Текст книги "Нарушители спокойствия (рассказы)"

Автор книги: Харлан Эллисон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

– Но…

– …если ты сейчас же поднимешься, получишь хороший пинок.

Сбитый с толку, он поднялся.

Снаружи их ждал «роллс-ройс» с включенным мотором. Когда они вышли из здания, Конни помогла Дэнни выбраться из инвалидного кресла, шофер в ливрее выскочил из машины и открыл перед ними дверь. Они сели на заднее сиденье, и Конни сказала: «Домой, Марк». Шофер кивнул, быстро обошел машину и сел за руль. Они тронулись с места под приглушенный рев пары глушителей.

Голос Дэнни превратился в недовольный писк:

– Мы можем позволить себе арендованный лимузин?

Конни не ответила, только улыбнулась и прижалась к нему еще теснее.

Немного погодя Дэнни спросил:

– Домой это куда?

Конни нажала кнопку на пульте в подлокотнике, и стеклянная перегородка между передним и задним сиденьями бесшумно закрылась.

– Сделай одолжение, – попросила она, – подожди с вопросами, пока мы не приедем домой. Это были трудные три дня, и все, о чем я прошу, – это чтобы ты подождал еще час.

Дэнни неохотно кивнул. И тут он заметил, что на ней очень дорогая одежда.

– Мне тоже лучше не спрашивать о твоем жакете, отороченном норкой, верно?

– Лучше не стоит.

Он погрузился в молчание, испытывая неловкость и обдумывая вопросы теснящиеся в голове. Он молчал, пока не понял, что они едут не в Нью-Йорк. Он резко выпрямился, выглянул в заднее стекло, покрутил головой вправо-влево, пытаясь определить их местоположение, и Конни сказала:

– Мы едем не в Манхэттен. Мы едем в Дэриен, штат Коннектикут.

– Дэриен? Кого, черт возьми, мы знаем в Дарьене?

– Ну, например, Апджон живет в Дарьене.

– Апджон!?! О Боже, он уволил меня и прислал машину, чтобы привезти к нему и казнить! Я так и знал!

– Сквайрс, Дэниел, любовь моя, Дэнни, звезда моего сердца, будь добр, закрой ненадолго кран! Апджон больше не имеет к нам никакого отношения. Совсем никакого.

– Но… но мы ведь живем в Нью-Йорке!

– Уже нет.

Двадцать минут спустя они свернули в самый дорогой район Дарьена и помчались по частной дороге.

Они проехали метров триста по частной дороге, обсаженной прекрасно ухоженными этрусскими соснами, и свернули на извилистую подъездную дорожку. Еще пятьсот метров, и дорожка, закручиваясь спиралью, обогнула фасад огромного, роскошного, со вкусом оформленного викторианского особняка.

– Приехали, – сказала Конни. – Полюбуйся на свой дом.

– Что ты сказала?

– Полюбуйся на свой дом.

– Значит опять начинается. Высади меня здесь, я дойду пешком до психушки.

«Роллс-ройс» остановился перед особняком. Из него выбежал дворецкий и открыл им дверцу машины. Они вышли, слуга низко поклонился Конни. Затем он повернулся к Дэнни:

– Рад видеть вас дома, мистер Сквайрс. – Дэнни был слишком взволнован, чтобы ответить.

– Спасибо, Пензлер, – сказала Конни. Затем обратилась к шоферу:

– Отведи машину в гараж, Марк, сегодня днем она нам больше не понадобится. Но подготовь «Порше», мы можем выехать позже, чтобы осмотреть территорию.

– Слушаюсь, миссис Сквайрс, – и Марк уехал.

Дэнни был как сомнамбула. Он позволил провести себя в дом, где был еще больше ошеломлен дорогой отделкой, великолепными залами, коврами с глубоким ворсом, эффектной мебелью, коммуникационным комплексом, занимающим целую стену, баром, который вырастал из пола нажатием кнопки, роскошным интерьером. Слуги, кланялись и улыбались ему, как будто он был здесь хозяином. Он был поражен огромной кухней, оснащенной по последнему слову техники, и французским шеф-поваром, который отсалютовал Конни огромным половником, когда она вошла.

– Ч… – откуда все это взялось? – Наконец он выдавил из себя, когда они с Конни поднимались наверх по эскалатору.

– Да ладно тебе, Дэнни, ты же знаешь, откуда все это взялось.

– Лимузин, дом, территория, жакет с отделкой из норки, прислуга, бар из кобальтового стекла, развлекательный центр с телевизором, кинозал, боулинг, поле для поло, бассейн, эскалатор и ожерелье из шести нитей черного жемчуга, которое, как я теперь заметил, ты носишь на шее… и все это джинн?

– Просто дух захватывает, не так ли? – Простодушно сказала Конни.

– У меня с этим небольшие проблемы.

– Проблема у тебя одна – Масуд погрузил нас в трясину бед, ты не смог с этим справиться, а мне каким-то образом удалось вытащить нас из этого болота. И ты не можешь с этим смириться.

– Да, я снова подумываю о разводе.

Они шли по длинному коридору, увешанному произведениями современной японской живописи. Конни остановилась и положила обе руки на дрожащие плечи Дэнни.

– Сквайрс, у тебя тяжелый случай переоценки своей персоны. Никто не может постоянно побеждать. Мы женаты меньше двух недель, а знаем друг друга уже три года. Но ты не знаешь, сколько раз я проигрывала до этого, и я не знаю, сколько раз ты одерживал победы до этого. То, что я узнала о тебе за это время, позволило мне, выходя за тебя замуж, думать: «Этот парень сможет справиться с проблемой, когда я не смогу». По-моему, так и должно быть в настоящей семье. Я не могу каждый раз набирать очки, и ты тоже. Работает пара. На этот раз с проблемой справилась я. В следующий раз справишься ты. Может быть.

Дэнни слабо улыбнулся…

– Я больше не думаю о разводе.

Краем глаза он уловил какое-то движение, заставившее его оглянуться через плечо.

Чернокожий мужчина ростом явно больше трех метров стоял в открытых дверях комнаты – физически совершенный во всех отношениях, с точеными чертами лица, Адонис[15]15
  Адонис – человек, возлюбленный богини Афродиты, который был известен тем, что достиг бессмертия. В классической древности считался идеалом мужской красоты.


[Закрыть] да и только, одетый в безупречно сшитый костюм-тройку, с аккуратно завязанным шелковым галстуком.

– Э-э… – только и мог выдавить из себя Дэнни.

Конни оглянулась через плечо:

– Привет, Масуд. Сквайрс, я хотела бы познакомить тебя с Масудом Джаном бин Джаном, джинном-мазикином из племени ифритов, милостью Сулеймина, повелителя всех джиннов, да не оставит Аллах нас своей мудростью. Наш благодетель. Мой друг.

– Насколько хороший друг? – Прошептал Дэнни, глядя на это сексуальное совершенство, возвышающееся перед ним.

– Мы не знали друг друга с плотской точки зрения, если я правильно понимаю твое убогое замечание, – ответила она. И с легкой тоской добавила. – Я не в его вкусе. Думаю, он положил глаз на одну известную тебе певицу, Лену Хоум. – Видя все же недоверчивое выражение на лице Дэнни, она возмутилась. – Ради бога, перестань быть таким чертовски подозрительным!

Масуд шагнул вперед, сделав два шага, чтобы преодолеть расстояние в пять метров, и произнес приветствие с традиционным исламском жестом «голова-сердце», с улыбкой на лице:

– Добро пожаловать домой, господин. Я жду вашей малейшей просьбы.

Дэнни перевел взгляд с джинна на Конни, изумление лишили его способности связно изъясняться:

– но… ты застрял в лампе… вспыльчивый, о боже, каким же ты был вспыльчивым… как  ты… как же она…

Конни рассмеялась, и джинн с большим достоинством присоединился к ее смеху.

– …но ты сказал, что не дашь нам ничего, кроме несчастий! И ты дал нам все это… Почему?

Глубоким, сладкозвучным голосом, но которым (как казалось Дэнни) можно было сбить птицу, летящую высоко в небе, джинн тепло улыбнулся и ответил:

– Ваша добрая жена освободила меня. После десяти тысяч лет, проведенных в тесноте, с вечными болями в животе, в этой самой жалкой темнице, госпожа Конни выпустила меня на свободу. За эти десять тысяч лет я сменил более ста тысяч жестоких и продажных хозяев, и наконец попал в руки того, кто относится ко мне с уважением. Мы друзья. Я с нетерпением жду возможности распространить эту дружбу на вас, господин Сквайрс.

Воодушевившись этим объяснением, пространным и напыщенным, джинн продолжил:

– Теперь я свободен, мне позволено существовать среди людей во времена, когда мой вид считается легендой, и, таким образом, я могу жить интересной, новой жизнью, моя благодарность не знает границ, как не знали границ мои ненависть и гнев. Теперь мне больше не нужно выступать в роли демона, теперь я могу быть таким ифритом, о котором говорил учитель Иеремия бен Элиазар в псалме XLI. За последние три дня я многое увидел в этом мире. А как люди проводят время! Я нахожу это самым приятным, по мне так это просто прелесть. Скорость, блеск, освещение. Несравненный дом Лены! Вам нравится баскетбол?

– Но как? Как тебе это удалось, Конни? Как? Ведь никто не мог вытащить его оттуда…

Конни взяла Дэнни за руку и повела к пятиметровой высоты дверям:

– Можно нам войти в твою квартиру, Масуд?

Джинн сделал приглашающий жест и поклонился так низко, что его голова оказалась на уровне талии Дэнни, когда они с Конни проходили мимо.

Они вошли в покои джинна, и им показалось, что они перенеслись во времени в древнюю Басру, в «Тысячу и одну ночь».

Но среди всех этих шелков, драпировок, подушек, свечей, шкатулок и медной посуды, в центре зала, в люцитовой витрине на ониксовом пьедестале, освещенный единственным ярким пятном света из неизвестного источника, находился единственный объект поклонения.

– Иногда волшебству приходится уступать технологии, – сказала Конни. – А древнему гневу уступать здравому смыслу.

Дэнни шагнул вперед. Он никак не мог разобрать, что за предмет лежал на черной бархатной подушке. А подойдя ближе не мог поверить своим глазам. Не может быть. Это было так просто. Но почему никто не додумался до этого раньше. Вероятно потому, что, когда лампа находилась у предыдущего владельца, консервных ножей еще не существовало.

– Консервный нож. Консервный нож!?! Простой, глупый, повседневный консервный нож!?! И это все, что потребовалось? У меня был нервный срыв, а ты додумалась пустить в ход консервный нож?

– Можешь себе представить, – Конни подмигнула Масуду.

– Да, картинка так себе, – сказал Дэнни. Но перед глазами у него сверкал бриллиант размером с отель «Ритц».

«Покайся , Арлекин!» – сказал  Тиктакщик.

«REPENT, HARLEQUIN! SAID THE TICKTOCKMAN». Перевод: Е. Доброхотовой-Майковой. 1997

Я должен быть осторожен с формулировкой «урока», который я хочу вам преподать этим рассказом. Потому что в некотором смысле это изложение правил, которых я придерживаюсь в жизни, и если вы будете понимать эти правила слишком буквально и следовать им, то огребете больше неприятностей, чем заслуживаете. А это прямо противоположно тому, чему учит эта книга по мнению моего издателя, который утверждает, что эта книга должна сделать вас лучшими гражданами и более счастливыми личностями, с пониманием того, что, если вы будете выбрасывать мусор на улицы, я разыщу вас, где бы вы ни жили, и прибью вашу голову гвоздями к журнальному столику. По крайней мере, мой издатель считает именно так. Но, насколько я могу судить, я вам еще не лгал; и я не собираюсь начинать сейчас.

Первое, что я хотел чтоб вы поняли, это что если тебя засосет в Систему, выбраться из нее может оказаться практически невозможно. Приведенный здесь урок – это тот, который приведет вас к успеху, если вы будете следовать ему. Живите в своем собственном темпе, а не в темпе общества. Умейте время от времени просто сказать «к черту» вас всех! Подчинение своей жизни общепризнанным правилам очень удобно другим людям, но для этого вам придется жертвовать частичками своей собственной жизни ради других, которым на самом деле нет особого дела до вас, ваших проблем, желаний или потенциальных возможностей. Они бормочут «Я знаю, как вам тяжело» или «я понимаю», но когда дело доходит до того, что вы окончательно ломаетесь, не выдержав жизни по общепризнанным правилам, они испытывают лишь  раздражение от того, что вы оказались таким слабаком.

Этот рассказ печатался во многих хрестоматиях для колледжей, и за долгие годы я уже потерял счет студентам, говорившим мне, что «Покайся, Арлекин!» впервые дал им почувствовать, что такое гражданское неповиновение, и что он приоткрыл (и более чем приоткрыл) для них дверь к социальной ответственности.

Всегда кто-нибудь да спросит: о чем это все? Для тех, кому надо объяснять и разжевывать, кто хочет непременно знать «к чему это», предлагаю нижеследующий отрывок из книги Генри Торо «гражданское неповиновение»:

Множество людей служат государству не как люди, но, как машины, телами. Это действующая армия, милиция, тюремные надзиратели, констебли, добровольные дружины охраны порядка и т. д. Им редко приходится руководствоваться собственными суждениями или нравственным чутьем; они ставят себя в ряд с деревом, глиной, камнем; вероятно, можно изготовить деревянных людей, вполне пригодных для тех же целей. Они вызывают не больше уважения, чем соломенная кукла или комок грязи. Их ценят настолько же, насколько ценят лошадей и собак. Однако именно они обычно почитаются хорошими гражданами. Другие – большинство законодателей, политиков, судей, министров и высших чиновников – служат государству преимущественно головой; и, поскольку они, как правило, лишены каких-либо нравственных устоев, то вполне способны помимо воли служить дьяволу, как Богу. Очень немногие – герои, патриоты, мученики, реформаторы в полном смысле этого слова, и просто настоящие люди служат государству также и своей совестью и потому по большей части вынуждены ему противостоять; с ними государство обходится по преимуществу как с врагами.

Это суть. Теперь читайте середину, позже узнаете начало, а конец сам о себе позаботится.

Поскольку мир был таким, каким он был, каким ему позволили стать, многие месяцы тревожные слухи о выходках Арлекина не достигали Тех, Кто Поддерживает Бесперебойную Работу Машин, кто капает самую лучшую смазку на шестерни и пружины цивилизации. Лишь когда стало окончательно ясно, что он сделался притчей во языцех, знаменитостью, возможно, даже героем для тех, кому Власть неизменно наклеивает ярлык «эмоционально неуравновешенной части общества», дело передали на рассмотрение Тиктакщику и его ведомству. Однако к тому времени, потому что мир был таким, каким он был, и никто не мог предугадать последствий появления такого человека – возможно, давно забытая болезнь дала рецидив в утратившей иммунитет системе – ему позволили стать слишком реальным. Он обрел форму и плоть.

Он стал личностью – чем-то таким, от чего систему очистили десятилетия назад. Но вот он есть, весьма и весьма впечатляющая личность. В некоторых кругах – в среднем классе – это нашли отвратительным. Нескромным. Антиобщественным. Постыдным. В других только посмеивались – в тех слоях, где мысль подменяется традицией и ритуалом, уместностью, пристойностью. Но низы, которые всегда хотят иметь своих святых и грешников, хлеб и зрелища, героев и злодеев, низы считали его Боливаром, Наполеоном, Робин Гудом, Диком Бонгом[16]16
  Дик Бонг (Ричард Айра Бонг. 1920-1945) – американский лётчик-истребитель, участник Второй мировой войны, наиболее результативный ас в истории американских ВВС, сбил 40 японских самолётов.


[Закрыть], Иисусом.

А наверху, где малейшая дрожь способна вызвать социальный резонанс и сбросить богатых, могущественных, титулованных с их высоких флагштоков^{5}, его сочли потрясателем основ, еретиком, мятежником, позором, катастрофой. Про него знали все, сверху донизу, но настоящее впечатление он произвел на самых верхних и самых нижних. На самую верхушку и самое дно.

Поэтому его дело вместе с табелем и кардиопластинкой передали в ведомство Тиктакщика.

Тиктакщик: под метр девяносто, немногословный и мягкий человек – когда все идет по расписанию. Тиктакщик.

Даже в коридорах власти, где страх порождали, но редко испытывали, его называли Тиктакщик. Но за глаза. Никто не называл его так в лицо, которое было почти всегда закрыто маской.

Поди назови ненавистным прозвищем человека, который вправе отменить минуты, часы, дни и ночи, годы твоей жизни. Поэтому, обращаясь, его величали «Главный Хронометрист». Так безопаснее.

– Мы знаем, что он такое, – мягко сказал Тиктакщик, – но не кто он такой. На табеле, который я держу в левой руке, проставлено имя, но оно не сообщает, кто его обладатель. Кардиопластинка в моей левой руке тоже именная, хотя мы не знаем, чье это имя. Прежде чем отменить его, я должен знать, кого отменяю.

Всех своих сотрудников, ищеек и шпионов, стукачей и слухачей, даже топтунов, он спросил: «Кто этот Арлекин?»

На сей раз он не ворковал. По расписанию ему полагалось рычать.

Однако это и впрямь была самая длинная речь, какой он когда-либо удостаивал сотрудников, ищеек и шпионов, стукачей и слухачей, но не топтунов, которых обычно и на порог не пускали. Хотя даже они бросились разнюхивать.

Кто такой Арлекин?

Высоко над третьим городским уровнем он скорчился на гудящей алюминиевой платформе спортивного аэроплана (тьфу, тоже мне, аэроплан, этажерка летающая с кое-как присобаченным винтом) и смотрел вниз на правильное, будто сон кубиста, расположение зданий.

Где-то неподалеку слышалось размеренное «левой-правой-левой»: смена 14.47 в мягких тапочках входила в ворота шарикоподшипникового завода. Ровно через минуту донеслось «правой-левой-правой»: смена 5.00 отправилась по домам.

Загорелое лицо расцвело озорной улыбкой, на секунду показались ямочки. Почесав копну соломенных волос, он передернул плечами под пестрым шутовским платьем, словно собираясь с духом, двинул ручку резко от себя и пригнулся от ветра, когда машина скользнула вниз. Пронесся над движущейся дорожкой, нарочно спустился еще на метр, чтобы смять султанчики на шляпках у модниц, и – зажав уши большими пальцами – высунул язык, закатил глаза и заулюлюкал. Это была мелкая диверсия. Одна тетка побежала и растянулась, рассыпав во все стороны кульки, другая обмочилась, третья упала на бок, и дежурные автоматически остановили движение, чтобы привести ее в чувство. Это была мелкая диверсия.

А он развернулся на переменчивом ветерке и унесся прочь.

За углом Института Времени вечерняя смена как раз грузилась на движущуюся дорожку. Без всякой лишней суеты работяги заученно переступали боком на медленную полосу, похожие на массовку из фильма Басби Беркли допотопных 1930-х годов, и дальше страусиным шагом, пока не выстроились на скоростной полосе.

И снова в предвкушении губы растянулись в озорной усмешке, так что стало видно – слева не хватает одного зуба. Он спланировал вниз, на бреющем полете пронесся над головами едущих, с хрустом отцепил прищепки, до поры до времени державшие концы самодельных разгрузочных желобов. И тут же из самолета на скоростную полосу посыпалось на сто пятьдесят тысяч долларов мармеладных горошков.

Мармеладные горошки! Миллионы и миллиарды красных, и желтых, и зеленых, и ромовых, и виноградных, и клубничных, и мятных, и круглых, и гладких, и глазурованных снаружи, и желейных внутри, и сладких, вязких, тряских, звонких, прыгучих, скакучих сыпались на головы, и каски, и робы заводских рабочих, стучали по дорожке, скакали и закатывались под ноги и расцветили небо радугой детской радости и праздника, падали дождем, градом, лавиной цвета и сладости и врывались в разумный расчисленный мир сумасбродно-невиданной новизной. Мармеладные горошки.

Рабочие вопили, и смеялись, и бегали, и смешали ряды, а мармеладные горошки закатились в механизм движущихся полос, послышался жуткий скрежет, словно проскребли миллионом ногтей по четверти миллиона грифельных досок, а потом механизм закашлял, зачихал, и все дорожки остановились, а люди попадали как попало друг на друга и вышла куча мала, и мармеладные горошки запрыгивали в смеющиеся рты. Это был праздник, и веселье, и полное сумасбродство, и потеха. Но…

Смена задержалась на семь минут.

Рабочие вернулись домой позже на семь минут.

Общий график сбился на семь минут.

Он толкнул первую костяшку домино, и тут же щелк-щелк-щелк – попадали остальные.

Система не досчиталась семи минут. Пустяк, едва ли достойный внимания, но для общества, которое держится на порядке, единстве, равенстве, своевременности, точности и соответствии графику, почтении к богам, отмеряющим ход времени, это оказалось серьезной катастрофой.

Поэтому ему велели предстать перед Тиктакщиком. Приказ передали по всем каналам трансляционной сети. Ему было велено явиться к 7.00 ровно. Его ждали до 10.30, а он не явился, потому что в это время распевал песенку про лунный свет в никому неведомом месте под названием Вермонт, а потом снова исчез. Однако его ждали с семи, и графики полетели к чертям собачьим. Так что вопрос остался открытым: кто такой Арлекин?

И еще вопрос (невысказанный, но куда более важный): как мы дошли до жизни такой, что хохочущий, безответственный ерник из ерундового ералаша способен разрушить всю нашу экономическую и культурную жизнь мармеладным горошком на сто пятьдесят тысяч долларов!

Мармеладным, на минуточку, горошком! Рехнуться можно! Где он взял денег, чтоб купить на сто пятьдесят тысяч долларов мармеладного горошку? (Сумма была известна в точности, потому что целое отделение оперативных следователей сорвали с работы и бросили на место преступления пересчитывать горошки, так что у всего отдела график сломался почти на сутки.) Мармеладный горошек! Мармеладный… горошек? Погодите секундочку (секундочку тоже ставим в счет) – мармеладный горошек снят с производства более ста лет назад. Где он раздобыл мармеладный горошек?

Тоже хороший вопрос. Тем более что, похоже, ответа на него не дождаться. Так сколько у нас теперь вопросов?

Середину вы знаете. Вот начало. Откуда что пошло.

Настольный ежедневник. День за днем, листок за листком. 9.00 – просмотреть почту. 9.45 – встреча с правлением комиссии по планированию. 10.00 – обсудить график хода установки оборудования с Дж. Л. 11.45 – молитва о дожде. 12.00 – ленч. И так далее.

– Очень жаль, мисс Грант, собеседование было назначено на 14.30, а сейчас уже почти пять. Очень жаль, что вы опоздали, но таковы правила. Придется вам подождать год и тогда снова подавать заявление в наш колледж.

Электричка 10.00 останавливается в Крестхэвене, Гейлсвилле, Тонаванде, Селби и Фарнхерсте, но не останавливается в Индиана-Сити, Лукасвилле и Колтоне по всем дням, кроме воскресенья. Скорый 10.45 останавливается в Гейлсвилле, Селби и Индиана-Сити, ежедневно кроме воскресных и праздничных дней, когда он останавливается в…

И так далее.

– Я не могла ждать, Фред. В 15.00 мне надо было быть у Пьера Картена, а поскольку ты предложил встретиться на вокзале под часами в 14.45, а тебя там не было, мне пришлось уехать. Ты вечно опаздываешь, Фред. Если б мы встретились, то как-нибудь бы все утрясли вдвоем, а раз так вышло, ну, понимаешь, я все решила сама…

И так далее.

«Уважаемые мистер и миссис Аттерли! В связи с тем, что ваш сын Геролд регулярно опаздывает, мы вынуждены будем отчислить его из школы, если вы не примете действенные меры к тому, чтобы он являлся на занятия вовремя. Невзирая на его выдающиеся способности и отличную успеваемость, постоянные нарушения школьного распорядка делают невозможным его пребывание в учреждении, куда другие дети способны приходить строго в назначенное время…»

И так далее.

НЕЯВИВШИЕСЯ ДО 20.45 К ГОЛОСОВАНИЮ НЕ ДОПУСКАЮТСЯ.

– Мне все равно, хороший сценарий или плохой, он нужен мне ко вторнику.

РЕГИСТРАЦИЯ ЗАКАНЧИВАЕТСЯ В 2.00.

– Вы опоздали. Мы взяли на это место другого работника. Извините.

«Из вашего заработка удержан штраф за двадцатиминутный прогул».

И так далее. И так далее. И так далее. И так далее далее далее далее далее тик-так тик-так тик-так и однажды замечаем, что не время служит нам, а мы – времени, мы – рабы расписания и молимся на ход солнца, обречены ограничиваться и ужиматься, потому что функционирование системы зависит от строгого следования графику.

Пока не обнаруживается, что опоздание – уже не мелкая провинность. Оно становится грехом. Потом преступлением. Потом преступление карается так:

«К ИСПОЛНЕНИЮ 15 ИЮЛЯ 2389 12.00.00 в полночь. Всем гражданам представить свои табели и кардиопластинки в управление Главного Хронометриста для сверки. В соответствии с постановлением 555-7-СГХ-999, регулирующим потребление времени на душу населения, все кардиопластинки будут настроены на личность держателя и…»

Власть придумала, как укорачивать отпущенное человеку время. Опоздал на десять минут – проживешь на десять минут меньше. За часовое опоздание расплачиваешься часом. Если опаздывать постоянно, можно в одно прекрасное воскресенье получить уведомление от Главного Хронометриста, что ваше время истекло, и ровно в полдень понедельника вы будете «выключены»; просьба привести в порядок дела, сэр, мадам или двуполое.

Так, с помощью простого научного приема (использующего научный процесс, секрет которого тщательно охранялся ведомством Тиктакщика) поддерживалась Система. А что еще оставалось делать? В конце концов, это патриотично. Графики надо выполнять. Как-никак, война!

Но разве не всегда где-нибудь война?

– Просто возмутительно! – сказал Арлекин, когда красотка Элис показала ему объявление о розыске. – Возмутительно и совершенно невероятно. Я что, гангстер? Объявление о розыске!

– Знаешь, – ответила красотка Элис, – ты слишком горячишься.

– Извини, – смиренно произнес Арлекин.

– Нечего извиняться. Ты всегда говоришь «извини». За тобой числится столько дурного, вот это и вправду печально.

– Извини, – сказал он снова и тут же закусил губу, так что сразу появились ямочки. Он вовсе не хотел этого говорить. – Мне снова пора идти. Я должен что-то делать.

Красотка Элис шваркнула кофейный баллончик на стойку.

– Бога ради, Эверетт, неужели нельзя остаться дома хоть на одну ночь? Неужели обязательно шляться в этом гадком клоунском наряде и раздражать народ?

– Из… – Он замолк и напялил на соломенную копну шутовской колпак с бубенцами. Встал, вылил остатки кофе на поднос и на секунду сунул баллончик в сушку. – Мне надо идти.

Она не ответила. Факс зажужжал, Элис вытащила лист бумаги, прочла, бросила ему через стол:

– Это про тебя. Конечно. Ты смешной человек.

Он быстро прочел. Листок сообщал, что его ищет Тиктакщик. Плевать, он все равно опоздает. В дверях, уже на эскалаторе, обернулся и раздраженно бросил:

– Знаешь, ты тоже горячишься!

Красотка Элис возвела хорошенькие глазки к небу:

– Ты смешной человек!

Арлекин вышел, хлопнув дверью, которая с мягким вздохом закрылась и сама заперлась на замок.

Раздался легкий стук, красотка Элис набрала в грудь воздуха, встала и открыла дверь. Он стоял на пороге.

– Я вернусь примерно к половине одиннадцатого, ладно?

Ее перекосило от злости:

– Зачем ты мне это говоришь? Зачем? Ты отлично знаешь, что не придешь вовремя! Да! Ты всегда опаздываешь, так зачем говорить все эти глупости?

По другую сторону двери Арлекин кивнул самому себе. Она права. Она всегда права. Я опоздаю. Зачем я говорю ей эти глупости?

Он снова пожал плечами и пошел прочь, чтобы снова опоздать.

Он устроил фейерверк, и в небе распустилась надпись: «Я посещу сто пятнадцатый ежегодный международный съезд ассоциации врачей в 8.00 ровно. Надеюсь там с вами встретиться».

Слова горели в небе, и, разумеется, ответственные сотрудники прибыли на место и устроили засаду. Естественно, ждали, что он опоздает. Арлекин появился за двадцать минут до обещанного, когда в амфитеатре на него еще расставляли силки и сети. Он дудел в огромный мегафон, да так страшно, что ответственные сотрудники с перепугу запутались в собственных силках и взлетели, вопя и брыкаясь, под потолок. Светила врачебной науки зашлись от хохота и приняли извинения Арлекина преувеличенно благосклонными кивками, и все, кто думал, что Арлекин – обычный коверный в смешных портках, веселились от души; все – это все, кроме ответственных сотрудников, которых отрядило ведомство Тиктакщика – они висели под потолком, словно тюки, в самом что ни на есть неприглядном виде.

(В другой части того же города, вне всякой связи с предметом нашего разговора, за тем исключением, что это иллюстрирует силу и влияние Тиктакщика, человек по имени Маршалл Делаганти получил из ведомства Тиктакщика уведомление о выключении. Повестку вручил его жене сотрудник в сером костюме и с положенным «скорбным выражением» поперек хари. Женщина, не вскрыв повестку, уже знала, что внутри. Такие «любовные записки» узнавались с первого взгляда. Она задохнулась, держа листок, словно зараженный ботулизмом осколок стекла, и моля Бога, чтобы повестка была не ей. «Пусть Маршу, – думала она жестоко, реалистично, – или кому-то из детей, но только не мне, пожалуйста, Боже, не мне». А когда она вскрыла повестку, и оказалось, что это действительно Маршу, она разом испугалась и успокоилась. Пуля сразила следующего в шеренге. «Маршалл! – завопила она. – Маршалл! Прекращение! Господитыбожемой, Маршалл, накоготынасоставишь, Маршалл господитыбожемоймаршалл…» и в доме всю ночь рвали бумаги и тряслись от страха, и запах безумия поднимался к вентиляционным трубам, и ничего, решительно ничего нельзя было поделать.

Но Маршалл Делаганти попытался бежать. Утром следующего дня, когда пришел срок отключения, он был далеко в канадском лесу в двухстах милях от дома, и ведомство Тиктакщика стерло его кардиопластинку, и Маршалл Делаганти споткнулся на бегу, его сердце остановилось, кровь застыла на пути к мозгу, и он умер, и это все. На рабочей карте в кабинете Главного Хронометриста погасла лампочка, на телефакс передали сообщение, а имя Жоржетты Делаганти внесли в траурный список, чтобы по прошествии соответствующего времени выдать ей разрешение на новый брак. Здесь кончается примечание, и все, что надо, разжевано. Только не смейтесь, потому что это же случилось бы с Арлекином, разузнай Тиктакщик его настоящее имя. Ничего смешного.)

Торговый уровень города пестрел разодетой четверговой толпой: женщины в канареечно-желтых хитонах, мужчины в ядовито-зеленых псевдотирольских костюмах: кожаных, плотно облегающих, но со штанами-фонариками.

Когда Арлекин с мегафоном у рта и озорной улыбкой на губах появился на крыше недостроенного, однако уже работающего Центра Ускоренной Торговли, все вытаращили глаза и стали тыкать пальцами, а он принялся ругаться:

– Зачем разрешаете собой помыкать? Зачем по приказу суетитесь, как муравьи или козявки? Отдохните! Расслабьтесь! Порадуйтесь солнцу, ветру, пусть жизнь идет своим чередом. Довольно быть рабами времени, это препаскудный способ умирать, медленно, постепенно… Долой Тиктакщика!

– Кто этот псих? – удивлялись покупатели. – Кто этот псих… фу-ты, я опаздываю, надо бежать…

Строительной бригаде Торгового Центра поступил срочный приказ из ведомства Тиктакщика: опасный преступник по кличке Арлекин проник на купол здания и требуется их помощь в немедленном задержании. Бригада сказала: «Нет, мы вылетим из строительного графика», но Тиктакщик нажал на нужные правительственные рычаги, и рабочим велели бросать работу и лезть на крышу, ловить этого кретина с громкоговорителем. Поэтому больше десятка здоровенных работяг залезли в строительные люльки, включили антигравитационные подъемники и стали подниматься к Арлекину.

После заварухи (в которой, заботами Арлекина, никто серьезно не пострадал) строители кое-как собрались и попытались снова напасть, но поздно. Арлекина след простыл. Однако потасовка собрала толпу, и покупательский цикл сбился на часы, буквально на часы. Соответственно потребительский спрос остался недоудовлетворен, и пришлось принять меры к ускорению цикла до конца дня, но процесс захлебывался и пробуксовывал, и в результате продали слишком много поплавковых клапанов и слишком мало дергалок, и возник чудовищный дисбаланс, и пришлось завозить ящики и ящики дезодорирующего «Шик-Блеска» в отделы, куда обычно требовался ящик на три-четыре часа. Поставки спутались, допоставки смешались, и в конечном счете пострадало даже производство пимпочек.