Текст книги "Генерал СС"

Автор книги: Хассель Свен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

15

Меня не волнует, скольким польским и русским женщинам придется умереть, эти противотанковые рвы должны быть выкопаны! Пусть мрут тысячами! Что мне до этого? Плевать, лишь бы их смерти не замедлили хода работ…

Генрих Гиммлер на секретном совещании с офицерами СС в Позене

Генерал Роске, командир 14-го танкового корпуса [111]111
  Этим корпусом в Сталинграде командовали генерал пехоты Г. фон Витерсгейм (01.04.1938-14.09.1942); генерал танковых войск Г.В. Хубе (14.09.1942-17.01.1943); генерал-лейтенант Г. Шлемер (17.10-29.10.1943). Что до генерал-майора Ф. Роске, то он после гибели Хартмана 25.10.1943 принял командование 71-й пех. див. и 31.10.1943 был взят в плен; умер в 1956 г. в Дюссельдорфе. – Прим. ред.


[Закрыть], встретился с Паулюсом в его кабинете. Генерал Паулюс был бледным, обеспокоенным. Курил одну сигарету за другой, лоб повлажнел от пота. Левая сторона лица подергивалась в нервном тике.

– Роске, дорогой друг! Не могу сказать, до чего рад вас видеть! Мне сказали, что вы погибли…

– Еще нет, – сурово ответил Роске.

Паулюс растянул свои губы в улыбке.

– Уровень потерь среди наших генералов тревожно высок… Вам известно, что мы лишились уже семерых? Такого несчастья не было еще ни в одной армии. Я иногда думаю, что, возможно, к концу этого сражения у нас не останется ни единого. – Он покачал головой, и левая сторона его губ быстро задергалась. – Нужно со всей откровенностью признать, что были совершены ошибки… но важно учиться на опыте! Эти ошибки не повторятся.

– Генерал, вы знаете, что происходит в войсках? – раздраженно прервал его Роске. – Они живут не как люди, а как дикие звери. Им приходится есть трупы, чтобы не умереть с голоду… люди умирают от самых легких ранений, потому что врачам нечем их лечить… нет даже аспирина! Нет ни дисциплины, ни порядка, ни продовольствия, ни боеприпасов… что мы делаем? Что мы делаем, черт возьми? Чего мы должны ждать?

– Возможно, чуда… – Паулюс дрожащей рукой загасил сигарету и достал из кармана новую пачку. – Спрашивать меня не имеет смысла, мой друг. Этот приказ отдал не я, он исходил от фюрера. Мы с вами солдаты и можем только повиноваться… Сражаться до последнего человека, до последнего патрона. – Покачал головой и по-черепашьи втянул ее в воротник. – О сдаче в плен не может быть и речи.

– Тогда мы погибнем! – лаконично произнес Роске.

Паулюс медленно поднял взгляд ввалившихся глаз. Едва заметно пожал плечами.

– У нас нет выбора… Передайте своим солдатам мой самый сердечный привет. Скажите, что мы все едины в этом сражении. И если я могу сделать для вас что-то, хоть что-нибудь, непременно дайте мне знать.

Два часа спустя Паулюс отправил в Берлин телеграмму:

«Шестая армия приветствует фюрера в годовщину его прихода к власти. Флаг со свастикой все еще развевается над Сталинградом. Пусть наша битва придает мужества будущим поколениям. Пусть всегда говорят, что даже в самые отчаянные минуты мы не сдались. Мы верим в победу и в нашего фюрера. Хайль Гитлер!

Сталинград, 29 января 1943 года».

СНОВА НА НЕМЕЦКИХ ПОЗИЦИЯХ

Нас отвезли на автомобиле-амфибии в Харьков и передали в батальон, расквартированный в Двинских казармах на склонах Новой Баварии [112]112
  Название поселка неподалеку от Харькова. – Прим. ред.


[Закрыть]. Фельдфебель квартирмейстерской службы сразу же отправил нас на склад получить новое обмундирование и оружие; кладовщик сказал нам, что всех, прибывающих из Сталинграда, автоматически отправляют в эти казармы.

– Всех? – спросил Грегор. – Их что, много?

– Всего ничего. Каждую неделю появляются один-двое.

Мы спросили кладовщика о своей группе, но либо она действительно не проходила через эти казармы, либо ему велели помалкивать, так как он ответил, что ничего о ней не знает. Даже если он и видел их, то вряд ли бы сказал, потому что едва мы вернулись со склада, нам приказали явиться в гестапо для подробного допроса. Там повторилась та же история, что в НКВД. Никто не хотел верить, что мы говорим правду.

– Вот как! Говорите, пришли из Сталинграда? – спросил с легкой сардонической улыбкой на губах молодой, самоуверенный гауптштурмфюрер.

– Из Сталинграда, – ответил Грегор.

– Каким образом?

– Нас вывел генерал СС. Мы вышли большой группой, около восьмиста человек.

– Фамилия этого генерала?

– Аугсберг. Генерал Аугсберг.

Гауптштурмфюрер раздраженно полистал какие-то бумаги на письменном столе.

– Когда это было? Какого числа?

Мы с Грегором переглянулись и пожали плечами.

– Двадцать шестого или двадцать седьмого января, – предположил я.

– Понятно. – Он поднял на нас взгляд. – Значит, в Сталинграде все еще шли бои, когда генерал Аугсберг вас увел?

– Да – в одном-двух местах, – ответил я с простодушным видом. – Русские готовились атаковать наши позиции возле Нового театра и кладбища.

Гауптштурмфюрер улыбнулся при этих словах. Что-то записал на чистом листе бумаги и дружелюбно угостил нас сигаретами.

– Когда генерал уводил вас, никто не возражал? Ни один офицер?

Грегор покачал головой.

– Нет. Оставаться в Сталинграде было бессмысленно, русские легко одолевали нас. Удержать город мы никак не могли. Игра была окончена, мы хотели уйти оттуда.

– И продолжать сражаться в другом месте, – добавил я, смутно предчувствуя опасность. – Там, где мы принесли бы больше пользы.

– Участь Сталинграда была решена несколько месяцев назад, – пренебрежительно сказал Грегор.

– Конечно, конечно, – пробормотал гауптштурмфюрер, откинувшись на спинку стула и поигрывая зажигалкой. – Значит, генерал Аугсберг образовал группу, увел вас… и никто из ваших офицеров не возвысил голос в протесте?

– Насколько я знаю, нет, – неопределенно ответил Грегор.

– И однако генерал Аугсберг был для вас посторонним? Не вашим командиром?

– Видите ли… – Грегор пожал плечами. – Там образовалась неразбериха. Мы, в сущности, представляли собой остатки разбитых частей. Несколько человек из одной дивизии, несколько из другой… командовать было некому, пока не появился генерал Аугсберг и принял командование на себя.

– Он был таким человеком, – добавил я, – что все его приказы выполнялись. Беспрекословно.

– Но вы разве не понимали, что он приказывает вам дезертировать? – вкрадчиво спросил гауптштурмфюрер. – Должны ведь были понимать? У вас было оружие, боеприпасы, вас было восемьсот человек… очень мощная группа! Почему вы не остались сражаться с противником?

– Сражаться с противником? – повторил с недоуменным видом Грегор. – В этом не было смысла, нас били со всех сторон… в конце концов, мы просто выполняли приказ.

– Как всегда, – добавил я.

Гауптштурмфюрер поднялся. Вышел из-за стола, разминая ноги и поскрипывая высокими сапогами. Сурово оглядел нас.

– Вы должны были воспротивиться этому человеку. Возразить ему…

– Послушайте, – возразил я, – слышали вы когда-нибудь, чтобы солдат возражал генералу?

Гауптштурмфюрер явно не слышал. Он вернулся за стол, взял хлыст и принялся задумчиво похлопывать себя по ноге.

– Вы противостояли русским в Гумраке, так ведь? – Очевидно, он уже знал ответ на этот вопрос. – Что произошло, когда бой окончился? Что вы сделали?

Грегор издал отрывистый смешок.

– Драпанули!

– Пошли к Дону, – спокойно сказал я.

– Мне кажется, – заметил гауптштурмфюрер, – что после дезертирства из Сталинграда ваш марш представлял собой беспорядочное бегство на запад.

– К немецкой линии фронта, – добавил я.

Гауптштурмфюрер пропустил мои слова мимо ушей.

– Генерал ни разу не приказывал вам атаковать позиции русских? Ни разу не организовывал диверсий в тылу противника? Ни разу не взрывали его складов, не разрушали путей снабжения?

– Чем? – ответил Грегор. – Мы шли как только могли быстро.

– К немецкой линии фронта, – повторил я.

Гауптштурмфюрер снова не обратил на меня внимания и сосредоточился на Грегоре.

– С вами был врач… Какую он играл роль? Организовывал транспорт для раненых и больных? Производил какие-то операции?

Грегор снова засмеялся.

– По такой погоде?

– Мы никак не могли организовать транспорт, – объяснил я. – У нас его не было. И оперировать в тех условиях было просто невозможно. У нас даже не было медикаментов.

– Поэтому вы бросали раненых в степи? – Гауптштурмфюрер сощурился, потом широко раскрыл глаза и обвиняюще посмотрел на нас. – Бросали умирать? И никто не возражал против этого? Даже ваш генерал?

– Мы ничего не могли поделать! Люди мерли, как мухи… у нас не было ни продовольствия, ни зимнего обмундирования, ни бинтов… почти у всех была дизентерия, или обморожения, или то и другое… или тиф, что еще хуже… мы сами едва тащились и тащить больных не могли.

– Поэтому бросали их умирать?

– Ничего больше сделать было невозможно!

Мы с гауптштурмфюрером свирепо смотрели друг на друга.

– Невозможно? – Это слово он произнес с удовольствием, легонько похлопывая хлыстом по голенищу. – Невозможно… Что ж, предоставим другим судить об этом. Вернемся к вашей истории. Во время бегства из Сталинграда говорил кто-нибудь что-то против партии? Против фюрера? Осуждал то, как ведется война?

Мы с Грегором решительно покачали головами.

– Нет? – спросил гауптштурмфюрер с легкой ироничной улыбкой.

– Нет, – ответил я.

– Ты, кажется, слишком уверен в себе.

– Уверен. Очень уверен.

– Гмм. – Гауптштурмфюрер вернулся за стол, собрал несколько листов и аккуратно уложил в папку. – Если у вас есть какие-то письма для отправки, какие-то вещи, принадлежавшие умершим, можете отдать их мне.

– У нас нет ничего, – сказал Грегор. – Все отобрали русские.

– Многое вы сообщили русским?

– Ничего. Только свои фамилии и номера частей.

– О? И особисты из НКВД удовольствовались этим? – Он снова иронично улыбнулся и кивком отпустил нас. – Никому не рассказывайте об этом разговоре. О Сталинграде помалкивайте. Если кто-то будет задавать вопросы, немедленно сообщайте в гестапо.

Через час мы воссоединились со своей ротой, что вызвало легкий переполох.

– Посмотрите только, кто это! – заорал Малыш, грузно приближаясь к нам.

– Мы считали вас погибшими! – объявил Старик, пытаясь обнять сразу обоих.

– Куда вы подевались, черт возьми? – проворчал Порта. – Мы вас на опушке два часа ждали. Я сказал генералу, что эти охламоны наткнулись на отряд русских и не хотят поделиться с нами икрой…

Они все были здесь – Старик, Порта, Малыш, Легионер и Хайде. Даже Барселона появился и приветствовал нас. Его вышвырнули из госпиталя, объявили годным умирать за свою страну и по несказанному везению отправили в прежнюю роту.

– Шестую армию переформируют, – сообщил он нам. – Где собираются взять новых солдат, одному только Богу ведомо… Должно быть, намереваются прочесать всю Германию частым гребнем.

– Что с Аугсбергом? – спросил Грегор.

– И с лейтенантом и врачом? – обеспокоенно добавил я.

Старик пожал плечами.

– Нужно ли спрашивать? Вас разве не допрашивали в гестапо?

– То есть гестаповцы арестовали их?

– А что еще им оставалось делать? Армия без дисциплины – не армия. И Аугсберг покинул Сталинград вопреки приказу Гитлера. Формально он дезертир. И знал, что делал.

– Но это безумие! – возмутился Грегор. – Тем, кто остался умирать в Сталинграде, хотя можно было уйти, нужно бы провериться у психиатра! И в любом случае это не было дезертирством. Мы не бежали от линии фронта, мы старались найти ее!

В последующие несколько дней жизнь была более сносной, чем долгое время до того. Нам запретили рассказывать о своих подвигах, но все знали, откуда мы пришли, и относились к нам с каким-то благоговением… уцелеть в жутком сталинградском аду! Перейти Дон! Перехитрить русских! Нас чествовали, прославляли и рассматривали в нашей очевидной несокрушимости как второстепенных языческих богов.

Однажды, когда мы с Портой спокойно прогуливались, наслаждаясь неожиданно вышедшим солнцем, из домика вышел толстый фельдфебель квартирмейстерской службы и направился к нам. Схватил Порту за плечи и затряс.

– Хаубер! Где ты пропадал, черт возьми, последние пять часов? Я повсюду искал тебя!

Порта, восхитительно сдержав естественный порыв ответить непристойностями, отступил на шаг и уставился на фельдфебеля. У него были очки с толстенными линзами, и было ясно, что видеть он способен всего лишь на метр перед собой.

– Зачем я тебе понадобился? – спросил Порта-Хаубер, затягивая время, чтобы решить, стоит ли играть эту новую роль.

– Зачем? Господи Боже, приятель, идет война! Нужно пошевеливаться, доставить продукты, накормить людей…

Фельдфебель утащил Порту с собой. Я прислонился спиной к дереву и стоял, наслаждаясь солнцем и думая, долго ли придется ждать, потом появился усмехающийся Порта и помахал листом бумаги.

– Пошли!

– Зачем? – спросил я, не желая уходить от дерева без весомых причин.

– Получим партию продуктов для этого толстого болвана в очках.

– Чего ради оказывать ему услугу? – пробурчал я, отвалившись от дерева и садясь рядом с Портой к кабину большого грузовика.

– А почему бы нет? – плутовато подмигнул Порта. – Заодно окажем и себе, а?

Мы подъехали к большому складу, и Порта протянул требование.

– Кто ты? – спросил заведующий складом унтер-офицер. – Где Хаубер?

– Заболел. Сильно прихватило ночью.

– Бедняга! Что с ним?

– Печень, – ответил Порта, не моргнув глазом.

Ни о чем больше не спрашивая, унтер поставил печать на требование, подписал его, и мы подогнали грузовик, чтобы принимать груз. Для начала погрузили партию обмундирования. Потом пятьдесят винтовок. Настроение у меня стало падать, лицо Порты побагровело от ярости.

– Вот скотина! – выругался он. – Если б я только знал, что придется иметь дело с этим хламом…

Но затем мы погрузили несколько ящиков с консервами и слегка повеселели, а когда в конце концов поставили в кузов десять ящиков водки, гордость и самомнение Порты не знали границ.

– Предоставь все мне, – сказал он, влезая в кабину. – Я знаю, как обделывать такие дела.

Мы въехали в узкую улочку и там с помощью русского дезертира, нового приятеля Порты, сгрузили все продукты и выпивку в подвал разрушенного бомбой здания. А грузовик отогнали за городскую черту и подорвали гранатами.

– Пусть думают, что все захватили партизаны, – сказал Порта. – Или, если угодно, красноармейцы… лишь бы от нас отвязались!

Мы наслаждались на досуге своей добычей и ничего не слышали об этом происшествии. Тогда по городу ходили всевозможные дикие слухи, и, видимо, все так старались отделить правду от вымысла, что было не до пропавшего грузовика. Говорили, что на севере русские прорвали фронт, и бои ведутся на бывшей территории Германии. Что было предпринято «стратегическое отступление», которое на всех языках означает паническое бегство от противника. В этих слухах определенно что-то было, потому что движение по орловскому и белгородскому шоссе не прекращалось ни днем, ни ночью.

Не успели мы полностью прикончить свой потайной запас водки, как нас отправили в центр боевой подготовки: учить, как уничтожать танки… Нас, мастеров этого дела!

– Ну и наглость! – ворчал Порта. – Я уничтожил танков больше, чем они съели горячих обедов…

Когда мы вернулись в казармы, там было столпотворение. Повсюду группы солдат трудились вовсю, чистили, красили, снимали, ставили, передвигали, заменяли, крали и секретничали. Теперь прошел слух, что нас отправят в Берлин.

– Может, это и правда, – неуверенно сказал Грегор.

– Тогда какой смысл в этой генеральной уборке? – спросил я.

– И во всех этих учениях, курсах и лекциях? – добавил Малыш.

– Я вот что скажу вам! – заявил Порта. – Ставлю пять марок против щепотки свиного дерьма, что мы капитулируем… Вот и стараются привести казармы в божеский вид, чтобы мы выглядели настоящими прусскими солдатами, когда сюда явится Сталин!

– Недавно один человек сказал мне, – пылко подхватил Барселона, – что с Западом мы больше не воюем, что президент Рузвельт и английский король приедут к нам с визитом…

Месяца два назад он постыдился бы повторять столь вопиющую нелепость, а если бы повторил, мы бы засмеяли его. Но теперь атмосфера была до того насыщена надеждами, страхами и ожиданиями, что кое-кто даже начал тайком учить английские фразы.

Напрочь отвергли только слух, что к нам приедет Гитлер. Президент Рузвельт – да; английский король – да; но Гитлер – нет. После минутного изумления тому, что кто-то – даже принесший эту весть Хайде – может быть настолько легковерным, чтобы принять всерьез такую чушь, мы весело расхохотались.

– Ну и ахинея! – выкрикнул Малыш.

– Может, он хочет увидеть сталинградских призраков? – предположил Старик.

– Ладно же, – сказал недовольный Хайде. – Ладно-ладно, смейтесь. Стройте из себя дураков. Увидите…

И мы действительно увидели!

Два дня спустя слух подтвердился. Сказали, что Гитлер обходит казармы… он здесь! Он приехал! Он среди нас! Наш фюрер в Новой Баварии…

Вспыхнула паника и распространилась, словно лесной пожар. Офицеры бестолково носились, отдавая нелепые команды; за ними бегали унтеры, отдавая противоположные. Солдаты пришли в раздражение и начали тузить друг друга, а смятение и неуверенность тем временем нарастали. Его нет в казармах… он на пути в казармы… он приближается к казармам… он будет с нами к полуночи, он будет с нами завтра, он будет с нами на следующей неделе… он был и уехал… он не собирался приезжать…

Незадолго до полуночи нас всех выстроили по струнке, и мы ждали, что за этим последует. Все были чистыми, подтянутыми и надраенными до блеска. В конце улицы поставили двух унтеров исполнять роль наблюдателей и подать предупреждающий сигнал.

Три часа спустя мы, слегка поникшие, оставались на своих местах. Офицеры все больше нервничали, мы все больше скучали, несколько солдат нашли легкий выход и потеряли сознание.

Потом унтеры прибежали с вестью, что он едет; через несколько секунд во двор въехали три грузовика и извергли орду офицеров СС. Эсэсовцы спрыгнули, немного побегали и в конце концов образовали кордон, держа в руках пистолеты. Мы с любопытством наблюдали за их шутовством. По крайней мере, они развеяли скуку.

После грузовиков въехали четыре автобуса, набитые под завязку личными охранниками Гитлера. Они высыпали наружу и выстроились в две шеренги, торжественно держа автоматы перед собой. Это был такой четкий маневр, что мне захотелось поаплодировать или хлопнуть себя по заднице, но я стоял неподвижно, как статуя, – лишь скосил глаза вправо и увидел скошенные влево глаза Порты. Мы обменялись взглядами, исполненными безмолвного презрения.

За автобусами въехала длинная вереница легковушек с эсэсовцами. Они принялись бегать по двору во всех направлениях, размахивая руками, крича и создавая неимоверный шум. Прохаживались между нашими рядами, угрожая кому попало полевой жандармерией, гестапо, Topгау, виселицей и расстрелом. Мы, словно окаменев, смотрели прямо перед собой.

Когда эсэсовцы успокоились и восстановили в своих рядах какой-то порядок, нам доставили удовольствие несколькими минутами многозначительной тишины. Мы стояли в ожидании. Издалека послышалась фанфара. Один из охранников с громким стуком уронил автомат, и по рядам прокатился сдержанный смех. Эсэсовцы крепче сжали пистолеты. Высоко на стене громко замяукал в темноту кот.

В ворота въехали два специальных «мерседеса» и в полумесяце вздымаемого снега подкатили к командиру полка. Из первой машины появился генерал-фельдмаршал фон Манштейн, за ним, казалось, весь его штаб. Множество надетых напоказ орденов буквально слепило. Золотых погон было хоть отбавляй, моноклей столько, что, казалось, кое-кто носит их в обоих глазах; звяканье сабель и шпор наводило на мысль о кавалерийской атаке. Из второй вылез генерал Гудериан. Он был сильно простужен, поэтому то и дело подносил к носу платок.

Командир представил ему полк. Он осмотрел нас внимательно, медленно, несколько грустно, большие глаза навыкате глядели поверх обвислых щек, из носа текло непрестанно.

Генерал Гудериан представил полк генерал-фельдмаршалу фон Манштейну. Тот в свою очередь прошелся вдоль строя, осматривая нас. Я подумал, не хотят ли они убрать из строя тех, кто неприятно выглядит, и если да, почему Порте разрешили остаться.

Мы продолжали стоять и ждать. Никто не посмел бы потерять сознание на этой стадии процедуры.

С улицы донесся голос русской женщины, предлагающей свой товар. Она продавала рыбу. Все, начиная с фон Манштейна, машинально напряглись: рыбы фюрер терпеть не мог… Четверо эсэсовцев бросились на улицу и спровадили старуху. Может быть, убили. Какая разница, лишь бы нежные ноздри фюрера не оскорбил отвратительный рыбный запах.

Во двор въехало еще несколько переполненных эсэсовских машин, среди них был большой черный «мерседес», в котором восседал Адольф Гитлер. Он медленно вылез, разминая ноги и высоко задирая колени. Инспектируя войсковые части, Гитлер всегда ходил так. Это походило на причудливый ритуальный танец. Лицо его скрывалось в тени каски и поднятого воротника шинели, видны были только нос и усики.

– Солдаты Второго танкового полка, – начал он. Мы были вовсе не Вторым танковым, но, естественно, никто не осмелился его поправить. – Солдаты Второго танкового полка, от всего сердца благодарю вас за мужество и доблесть! Вы – гордость Германии! Когда война окончится нашей победой, страна вознаградит вас! А пока что будьте терпеливыми и верными! Хайль!

– Хайль Гитлер! – заревели мы.

Было облегчением наконец-то открыть рот. Орали мы во всю силу легких.

Гитлер пошел, высоко поднимая ноги, осматривать нас. Генералы следовали за ним. Время от времени фюрер останавливался сделать замечание или кратко поговорить с удостоенным чести солдатом. Ни с кем из нашей роты он не разговаривал, но остановился перед Портой и молча смотрел на него несколько секунд. Видимо, нашел Порту отталкивающе обаятельным. Мне хотелось знать, почему. Я испытывал почти неодолимое желание присоединиться к Гитлеру в созерцании физиономии Порты, и я мучительно надеялся, что Порта не забудется и не раскроет рта.

Ровно через семь минут все было кончено. Гитлер, не пожав никому руки, сел в свой «мерседес» и уехал. Три минуты спустя двор опустел вновь. Визит продолжался от силы всего десять минут.

После того как фюрер нас покинул, мы собрались в уборной для игры в карты. Все чувствовали себя разочарованными и в какой-то мере обманутыми. Так долго ждали и так мало видели! А тот, кого видели, оказался таким шутом, таким карликом, такой пародией на то, что мы ожидали!

– Это точно был он? – недоверчиво спросил Малыш. – Как думаете, в самом деле он, или прислали кого-то другого, одетого под него?

– Он, не сомневайся, – ответил Старик.

– Черт возьми! – произнес Малыш, беря свои карты. – Надо же, такой щуплый, низкорослый шибздик!