Текст книги "Нарушители спокойствия (рассказы)"

Автор книги: Харлан Эллисон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

Да, не самый умный. Он убедился в этом, когда его ноги оторвались от пола, и он повис в воздухе вниз головой, подпрыгивая и вращаясь вокруг вертикальной оси, а вся мелочь посыпалась из карманов. Вот прилетели ключи, ударив его по носу. Вот слетели очки с толстыми линзами и все стало видно как в густом тумане.

– О-о-о-остановите! П-п-пожалуйста, о-о-о-остановите! – Умолял Генри, крутясь в воздухе, как неисправный миксер. Последовало несколько болезненных ударов головой об пол. Зажигалка выпала из кармана жилета и это почувствовал его подбородок.

Внезапно все прекратилось. Генри обнаружил, что лежит на полу лицом вверх, и пыхтит от боли. Затем послышались слова:

–Ужасно, ужасно сожалею.

И Генри почувствовал, что ему аккуратно надевают очки. Вид лица Эггзаборга и его тон говорили, что он, похоже и в самом деле, сожалеет о произошедшем. Так, по-крайней мере, хотелось думать.

– Это просто результат ожидания всех этих лет. Шестьсот лет ожидания. И никаких признаков сдвигов в процессе завоевания. Это любого заставит нервничать. Обычная стандартная смена двести пятьдесят лет, а я здесь уже шестьсот. К тому же эта планета не такая уж интересная, не в обиду будь сказано, но у вас только одна луна, одно солнце, нет флемналла и всего четыре времени года.  В общем, чувствую себя ужасно подавленным. – Эггзаборг вздохнул, прикусил губу и погрузился в молчаливое уныние.

Генри почувствовал, что силы понемногу возвращаются к нему. По крайней мере, он чувствовал себя способным задать несколько вопросов.

– Р-расскажи-те мне свою и-историю, Э-Эггзаборг.

Повиснув в воздухе над распростертым Генри Леклером, тоном показывавшим, что разговаривать с этим кретином ему, вообще-то, не очень хочется, это существо заговорило:

– Ну… история проста. Я с отличием окончил школу Дорвиса Лефама. Был одним из лучших фагов, конечно. Первый в кватт-вункери, первый в Паджетте, шестнадцатый в крамбпф, но профессор имел на меня зуб… вот поэтому я и оказался здесь…

– А, что такое…?

– Заткнись, не смей перебивать!

– Но откуда вы взялись?

Эггзаборг снова позеленел, и Генри почувствовал (с растущим ужасом), как его тело дернулось, словно собираясь подняться еще раз. Но этого не произошло, и он понял, что на этот раз его пожалели, – лектор взял себя в руки.

– Пламмис, чувак! Дай мне закончить! Прекрати богохульствовать, перебивая меня!

«Раздражительный. Очень раздражительный. Вероятно, не очень дружелюбный вид. Вероятно, не ладит с другими видами». – Генри быстро жестами, прося прощения, показал, что он все понял.

Эггзаборг фыркнул, затем продолжил. – Из Космоса, придурок, вон оттуда. – Он махнул рукой. – В общем, я прилетел из космоса. Не перебивай меня – я родом из тех мест, о существовании которых вы даже не подозреваете. Как о пространстве, так и слоях между пространством. Межпространственные пространства. Обширные пустоты. А здесь я, потому что… Я здесь, потому что… Ну, пламмис, я здесь дружище, чтобы побеждать и завоевывать! – Он беспомощно покачал антенной, не зная, как приукрасить объяснение.

– Но зачем и почему?

– Зачем? Почему? Каким же упрямым невеждой ты можешь быть? Разве я не говорил тебе, что я был студентом! С чем ассоциируется у тебя это слово?

– С жареными креветками.

– О-о-о! – Инопланетянин носился по комнате, едва избегая столкновений со стенами и машинами. – Какая тупость! Это одна из причин, по которой я так хорошо прятался! Я не выношу вашей глупости, люди! Неотесанные, грубые! Вероятно, самый оскорбительно-грубый и невоспитанный вид в этой галактике, а возможно, и во всей расширяющейся Вселенной! Когда произносится слово  студент, вы, естественно, думаете о завоевании!

– Правда? – спросил Генри, все еще не до конца убежденный. От инопланетянина послышались приглушенные ругательства. И Генри решил прибегнуть к лести:

– Вы очень хорошо говорите по-английски.

– А почему я не должен? – огрызнулся тот. –  Ведь я его придумал!

Это снова заставило Генри засомневаться в реальности происходящего. А, вообще, на полу он лежит, или на потолке? – А французский? Французский вы тоже изобрели? Как насчет арамейского? Язык басков – хороший язык. Меня всегда он интересовал. Итак, вы его тоже?

Эггзаборг на мгновение выглядел искренне сбитым с толку, затем продолжил говорить, глядя на Генри пронзительным взглядом, словно заставляя его заткнуться и взглядом же говоря, что отвечать на идиотские вопросы ниже его достоинств:.

– Я учился в выпускном классе. В том году было много разговоров.  Хотя мы не считаем годами, конечно, мы даже не называем их так. В самом деле, «год» – это отвратительное слово, и звучит, как чистой воды тарабарщина. И так, было много разговоров о грядущем Флиба. Хотя я и думал, что это просто пустая болтовня, но меня беспокоила скорость, с которой моим одноклассникам выдавали дипломы. – Он испуганно вздрогнул и пробормотал: «Флиб… о». Снова вздрогнул и затем продолжил:

– Когда настал мой черед и я понял, что моя учеба закончена, я только об этом и думал, все остальные мысли вылетели у меня из головы. Итак, я пробыл здесь на триста пятьдесят лет дольше, чем моя смена, в общей сложности шестьсот лет, шестьсот лет, и я не могу связаться с Лефамастером. Флиб, вероятно, уже расширился в продольном направлении. Не то чтобы я был сильно напуган, – поспешил добавить он, – просто я немного, ну, в общем, волнуюсь и хотел бы выпить йербля. О да, – и он задумчиво посмотрел на Генри, – просто мелх из светлого, густого, влажного ячменя.

– Если вы здесь уже шестьсот лет, – спросил Генри, начиная принимать сидячее положение, – почему вы до сих пор нас не завоевали?

Эггзаборг странно посмотрел на него:

– Кто когда-нибудь слышал о завоевании менее чем за четыре тысячи лет? Это было бы неэтично. Мы здесь говорим об этике, варвар. – Он надулся и потер пуговицу на груди.

Генри решил задать еще один острый вопрос:

– Но как могут нас покорить предсказания судьбы на печенье и вянущий салат?

– Это не все, чем я занимаюсь. Ну, я заставляю людей улыбаться (это очень важно), и я делаю так, чтобы ржавели водопроводные трубы, и завиваю поросячьи хвостики, и лечу простуду, и сбиваю черепицу с крыш, и останавливаю войны, и пачкаю белые туфли, и я… – Казалось, он собирался продолжить этот, похоже, бесконечный перечень, но Генри, сбитый с толку, остановил его:

– Простите, что перебиваю, но я не понимаю. Возможно, я упустил какой-то момент. Каков общий план?

Эггзаборг раздраженно вскинул руки, и Генри впервые заметил, что у инопланетянина всего по четыре пальца на каждой руке:

– Этот «план», о котором ты, мясорубка, так небрежно отзываешься, разрабатывался объединенными силами на протяжении тысячелетий, и никто не понимает его, кроме высших лефамастеров. Какого черта, по-твоему, я должен объяснять такие сложные вещи такому дураку, как ты? Этот план был разработан, чтобы справиться с трудностями четырехтысячелетней протяженности, а ты хочешь услышать его в четырех предложениях! Полный идиотизм!

– Вы здесь уже шестьсот лет, надо же, – благоговейно пробормотал Генри.

– Да. Довольно умно с моей стороны держаться подальше от посторонних глаз, тебе не кажется?

– О, я не знаю, – Генри почувствовал, как в нем вспыхивает искра воинственности. Все эти вращения, толчки и подпрыгивания в конце концов одолели даже его ненасытное любопытство, и теперь он был более чем удовлетворен. – Держу пари, что вы – основа для всех этих дурацких легенд о гномах, гремлинах и полтергейстах, а также о летающих тарелках. Не такая уж это и потрясающая работа, если хотите знать мое мнение. Не говоря уже о том, что ваш, как там его, Наставник, похоже, вообще забыл, что послал вас сюда!

Эггзаборг огорченно развел руками:

– За шестьсот лет случались кое-какие мелкие сбои. Особенно из-за неисправных экранов на этих, – он выругался на чужом языке, – грузовиках с сырьем, которыми я пользуюсь. Сейчас они очень старые, изрядно потрепанные, и время от времени какой-нибудь любопытный человек видит, как они приближаются или улетают.

Генри понял, что на самом деле он имел в виду НЛО, летающие тарелки. Затем до сознания Генри внезапно дошло то, что существо сказало за минуту до этого, и он с  изумлением спросил:

– Вы говорите, что останавливаете войны?

– Конечно. Ведь я должен победить вас? Если вы поубиваете друг друга, кого я буду побеждать? – Он умоляюще посмотрел на Генри. – Я действительно хочу, чтобы вы прекратили всю эту стрельбу, поножовщину и взрывы.

Все потенциальные тираны, о которых Генри когда-либо читал, всегда поощряли внутреннюю борьбу. Этот, похоже, перепутал провода. – Вы уверены, что должны останавливать войны?

– Конечно!

В конце концов Генри решил, что это было своеобразное мышление странного инопланетного разума. Он не мог понять логического обоснования, но это определенно являлось выгодной сделкой для человечества.

– А что делают вон те машинки с пуговицами и гвоздями?

– Они их просто портят, – с плохо скрываемой гордостью заявило маленькое существо. – Ты когда-нибудь задумывался, почему до сих пор вы пользуетесь пуговицами, а не, например, застежками, зажимами, молниями, липучками, швами и другими гораздо более совершенными приспособлениями? Пуговицу легко потерять, она теряет свою форму при стирке, нитки рвутся, она не очень привлекательна, ее трудно расстегивать и застегивать. Так почему вы до сих пор ими пользуетесь? – Он не стал дожидаться ответа Генри. – Потому что я продолжаю распределять их по магазинам, и им приходится их продавать, а это создает еще больший спрос. Ну и, конечно, постоянное «промывание мозгов» моим принудительным мозговым лучом 24 часа в сутки. Это очень помогает.

Генри согласился:

– Пуговицы. Коварно, без сомнения. Это понятно. А вон та машина, что делает с гвоздями?

– Гвозди обрабатываются хитрым образом. Ты когда-нибудь видел человека, который мог бы забить десять гвоздей подряд прямо в кусок дерева? Нет, гвозди наклоняются, гнутся, ломаются! Вот что делает моя милая маленькая машинка! Разве это не здорово? Другая машина, вон та, трапециевидная, помогает поддерживать рождаемость на высоком уровне, чтобы компенсировать смертность в ваших войнах. – Он строго посмотрел на Генри. – Она проделывает микроскопические отверстия в…

Генри вдруг застеснялся и быстро оборвал его. – Э-э-э… все в порядке, я понимаю. Но как же те печенья с предсказаниями? Зачем эти странные послания?

– Деморализация. Видишь, как они тебя достали? Только представь, что миллионы людей открывают печенье с предсказаниями и находят внутри послание. Как ты думаешь, что происходит с их настроением, уверенностью в себе, жизнерадостностью? Их нервирует, выводит из равновесия желание найти печенье с предсказанием, а все, что там написано, загадочно и сводит с ума, ведь там всего одно слово: «Вторник»!

– Во всех «Вторник»?

– В тех что датированы, – да. Я уверен, что это единственный день, когда не было никаких зловещих предзнаменований о Флибе. – Он содрогнулся. Генри не знал, что такое Флиб, но Эггзаборг, похоже, очень за него пережимал и боялся. – О, я так рад, что они дают положительный результат! Думаю, стоит увеличить их производство.

Он проплыл по воздуху к плоскому механизму с несколькими рычагами-змеями и нажал на наконечник на одном конце. Машина начала вибрировать. Вонкл, вонкл, вонкл.

– Пламмис! –  выругался Эггзаборг, нанося машине сильный удар ногой. Машина еще раз дернулась в агонии, затем начала мигать. Мигить, мигать, мигать.

Эггзаборг вздохнул с облегчением:

– Вообще то, это модернизированное оборудование должно служить лучше. Ему всего около тысячи лет. Не ваших лет, – снова напомнил он Генри. – Мы не местные, помнишь?

– Почему вы все это мне рассказываете? Я думал, вы должны были держать все это в секрете… или отправить меня отсюда куда-нибудь подальше. – Внезапно Генри пришла в голову ужасная мысль. – Вы что, собираетесь убить меня… и… переработать мою бренную плоть?

Эггзаборг снова уселся в воздухе, скрестив ноги:

– Ты что, спятил? Убить тебя?!? Через десять минут меня здесь не будет, и ничего не будет здесь напоминать обо мне, и ты меня больше никогда не найдешь. Кроме того, кто тебе поверит, если ты расскажешь, что видел? Вы, люди, такие кроты. – Он начал смеяться высоким, тонким, писклявым голосом. Это действовало Генри на нервы. – Убью тебя. Отправлю на переработку. О, это круто! Какие же вы, люди, тупоголовые!

Генри вышел из себя, проявив непростительную недальновидность. – Вы, сэр, – начал он, всю жизнь практиковавший вежливость, – шарлатан и эгоистичный…

Он так и не закончил эпитет. Внезапно каждая монета в его карманах – каждая монета, оставшаяся от его предыдущей скачки, – стала обжигающе горячей, каждый его волосок зажил своей собственной жизнью, корчась и извиваясь, растягивая кожу на каждом дюйме его измученного тела; подошвы его ботинок превратились в арахисовое масло; его нос стремился убежать куда-то; его авторучка просочилась сквозь рубашку. Все это произошло одновременно.

Затем его снова перевернуло вверх тормашками в воздухе, и он начал испытывать чередующиеся горячие и холодные волны спазматической тошноты.

– Заруби у себя на носу – Эггзаборг говорил тихо, внушительно – я не хочу убивать тебя, жалкий кусок дерьма, и никого из вас всех. Ты высокомерный… человечешка!

Последнее он произнес так, как Генри произнес бы «прокаженный», или «ловец собак», или «телеевангелист».

– А теперь проваливай, любопытная, грубая обезьяна! И просто подожди три тысячи лет! Просто подожди – и ты увидишь!

Мгновение спустя Генри обнаружил себя в квартире на Перри-авеню, 6991, на пятом этаже, в одной ванне с маленькой голенькой девочкой и ее тремя пластиковыми уточками. А в дверях стоял полицейский. Ему зачитали права, небрежно, но основательно избили, протащили вниз по пяти лестничным пролетам многоквартирного дома и в конце концов он оказался в тюрьме. Генри больше не испытывал любопытства.

В камере гуляли сквозняки.  Генри чувствовал себя больным, его подташнивало, и он все еще был сбит с толку всем с им произошедшим. Тем не менее, он чувствовал себя менее обеспокоенным своим положением, чем того требовали здравый смысл и прагматизм. Да, он сидел в тюрьме, ожидая предъявления обвинения по множеству пунктов, которые только начинались  с моральной распущенности. И он не мог оправдаться, поведав правду, – его живо поместили бы в сумасшедший дом. Но от любопытства, из-за которого он попал в эту ужасную историю, он излечился полностью, обменяв его на то, чего не было ни у кого на Земле. Ведь каждый человек на планете (будь то ребенок из пригорода Ла-Паса или мультимиллионер из Швейцарии, алеут, живущий в иглу, или алжирец-бунтарь, мужчина или женщина, богатый или бедный, независимо от возраста), каждый жил с некоторой долей страха перед будущим, с меньшей или большей тревогой по поводу войны, атомной бомбы, глобального потепления, метеоритов из космоса, уличной преступности, загрязнения генофонда, бесконечной бесчеловечности человеческой расы по отношению к самой себе.

Все боялись завтрашнего дня. Но не Генри.

Генри был посвящен в тайну. Любопытство Генри привело его к знанию того, что у нас у всех все будет хорошо, что существует безумное, чокнутое, отсталое инопланетное существо по имени Эггзаборг, которое, ошибочно полагая, что оно готовит почву для инопланетного вторжения, на самом деле присматривает за человеческой расой и в течение следующих трех с лишним тысяч лет на Земле не произойдет ничего неизлечимо ужасного.

Этот Эггзаборг либо сошел с ума от того, что пробыл на Земле слишком долго из-за того, что в системе произошел сбой, и о нем просто забыли поскольку Земля находилась где-то в конце списка. Либо сошел с ума заразившись этой болезнью от людей. А может быть это обычная инопланетная технология недоступная к пониманию человеческому разуму. Но так или иначе человечество получает помощь извне.

 И Генри улыбнулся. У него было нечто более ценное, чем свобода, здравомыслие или право голоса, которого он, вероятно, лишится, если его осудят. Однажды он выйдет из тюрьмы. Однажды он вернется в этот мир. И он был самым счастливым парнем на планете, потому что он был единственным парнем, единственным в своем роде… кто бы мог подумать!

Через час, сидя за столом тюремной столовой, Генри вновь улыбнулся, увидев на своей тарелке завядший лист салата. Обед был довольно скудным, и Генри вспомнил о третьем печенье с предсказаниями в кармане пиджака. Он выудил его оттуда и вытащил предсказание. Генри вспомнил слова Эггзаборга: «В тех что датированы, – да. Я уверен, что это единственный день, когда не было никаких зловещих предзнаменований о Флибе». Следовательно там должно быть написано «Вторник», подумал Генри. Но, когда он прочитал, то стал судорожно глотать ртом воздух – там было написано: «Среда». – Как среда? Почему среда? Что это значит?

Разумный город.

«SENSIBLE CITY».  Перевод: Н.И. Яньков

Этот урок во многом похож на урок предыдущей истории, просто он изложен по-другому. Так что не обижайся на меня; иногда мне приходится излагать философию полудюжиной разных способов, пока мой усталый мозг не поймет суть, и я окончательно не соображу, как это изложить, чтобы до тебя дошло. Давай не будем забывать, что я попадал в неприятности еще более серьезные, чем твои, за много лет до того, как ты, визжа, вышел из своей мамы, и я был гораздо глупее тебя,чем ты, когда я был в твоем возрасте. Но одно я знаю наверняка: когда я иду с женой на фильм  про инопланетян, и какой-нибудь актер, который нам очень нравится, отправляется один в темную комнату, или спускается по лестнице в подвал, и его там убивают… ну, я не знаю, как ты, но я кричу во все горло: «УБИРАЙСЯ ОТТУДА К ЧЕРТУ!»!! Ведь даже если он не читал сценарий, он должен был бы понять по жуткой музыке и нагоняющему страх внезапному появлению, не понятно откуда, кошки, что в течение двух секунд к его горлу приставят лезвие, к уху приставят клыки, а на его голову обрушится газонокосилка.

Поэтому, у меня появилась идея рассказа, в котором главное действующее лицо (я не буду называть его героем, потому что он придурок) имеет достаточное чувство самосохранения, и не будет поступать подобно этим киношным недоумкам – ни за что на свете не пойдет в эквивалент «темной комнаты». В этом и заключается урок, который нужно усвоить. Учись на его примере. – Любопытство убивает, бла-бла-бла. А еще, запомни: дурное тобой совершенное, догонит тебя, парень, как бы ты не старался быстро и далеко убежать. Оно всегда будет кружить у тебя за спиной, или впереди, и с силой бить тебя в спину, или в грудь.

Шла третья неделя судебного процесса. Один из сотрудников отдела внутренних расследований, которых окружной прокурор внедрил под прикрытием в тюрьму, где начальником был лейтенант полиции У. Р. Грабь, давая показания под присягой, попытался описать, какой устрашающей была улыбка этого субъекта. Парень немного заикался, у него было странное бледное лицо, но он старался изо всех сил, не будучи поэтом или человеком, склонным к красочным речам. И после некоторого подталкивания прокурора он сказал:

– Знаешь, когда ты чистишь зубы… когда ты закончишь, выплюнешь зубную пасту и воду, и разожмешь губы, чтобы посмотреть на свои зубы, стали ли они белее, вот так… ты знаешь, для этого нужно крепко сжать челюсти и изобразить улыбку, это оттягивает губы назад, а зубы выстраиваются в ряд в передней части рта… ты понимаешь, что я имею в виду… ну… Ты только представь, что это проделывает Уолтер Грабь, ты только представь этот оскал смерти.

В ту же ночь в отеле, каждый из двенадцати присяжных заседателей уставился в зеркало, оттянул губы, напряг мышцы шеи так, что выступили жилы, стиснул зубы и уставился на гротескно искаженное лицо. Затем двенадцать мужчин и женщин мыслено заменили отражение в зеркале на лицо обвиняемого, которое они хорошо изучили за эти три недели. И в тот момент, когда им это удалось, судьба обвиняемого была решена,  Уолтер Грабь был осужден. – Все эти свидетельские показания, подтверждающие вину лейтенанта полиции У. Р. Грабь, стали лишними и никому неинтересными. С момента, когда двенадцати присяжным заседателям удалось  увидеть в зеркале его улыбку, все стало ясно – он проведет свои преклонные годы в тюрьме среди преступников. За жестокость и серьезные правонарушения  при исполнении служебных обязанностей.

Его любимым занятием было вытащить какого-нибудь дурака из общей камеры, напоить его до бесчувствия, а затем издеваться и жестоко избивать, получая от этого болезненное удовольствие, полностью оправдывая свою фамилию. – Да он грабил этих уголовников, но все же людей, отнимая у них здоровье, а в четырех случаях, возможно, и жизнь. У него был один «пунктик» – он всегда проделывал это с бедолагой  в два раза крупнее его.

Такая же судьба ожидала ста шестидесяти килограммового заместителя начальника, сержанта Майкла Риццо – «Микки». Эта безмозглая злобная тварь в начищенных до блеска служебных ботинках со стальными носками была обвинена только по семидесяти пунктам, в отличие от восьмидесяти четырех неоспоримых злодеяний его шефа. Но если ему удастся избежать смертельной инъекции за то, что он размозжил несколько голов своими ногами, он, несомненно, до конца своей обезьяньей жизни будет находиться за решеткой.

Приземистая нелюдь, лейтенант полиции У. Р. Грабь, и безмозглая машина для убийств, Микки Риццо, идеально подходили друг другу.

Их вместе выпустили под залог во время перерыва в прениях присяжных.

Зачем ждать? Лейтенант понимал, к чему все идет, рассчитывать на лояльность присяжных не приходилось. Так зачем ждать? Он был разумным парнем, очень прагматичным, без всякой ерунды. Итак, они вместе вышли под залог, путь бегства был заранее, за несколько недель до этого, подготовлен, так поступил бы любой здравомыслящий преступник, стремящийся скрыться.  В двух кварталах от здания суда, в гараже заброшенной швейной фабрики, владелец которой был весьма обязан лейтенанту полиции У. Р. Грабь, стояла полностью приготовленная к дальнему путешествию роскошная автомашина – «Понтиак Жар-птица». И только для того, чтобы замести за собой следы, лейтенант попросил Микки свернуть сторожу шею. Это был разумный поступок.

К тому времени, когда прения присяжных возобновились, беглецы находились уже за пределами штата. Через несколько дней, намотав большие круги, они оказались в Небраске. За окном машины «Пшеница тянулась к солнцу, синие грозовые тучи с ревом поднимались над горизонтом, и жар дрожал на краешке каждого листочка. Вороны кружились в полях, клевали зерна и взмывали в небо». – Это не мое описание,  слова взяты из стихотворения. Беглецам на всю эту красоту было наплевать, они просто двигались вперед, где-то у черта на куличках, не оставляя следов, решая, в какую сторону направиться – в Канаду или в другую сторону, в Мексику.

Прошла неделя после того, как присяжные были лишены удовольствия увидеть лицо лейтенанта полиции У.Р. Грабь, когда они наконец вынесли свой вердикт:

«Воткните иглу в этого жестокого сукина сына, наполнив шприц очень хорошим средством для уничтожения сорняков, и нажмите на поршень. Виновен, ваша честь, виновен по всем пунктам обвинения, с первого по восемьдесят четвертый. Давайте посмотрим, как этот жирный подонок станцует свой последний танец!»

 После недели и быстрой, и неторопливой езды, со стремлением запутать след, беглецы вечером, каким-то образом, оказались на участке магистрали, которая тянулась и тянулась прямо, как стрела, и свернуть с нее в сторону не было никакой возможности. Время от времени виднелись мерцающие вдали огни, но по карте нельзя было определить, где они находятся в данный момент.

– Микки, ты куда заехал? Ты куда свернул?

 – Что, а?

– Что? Не отрывай взгляда от дороги.

– Прошу прощения, лейтенант. Виноват.

– Какой лейтенант, сколько раз тебе говорить?

– О, да, точно. Извините, мистер Грабь.

 – Не Грабь, а Дженсен, мистер Гарольд Дженсен. Ты тоже Дженсен, мой младший брат. Тебя зовут Дэниел.

– Понял, вспомнил. Гарольд и Дэниел Дженсены – это мы. Знаете, чего бы я хотел?

– И, что бы ты хотел?

– Коробку орешков с виноградом. Чтобы она стояла прямо здесь, в машине, и, когда проголодаюсь, я мог бы просто опустить руку.

– Не отрывай взгляда от дороги.

– Так что скажете?

– О чем?

– Может быть, свернем, заедем в один из этих маленьких городков?  Я куплю коробку орешков, да и бензина у нас маловато. Гляньте на маленькую стрелочку?

– Вижу. У нас еще осталось полбака. Никаких поворотов, прямо и только прямо.

Микки надулся. «Но это ерунда» – подумал лейтенант, глядя в кромешную тьму за оком, – «и так заехали непонятно куда»:

– Что это, юго-запад? Или мы на Среднем Западе? Где по-твоему?

Микки тоже огляделся:

– Не знаю. Хотя здесь довольно мило. Очень тихо и симпатично.

– Ты посмотри какая здесь кромешная тьма.

– Неужели? Что вы говорите?

– Замолчи, ради бога! Просто веди машину.

Еще двадцать семь миль они ехали молча, потом Микки сказал:

– Мне нужен комфортабельный туалет

Уолтер шумно выдохнул, подумав, – «Заблудились однозначно. Может хуже не будет?»:

– Ладно. Можешь свернуть в следующий городок. Там купишь коробку орешков и сходишь в туалет, а я выпью чашечку кофе и изучу карту при лучшем освещении. Как по-твоему, это хорошая идея… Дэниел?

– Да, Гарольд. Вот! Я правильно ответил!

– Ты у нас молодец.

Они проехали еще шестнадцать миль, но нигде не увидели знака съезда с шоссе. Но увидели, как из-за горизонта начало подниматься зеленое зарево.

– Что это, черт возьми, такое? – Недоумевал Уолтер, опуская электроприводом стекло. – Это что, какой-то лесной пожар или что-то в этом роде? На что это похоже, по-твоему?

– Похоже на зеленое небо.

– Ты когда-нибудь задумывался, как тебе повезло, что твоя мать бросила тебя, Микки? – Устало сказал Уолтер. – Потому что, если бы она этого не сделала, и если бы тебя не отвезли в окружную тюрьму для временного содержания, чтобы затем отдать в приемную семью, и я бы не проявил к тебе интереса, и не устроил бы так, чтобы ты жил у Риццо, и если бы тебя не назначили моим заместителем, ты хоть представляешь, где бы ты был сегодня? – Он помолчал немного, ожидая ответа, понял, что все это риторический вопрос, не говоря уже о его бессмысленности, и сказал: – Да, небо зеленое, приятель, но это-то и странно. Ты когда-нибудь видел «зеленое небо» раньше? Где-нибудь еще? В своей жизни?

– Нет, я думаю, что нет.

Уолтер вздохнул и закрыл глаза.

Они проехали в молчании еще девятнадцать миль, и зеленые миазмы, витавшие в воздухе, окутали их. Они висели над ними и вокруг них, как морской туман, холодный и с крошечными капельками влаги, которые Микки смахивал дворниками с лобового стекла. Это делало ландшафт по обе стороны магистрали едва различимым, окрашивая непроницаемую тьму, и придавало местности колеблющийся, призрачный вид.

Уолтер включил подсветку в машине и, внимательно глядя в карту Небраски, пробормотал:

– Понятия не имею, где мы, черт возьми, находимся! Здесь даже не обозначена автострада, похожая на эту. Ты где-то там свернул не туда, приятель! – И выключил свет.

– Прости меня, лейт… Гарольд.

Справа от них появился большой светоотражающий указатель, зелено-белый. В нем говорилось:

ЕДА, БЕНЗИН, ЖИЛЬЕ В 10 МИЛЯХ.

Следующий знак гласил:

СЪЕЗД ЧЕРЕЗ 7 МИЛЬ.

А на следующем было:

ПОДЧИНЕНИЕ ЧЕРЕЗ 3 МИЛИ.

Уолтер снова включил свет, поискал такое название на карте:

– «Подчинение?» Что, черт возьми, это за «подчинение»? Здесь нет ничего подобного. Что это, старая карта? Где ты взял эту карту?

– На заправке.

– Где?

– Я не знаю. Это было давно. Мы остановились там, рядом с пивным киоском.

Уолтер покачал головой, прикусил губу и пробормотал невнятно «Подчинение, надо же?» Он увидел город, показавшийся справа, прежде чем они доехали до ответвления ведущего в город. И при виде этого ужаса с трудом сглотнул и издал звук, который заставил Микки повернуть голову:

– Что случилось, ле… Гарольд?

– Ты только посмотри на это. – Услышал Микки  дрожащий голос.

Много лет назад, когда Уолтер недолго учился в колледже, им на занятии показывали на большом экране «Эхо нимфы» Макса Эрнста. Зеленая картина, изображающая древние руины, заросшие извивающимися растениями, у которых, казалось, были глаза, цель и собственная злобно-веселая жизнь, они роились, скользили и заполоняли каменные своды и алтари искореженной гробницы. Что-то гнилое, скрывалось под изумрудными листьями и ненасытным черноземом. Что-то подобное представлял из себя город, в который они направлялись.

– Не поворачивай! Гони прямо! – Закричал Уолтер, когда его напарник начал снижать скорость, намереваясь повернуть в город.

Микки это услышал, но его реакция от увиденного была замедленной, и он продолжал поворачивать вправо. Тогда Уолтер, подавшись к нему, резко рванул руль влево:

– Я сказал прямо!

Машина едва не перевернулась, но Микки мгновенно восстановил управление, и в следующее мгновение они уже мчались прочь от кошмарного места, расположенного за автострадой и чуть ниже ее. Уолтер как зачарованный смотрел, мимо чего они проносятся. – Здания, наклонившиеся под неприличными углами, зеленый туман, клубившийся по улицам, бредущие по ним призраки, неясные очертания бесформенных существ в каждом темном проеме.

– Это было действительно жутковатое место, лейтен… Гарольд. Не думаю, что мне захотелось бы спускаться туда даже за орешками. Но, может быть, если бы мы все сделали быстро…

Уолтер повернул к Микки свое жирное тело:

 – Послушай меня. В фильмах ужасов, детективах, телешоу для того чтобы пощекотать зрителям нервы, людей всегда изображают полными придурками, бесчувственными идиотами, которые лезут куда не попадя – в дома с привидениями, на кладбища, в зоны боевых действий, абсолютно не заботясь о своей безопасности! Ты понимаешь, о чем я говорю? Соображаешь?

– Э-э-э…

_ Хорошо, вот тебе пример. Помнишь, мы смотрели фильм «Чужой»? Помнишь, как тебе было страшно?

Микки быстро закивал головой, его глаза расширились от страха – он вспомнил, о да, он вспомнил, как сжимал рукав пиджака Уолтера до тех пор, пока тот не был вынужден отдернуть руку.

– Помнишь тот большой грузовой отсек, все эти свисающие цепи, капающая с них капала вода, повсюду  тени… а этот парень поперся туда зачем-то один?! Вижу, что это ты вспомнил. А помнишь, как некоторые в зале кричали: «Не ходи туда, придурок! Тварь там, придурок! Не ходи туда!» Но, он пошел, и тварь подкралась к нему сзади, со всеми этими зубами, и откусила его тупую башку! Помнишь?