Текст книги "Сирия - перекресток путей народов"

Автор книги: Ханс Майбаум

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

После очень утомительной езды верхом на осле – пришлось много раз обходить французские соединения – я действительно наткнулся на главную квартиру Султана аль-Атраша. Меня привели к нему, и я передал, что мне было поручено. Атраш похвалил меня, велел сесть и приказал принести свежего козьего молока. По прежде чем кто-то поставил его передо мной, я уснул.

Позднее я много раз в качестве связного проделывал этот путь из Друзских гор в Дамаск. Штаб в горах был предупрежден. Он спокойно готовился к встрече с неприятелем. В конце сентября произошло первое большое сражение под Сувейдой, и крестьянская армия, слабо вооруженная, но полная ненависти к угнетателям, нанесла войскам генерала Гамелена тяжелое поражение. Вслед за этим удалось окружить и полностью уничтожить французский армейский корпус в горах Хаурана. Тогда погибло почти восемь тысяч французских наемников, которые позволили своим господам отправить их на верную смерть. Лишь немногим, отбившимся от своих частей французам удалось бежать[23].

Когда весть об этой победе долетела до Дамаска, нас охватила неописуемая радость. Жители города, смеясь и плача, обнимали друг друга. Многие, у кого были ружья, палили от радости в воздух, к большому огорчению моего брата, который напоминал всем о том, что бой еще не выигран, что в Дамаске стоит французский гарнизон.

Насколько он был прав, подтвердилось быстро. Прочесывая Гуту, французские войска натолкнулись на небольшой партизанский отряд. В бою погибли партизаны и несколько деревенских жителей. Стремясь запугать население столицы, солдаты приволокли их трупы в Дамаск и выставили для обозрения. Но их расчет не оправдался. Это варварское преступление вызвало взрыв народного возмущения. Пламя восстания разгорелось сильнее, и поддерживала его победа в Друзских горах. В ходе ожесточенных уличных боев французские солдаты были вытеснены из города, а когда к нам на помощь подошли партизанские отряды из близлежащих деревень, победа была уже в наших руках. Восставшие подошли к дворцу верховного комиссара. Его самого давно уж и след простыл, почти вся охрана разбежалась. Толпа штурмовала здание и сорвала трехцветный французский флаг. Потом были заняты казармы, солдаты бежали. Сирийский народ стал наконец снова хозяином Дамаска, своего древнего города.

Мустафа Хасани ненадолго замолкает, погруженный в свои мысли. Тихо. Ни ветерка. Я не решаюсь прервать молчание. Словно очнувшись, хозяин дома выпрямляется и смотрит в пустоту.

– Наша радость была недолгой, – продолжает он. – Через несколько дней после этого меня разбудил своеобразный, никогда ранее не слышанный мною рокот, который наполнял воздух. Я не сразу понял, что этот нарастающий гул исходит от самолетов. Подобно мне, почти никто из дамаскинцев никогда еще не видел такого летающего чудовища. Многие выбежали на улицы и уставились широко раскрытыми глазами на машины. Их было с десяток, а то и больше; от шума, который они производили, казалось, лопнут барабанные перепонки. Вдруг из самолетов посыпались небольшие продолговатые сосуды. Никто из нас раньше не слышал, что эти сосуды назывались бомбами. При полете они покачивались в воздухе. Мы стояли и смотрели, как падали бомбы. А когда они исчезли, за крышами домов в небо поднялись огромные грязно-серые облака. И сразу же послышался грохот взрывов, и только тогда большинство из нас поняло, что ото смертоносные снаряды.

Страшная, неописуемая паника охватила людей. Почти никому не пришло в голову укрыться, искать убежища. Да из этого ничего бы и не вышло, потому что жилищ с подвалами практически не существовало. Все снова и снова прилетали группы самолетов, сбрасывали свой несущий смерть груз и исчезали за горизонтом. Небо потемнело от дыма пожаров и пыли рушившихся зданий. Люди воздевали руки и бесконечно призывали Аллаха, пока не падали, пораженные осколками бомб или свалившейся на них стеной дома. Я видел, как несколько мужчин стреляли из старых карабинов или даже из пистолетов в воздух, разумеется безрезультатно. Казалось, город погрузился в пепел и золу.

Когда через три дня бомбардировка прекратилась, большая часть города лежала в развалинах. Погибло несколько тысяч людей – мужчин, женщин, стариков и детей. Десятки тысяч остались без крова. И неповторимые свидетели тысячелетней культуры исчезли, погребенные пеплом.

Под прикрытием бомбардировщиков французские солдаты захватили гарнизонные службы и снова установили в стране колониальный режим. Много патриотов погибло в боях, среди них и наш стеклодув. Тот, кто не погиб и находился на подозрении как участник борьбы, был арестован и расстрелян. В их числе Михаил, мужественный студент-медик. Лишь немногим – в том числе и мне с братом – удалось уйти из Дамаска и пробиться к сельским партизанам.

Французы думали, что с помощью варварского террора можно поставить наш народ на колени, но они просчитались. Хотя они и смогли утвердиться в больших городах, но эти города были уже ненадежными островками в бурлящем море. Партизанские бои вспыхивали с повой силой. Арабские патриоты из многих стран, в особенности из стран Ближнего Востока, спешили в Сирию, чтобы помочь нам. Скоро мы контролировали почти всю территорию страны.

Оккупанты пытались получить передышку, чтобы укрепить свою армию. Они отозвали неудачливого генерала Саррайля и назначили верховным комиссаром опытного дипломата де Жувенеля, который вступил в переговоры с нашим руководством. Само собой разумеется, французы не стремились достигнуть каких-либо результатов; они хотели только выиграть время. И это им удалось. Между тем французская армия, насчитывавшая к началу восстания двенадцать тысяч человек, была увеличена до ста тысяч. В апреле 1926 года этим соединениям удалось захватить Сувейду, но аль-Атраш продолжал вести партизанскую войну в неприступных горах до тех пор, пока в 1927 году он не был оттеснен превосходящими силами противника на иорданскую территорию, где англичане интернировали его, а затем выдали французам.

Мустафа Хасани снов молчит, погрузившись в воспоминания. Мой вопрос: «А что произошло с твоим братом?», по-видимому, не дошел до его слуха, так как он продолжает молчать. Неожиданно он встает, исчезает за дверью гостиной и через несколько минут возвращается. В руках у него старая фотография. Это страшная фотография. На площади, окруженной каменными домами, лежит длинный ряд убитых, руки у большинства из них широко раскинуты. Головы одних были повязаны клетчатыми платками, другие – с непокрытыми головами; некоторые в пиджаках и брюках, большинство же одеты в галабийю. На краю площади – два пулемета в боевой готовности. Рядом с ними солдаты с любопытством смотрят на убитых. Несколько офицеров, верхом на лошадях, размахивают саблями. На заднем плане, на другом конце площади, – солдаты с ружьями к ноге.

– Один из убитых мой брат! – говорит Мустафа. Я вопросительно смотрю на него.

– Я уже говорил вам, что после ужасной бомбардировки нам удалось выбраться из Дамаска. Мы снова ушли к партизанам. действовавшим против французов из Гуты. У брата там было много друзей, и его встретили с радостью. Само собой разумеется, я не отходил от него ни на шаг. Мы провели несколько операций, в основном успешных, но были и менее удачные. Среди партизан находились и такие, которых ввели в заблуждение переговоры верховного комиссара с нашими представителями. Они считали, что не следует мешать этим переговорам, тем более что нам обещали отменить систему мандата, дать возможность создать собственное правительство и принять конституцию. Но скоро стало совершенно ясно: все это лишь приманка, на самом же деле французы и не думали предоставлять нам независимость. Мы опять решили активизировать военные действия. Но очень уж много времени было потеряно. Силы противника слишком превосходили наши. Хотя в августе двадцать шестого года нам удалось еще раз ворваться в Дамаск и взять под контроль многие районы города, французы тотчас же стали бомбить город. Их главнокомандующий цинично заявил, что бомбардировка будет продолжаться до тех пор, пока мы не капитулируем, даже если не останется в живых ни одной женщины, ни одного ребенка. А когда к французам подошли новые соединения, наши боеприпасы были на исходе. Если нам удавалось напасть на отряд противника и захватить его боеприпасы, мы могли еще стрелять. Наконец наш квартал окружили. Французы заявили, что прекратят бомбардировку гражданского населения, когда им выдадут, как они выражались, подстрекателей. Они обещали обращаться с ними как с военнопленными. Брат и несколько его друзей, не в состоянии больше выносить жестокую расправу над мирным населенном, решили капитулировать.

Я никогда не забуду тот вечер. Я кричал на брата, что он сумасшедший, если верит слову ненавистных французов. Он обнял меня и только сказал, улыбаясь: «Кто, собственно, тебе сказал, что я верю их слову? Но они, по крайней мере сегодня, сильнее, и я не вижу другой возможности положить конец убийству».

Между тем молодая жена брата узнала о его намерениях и ворвалась в помещение штаба. Началась ужасная сцена. Она прибежала с ребенком, с их двухлетним сыном, – хозяин дома показал на мужчину лет сорока, обведенного на фотографии кружком, – и протянула ому ребенка. Когда он взял его на руки, женщина повалилась на пол и обхватила руками ноги мужа. Наконец ему удалось высвободиться и выйти из дома, где его ждали французы. Уже на следующее утро его вместе со многими другими сирийскими патриотами – руководителями восстания и простыми солдатами – расстреляли здесь, на этой площади.

ТЕРНИСТЫЙ ПУТЬ К СВОБОДЕ

Революционеры и революция

– Из рассказов моего дяди ты знаешь, сколько мне лет, – заговорил Юсеф. Мы в первый раз отправились вместе в крошечную деревушку на Евфрате, которая в те времена называлась Табка. Он, племянник Мустафы Хасани, и был тем самым ребенком, из-за которого его отец отдался в руки французов, когда началось восстание.

Нам предстоял долгий путь через Хомс в Алеппо и оттуда еще 135 километров на восток до места, где позднее была возведена плотина. Юсеф, проучившийся несколько лет а Советском Союзе, был одним из тех сирийских инженеров, которые с самого начала приняли участие в строительстве огромной плотины на Евфрате, Я сидел за рулем, а Юсеф рассказывал мне о своей жизни – жизни сирийского коммуниста, ставшей частицей истории Сирийской коммунистической партии (СКП).

– Мне было два года, когда в двадцать шестом убили моего отца. За два года до этого первые коммунистические кружки в Сирии объединились в Коммунистическую партию. Это были небольшие группы сирийских патриотов, которые под влиянием Октябрьской революции и благодаря собственному опыту, обретенному в борьбе, научились смотреть за кулисы империалистической политики и распознавать скрытый механизм угнетения и тех, кто им орудует. Обращение Ленина «Ко всем трудящимся мусульманам России и Востока» дошло и до нас.

Когда началось восстание против французов, небольшие коммунистические группы не были сильны. Борьба унесла из жизни многих мужественных товарищей. Примерно через пять лет после этого разрозненные организации вновь объединились. Еще несколько лет прошло в поисках ясной марксистско-ленинской линии, пока в тридцать четвертом году партия выбрала новое руководство во главе с генеральным секретарем Халедом Багдашем. С этого времени СКП стала надежным оплотом сирийского пролетариата и всего народа Сирии; у нее были ясные задачи, которые она последовательно проводила в жизнь, закаляясь в бесчисленных классовых боях.

– Твой дядя коммунист?

– Нет, он не коммунист, хотя во многом очень близок к нам. Он, так же как и его сын Ибрагим, с которым ты тоже тогда познакомился, подпал под сильное влияние арабского национализма. Ради этих идей он и его товарищи сражались против иностранных захватчиков, и многие тогда отдали свою жизнь. Но в то же время их национализм постоянно мешал им видеть себя частью движения за прогресс, охватившего весь мир, действовать в соответствии с этим.

– Ну, и как же ты при таком окружении пришел в партию?

– Тогда для меня, как и для каждого из нас, многие факторы имели значение, и это продолжалось довольно долго. Важным катализатором, конечно, явилось разочарование, которое постигло Сирию и которое я пережил, когда была завоевана независимость. Разумеется, я – и это стало нашей семейной традицией – уже в сороковых годах участвовал в борьбе против французов. Тогда сложилась весьма своеобразная ситуация: французы в Сирии воевали против французов. Когда Францию оккупировали нацисты, она, как известно, некоторое время терпела профашистский режим Виши. Сторонники этого режима во главе с маршалом Петеном претендовали на французские колониальные владения и практически передавали их Гитлеру, что угрожало непосредственно британским позициям в Ираке. Поэтому англичане и французы – сторонники де Голля, высадившись на ливанском побережье, начали жестокие бои с войсками правительства Виши. Покончив с петеновцами, деголлевцы вцепились в волосы англичанам, так как британское правительство делало все возможное, чтобы, воспользовавшись обмороком Франции, присоединить к своим колониям Сирию.

Положение, в котором оказались я и большинство моих друзей, принимавших участие в борьбе против французского колониального режима, было в высшей степени нелепым. Имелись и такие, которые хотели заключить пакт с Гитлером, потому что они видели в нем врага Англии и рассуждали но принципу: «Враг моего врага – мой друг». Другие же считали: «Кто не араб, тому не следует доверять, и надо вести борьбу со всеми». Только коммунисты в состоянии были распутать клубок, раскрыть глаза на обстановку в мире, помочь мне правильно определить наш участок фронта. Я начинал понимать суть войны и увидел, что мы в глазах империалистов были лишь игральным мячом, пешкой на шахматной доске. Одновременно я начал понимать также роль Советского Союза, выступавшего в интересах колониальных угнетенных народов и стремившегося к тому, чтобы эта война стала не только концом немецко-фашистского империализма, но и одновременно концом империалистической колониальной системы. И действительно, когда закончилась война, Англия и Франция пытались закрепить свои позиции также и на Ближнем Востоке, хотя они уже не в силах были сделать это. Но потребовалась еще упорная борьба и здесь, в стране, и на международной арене, чтобы Франция смогла предоставить нам независимость не только формально – это мы ее заставили сделать еще в сорок первом, – но и на деле: вывести французские войска из Сирии, что произошло семнадцатого апреля сорок шестого года, – это наш национальный праздник.

Некоторое время Юсеф молчал и смотрел на окна машины. Мы пересекли Небк, небольшой городок на полпути между Дамаском и Хомсом, место сильных боев между партизанами и французскими войсками в середине 20-х годов.

– И все-таки, что решило твою судьбу? – спросил я, боясь упустить нить разговора.

– Я уже говорил, что был глубоко разочарован развитием событий в независимой Сирии. Сколько надежд мы связывали с тем днем, когда наконец будет спущен французский флаг! Сколько слез, сколько крови было за это пролито! Французы ушли, у нас было собственное правительство. Некоторое время оно существовало за счет опьянения радостью победы, которую переживали народные массы. Мы были свободны, счастливы, едины. Но когда угар радости освобождения прошел, мы вдруг обнаружили, что абсолютно ничего не изменилось. Правда, в министерских креслах не сидели больше французы. Все декреты подписывались сирийцами. Но содержание декретов, если говорить о некоторых мероприятиях, проведенных в последовавшие после освобождения годы, не улучшило положения сирийского народа. И когда молодой рабочий класс сделал попытку напомнить о том, что независимость страны была завоевана не только для сирийской буржуазии, но и для всех трудящихся, то тут сразу же со всей жестокостью обнаружился классовый характер этого государства. Забастовки подавлялись с помощью полиции и армии, а Коммунистическая партия после двух лет легального существовании была запрещена; то же самое произошло и с профсоюзами. Иллюзия, что Сирия после освобождения от французов стала государством сирийцев, лопнула как мыльный пузырь. Сирийское государство оказалось государством буржуазии и феодалов.

Сознавать это было очень больно. Событием, которое выбило меня из седла, был мой арест в сорок восьмом году. На этот раз я был арестован сирийцами, моими соотечественниками, за участие в забастовке. Меня вскоре выпустили. Положение в стране становилось все хуже. Вследствие усилившегося народного движения буржуазия была не в состояний удержаться у власти. Правительства сменялись одно за другим. В этой ситуации наш господствующий класс сделал то, что делают его собратья по классу во всем мире, если над их властью и их прибылями нависает угроза, – призвал сильного человека, диктатора. Естественно, что тут активно вмешались иностранные империалисты. Сначала профранцузской фракции удалось поставить у власти агента Франции, но вскоре он был убит. Англичане протолкнули одну из своих марионеток в качестве военного диктатора. Его тоже убили. Затем пришел час американцев. Они навязали полковника Шишекли, который ликвидировал все остатки буржуазной демократии. Были запрещены все политические партии.

– А ты где работал тогда?

– В то время я работал на текстильной фабрике в Дамаске. Тогда, да, пожалуй, и сейчас еще это была самая большая прядильная фабрика в стране. Нас, рабочих, было около трех тысяч. Условия труда на нашем предприятии по сравнению с условиями труда на таких же предприятиях в Европе были несравненно хуже. Профсоюз, действовавший в нелегальных условиях, призвал к сидячей забастовке. на призыв откликнулась едва ли половина рабочих. Остальные боялись потерять место на фабрике: их удерживал страх перед голодом. Тогда войска заняли фабрику. Мы стояли друг против друга: солдаты – все сирийцы – со вскинутыми ружьями и мы – рабочие. Какой-то капитан крикнул: «Кто за забастовку, выйти вперед!» Прошло несколько бесконечно долгих минут. Время, казалось, тянулось очень долго. И тогда из рядов вышел пожилой рабочий. Я знал его, знал, что у него тоже есть семья. Его тут же избили, арестовали и увели. Больше никто не решился выйти. Нас загнали в помещение фабрики, и мы приступили к работе.

Юсеф опять замолчал. Лицо его стало еще серьезнее. Мне не хотелось прерывать ход его мыслей. Наконец он снова заговорил:

– Я не знаю, сможешь ли ты понять меня. Чувство стыда за то, что мы оставили старика одного, невыносимо жгло меня. К тому же я тогда твердо решил тоже выйти вперед. И все же я не смог себя заставить сделать это. Я по-настоящему ненавидел себя и был близок к тому, чтобы наложить на себя руки. Я чувствовал, что должен сделать что-то такое, что смыло бы с меня этот позор, и совершил нечто абсолютно бессмысленное: на куске материи намалевал лозунг «Долой Шишекли!» и развернул его перед воротами казармы. Там я стал спорить с солдатами, желая им объяснить, что они сирийцы, а значит, мои братья.

Естественно, меня тут же арестовали. Я оказался в военной тюрьме в Дамаске, пользующейся очень дурной славой. Ты наверняка видел стены, похожие на крепостные, на горе при выезде из Дамаска в направлении Бейрута. Там меня чудовищно избили и топтали сапогами. Потом бросили в камеру. Когда я пришел в себя, то увидел, что около меня лежит пожилой рабочий, тот самый, который на фабрике не испугался солдат. На него было страшно смотреть, он почти не мог двигаться, но все же пытался улыбнуться, и, когда я хотел извиниться, что оставил его одного, он покачал головой. То есть покачать головой он уже не мог, у него вздрогнули только уголки рта, но я понял его. «Главное, победить себя!» – хотел он сказать. Он умер в ту же ночь. Я вышел из тюрьмы только через пять месяцев, когда удалось свергнуть ненавистного диктатора, между прочим, с помощью патриотически настроенных частей армии, Очутившись снова на свободе, я вступил в СКП.

Дальше мы едем молча. Каждый ушел в свои мысли. Сколько жертв уже принесено в борьбе против эксплуататоров! Но зато сколько героев она породила! И сколько новых жертв и героев понадобится, чтобы завершить ее!

Вдали показались первые дома Хомса. Я убавил скорость. Юсеф показывал рукой на запад.

– Видишь, там, на краю города, светится факел?

Я не мог его видеть, так как сидел за рулем и мне нужно было следить за дорогой. Но Юсеф этого не замечал. С большой гордостью он рассказывал, что там находится нефтеперерабатывающий завод; яркое пламя свидетельствовало о том, что горит газ. Это первое большое предприятие, построенное в Сирии социалистической страной в 1958 году, – результат договора с правительством ЧССР.

Юсефа невозможно остановить, если у него появляется предлог рассказать об успехах Сирии.

– Нефтеперерабатывающий завод занимался в то время переработкой нефти, добываемой на севере Ирака и идущей по нефтепроводу через Сирию к Средиземному морю, в нефтяные порты Банияс и Триполи; один находится в Сирии, другой – в нескольких километрах южнее, в Ливане.

Я вспомнил, что оба нефтяных порта я как-то проезжал несколько лет тому назад.

– В то время, – продолжал Юсеф, – все это еще принадлежало компании «Ирак Петролеум»: источники добычи в Ираке, трубы, насосные станции нефтепровода и танкерные установки в Сирии. И только нефтеперерабатывающий завод в Хомсе с самого начала был сирийской собственностью и нашей гордостью. Он перерабатывал тогда ежегодно примерно миллион тонн природной нефти в бензин. Эту нефть мы, разумеется, должны были покупать у «Ирак Петролеум Компани» по установленным продажным ценам.

– А у себя вы не нашли нефти?

– Вот это-то и злило нас. Повсюду на арабских территориях имелась нефть, а как раз у нас, где правительство под давлением прогрессивных сил решилось все национальное сырье использовать на национальных предприятиях и не предоставлять никаких лицензий иностранным фирмам, именно у нас ее почему-то не оказалось! Здесь было что-то нечисто.

– Но кто-то все-таки искал у вас нефть?

Юсеф употребил английское жаргонное выражение, которое можно было бы лучше всего перевести как «вот тут-то собака и зарыта».

– Это была ИПК, которая получила лицензию на изыскательские работы еще в тридцать восьмом году, а в пятьдесят пятом было передано двадцать восемь лицензий на бурение нефти одной американской компании, а годом позже западногерманская компания «Конкордия» получила сорок девять лицензий. Но странное дело, все эти фирмы ничего не нашли. Сейчас мы знаем, что они не хотели ничего находить.

– Этого я не понимаю, – перебиваю я Юсефа. – Никогда капиталисты не вложат деньги в то, что не принесет им прибыли.

– Это звучит вполне логично, – говорит он, – и в данном случае так оно и было. Но подумай: в то время нефть текла рекой; выражение «энергетический кризис» тогда еще было неизвестно. Фирмы скупили права на разведку нефти, чтобы сначала устранить конкуренцию, а позднее обеспечить себе привилегии. Они не были заинтересованы в том, чтобы как можно быстрее получить результаты разведывательных изысканий. К тому же у них не было твердых политических позиций в отношении Сирии. Сирийское правительство на этот раз уже под влиянием баасистов в шестьдесят четвертом году, подведя итоги проведенных геологических изысканий, прекратило выдачу лицензий на бурение нефти. Оно покончило с мошенничеством империалистов, приняв закон о национализации всех полезных ископаемых. Все иностранные фирмы потеряли права на разведочные работы.

– Насколько мне известно, вы обратились тогда к Советскому Союзу с просьбой о поддержке.

– Именно так. У нас не было ни специалистов, ни машин, чтобы самим проводить изыскательские работы, и наше правительство вступило в переговоры с Советским Союзом, и он выразил готовность предоставить нам и то и другое. Сразу же выявилась существенная разница между так называемой помощью западных стран развивающимся странам, которая на деле представляет собой лишь замаскированную форму эксплуатации, и истинной экономической помощью, оказываемой развивающейся стране страной социалистической. Советский Союз согласился помочь, не думая о том, чтобы результаты геологических изысканий использовать в его целях. Фирмы империалистических государств стремились захватить богатые месторождения и эксплуатировать сирийское сырье и дешевую силу сирийских рабочих. Советский Союз предоставил кредиты, прислал специалистов и технику, но результаты этих работ остались национальным достоянием Сирии.

– Стало быть, геологические изыскания были успешными?

– Вот именно. Можешь себе представить, какой это был сюрприз и для наших буржуазных специалистов, которые убеждали паше правительство в бесполезности новой попытки. Они доказывали, что самые крупные специалисты, самые опытные фирмы пытались это делать и ничего не вышло, что же тут может сделать Советский Союз? Советские геологи должны были начать практически с пуля, так как их, разумеется, не посвятили в результаты двадцатипятилетней работы западных фирм. И все-таки они нашли нефть и природный газ, и очень скоро. Сразу после этого СССР прислал нам специалистов и машины для освоения найденных богатых месторождений. В семьдесят втором году в Сирии было добыто более шести миллионов тонн нефти. Новый, принадлежащий Сирии нефтепровод длиной шестьсот пятьдесят километров протянулся с нефтяных месторождений через пустыню к Средиземному морю; в новом нефтяном порте Тартус, построенном опять-таки с помощью социалистических стран, сирийскую нефть погружают в большие танкеры. А нефтеперерабатывающий завод в Хомсе благодаря этой нефти повысил свою производственную мощность на два и семь десятых миллиона тонн в год, – гордо подвел баланс успехов Юсеф, – и снова с помощью ЧССР. Мы гордимся тем, что были первой арабской страной, народ которой стал хозяином всех предприятий нефтяной промышленности, начиная с добычи нефти, ее транспортировки, очистки и кончая продажей. Богатство нации принадлежит нации благодаря помощи наших друзей и благодаря политике, служащей интересам народа.

Между тем мы подъехали в Алеппо и остановились, чтобы пройтись по базару, который представляет собой особую достопримечательность города. Бесспорно одно: он намного лучше, чем базар в Дамаске. Множество низких каменных сводов, используемых в качестве ларьков, покрывает большую территорию, разделенную сетью тоже крытых рядов на прямоугольники. Юсеф выразил желание помочь мне купить на память о моем пребывании на Востоке небольшой настенный ковер.

Как только мы ступили на территорию базара, пошли в ход все наши органы чувств. Каждый ряд предназначен для продажи определенного вида товаров ремесленного производства. Мы начинаем с ряда, где продаются ткани. Глаза тонут в пестрых красках всевозможных материй: блестящая золотая и серебряная парча, белый дамаст, сверкающие яркие шелка. Само собой разумеется, что покупатель может рыться в тканях сколько душе угодно. Крестьянки, стоящие возле нас, так сильно тянут и дергают материал, чтобы проверить его прочность, что даже страх берет.

Внезапно краски исчезают, в права вступает обоняние. Мы находимся в рядах, где продаются пряности. Все благодатные запахи Востока смешались здесь в один волшебный аромат. За углом начинаются плодовые ряды. Горы великолепных фруктов заполняют прилавки. Никто здесь не покупает, не попробовав на вкус, достаточно ли созрел плод.

Теперь наше внимание привлекает другая картина: в небольших простых ларьках висят сотни, даже тысячи золотых браслетов и цепочек, жемчужных колье и драгоценных колец с топазами, агатами и другими благородными камнями, ослепляя покупателя. По соседству – продажа кожаных изделий – всевозможных фасонов сандалии и сумки распространяют запах натуральной кожи.

В отличие от дамасского базара иностранцы здесь довольно редко нарушают гармонию живописной картины. Крестьяне, как и две тысячи лет назад, все привозят на ослах и, после того как продадут товар, уезжают верхом, продираясь сквозь сутолоку базара.

Наконец мы пришли в ту часть, где продают ковры. «Входите, господин, не желаете ли кофе?» Мы входим и садимся на низкие табуретки. Драгоценного покупателя угощают чашкой кофе или лимонным соком, даже если он покупает только сорочку. При большой покупке, такой, например, как покупка ковра, внимание к покупателю – явление само собой разумеющееся. Оно просто необходимо, и поскольку сделка должна удовлетворить обе стороны, то она может продолжаться несколько часов. Хозяин магазина смотрит на меня оценивающим взглядом. «Господин хочет купить ковер? Здесь вы получите самые лучшие на всем Востоке! Ну, как вот этот – из Белуджистана? Или вот этот – армянский молитвенный, которому, вероятно, двести лет, лучшего качества, пожалуйста, убедитесь сами! Вот этот персидский особенно хорош! А как насчет вот этого – из Туркестана? Или вон тот – из Смирны?» Не уставая, разворачивает он один за другим ковры, высоко поднимая их, поднося к свету. Решать трудно. Юсеф помогает при сортировке: в правую кучу – ковры, которые сразу отпадают, в левую – интересные экземпляры. Потом следует второй осмотр, третий. Постепенно растет правая куча. Наконец слева остаются только три.

– Господин не может решиться? Это понятно. Все три очень хороши; видно, что господин разбирается в коврах. У меня есть для вас предложение: возьмите все три домой. Мадам наверняка выберет. Кроме того, дома вы сможете лучше оценить их в употреблении. А недели через две-три вы придете снова и скажете мне, какой вы, выбрали. Или купите все три. Или все три принесите назад, как вам будет угодно.

Я совершенно остолбенел от такой предупредительности и такого доверия, так как мне никогда не приходилось раньше бывать в этом магазине. Я хочу оставить свой адрес, но продавец отказывается взять его.

– Для чего, мой господин? Здесь есть мой, этого достаточно. Нет, нет, прошу вас, у нас задаток не требуется. Доверие за доверие!

Мы упаковываем ковры и прощаемся. Нас провожают самыми лучшими пожеланиями, и здесь я вновь убеждаюсь в том, чему часто был свидетелем: за исключением некоторых сувенирных магазинов, специально предназначенных для туристов, торговля на базаре ведется исключительно солидно и с достоинством. Это вовсе не значит, что продавец отказывается от того, чтобы запросить цепу повыше, если предоставляется такая возможность. Кто платит сразу, сам виноват, что остается в убытке. Торговаться – это естественно и отнюдь не противоречит этике достойного проведения сделки. Но никогда мне не приходилось видеть или слышать, чтобы за высокую цену пытались сбыть плохой товар, выдавая его за хороший.