону, уступая ему место за автоматом. Сарко повернулся к своим приятелям и с улыбкой указал на меня: «Видели? Это мой Гафитас: он понимает без слов, что надо сделать». Пока Сарко брался за ручки автомата, чтобы закончить оставленную мной игру, Тере тоже поздоровалась со мной. Сказала, что они ждали меня в «Ла-Фоне», и спросила, почему я не пришел. Два типа, явившиеся вместе с Сарко и Тере, с любопытством разглядывали меня.

Позже я узнал, что это были Гордо[3]3
  От исп. gordo – толстый.


[Закрыть] и Тио.[4]4
  От исп. tio – чувак.


[Закрыть] Гордо так прозвали, поскольку он был тощий, как щепка, а Тио – потому что тот через каждые два слова вставлял «чувак». Гордо был в узких, расклешенных книзу брюках, с кудрявой шевелюрой до плеч, похоже, закрепленной лаком. Тио был ниже его ростом, и, хотя старше всех остальных, вид у него был немного детский, с его почти всегда приоткрытым ртом и немного отвисшей челюстью. Я ответил извинениями на вопрос Тере, но меня уже никто не слушал: Сарко был увлечен своей игрой на автомате, Гордо и Тио пристроились играть за соседним автоматом; а что касается самой Тере, то она сразу потеряла ко мне интерес. Я остался рядом с ней, пока ее друзья играли, и мне не хватало решимости или не было желания уйти. Стоял, слушая комментарии этих четверых и наблюдая за тем, как сеньор Томас то выходил из своей каморки, то возвращался обратно, а завсегдатаи игрового зала искоса бросали в нашу сторону взгляды.

Когда Сарко закончил свою партию и уступил место Тере, в игровом зале появился парень в футболке «Фред Перри». Сарко перекинулся с ним несколькими словами, после чего Гордо и Тио оставили игру и все четверо вышли на улицу. Тере осталась играть. Теперь я стал смотреть не только на игровое поле, но и украдкой поглядывать на нее, и в определенный момент она поймала меня на этом, перехватив мой взгляд. Чтобы скрыть свое смущение, я спросил, кто такой тот тип во «Фред Перри». «Верблюд»,[5]5
  Мелкий наркоторговец в Испании.


[Закрыть] – ответила Тере. Потом она спросила меня, курю ли я. Я ответил, что да. «Шоколад?»,[6]6
  Гашиш.


[Закрыть] – уточнила она. Я знал, что это такое, но никогда его не пробовал и промолчал. «Хочешь попробовать?» – предложила Тере. Я пожал плечами. «Если хочешь, то приходи в «Ла-Фон». Во время паузы между появлением шариков она посмотрела на меня и спросила: «Так придешь или нет?» У меня не было ни малейшего намерения идти туда, но я не стал говорить об этом. Взглянул на изображение Рокки Бальбоа, возвышавшееся над игровым полем автомата. Я видел его тысячи раз: Рокки, мускулистый и триумфальный, в одних лишь боксерских шортах с изображением американского флага, поднимал руки перед ревущими трибунами, в то время как его противник лежал, поверженный, у его ног на ринге. Посмотрев на это изображение, я вспомнил, как лизал туфли Батисте, и меня вновь пронзил стыд. Словно боясь, что мое молчание выдаст чувства, я произнес: «Вы бываете каждый день?» Я имел в виду «Ла-Фон», и Тере, разумеется, поняла. «Более или менее – ответила она и запустила новый шарик: когда автомат проглотил его, она уточнила: – Ну так что, придешь?» «Не знаю, – сказал я и добавил: – Наверное, нет». «Почему?» Я вновь пожал плечами, и она продолжила игру.

Я делал вид, будто слежу за игровым полем, но на самом деле смотрел на Тере. Она заметила это и, гоняя свой шарик, спросила: «Ну, и как я тебе, Гафитас?» Я покраснел и еще больше смутился из-за этой своей реакции. В игровом зале было шумно, но мне показалось, что в этот момент посреди гвалта повисла гробовая тишина, ощущаемая только мной. Тере повторила вопрос, доиграла своим шариком и, бросив игру на середине, взяла меня за руку: «Пошли».

Я говорил вам, что многие события того лета для меня будто произошли не наяву, а во сне? Тере провела меня через зал, лавируя среди присутствующих, и, не отпуская моей руки, завела меня в женский туалет. Он был такой же, как и мужской: длинный проход с большим зеркалом на стене, а по другую сторону – ряд туалетных кабинок. В туалете в тот момент почти никого не было, за исключением двух девушек, красовавшихся в туфлях на каблуках и мини-юбках и подкрашивавших ресницы перед зеркалом. Когда мы с Тере вошли, девушки молча посмотрели на нас. Тере открыла дверь первой кабинки и потянула меня туда. «Куда мы?» – спросил я. «Заходи». В смятении я поглядел на девушек, продолжавших на нас смотреть. «Чего уставились? Цирк, что ли?» – с вызовом бросила им Тере.

Скорчив гримасу, девушки отвернулись к зеркалу.

Тере втолкнула меня в кабинку, вошла сама и, закрыв дверь, заперла ее на задвижку. Пространство внутри было крошечное, вмещавшее лишь унитаз и бачок; пол цементный, а стенки кабинки – деревянные и не доходившие до самого пола. Я прислонился к одной из них, а Тере закинула сумку на спину и велела мне: «Спускай штаны». «Что?» Тере поцеловала меня в губы: поцелуй был долгий, сочный и влажный, и я чувствовал ее язык, извивавшийся у меня во рту. Это был мой первый в жизни поцелуй с женщиной. «Спускай штаны», – повторила она. Чувствуя себя, словно во сне, я расстегнул и приспустил брюки. «И трусы тоже», – велела Тере. Я подчинился. Тере взяла мой член рукой и сказала: «А теперь смотри, Гафитас». Затем она присела на корточки, взяла мой член в рот и начала сосать. Это длилось недолго, потому что, несмотря на все мои усилия сдерживаться, я быстро кончил. Тере поднялась и поцеловала меня. На сей раз на ее губах был вкус спермы. «Тебе понравилось?» – спросила она, все еще держа мой обмякший член рукой. Я с трудом что-то пробормотал. Тогда по лицу Тере скользнула мимолетная, но чарующая улыбка, она наконец отпустила меня и, прежде чем выйти из кабинки, произнесла: «Завтра жду тебя в «Ла-Фоне».

Не знаю, сколько времени я стоял со спущенными до щиколоток штанами, пытаясь прийти в себя, и когда все-таки сумел подтянуть их и застегнуться. Однако когда я наконец вышел из кабинки, в туалете было пусто. Я вернулся в игровой зал: Тере там уже не было – так же, как и Сарко, Гордо и Тио. Я подошел к двери и, высунувшись на улицу, поглядел по сторонам, но никого из них не увидел. Рядом со мной появился сеньор Томас. «Где ты пропадал?» – спросил он. Старик держал руки в карманах, не замечая, что две пуговицы на его рубашке расстегнулись под давлением его огромного живота. На оголенном участке торчали курчавые седые волосы. Прежде чем я успел ответить, он задал другой вопрос: «Слушай, парень, с тобой все в порядке? Неважно выглядишь». Я сказал, что все нормально, и для убедительности пояснил, что сейчас мне уже лучше, но меня рвало в туалете – видимо, я не совсем оправился после болезни. «Береги здоровье, парень, – посоветовал сеньор Томас. – А то можно всерьез разболеться». Потом он спросил меня, о чем я говорил с Сарко, Тере и остальными, и я ответил, что ни о чем. Сеньор Томас поцокал языком: «Не внушает мне доверия эта мутная компания. Поглядывай за ними, если они опять здесь объявятся, ладно?» «Хорошо», – кивнул я и, глядя на двойной ряд машин, припаркованных под железнодорожной эстакадой, поймал себя на мысли, что, возможно, никогда больше не увижу Тере. «Думаете, они еще придут?» – спросил я. «Кто знает? – усмехнулся сеньор Томас и, направившись обратно в свою каморку, добавил: – От этих темных личностей никогда не знаешь, чего ожидать».

На следующий день я отправился в «Ла-Фон».

2

– Да, я полицейский. Почему я стал полицейским? Не знаю. Наверное, потому, что мой отец служил в гражданской гвардии. К тому же в те времена я был идеалистом и мечтателем, как многие в этом возрасте; ну, вы понимаете: в фильмах полицейские – хорошие парни, спасающие хороших людей от плохих, и именно таким я хотел быть.

В общем, в семнадцать лет я подготовился к экзамену на должность инспектора в тайной полиции. В школе с учебой у меня было из рук вон плохо, но в течение девяти месяцев я занимался как одержимый и в результате выдержал экзамен, причем с приличным результатом. Представляете? Потом, для прохождения практического обучения, мне пришлось уехать из Касереса в Мадрид. Там я поселился в дешевом хостеле на улице Акометресо, откуда каждый день ходил в школу полиции, на улицу Мигель-Анхель, 5. В тот период я начал понемногу понимать, в чем на самом деле суть нашей профессии. Меня это не удивило… ну, впрочем, кое-что, конечно, разочаровало: рутинные обязанности, ущербные коллеги и море бюрократии. Но в то же время я сделал открытие, которое должно было бы меня поразить: я осознал, что быть полицейским – именно то, что я всегда представлял. Как я вам уже сказал, я был идеалистом и к тому же таким упрямым, что очень долго считал свою профессию лучшей в мире. Сейчас же, отдав службе почти сорок лет, я знаю, что она намного хуже всех остальных.

О чем мы говорили? Ах да. О моей учебе. Не скрою: Мадрид немного пугал меня – с одной стороны, поскольку я приехал из маленького городка, а с другой – потому что это было очень непростое время, и, патрулируя улицы вместе с бывалыми полицейскими, мы постоянно сталкивались с какими-нибудь происшествиями: в один день – несанкционированная манифестация, в другой – террористический акт, в третий – налет на банк. Черт знает что. Короче говоря, я быстро сообразил, что весь этот хаос не для меня и ни Мадрид, ни какой-либо другой большой город мне не подходят, по крайней мере пока.

Это была одна из причин, по которой я принял решение по окончании учебы попросить себе место здесь, в Жироне. Я очень не хотел возвращаться в Касерес. Сам город мне нравился, однако не радовала перспектива снова жить там, тем более с родителями. И тогда мне пришло в голову, что Жирона была хорошим вариантом, при моем одновременном желании и нежелании возвращаться домой – это не Касерес, но нечто похожее на него: оба города являлись старыми и тихими столицами провинций, с хорошо сохранившимся старинным центром, с его улочками и домами. В общем, я подумал, что не буду чувствовать себя там чужаком. Кроме того, я полагал, что, прежде чем вернуться домой или выбрать какое-нибудь более перспективное место, можно было вполне приобрести таким образом опыт и закалиться на не столь тяжелой и менее напряженной службе, чем та, какая ждала меня в большом городе. Кстати, не знаю почему, но я испытывал большой интерес к каталонцам, особенно к жителям Жироны. Хотя нет, вру, знаю причину: любопытство пробудилось во мне, когда во время учебы в школе полиции я прочитал роман Гальдоса «Жирона». Там рассказывалось об этом городе во время осады его наполеоновскими войсками. Когда я прочитал роман сорок лет назад, он произвел на меня огромное впечатление – это нечто грандиозное: настоящая трагедия войны, величие и мужество народа, поднявшегося на защиту своей родины, героизм генерала Альвареса де Кастро, легендарного персонажа, отказавшегося сдать французам полуразрушенный и голодающий город, – Гальдос описывал этого человека как величайшего патриота своего времени. Понимаете? В 1974 году мне было всего девятнадцать лет, и подобное сильно действовало на меня, потому-то мне и пришло в голову, что город был подходящим местом для начала моей службы.

Я попросил назначение в Жирону и получил его.

День моего приезда до сих пор помнится так, будто это произошло сегодня. Мы – я и еще пятеро моих товарищей-новичков – приехали в город поездом и, выйдя на перрон, отправились в гостиницу «Кондаль», где у нас были забронированы номера. Было около семи часов вечера, и, поскольку стоял февраль, солнце уже давно зашло и вокруг царила непроглядная темень. Это мое первое впечатление от Жироны: ощущение темноты, сырости, грязи и, наконец, то, что завладело мной сильнее всего – чувство одиночества, безграничного и всепоглощающего, какого я не испытывал даже в первые дни в Мадриде, сидя один в своем номере хостела на Акометресо. Поселившись в гостиницу, мы разобрали чемоданы, немного привели себя в порядок и решили поужинать. Один из наших товарищей был родом из Барселоны и немного знал город, поэтому мы следовали за ним. В поисках ресторана прошли по улице Жауме, пересекли площади Маркес-де-Камп и Сан-Агусти, где находится памятник Альваресу де Кастро и защитникам города (в тот день, правда, я его не увидел или просто не обратил на него внимания); потом мы перешли через Оньяр, скорее угадав, чем разглядев в темноте ее затхлые воды и унылые, увешанные сохнущим бельем фасады домов вдоль реки. Затем мы прогулялись по старому центру города, поднялись по Рамбле, пересекли площадь Каталонии и, когда готовы уже были, смирившись, послать все к черту и отправиться спать голодными, неподалеку от гостиницы наткнулись на открытое заведение. Это был бар «Рин». Там, поторговавшись с хозяином, уже собиравшимся закрываться и не желавшим нас обслуживать, мы выпили по стакану молока. Благодаря этому я лег в ту ночь спать не с пустым желудком, однако в постели меня тотчас начали одолевать мысли, что мой приезд в Жирону был ошибкой, и я сказал себе, что, как только появится возможность, попрошу перевести меня в другое место и уеду из этого забытого Богом города.

Но ничего этого я так никогда и не сделал: не попросил о переводе, не вернулся в Касерес и не покинул Жирону. Теперь это мой город. Моя жена родом отсюда, мои дети родились здесь, и здесь похоронены мои родители. Я люблю и ненавижу этот город, как любят и ненавидят нечто такое, что имеет очень большое значение. Хотя, если хорошо подумать, это неправда: правда то, что я люблю Жирону намного больше, чем ненавижу; если бы это было не так, я не смог бы выносить ее столько времени. Иногда меня даже охватывает гордость за нее, потому что я столько сделал для того, чтобы этот город был таким, каким он стал, и, поверьте, сейчас он намного лучше, чем когда я приехал… В те годы это был ужасный город, однако я быстро привык к нему. Жил со своими пятью товарищами в съемной квартире на улице Монтсени, в квартале Санта-Эужения, и служил в комиссариате на улице Жауме, неподалеку от площади Сан-Агусти. Жирона всегда являлась тихой заводью, особенно в те времена, когда Франко был еще жив, поэтому, как я и предполагал, моя служба здесь оказалась намного проще и безопаснее, чем та, какую нес во время своей практики в Мадриде. Я служил в уголовном розыске, возглавляемом субкомиссаром Мартинесом, и моим непосредственным начальником был опытный инспектор Вивес, руководивший одной из двух групп, на которые был разделен наш отдел. Мартинес был добрым человеком и хорошим полицейским, а Вивес – как я скоро понял – хотя временами и мог казаться славным парнем, на самом деле был абсолютно отвязным и вздорным типом» Откровенно говоря, в те времена среди полицейских было много таких. К счастью, это не касалось моих товарищей, с которыми я работал в одной группе и снимал сообща квартиру, иначе наше постоянное сосуществование стало бы попросту невыносимым. Мы проводили вместе утро в комиссариате, вместе обедали в «Кан-Льорет», «Кан-Барнет» или в «Эль-Амфора», днем совершали обход своей территории, ночевали под одной крышей, а в свободные дни пытались развлечься и отдохнуть, что в Жироне тех лет было почти так же трудно, как хорошо выполнять нашу работу. Да, средства, какими располагал наш отдел, были очень скудными. Например, в нашем распоряжении имелось всего два «законспирированных» автомобиля, которые к тому же всем были прекрасно известны, потому что всегда стояли припаркованные перед комиссариатом. Впрочем, много машин нам не требовалось. Преступность в городе находилась на невысоком уровне и концентрировалась в китайском квартале. Благодаря этому было не очень сложно держать ее под контролем: криминальные элементы собирались в этом месте, именно там замышлялись темные делишки, и там, рано или поздно, узнавали всё обо всех. Достаточно было каждый день наведываться в китайский квартал, чтобы без особых проблем контролировать происходящее в городе.

– Значит, там состоялось ваше знакомство с Сарко?

– Да.

3

– Как я вам уже сказал, тогда, в шестнадцать лет, мне приходилось слышать о китайском квартале, но знал я о нем лишь то, что это было сомнительное место и находилось оно на противоположном берегу реки, в старой части города. Прежде я там не бывал, но не заблудился, когда впервые отправился в «Ла-Фон».

В тот день я пересек Оньяр по мосту Сан-Агусти и, оказавшись в старом городе, свернул налево по улице Бальестериес, прошел дальше по Кальдерер, и, когда позади, по правую сторону, осталась церковь и началась улица Ла-Барка, мне стало ясно, что я ступил уже на территорию китайского квартала. Мне возвестил об этом запах мусора и мочи, поднимавшийся плотным облаком смрада от брусчатки, разогревшейся под лучами послеполуденного солнца. Также я понял это и по людям, стоявшим на углу Портал-де-ла-Барка, в тени старых зданий: среди них был старик с иссохшими, ввалившимися щеками, двое мужчин бандитского вида и молодая шпана – несколько парней лет двадцати – они курили и держали в руках стаканы с вином или бутылки пива. Я прошел мимо, стараясь не глядеть в их сторону, и неподалеку от того места увидел бар «Сархенто», а рядом с ним – «Ла-Фон». Остановившись у дверей, я заглянул внутрь через стекло. Помещение было маленькое, узкое и вытянутое, с барной стойкой слева и тянувшимся вдоль нее проходом, уходившим вглубь, где он расширялся, превращаясь в небольшой зал. Бар был почти пуст: в зале стояло несколько столиков, но посетителей не было, лишь у барной стойки разговаривали двое людей. По другую ее сторону женщина ополаскивала стаканы в мойке, и над ее головой на стене висела табличка «Курить косяки запрещено». Я не решился войти и продолжил свой путь до пересечения улиц Ла-Барка и Беллайре, где заканчивался китайский квартал. Потом я долго слонялся между железнодорожной эстакадой и церковью, размышляя, отправляться ли домой или сделать еще одну попытку. В конце концов я набрался храбрости и вернулся в «Ла-Фон».

На сей раз в баре было многолюднее, но ни Тере, ни Сарко не появились. Немного робея, я сел в конце барной стойки, у двери, и ко мне тотчас подошла хозяйка – рыжеволосая женщина с недовольным выражением лица и в переднике, покрытом жирными пятнами. Она спросила, чего мне надо. Я поинтересовался, не здесь ли Сарко. Женщина ответила, что он еще не появлялся. Тогда я спросил, не знает ли она, когда тот явится, и она заявила, что понятия не имеет. «Ну, так что? – произнесла она. – Ничего не собираешься брать?» Я заказал кока-колу, заплатил и принялся ждать.

Тере и Сарко не замедлили появиться. Едва переступив порог бара, они сразу увидели меня, и лицо Тере просияло. Сарко похлопал меня по спине. «Черт возьми, Гафитас! – воскликнул он. – Созрел наконец?» Они увели меня вглубь заведения, и мы устроились за столом, где уже сидели двое парней. Одного из них, веснушчатого, с раскосыми глазами, звали Чино;[7]7
  От исп. chino – китаец.


[Закрыть] второй, смоливший одну сигарету за другой, был очень маленький, нервный и весь прыщавый. Звали его Колилья.[8]8
  От исп. colilla – окурок.


[Закрыть] Сарко усадил меня между Тере и собой, и, пока он заказывал пиво у хозяйки бара, появилась блондинка в мини-юбке и кедах цвета фуксии (как я узнал позже, это была девушка Гордо). Никто меня ни с кем не познакомил и никто не обращал на меня внимания: Тере разговаривала с Линой, а Колилья и Чино – с Сарко. Гордо и Тио, объявившиеся вскоре, ни малейшим намеком не дали понять, что узнали меня. Я чувствовал себя неуютно, но уходить не собирался.

К нам присоединился еще один тип, выглядевший старше остальных. Он был в сапогах и невероятно узких расклешенных книзу джинсах, рубашка у него была расстегнута, и на груди сверкала золотая цепочка. Тип уселся верхом на стул рядом с Сарко, положив руки на спинку перед собой, и указал на меня: «А это что за ботаник?» Все замолчали, и внезапно на меня обратились восемь пар глаз. Сарко первым нарушил молчание: «Черт подери, Гилье! Это тот чувак из «Виларо». Я же говорил, что он придет, никуда не денется». Лицо Гилье стало непроницаемым. Сарко хотел продолжить, но его прервало появление хозяйки с пивом и еще одного парня по прозвищу Дракула. Когда хозяйка ушла, а Дракула остался (его так звали, потому что из-под губы у него торчал клык), Сарко произнес: «Ну, давай, Гафитас, повтори Гилье то, что ты мне рассказывал в тот вечер». Я догадался, что он имел в виду, но все же уточнил: о чем именно? «Об игровом зале», – напомнил Сарко. И я снова все рассказал; кроме того, польщенный вниманием к себе и, возможно, пытаясь показать себя более значимым перед компанией (или перед одной Тере), добавил, что теперь помогаю сеньору Томасу закрывать заведение. Сарко задал мне несколько вопросов, в частности, какова ежедневная выручка у сеньора Томаса. «Не знаю», – честно ответил я. «Ну, примерно», – настаивал Сарко. Я назвал слишком большую цифру, Сарко взглянул на Гилье, я посмотрел на Тере и сообразил, что не должен был ничего рассказывать.

Однако я тотчас забыл об этом и оставшийся день провел в их компании. После моего звездного момента, когда я рассказывал про игровой зал и сеньора Томаса, больше мне почти не довелось открыть рта. Я старался не привлекать к себе внимания и довольствовался тем, что слушал их разговоры, в то время как они пили пиво в баре или выходили курить гашиш, сидя на перилах моста через Галлигане, на площади Сан-Пере. В общем, в тот день мне удалось кое-что выяснить. Во-первых, Сарко и Тере жили в бараках. Впоследствии я узнал, что остальные обитали в Пон-Мажор, Виларрохе и Жерман-Сабат, но все или почти все они также прошли через бараки, где, собственно, большинство из них и познакомились. Во-вторых, оказалось, что, за исключением Сарко, приехавшего из Барселоны и находившегося в городе несколько месяцев, прочие были родом из Жироны или жили тут уже много лет. В-третьих, мне стало известно, что Сарко, Гилье, Гордо и Дракула успели уже по нескольку раз побывать в исправительных учреждениях. Как я узнал позже, с прошлого лета до зимы этого года Сарко сидел в барселонской тюрьме, хотя на тот момент ему еще не исполнилось шестнадцати лет и он не достиг возраста уголовной ответственности. Что касается моего состояния, то, поскольку прежде я никогда не пробовал гашиш, к вечеру, когда исчезли эйфория и неконтролируемый смех, начавшиеся у меня после нескольких затяжек, я почувствовал себя плохо и, когда мы возвращались в «Ла-Фон» с площади Сан-Пере, ускользнул от компании и двинулся прочь из китайского квартала по улице Беллайре.

Прогулка через парк Ла-Девеса помогла мне почувствовать себя лучше. Когда я явился в игровой зал, он все еще был открыт, и, проходя мимо каморки сеньора Томаса, я поздоровался с ним кивком, но не остановился поговорить. Я направился прямиком в туалет. Там посмотрел на себя в зеркало: я был бледный, глаза красные. Я все еще чувствовал себя будто в густом тумане. Чтобы избавиться от этого ощущения, я помочился и, сняв очки, ополоснул лицо и руки. В тот момент, когда я снова взглянул на себя в зеркало, мне вспомнились расспросы Сарко и Гилье про сеньора Томаса и игровой зал. Выйдя из туалета, я столкнулся со стариком и вздрогнул. «Что с тобой? – спросил сеньор Томас. – Тебя опять стошнило?» Я покачал головой. «Вид у тебя какой-то больной, парень. Тебе нужно сходить к врачу». Мы направились к его каморке. В игровом зале еще было много посетителей, но сеньор Томас объявил мне: «Через десять минут закрываемся». В тот момент я подумал, что должен был рассказать ему все, что выболтал Сарко с Гилье и остальным в «Ла-Фоне», и признаться, что все это казалось мне подозрительным. Только тогда я понял, что, видимо, у него самого подозрения зародились намного раньше, чем у меня – с того самого дня, когда Сарко и Тере впервые появились в игровом зале, – и именно поэтому старик предложил мне стать его помощником. Однако я так и не решился сообщить ему о своих подозрениях: это означало признаться в том, что я встречался с Сарко и его компанией, что в каком-то смысле делало меня их сообщником или, во всяком случае, указывало на мою вину. В общем, через десять минут, так ничего не сказав, я помог сеньору Томасу закрыть заведение.

В тот же вечер у меня произошла первая ссора с отцом. Первая достаточно серьезная ссора, потому что раньше у нас случались лишь незначительные размолвки, довольно редкие, ведь я вел себя как примерный мальчик. Конфликты дома затевала моя сестра – старшая и, вероятно, потому более строптивая. Из-за того, что я был паинькой и никогда не перечил родителям, она называла меня трусом, лицемером и конформистом. Однако в последнее время ситуация начала меняться, и трения между мной и родителями – особенно между мной и отцом – стали уже постоянными. Думаю, это было закономерно: в конце концов, я был подростком. Кроме того, поскольку ничто не приносит такого облегчения, как возможность возложить на кого-нибудь вину за наши беды, я подсознательно стремился обвинить родителей в своих несчастьях или, во всяком случае, в том зле, какое причинял мне Батиста. Я словно пришел к выводу, что неизбежным результатом воспитания меня родителями как покорного «чарнего» и был тот ужас, в котором держал меня мой мучитель, или, возможно, этот ужас был заключен в естественной природе вещей, и Батиста лишь проделывал со мной все то, что его отец делал с моим отцом.

Долгое время во мне зрела невысказанная злоба против родителей, глухая ярость, выплеснувшаяся наконец наружу в тот день, когда я выпил несколько бутылок пива и впервые покурил гашиш с компанией Сарко. Я не очень отчетливо помню, что произошло в тот вечер – возможно, потому что за лето было несколько подобных эпизодов и в моей памяти все они слились воедино – в картину одной из тех ссор между родителями и детьми, со шквалом взаимных упреков, когда друг другу говорятся ужасные вещи и обе стороны правы. Впрочем, я хорошо помню, что, когда в тот вечер вернулся домой, было уже девять часов и родители с сестрой ужинали. «Поздно возвращаешься», – заметил отец. Я пробормотал сквозь зубы извинение и уселся за стол. Мама положила мне еду и снова села. Они ужинали перед телевизором, где показывали новости, но звук был включен так тихо, что не мешал вести беседу. Я принялся есть, уткнувшись в тарелку и лишь изредка бросая взгляд на экран. Внимание родителей было полностью поглощено моей сестрой: она только что закончила годичный курс в институте Висенса Вивеса и, занимаясь подготовкой к поступлению в университет, нашла работу на лето в фармацевтической лаборатории. Когда сестра закончила говорить, отец повернулся ко мне и поинтересовался, как у меня дела. Избегая встречаться с ним взглядом, я ответил, что хорошо. Потом он спросил, где я был, и я сказал нечто вроде «да так, гулял». «Ой-ой-ой! – воскликнула моя сестра, словно не желая расставаться с прерогативой быть центром внимания за ужином. – Но какие у тебя глазки! Уж не курил ли ты гашиш?» В столовой повисла тишина, нарушаемая лишь звуком телевизора, где передавали новость о теракте. «Заткнись, дура!» – вырвалось у меня. «Не нужно ругаться, – вмешалась мама. – К тому же твоя сестра права, – добавила она, положив ладонь мне на лоб. – У тебя красные глаза. Ты хорошо себя чувствуешь?» Отстранившись, я пробормотал, что со мной все в порядке, и уткнулся в тарелку.

Краем глаза я видел, что сестра наблюдает за мной, насмешливо изогнув брови. Прежде чем она или мама успели что-то добавить, отец спросил: «С кем ты был?» Я не ответил. «Ты пил сегодня? Курил?» Я подумал: «Твое какое дело?», но не произнес этого вслух, и внезапно мной завладело безграничное спокойствие, появилась необыкновенная уверенность в себе, будто в одну секунду из моей головы улетучился туман от пива и гашиша и осталось лишь приятное опьянение, придававшее мыслям ясность и легкость. «Это что – допрос?» – невозмутимо промолвил я. Отец переменился в лице: «Что с тобой вообще происходит?» «Оставь его, Андрес», – вмешалась мама, снова пытаясь восстановить мир. «Помолчи, пожалуйста», – оборвал отец. Теперь я уже не отводил взгляд и смотрел ему в лицо. «Я спросил: что с тобой происходит?» «Ничего», – сказал я. «Тогда почему ты не отвечаешь?» – настаивал отец. «Потому что мне нечего ответить». Отец повернулся к маме, которая в тот момент прикрыла глаза, молчаливо умоляя его не продолжать это препирательство. Сестра наблюдала за разворачивавшей сценой, с трудом скрывая удовольствие. «Послушай, Игнасио, – произнес отец. – Не знаю, что с тобой происходит в последнее время, но мне не нравится, что ты ведешь себя так. Раз уж ты живешь в этом доме…» «А мне не нравится, чтобы мне читали нотации! – перебил я его и продолжил, взвинченный: – Ты сам-то когда начал пить пиво? А курить? В четырнадцать лет? В пятнадцать? А мне уже шестнадцать. Оставь меня в покое». Отец не прервал меня, но, когда я закончил говорить, положил вилку с ножом на тарелку и, не повышая голоса, заявил: «В следующий раз, когда станешь разговаривать со мной таким тоном, получишь по лицу». Я почувствовал как будто удар в грудь, у меня перехватило горло. Я посмотрел на свою, почти пустую тарелку, а потом на экран телевизора, где министр внутренних дел – человек с суровым лицом, в квадратных очках – выражал от имени правительства негодование в связи с террористическим актом. Затем я поднялся из-за стола и процедил: «Да пошел ты…»

Крики отца неслись мне в спину, пока я направлялся к себе в комнату. Сестра первая явилась предложить мне свое понимание и помощь советом. Разумеется, я ее проигнорировал. Не стал разговаривать и с мамой, хотя она, похоже, переживала за меня. Я лежал на кровати, пытаясь читать, но мне это не удавалось: переполняла гордость за мою решимость, и я спрашивал себя, почему не мог противостоять Батисте с тем же спокойствием, с каким только что выдержал столкновение с отцом. Прежде чем уснуть, я поклялся, что на следующий день пойду в «Ла-Фон», чтобы увидеться с Сарко и попросить его не делать ничего плохого сеньору Томасу. Еще я решил поговорить с Тере и выяснить, встречается ли она с Сарко. Если нет, тогда – пообещал я себе – предложу ей стать моей девушкой.