Текст книги "Генерал СС"

Автор книги: Хассель Свен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

– А, так вы о том фюрере!

– А ты думал, о каком?

– Думал, вы имели в виду нашего фюрера. Гауптман Шван был убит вчера вечером. Когда вы сказали о приказах фюрера, я подумал, что речь о нашем гауптмане. – Порта весело улыбнулся. – Приказы нам отдавал только он. Больше ни от кого мы бы их не приняли.

Лейтенант высунул шею из воротника и с трудом сглотнул.

– Обер-ефрейтор, какие у тебя обязанности в роте?

– Всего понемногу. В настоящее время командую третьим отделением.

– Храни нас Бог в таком случае, вот и все, что могу сказать! Какой идиот назначил тебя командиром отделения?

– Знаете, – серьезным тоном заговорил Порта, – командовать отделением мне удовольствия не доставляет. Это долг, а не удовольствие. Однако приказ есть приказ, и все знают, что мы, обер-ефрейторы, становой хребет немецкой армии. Офицеры, простите мне эту вольность, поскольку я говорю правду, так вот, офицеры – это лишь глазурь на торте… извините за выражение, – любезно добавил он. – Не сочтите за грубость, но что бы вы делали без нас?

– Предупреждаю, обер-ефрейтор! Думай, что говоришь!

– Но…

– Сам фюрер… фюрер Адольф Гитлер… – Лейтенант умолк и свирепо посмотрел на Порту. – Стоять смирно, когда я говорю о фюрере!

– Слушаюсь! Можно только поставлю бутылку? Без нее удобнее.

– Ты не имеешь права держать в руке бутылку! Не имеешь права пить! Смелость во хмелю запрещена!

– Вот так так, – произнес Порта.

Он был мастером подтрунивать над офицерами. Мы, находясь на безопасном расстоянии, наблюдали за потехой. Юный лейтенант выпрямился, и на его бледных щеках появился лихорадочный румянец.

– Обер-ефрейтор! Священный долг каждого гражданина Германии, мужчин, женщин, детей, солдат и штатских, иметь горячую, красную, гордую кровь в жилах!

Порта стоял, хлопая глазами. Лейтенант набрал в грудь воздуха и заговорил более спокойным тоном.

– Отныне и впредь, – раздраженно сказал он, – отдавать вам приказы буду я. Понял? Теперь ты под моим началом, и советую помнить, что я приверженец строгой дисциплины! Мои подчиненные должны быть крепкими, словно крупповская сталь! Никакой расхлябанности, никаких отступлений от уставов!

– Полностью согласен с вами, – сказал Порта. – Разрешите идти?

Тот день оказался неудачным для нового лейтенанта. Два часа спустя у него хватило глупости связаться с Малышом. Они быстро шли навстречу друг другу. Малыш нес на полевую кухню два ведра воды. Голова его была опущена, а лейтенант просматривал какие-то бумаги. На ходу они задели друг друга. Через края ведер плеснулась вода, и Малыш, продолжая путь, выругался. Лейтенант остановился и оглянулся на невоспитанного олуха, посмевшего обругать офицера.

– Эй ты, солдат! Вы не отдаете чести офицерам в этой части света?

Малыш спокойно продолжал идти с ведрами. Это был не первый свежеиспеченный офицер, прибывший к нам прямо из училища и считавший, что войну можно выиграть молодцеватым отданием чести и начищенными пуговицами.

– Эй! – завопил возмущенный лейтенант. – Я к тебе обращаюсь! Ты, с ведрами! Как твоя фамилия?

Малыш остановился. Вежливо обернулся и уставился на офицера. Как часто говорил Порта, чтобы уцелеть на этой войне, нужно в определенной мере подыгрывать им, потакать их прихотям и капризам.

– Моя фамилия Кройцфельд, – ответил Малыш. – И если вы кричали мне, то я немедленно остановился.

– Ну вот, теперь можешь ответить на мой вопрос.

– Это какой?

– Я спросил, отдают ли в этой части света честь офицерам!

Малыш недоуменно нахмурился.

– Отдают ли честь? – И выставил вперед ведра. – Я не могу делать два дела одновременно. Не могу бегать туда-сюда, нося повару воду, и козырять всем встречным и поперечным. Хотел бы, только это невозможно. Особенно когда вода нужна для офицерского супа.

– Рядовой Кройцфельд, я считаю это вопиющей дерзостью! Как твой командир, я не отношусь к встречным и поперечным! Меня возмущает этот намек! Явись завтра ко мне в тринадцать ноль-ноль, и я научу тебя простейшим хорошим манерам.

– Прошу прощенья, – сказал Малыш, с сожалением покачивая головой. – Я бы с удовольствием, но мне приказано быть у оберста Хинки в половине первого. – Он шагнул к лейтенанту и доверительно заговорил: – Не знаю, знакомы ли вы с оберстом, но разочаровывать этого человека мне бы не хотелось. Понимаете, о чем я? И оберст, как-никак, по званию выше лейтенанта. Так сказано в уставе.

– В таком случае, рядовой, будь у меня в восемь утра.

– Ладно, – согласился Малыш. – Надеюсь, мне это удастся.

Едва лейтенант открыл рот, чтобы отчитать Малыша за эту новую дерзость, позади него раздался низкий, спокойный голос:

– Добрый вечер, лейтенант Пирх. Рад видеть, что вы знакомитесь с пятой ротой.

Лейтенант, покраснев, обернулся. Оберст Хинка вкрадчиво улыбнулся ему.

– Стало быть, все идет хорошо?

– Так точно, благодарю вас! Хайль Гитлер!

– Хайль Гитлер, – дружелюбно ответил Хинка. И указал Малышу подбородком в сторону кухни. – Неси воду, покуда повара не подняли крик.

– Слушаюсь. Благодарю вас. Это для офицерского супа.

Малыш поставил одно ведро, бодро откозырял и быстро пошел прочь. Лейтенант Пирх смотрел ему вслед сощуренными глазами.

– Ну вот что, лейтенант! – обратился к нему с веселой улыбкой Хинка. – Вы прибыли принять командование пятой ротой, верно?

– Так точно!

Пирх жестко вытянулся, и улыбка оберста тоже стала жесткой.

– Небольшой совет, лейтенант, пока вы не наделали глупостей: мы, знаете ли, в России, а не в Германии. В траншеях, а не в казармах. Отдание чести, возможно, польстит вашему самолюбию, но жизни не спасет. – И сурово кивнул. – Пятая рота – хорошие ребята. Смотрите, заботьтесь о них, как следует, они стоят сотни лейтенантов или оберстов.

– Слушаюсь.

Хинка непринужденно пошел прочь, оставив лейтенанта Пирха с беспокойной мыслью, что война совсем не такая, какой ему представлялась.

6

Принц Бентхайм-Текленберг, президент Ассоциации немецкой аристократии, объявил сегодня, что Ассоциация всецело поддерживает национал-социализм и его расовую политику. В частности, он подчеркнул, что все члены Ассоциации могут проследить свое арийское происхождение до 1750 года, а кое-кто и дальше.

19.01.1935

Черный «мерседес-купе» медленно ехал мимо тихих вилл Берлин-Далема. Возле одной из них остановился, водитель-эсэсовец молодцевато выскочил и открыл заднюю дверцу обергруппенфюреру Рейнхарду Гейдриху. Гейдрих с легкостью вылез из машины и пошел к дому по окаймленной аккуратно подстриженными кустами дорожке.

Дом представлял собой белое двухэтажное здание, стоящее вдали от шоссе. Аромат цветов и плодовых деревьев ощущался на дорожке вплоть до парадной двери. Калитка в садовых воротах была не заперта, Гейдрих огладил безупречный серый мундир, открыл ее и вошел.

Владелец дома адмирал Канарис, глава армейской разведки, сидел под солнцем, развалясь в плетеном шезлонге. Рядом сидела его жена, хорошенькая темноволосая женщина с веселыми глазами и умным лицом.

Увидев неожиданного гостя, Канарис изменил позу, прикрыл рукой глаза от солнца и уставился поверх лужайки.

– Гейдрих! – негромко произнес он. – Какого черта ему нужно?

Жена тоже смотрела на приближавшегося.

– Светский визит? – предположила она.

– Этот человек не наносит светских визитов.

– Деловой?

Канарис пожал плечами и скривил гримасу.

– Думаешь, это означает неприятность?

– Его появление всегда связано с неприятностями.

– Тогда нужно радушно принять его и надеяться на лучшее.

Фрау Канарис поднялась из кресла и с любезной улыбкой пошла навстречу обергруппенфюреру. Ее муж, заметно встревоженный, встал из шезлонга и стоял, наблюдая.

– Герр обергруппенфюрер, это неожиданный сюрприз! – Фрау Канарис протянула руку и приветствовала его, старательно изображая удовольствие. – Присаживайтесь, прошу вас. Позвольте предложить вам выпить. У нас есть очень хороший коньяк.

– Спасибо, будет в высшей степени приятно.

Гейдрих слегка поклонился и улыбнулся. Поздоровался за руку с Канарисом. Мужчины сидели под солнцем, пока фрау Канарис ходила за коньяком. На лужайке было очень жарко. В неподвижном, душном воздухе цветы вяли, деревья никли, Канарис потел. Только Гейдрих в жемчужно-сером мундире выглядел свежим.

– Должно быть, вы находите эту погоду очень утомительной? – предположила фрау Канарис, слегка обмахиваясь журналом, будто веером.

– Честно говоря, – ответил Гейдрих, – погоды я почти не замечаю. Снег или жара – все едино, когда погружаешься в море трудов и забот.

Он чуть повернул голову и взглянул на Канариса. Адмирал твердо встретил его взгляд.

– Признаюсь, я мученица погоды. – Фрау Канарис откинулась на спинку кресла с обаятельной, извиняющейся улыбкой. – Сильные жара и стужа очень на меня действуют.

– Хорошо, что мы разные, – вежливо сказал Гейдрих. – Лично я так занят неприятными делами вроде дюссельдорфского, что на климат особого внимания не обращаю.

Он снова взглянул на Канариса; адмирал снова не отвел глаз.

– Вы, конечно, в курсе последних событий? – спокойно продолжал Гейдрих. – Мои люди должны были арестовать некоего графа Остенбурга… не знаю, знакомы ли вы с ним?

Фрау Канарис невольно сделала резкий вдох. Гейдрих вопросительно приподнял бровь, но женщина уже овладела собой.

– И они не смогли этого сделать? – спросила она с сочувственным любопытством.

Гейдрих приподнял и вторую.

– Мои люди всегда делают то, что им поручено, фрау Канарис.

– О, не сомневаюсь… просто я не поняла… по тому, как вы это сказали… «должны были арестовать»… подумала, что, может быть…

– Совершенно верно. Должны были и арестуют. – Гейдрих улыбнулся и снова обратился к Канарису. – Странно, что этот человек оказался в Риме. Его несколько раз видели в обществе Анжело Ритано… Поправьте меня, если я ошибаюсь, но ведь Ритано ваш сотрудник?

Канарис пожал плечами.

– Возможно. Я, разумеется, не знаю фамилий всех, кто работает у меня. Но, если хотите, могу навести справки.

– Не стоит беспокоиться, – ответил Гейдрих. – Я быстрее сделаю это сам.

– Это не будет беспокойством, но раз вы так спешите…

– Я всегда спешу, – сказал Гейдрих. – Фюрер ждет быстрых результатов и высокой степени эффективности. Я выполняю его желания. – Отставил бокал и поднялся. – Прошу извинить, у меня назначена встреча с начальником гестапо.

Он бесшумно пошел по аккуратной садовой дорожке к ждущему «мерседесу». Канарис с женой молча смотрели друг на друга.

ПРОЩАНИЕ С ОБЕРСТОМ

Однажды холодным, метельным утром нам с Портой поручили доставить на аэродром в Гумрак оберста Хинку. Он единственный спасся из горящего танка – выбросился за несколько секунд до взрыва – и серьезно пострадал.

Приехав на летное поле, мы обнаружили сотни раненых, ждавших отправки из сталинградского ада. Там стояли три самолета с работающими моторами и стремящимися взлететь экипажами, но мест для всех не хватало. Какой-то военный врач безумно носился туда-сюда среди запорошенных снегом носилок, уделяя внимание тем, кто был на грани смерти, указывая, кого нужно отправлять в первую очередь, а кого оставить; бегал все уменьшавшимися кругами и часто противоречил сам себе. Дважды называл оберста Хинку первоочередным пациентом, дважды отменял это указание, и Порта в конце концов не смог больше этого выносить. Ткнул меня в бок и указал подбородком на носилки.

– Ждать совершенно бесполезно. Присмотри за ним, я быстро вернусь.

– Куда ты?

Порта закрыл один глаз.

– Повидать одного друга… может, он сумеет что-то сделать. Иначе простоим здесь до конца войны.

Я пожал плечами и сел на корточки возле лежавшего без сознания Хинки. Друзей у Порты был легион, и все пройдохи. Уверен, что даже окажись мы посреди Сахары, Порта нашел бы знакомца, подпольно торгующего водой и крадеными верблюдами.

Через четверть часа он появился с обер-фельдфебелем в летной форме. Обер-фельдфебель заламывал руки и жалко выглядел.

– Ладно, не дави на меня! Я уже сказал, все будет в порядке… Этих бумаг было б достаточно, чтобы отправить куклу, тем более оберста! Используй их и помалкивай… дашь волю языку, так нам обоим кранты… И не забывай, что я для тебя сделал!

– Не забуду, – пообещал Порта. – Только кончай ныть, будь мужчиной. Ты нервируешь меня своим паникерством.

Обер-фельдфебель доверительно подошел поближе.

– Ну, и когда со мной рассчитаешься?

– Как только удостоверюсь, что бумаги подлинные.

Порта наклонился и сунул их во внутренний карман оберста. Потом сменил номер дивизии, прикрепив к его запястью новый.

– Что от этого изменится? – спросил я.

– Подожди, – посоветовал Порта. И оглянулся на своего нервозного друга. – Смотри мне, если они не сработают, – произнес он угрожающим тоном.

Через десять минут обезумевший врач вернулся. Свирепо посмотрел на Хинку, потом на нас.

– Я уже сказал, несите этого человека на перевязочный пункт. Нечего торчать здесь, сегодня его не отправят.

– Прошу прощенья, – сказал Порта, – но есть особые распоряжения. Оберст должен улететь.

– Послушай, обер-ефрейтор, не спорь со мной. Плевать мне на особые распоряжения, здесь я все решаю, и даже фюрер мне не указ! Уносите этого человека, пока я не рассердился.

– Ну, хорошо, – сказал Порта. Нагнулся и вынул бумаги из кармана оберста. – Не скажете ли, который час?

– Половина одиннадцатого, и не задавай дурацких вопросов! Выполняй, что приказано, и поживее.

– Угу. – Порта твердо стоял с карандашом в руке, записывая время. – Можно узнать вашу фамилию, пока вы не ушли? Не сочтите это дерзостью, мне приказано записать фамилию того, кто будет саботировать эти особые распоряжения. Указать точное время и все такое. Это не моя инициатива, это армейская проблема, я тут не при чем…

– Покажи эти треклятые распоряжения!

Врач вырвал бумаги у Порты, быстро просмотрел их. И я поразился, увидев, как изменилось его отношение. Он был недовольным, но почтительным.

– Хорошо. – Он вернул бумаги. – Грузите его в самолет… только, если ты обманул меня, обер-ефрейтор, да поможет тебе Бог! У меня сейчас нет времени проверять твои документы, но предупреждаю… я не забываю лиц!

Мы подняли носилки и побежали быстрой рысцой к самолету, который должен был взлететь первым.

– Не знаю, что там в этих бумагах, – заговорил я с отдышкой, – но если он узнает, что ты провел его, будет плохо.

– Не узнает, – презрительно ответил Порта. – Завтра к этому времени он все забудет.

– Не будь так уверен, взгляд у него был очень странный.

– Ерунда! – сказал Порта. – Можно отвертеться даже от убийства, если знать как. Я однажды сказал кому-то, что Гейдрих дядя моей матери… все превосходно сошло, я получил бесплатно столько бензина, что мог бы стать нефтяным бароном…

– Впервые слышу, – буркнул я.

Едва мы уложили оберста в самолет, вбежал какой-то оберстлейтенант [46]46
  Соответствует чину подполковника. – Прим. ред.


[Закрыть]с листком бумаги в руке. И ринулся в кабину с жалким нытьем. Он казался в полном здравии, на нем не было ни единой отметины. Хотя бы полоски клейкого пластыря для приличия.

Оберстлейтенант сунул бумагу в лицо летчику, но тот решительно отвел его руку.

– Прошу прощения, мест больше ни для кого нет. Самолет предназначен для раненых, и мне приказано взлетать, как только загружусь полностью.

– Но фюрер… это от фюрера!

Летчик с сожалением поглядел на него.

– Эти приказания отменены три дня назад. Слишком много дезертиров из района боевых действий.

– Дезертиров! Вы называете меня дезертиром?

– На раненого вы не похожи….

Оберстлейтенант бросил свою бумажку и угрожающе двинулся к летчику. Порта тут же схватил ее и прочел.

– Он прав. Это непосредственно от фюрера. – И сурово взглянул на летчика. – Разве можно обращаться так с немецким офицером? Как не стыдно. Может, его рана не видна. – Постукал по своей новой нашивке и подмигнул. – Я не могу оставить это без внимания. Я не выполнил бы долга обер-ефрейтора, так ведь?

– Совершенно верно. – Оберстлейтенант с ошеломленным видом поглядел на него. – Определенно не выполнил бы.

– Я считаю своим долгом вызвать полевых жандармов, – заявил Порта. – Они быстро разберутся.

– Вызови, конечно, – широко улыбнулся летчик. – Интересно будет увидеть их реакцию.

Волнение оберстлейтенанта заметно усилилось. Он неожиданно схватил Порту за плечо, подался вперед и настоятельно зашептал ему и летчику:

– Знаете, не надо полевой жандармерии. Я не хочу никому причинять неприятностей. Идет война, время напряженное…

– Но приказы фюрера! – прошипел Порта.

– Забудем о фюрере, как насчет двадцати тысяч рейхмарок? Двадцать тысяч за место в самолете? Что скажете?

– Вонючий козел!

Летчик с силой толкнул оберстлейтенанта. Тот упал в объятья Порты, Порта отшвырнул его и пинком сбросил в сугроб.

– Убирайся, пусть тебе снесут башку! – крикнул летчик. – Тогда возвращайся и сделай еще одну попытку! Может быть, повезет больше!

Тут появились двое полевых жандармов. И сразу же схватили Порту.

– Плохи твои дела, солдат! Нападение на офицера?

Они медленно покачали головами, наслаждаясь положением вещей. Порта свирепо взглянул на них.

– Нападение на дезертира! Этот гад только что предлагал нам двадцать тысяч за место в самолете… а на нем ни царапины!

Оберстлейтенант поднялся из сугроба и надменно указал на Порту.

– Арестуйте его! Он применил насилие к офицеру рейха!

– Пошел ты, – сказал Порта, невозмутимый, как всегда. Протянул листок бумаги. – Посмотрите. Он хотел уверить нас, что это приказ фюрера. Мы только исполнили свой долг.

Жандармы взглянули на бумагу и побагровели от ярости.

– Приказ фюрера? – выкрикнул один из них. – Отмененный три дня назад, и ты все равно пытаешься им воспользоваться? Хотя даже не ранен? – И повернулся к своему спутнику. – Арестуй этого офицера по обвинению в попытке дезертирства!

Посеревшего, спотыкающегося оберстлейтенанта увели. Я покачал головой.

– Не виню его. Кто не сделал бы попытки, считая, что есть такая возможность? У него могло получиться.

– Могло, но не получилось.

– Но, по крайней мере, возможность была, – упорствовал я. – У нас нет и такой; мы застряли в этой адской бездне. – И мрачно взглянул на Порту. – Живыми нам не остаться. Ты это понимаешь, так ведь?

Порта пожал плечами.

– Живи, парень, сегодняшним днем. Не думай о завтрашнем. Мы уцелеем, если не потеряем головы.

– Черта с два! – сказал я.

Первый самолет готовился к взлету. Вокруг него толпилось множество раненых, просящих, плачущих, кричащих; кто-то опирался на костыли, кого-то поддерживали друзья, кто-то ползал на руках и коленях по глубокому снегу. Это походило на некий дьявольский Лурд [47]47
  Лурд – небольшой город во Франции, один из центров паломничества католиков. Прославлен чудесными исцелениями. – Прим. пер.


[Закрыть], все больные и увечные молили о помощи, но Бог-самолет улетал без них. Они толкались возле кабины, бросались на двери, колотили кулаками по фюзеляжу. Место в самолете означало возможность выжить: оставшегося на русском фронте раненого почти наверняка ждала смерть. Жандармы отгоняли их безжалостными ударами рукоятками револьверов. Ничего больше им не оставалось. Все три самолета были до отказа заполнены изувеченными, кровоточащими телами наиболее тяжелораненых. Я видел людей, обмотанных бинтами, как мумии, людей с культями на месте ладоней и ступней, людей без лиц, без рук, без ног. Для тех, у кого еще хватало сил тащиться, плача, по летному полю, места не было. Радиооборудование, перевязочные материалы, боеприпасы выбросили, чтобы освободить место для нескольких тел. Добавить еще немного веса – и самолеты окажутся в опасности.

Первый тяжеловесно выруливал к взлетной полосе. Мы с Портой наблюдали, молясь, чтобы он смог оторваться от земли. Самолет набрал скорость, достиг конца полосы и грузно поднялся в воздух в снежном облаке. Пролетел низко над ангаром, затем описал широкую дугу и скрылся в сером небе.

– У них нет радио, – сказал я. – Что им делать, если они попадут в беду?

– Черт возьми, – ответил Порта, – неужели тебе на ум не приходит ничего хорошего?

На взлет пошел второй. Под нашими взглядами оторвался от взлетной полосы. И едва показалось, что успешно взлетел, самолет внезапно задрал нос, камнем рухнул на брюхо и взорвался. Я взглянул на Порту и сказал:

– Я не пессимист. Просто реалист.

Порта повернулся и молча пошел прочь. Я остался, посмотрел, как третий едва не врезался в проволочное заграждение, и последовал за своим другом.

Он ждал возле автомобиля-амфибии, в котором мы привезли Хинку. Увидев, что я приближаюсь, молча указал на неподвижную серую массу в снегу. Я остановился и взглянул. То лежал пытавшийся купить место в самолете оберстлейтенант.

– Господи, – произнес я в потрясении. – Быстро же разделались с ним.

– Справедливость не медлит в этой части света, – глубокомысленно заметил Порта.

– Несправедливость тоже! – ответил я. И ногой оттолкнул с дороги труп. – Интересно, сколько людей расстреляли в этой зоне боевых действий?

– Сотни, – равнодушно ответил Порта. – Если не тысячи… парень, с которым я вчера разговаривал, сказал, что только в его роте казнили восемьдесят пять человек.

– Он явно преувеличил, – возразил я.

Порта подмигнул мне.

– Думаешь?

Мы сели в машину и медленно поехали по улице Литвинова к Красной площади, где несколько подвалов превратили во временный госпиталь. Нам было приказано после того, как благополучно погрузим в самолет оберста, взять ящик перевязочных материалов для полка. Во временном госпитале стоял отвратительный запах крови и испражнений, рвоты, грязи и гниющей человеческой плоти. За недостатком коек люди лежали рядами на полу, бок о бок, мертвые и умирающие. Едва сделав два шага, я споткнулся о труп и упал на раненого, пронзительно вскрикнувшего от боли.

– Пошел к черту! – зарычал лежавший у моих ног фельдфебель с перевязанным глазом. – Нас тут битком, больше ни для кого места нет.

– В чем дело? Куда вы ранены?

Я выпрямился и увидел врача, враждебно глядевшего на нас из-под белой шапочки.

– Никуда, – ответил я, чувствуя себя виноватым в том, что еще цел. – Мы приехали взять перевязочных материалов.

– Четвертая дверь налево. Смотрите под ноги.

– Слушаюсь.

– И стойте смирно, когда разговариваете с офицером! Война, знаете ли, еще идет!

– Слушаюсь.

Мы с Портой откозыряли и поспешили к четвертой двери налево. Люди лежали даже в темных каменных коридорах. Невозможно было не наступать на них. Гауптфельдфебель медицинской службы, которому мы вручили наше требование, стал читать его с каменным лицом.

– Бинты? – произнес он наконец. – Перевязочные материалы? – Пожал плечами. – Могу дать рулон газетной бумаги. Перевязочными материалами больше не пользуемся.

Мы удивленно посмотрели на него. Он постукал пальцем по нашему списку.

– Морфий? Уж не хотите ли целую операционную?

– Нет, если там не указано… – неуверенно начал Порта.

Гауптфельдфебель ругнулся и сунул нам наше требование.

– Убирайтесь с ним и больше не докучайте мне дурацкими требованиями! Бинты! Морфий! Я что, волшебник, по-вашему? Дед Мороз? Возвращайтесь в свой полк, передайте от меня привет и напомните, что мы в Сталинграде. Нам больше никто не присылает перевязочных материалов. Никто ничего не присылает. Мы брошены на произвол судьбы.

– Но послушайте… – заговорил Порта.

– Кончай ты! Неужели не можешь понять своей тупой башкой, что как армия мы больше не существуем? Нет смысла клянчить у меня помощи: я не могу дать того, чего не имею, так ведь?

Мы знали, что он говорит правду. Видели лежащих на полу, ощущали запахи крови и грязи. Понимали, что он ничего не может для нас сделать.

Мы покинули госпиталь и поехали из города с пустыми руками. Когда мы отъехали от него примерно на километр, нас остановил, размахивая винтовкой, какой-то идиот в белом тулупе. Затем наши документы были затребованы лейтенантом.

– Мы возвращаемся в полк, – сказал Порта. – Только что отвезли нашего оберста в Гумрак.

– Отлично. – Он вернул нам документы. – Прощу прощения, но сейчас вы нужны нам здесь. Спрячьте машину под вон теми деревьями и возьмите несколько гранат.

Спорить было бесполезно. Мы выполнили приказ и примкнули к отделению, которым командовал фельдфебель. Я обратился к стоявшему рядом ефрейтору.

– Что здесь происходит?

Тот скривил отвратительную гримасу.

– Мы – расстрельная команда. Взгляни на яму позади.

Я взглянул: она была полна трупов. Вспомнил слова Порты о восьмидесяти пяти казнях в одной роте и задался вопросом, преувеличение ли это.

– Жуткое дело, – досадливо сказал ефрейтор. – И это все за одно утро. Удовольствие ниже среднего.

– Верю, – пробормотал я.

Через несколько секунд появился мчавшийся на машинах пехотный батальон, превосходно экипированный и очень самоуверенный. Псих в белом тулупе снова встал посреди дороги и замахал винтовкой; лейтенант снова вышел задать свои обычные вопросы.

– Куда едете?

– Нам приказано занять позицию возле Дона.

Сидевший в одной из передних машин майор высунул голову и раздраженно заговорил. Лейтенант покачал головой.

– Прошу прощения. Все приказы отменены. Из этого района не выедет никто. Придется вам пока что остаться здесь.

– И не подумаю! – вспылил майор. – Откуда мне знать, что приказы отменены? Нам никто не сказал этого.

– Я говорю вам сейчас. – Лейтенант достал револьвер и навел на майора. – Либо вы подчинитесь, либо я расстреляю вас как дезертира. Выбор за вами.

Майор закусил губу. Медленно вылез из машины, и лейтенант поманил к себе одного из своих солдат.

– Хелмер, покажи майору, куда идти.

– Слушаюсь.

– Послушайте, – заговорил майор, – я не знаю, в чем тут дело, но могу…

– Дело в дезертирстве. – Лейтенант холодно уставился на майора. – Я уже сказал, что выбор за вами. Если хотите остаться и спорить, пожалуйста. Если нет, советую убрать батальон с дороги, пока не появились русские на своих Т-34.

Мы с Портой оставались на своем посту шесть часов. Всё это время тянулся поток потенциальных дезертиров, их всех останавливал обормот в тулупе, допрашивал лейтенант и либо убеждал остаться, либо отправлял на расстрел. Ни звания, ни документы, ни приказы не служили защитой. Легких дорог, уводивших от сталинградских ужасов, не существовало.

По прошествии шести часов мы получили освобождение от своих обязанностей и возможность продолжать путь – не по какой-то особой любезности, а потому, что обнаружилось – мы выполняли приказы, заверенные печатью высшего командования, и даже фанатичный лейтенант пришел к выводу, что они подлинные.

Мы катили по тряской дороге в Купоросное; беззаботный, как всегда, Порта насвистывал непристойную песенку. Я сидел рядом с ним, пытаясь поспать, но было так холодно, что я просыпался от дрожи. Валил снег, и нам дважды приходилось останавливаться и расчищать дорогу. Сугробы по обе ее стороны, казалось, были выше телеграфных столбов.

До Купоросного было еще далеко, когда мы нагнали колонну кавалеристов. Лошади скользили и плясали на льду, Порта и я смотрели на них в изумлении.

– Откуда они, черт возьми? – спросил Порта. – Ходячие бифштексы! Чего бы я только ни отдал за хороший кусок конской ляжки.

Казалось невероятным, что одни голодают, а другие ездят на запасах мяса. Лошади скользили и ржали, дыхание вырывалось паром у них из ноздрей в холодный воздух. Мы слышали скрип седел и позвякивание удил, ощущали горячий конский запах – сена и влажной кожи.

Обогнав кавалеристов, мы повстречались с артиллерией, стволы полевых орудий смотрели в небо на падающие снежинки. Потом нам встретились саперы с бульдозерами и экскаваторами.

Мы с Портой недоуменно переглянулись.

– Подкрепление? – спросил я. – С превосходным новым оборудованием?

– Не может быть, – ответил Порта.

Наступило молчание.

– Румыны? – спросил я.

– Возможно.

– А что еще может быть?

Порта пожал плечами.

Мы два часа ехали мимо двигавшихся навстречу колонн. Там была, по крайней мере, одна дивизия. Мы дружелюбно махали руками встречным, иногда и они махали в ответ. Вдруг Порта резко затормозил.

– Ты что, черт возьми? – крикнул я, упершись руками в приборную доску.

Посередине дороги прямо перед нами стоял офицер. Он держал объявление с одним написанным заглавными буквами словом: «СТОЙ». Порта вывернул руль, и мы понеслись в лес, тянувшийся вдоль дороги.

– Какого черта… – начал было я.

– Русские! – заорал он.

И тут я услышал позади их крики.

– Стой! Стой!

Затрещали выстрелы, и Порта погнал машину в безумном слаломе между соснами. Проехав километра три, остановился и повернулся к заднему сиденью.

– Держи! – Бросил мне русскую каску с красной звездой. – Надень и надейся на лучшее. Хорошо, я разглядел, что тот парень русский, а?

Я нахлобучил каску и бешено затормошил Порту.

– Ради бога, давай убираться отсюда!

Мы подняли воротники шинелей, повесили на грудь русские автоматы, низко надвинули каски… и положили на сиденье между собой кучу гранат на всякий случай.

Через четверть часа мы снова выехали на шоссе. По нему по-прежнему двигались колонны войск противника.

– Румыны! – произнес Порта и издал отрывистый, циничный смешок.

Мы снова въехали в лес и рыскали, пока не выехали на боковую дорогу, проехали несколько километров и внезапно остановились. Мотор немного покашлял, потом упрямо замолк.

– Вот наказание! – выкрикнул я, вылезая. – Давай бросим этот проклятый драндулет и пойдем пешком!

– Не глупи, – спокойно ответил Порта. – Это ничего нам не даст.

Он поднял капот и стал копаться в двигателе, я тем временем стоял, сжимая автомат и покусывая изнутри щеку. Появился казачий эскадрон [48]48
  В Сталинградской битве участвовали 3 кавалерийских корпуса, в которые входили 8 дивизий; в том числе были и казачьи части. – Прим. ред.


[Закрыть]и неторопливо прошел мимо нас, от коней валил пар, постукивали копыта, позвякивали удила и стремена. Солдаты ритмично пели. Все это было очень романтично, но в то время мы вполне могли бы обойтись без такой романтики. Я нетерпеливо смотрел, как Порта старательно протирает запальные свечи и осматривает карбюратор. Во внезапном порыве я сорвал с петлиц эмблемы в виде мертвой головы и втоптал в снег. Порта удивленно взглянул на меня, потом пожал плечами и последовал моему примеру. Эти эмблемы стали причиной смерти многих танкистов; нас часто принимали за садистов и палачей из ненавистной дивизии «душегубов» Эйке.

– Не представляю, какой в этом смысл, – задумчиво сказал Порта. – Если мы попадем в руки к русским, нас так и так расстреляют.

– Без них мне спокойней, – пробормотал я.

Порта пожал плечами.

– А мне все равно.

Из рощи на другой стороне дороги к нам неожиданно вышел сержант-артиллерист. Я нервозно схватился за автомат, а Порта продолжал возиться под капотом.

– Здравствуйте, – приветливо сказал сержант.

– Здравствуйте, – ответили мы как можно вежливее.

Он неторопливо обошел машину, с любопытством разглядывая ее.

– Немецкая, – сказал он нам с широкой улыбкой, сильно ударил ногой по переднему колесу и громко захохотал.

– Да, – робко произнес я.

– Хорошая?

– Да.

Сержант снова засмеялся и дружелюбно хлопнул Порту по спине. Наклонился и посмотрел на мотор.

– Ягодка, – заметил он, выпрямился и вытер о шинель испачканные маслом пальцы.