Текст книги "Сирия - перекресток путей народов"

Автор книги: Ханс Майбаум

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

Экскурсовод обратил наше внимание на то, что алтари смогли откопать в тридцатые годы нашего столетия, после того как убрали остатки собора, возведенного при императоре Феодосии, чтобы восстановить изначальную красоту античного сооружения. Он показывает нам барельеф на двух бассейнах у алтарей с изображениями богов с символом любви и смерти, а также нимф и медуз. Вода проведена сюда по глиняным трубам из источника, находящегося в 8 километрах от храма. Здесь совершались ритуальные омовения, в том числе и жертвенных животных.

Направляемся по площади, усеянной поверженными колоннами и обломками огромных капителей, к развалинам «большого» храма Юпитера. Археологи Баальбека десятки лет еще не будут безработными.

Храм Юпитера стоял на мощном фундаменте, заложенном на 8 метров выше алтаря. И вновь монументальная лестница ведет наверх, к одному из самых грандиозных сооружений греко-римской античности. Нет другого храма, который был бы подобен этому по величию, высоте и богатству – ни в Афинах, ни в Риме.

Площадь основания храма образует прямоугольник размером 88X48 квадратных метров. Его окружали 54 колонны из желтоватого известняка, достигавшие в диаметре 2,2 метра и высоту 20 метров. Они состояли из трех поставленных друг на друга цилиндров и несли на себе систему балок пятиметровой высоты, богато украшенных головами быков и львов, изображениями пальмовых листьев, розеток, гирлянд.

Молча стоим перед шестью колоннами, соединенными друг с другом системой балок. Они пережили вандализм и стихийные бедствия, и теперь можно только догадываться о былом величии и блеске этого архитектурного сооружения и восторгаться его грандиозной красотой. Справедливо сказал однажды французский писатель Барре: «Если шесть колонн Баальбека упадут, мир утратит какую-то часть своего великолепия».

Немного ниже от храма Юпитера, в нескольких шагах от него, нарушая соблюденную до сих пор симметрию всего ансамбля, стоит очень хорошо сохранившийся «малый» храм. Длина его – 69 метров, а ширина – 36, он значительно превосходит по размеру знаменитый афинский Парфенон. Его колонны, достигающие 19 метров, только чуть-чуть ниже колонн храма Юпитера. Этот храм тоже окружала галерея, поддерживаемая 50 колоннами, большинство из которых стояли или были поставлены археологами. Самая красивая часть храма – ворота высотой 13 метров и шириной 6,5 метра, ведущие во внутреннее святилище. Роскошно украшены опорные балки и подпорные стойки: колосья, цветы мака, виноградная лоза окружают богов любви и вакханок. Внутреннее святилище также великолепно украшено. Повсюду встречаются веселые мотивы, свидетельствующие об умении щедро благодарить богов и самозабвенно, жизнерадостно служить им.

В путеводителе малый храм значится как «храм Вакха». Но наш гид говорит, что это название, по всей вероятности, ошибочно. Все указывает на то, что он посвящен культу богини Астарты (Венеры).

Великолепие всего храмового комплекса вызывает чувство восторга и преклонения перед мастерством архитекторов, строителей и ремесленников, живших почти две тысячи лет назад, когда в Центральной Европе не было ничего, даже приблизительно похожего. Как высок, вероятно, был уровень цивилизации, если могли создавать такие произведения!

Но наряду с восторгом постепенно появляется и чувство пресыщенности. Я до смерти устал не только от беготни под палящим солнцем, но и от созерцания, я бы сказал, от избытка прекрасного. Самое большое сооружение! Самая большая площадь основания! Мощнейшие фундаменты! Самые высокие колонны! Богатейшие украшения! Великолепнейшее исполнение! По-видимому, старик угадал мои чувства и говорит:

– Римляне в отличие от греков не так хорошо умели соблюсти чувство меры. А тогда даже красота может вызывать скуку.

Именно так, мелькает у меня в голове. Искусство уходящего времени. Оно может – как здесь – еще раз стать грандиозным, по оно несет в себе уже зародыши распада. Оно, говоря языком современности, декадентское.

Наш посредник берет меня под руку:

– Пойдемте, я покажу вам нечто такое, что даст вам возможность отдохнуть.

Он ведет нас назад, к входу. Меньше чем в двухстах метрах отсюда находится место свежих раскопок, где возвышается храм, тоже, наверное, посвященный Венере. И снова наш гид прав, называя этот храм «оазисом в архитектуре гигантизма». Уже основание храма само по себе оригинально и отличается от других здешних построек. У сооружения прямой фасад с двойным рядом колонн. Основание охвачено полукругом, через равные промежутки прерываемым пятью нишами. Вероятно, такая форма должна была напоминать раковину с зубчатыми краями, один из символов Венеры. Создание храма приписывают знаменитому сирийскому архитектору Аполлодору из Дамаска, главному архитектору императора Траяна, строительной деятельности которого обязаны многие великолепнейшие постройки античного времени. С момента, когда храм Венеры был откопан и реконструирован англичанином Вудом, его модель служила образцом для сотен павильонов, строившихся в парках состоятельных европейцев.

Храм в Баальбеке по воле императора Августа должен был стать одним из чудес света. Здесь есть чему удивляться и чем восхищаться. Особенно поражает техническое решение проблем. Вырубить, доставить, отгрузить и установить колонны такого диаметра даже с помощью современной техники – нелегкое дело. Баальбекские колонны были вырублены в каменоломнях Асуана в Египте и отправлены по Пилу и Средиземному морю в Триполи и оттуда по старой римской дороге через Хомс доставлены в Баальбек. Фантастическая работа! Каким же мощным должен быть фундамент…

Экскурсовод ведет пас на террасу, откуда открывается великолепный вид на город и окружающие его сады Бекаа и дальше на Ливанские горы. Он обращает паше внимание на громадный отесанный блок фундамента и говорит, что благодаря ему удалось добиться господствующей над местностью высоты. На внешних степах храма расположены монолитные блоки гигантских размеров. Их длина – примерно 10 метров, а размер боковых стен – 4x3 метра. Наконец еще три камня, длиной от 19 до 20 метров и размером боковых стен 3,75X4,5 метра. До сих пор никто не может объяснить, как зги камни перевозили и укладывали. Но всяком случае, нынешним архитекторам это доставило огромные трудности, так что от намерения выложить весь фундамент такими блоками пришлось в конце концов отказаться. Камни, использованные позднее для этой цели, имели значительно меньшие размеры.

По рекомендации гида мы побывали в каменоломне на краю города, где вырубались блоки. Здесь находится одна громадная, тщательно тесанная глыба длиной 21,5 и боковыми гранями 4,20X4,80 метра – еще большей величины, чем поразившие нас камни. Вес ее определен в тысячу тонн. Но попытка доставить этот гигант на строительную площадку потерпела неудачу. Так и лежит, будоража умы всех, кто его созерцает. Каким образом почти 2000 лет назад перевозили подобные грузы?

Загадка баальбекских камней снова и снова приводит к смелым умозаключениям. Даже очень серьезные ученые наших дней, исходя из соображения, что транспортировка такого груза невозможна без современных технических средств, пытались подтвердить гипотезу о том, что тысячи лет назад Землю, должно быть, «посещали» инопланетяне, оснащенные высокоразвитой техникой, которые якобы с помощью каменных глыб соорудили стартовую площадку для полета на родные планеты. Может быть, эта мысль сомнительна, но она свидетельствует о том, что тайна баальбекских камней еще не раскрыта.

Вечером идем на концерт баальбекского фестиваля. В 1955 году театр впервые выступил с «Троянской войной» Жпроду и «Антигоной» Ануя на подмостках храма, и с тех пор каждое лето там даются концерты и театральные постановки, в 1957 году получившие название «Международный фестиваль Баальбек». Из года в год популярность этих фестивалей растет. Здесь выступали с гастролями известные во псом миро художественные коллективы, такие, как балет московского Большого театра, ансамбль «Березка», королевский балет Великобритании, парижская опера, «Балет XX века». Здесь восторженно аплодировали также оркестру лейпцигского Гевандхауза.

Мы собрались слушать самую известную современную арабскую певицу – Умм Кульсум из Каира. Она умерла в начале 1975 года. Все 4000 мест проданы, хотя несколько подростков еще слоняются поблизости у входа и шепчут «Do you want ticket to see Oum Koulsoum?» («Не хотите билет на Умм Кульсум?») Я справляюсь у одного из них о цене. Он требует с учетом наценки примерно 25 марок. День у этих ребят прошел успешно: желающих приобрести билеты здесь предостаточно.

Солнце зашло, ночная тьма спустилась на Баальбек. Бесконечная цепь автомобилей ползет, словно светящийся сказочный дракон. Никогда раньше я не видел столько лимузинов. Куда ни глянешь – лакированная сталь, сияющий хром, сверкающее стекло. На многих машинах флажки-вымпелы: это послы аккредитованных в Бейруте или Дамаске государств, приехавшие послушать звезду Востока и показать себя или туалеты супруги.

Великолепие и богатство, переливающиеся из мощных легковых автомашин в театр, едва ли можно описать. От темных и светлых волос, от стройных и полных ног, от гладких и морщинистых шей исходят блеск и сияние. Большинство женщин в длинных туалетах. Драгоценные меха надежно защищают от вечерней прохлады. Мужчины в основном в смокингах, многие – в цветных. Мы не сразу привыкаем к этой «ярмарке тщеславия» и чувствуем себя неловко среди шумных экспонатов. К счастью, у нас при себе оказались галстуки, которые мы в спешке с трудом просовываем под воротник.

Сейчас вход в театр не через пропилеи, а через туннель длиной метров в сто, протянувшийся сквозь громадный фундамент алтарного двора, мимо подвальных помещений, служивших раньше лавками и пристанищем для пилигримов. Когда мы снова выходим наружу, пас ослепляет свет десятков прожекторов, направленных на античные строения. Лестница, ведущая в храм Вакха, служит сценой. На площадке перед ней, перпендикулярно высокой каменной стене, отгородившей алтарь, поставлены ряды стульев. Наши места в последних рядах, и нас, к счастью, больше не окружают снобы из Европы и из-за океана, мы – среди арабов, пришедших послушать высокопочитаемую певицу. Это по большей части мужчины, и лишь изредка то тут, то там я замечаю среди них женщину.

Один из вечеров баальбекского фестиваля

Картина, открывшаяся нашему взору, незабываема. На правой стороне, в глубине, освещенные прожекторами, устремляются в ночное небо шесть колонн храма Юпитера. Перед нами возвышается колонный фасад храма Вакха, окаймляющий сцену. Слева в противоположность роскошной архитектуре храмов стоит арабская башня, скромное крепостное строение времен династии Мамлюков.

Тишина опустилась над рядами, как только небольшой арабский оркестр начал располагаться над храмом. И тут же взрыв аплодисментов: появилась звезда. Умм Кульсум выходит на сцену. Ахмед предупредил меня, что это не молодая эстрадная звездочка. Статная, уже пожилая женщина появляется на ступенях храма. Ахмед говорит, что ей больше шестидесяти. Мы сидим слишком далеко, чтобы определить ее возраст, по, может быть, так оно и есть – ведь свои первые лавры она пожинала уже в 1934 году. Умм Кульсум начинает очень тихо выводить чуждую, непривычную европейскому уху мелодию. Звуки вливаются друг в друга, ряды их часто повторяются. Инструменты сопровождают голос той же мелодией, иногда лишь в другой тональности. Глухие и звонкие удары, выбиваемые на барабане, задают ритм, Низкий голос становится полнее, громче. Песня длится уже более десяти минут. Неожиданно в конце песенной фразы раздались аплодисменты – из наших, из последних рядов. Голос Умм Кульсум укутывает, как одеяло, обволакивает людей, сидящих вокруг меня. Они ослабляют узлы галстуков и восхищенно смотрят на сцепу. Даже Ахмед – обычно олицетворение флегматичности – отбивает на своих коленях ритм песни, и глаза его блестят. А сильный голос ведет фразу за фразой все той же песни. Когда певица наконец заканчивает, аплодисменты перекатываются вперед, к сцене, и даже дамы и господа из высшего общества в своих парадных туалетах загораются и с энтузиазмом аплодируют вместе с остальными.

Каждого, кто приехал на Восток, повсюду сопровождает арабская музыка. Она струится с утра до вечера на всех диапазонах волн нз домов, лапок и кафе. Большинство приезжих сначала воспринимают ее как чужую, даже раздражающую. Нашему уху привычна полифоническая музыка, где мелодии сплетаются в искусную гармонию. Арабская музыка, наоборот, бедна гармоническими и полифоническими элементами. Она служит прежде всего иллюстрацией к слову, художественной передаче мысли и, таким образом, очень тесно связана с поэзией. При исполнении одной и той же мелодии чередуются солисты, хор и оркестр. Поэтому сначала арабская музыка кажется европейцу монотонной. Она и является таковой в буквальном, но ни в коем случае не в переносном смысле – мелодия восточная гораздо богаче нюансами, чем европейская. Октава, состоящая у нас из двенадцати звуков, там имеет в два раза больше звуковых ступеней, благодаря чему создается впечатление, что один звук вливается в другой.

Арабская музыка до сих пор не записана. Нотного письма не существует. Песни наследуются из поколения в поколение, они – это доказывает сегодняшний вечер – живут в народе. Они – прочная составная часть его мыслей и чувств. Поет Умм Кульсум, и ее голос очаровывает тысячи людей. Ее голос экстатически повышается. Нервным движением она разрывает шелковый платочек, который был в се руках, и кусочки, дрожа, падают на пол. Ей тут же подали другой платок. Настроение резко поднимается, как по спирали. В глазах моих соседей восторг; мужчины вокруг меня как одурманенные. Некоторые встают, кричат, хлопают в такт ладонями. Ее песни становятся все длиннее, по, когда певица кончает петь, ликующие аплодисменты заставляют повторить последнюю фразу. Умм Кульсум привела нас в неописуемый восторг. Разумеется, не чем иным, как только голосом, повергающим слушателей в состояние упоения, радости и блаженства. Сказочная сцена сделала все, чтобы вечер стал незабываемым.

Дочери Зенобии

Когда мы возвратились, в Хомсе меня ожидали сразу два сюрприза. Среди гостей, собравшихся у родственников Ахмеда, чтобы поболтать с приехавшими из «Аллемания Демократика», сидит молодая женщина. На Востоке и сейчас такое случается редко, особенно в провинции. Женщин – членов семьи не увидишь во время серьезных разговоров. Невозможно увидеть даже хозяйку, чтобы поблагодарить ее за гостеприимство. Это неприлично. Ей разрешается приготовить еду и передать ее в дверь через щель – и больше ничего. В некоторых домах и щель считается слишком большой вольностью, поэтому двери снабжены особым раздаточным окном. Кушанья ставят на вращающуюся подставку, где под прямым углом скрещиваются две поперечные стенки высотой с это окно; подставка вращается вокруг своей оси, как тарелочка для размена денег на железной дороге, и никто, таким образом, не увидит лица хозяйки дома. Если женщины семьи не на кухне, то они находятся в специально предназначенном для них помещении, отвлеченно называемом «гаремом», – понятие, которое ни в коей мере сейчас не означает наличия нескольких жен и любовниц.

Второй сюрприз я обнаружил, когда представился. Уверенная в себе женщина непринужденно здоровается со мной. Только Ахмед, когда мы сели, начал вдруг что-то лепетать. Ее зовут Лейла, говорит он, и она дочь хозяина дома Мухаммеда Твейра и до сих пор была дальней родственницей Ахмеда; степень родства не так-то просто объяснить, ну, что-то вроде дальней кузины. Меня удивляют сбивчивые объяснения и смущение Ахмеда. Как это: была родственницей? Да пет, продолжает смущенно бормотать Ахмед, я не так его понял, она и сейчас родственница, только уже не дальняя, а в известной степени близкая. Собственно говоря, она его невеста. Вот это сюрприз. Я поздравляю обоих и рад за Ахмеда. Его невеста – настоящая восточная красавица. Ее темные прямые волосы падают на плечи. Кожа овального, с правильными чертами лица очень белая: девушка в соответствии с местными представлениями о красоте по возможности мало бывает на солнце. Глаза карие, ресницы длинные и черные, ноги стройные, изящные. В противоположность своим подругам на этих широтах, она свободно держится в мужском обществе.

Беседуем на английском. Студенческая молодежь предпочитает этот язык, хотя, или именно потому, что Сирия была подмандатной территорией Франции. Вся интеллигенция, получившая образование до 1945 года, прекрасно говорит по-французски, но из чувства протеста против колониальной политики французов, влияние которых еще и сегодня ощущается на каждом шагу, после войны молодежь перешла на английский язык. Вероятно, у нее не было случая познакомиться с преимуществами британского колониального господства.

Некоторые из присутствующих мужчин не знают английского, поэтому Ахмед и его невеста переводят. Она учительница. Поскольку я тоже когда-то учительствовал, мы сразу же погрузились в педагогические проблемы. Лейлу в первую очередь интересуют вопросы воспитания девочек. Отсюда рукой подать до темы «равноправие». Беседа на эту тему приводит ее в возбуждение – в глазах огонь, щеки горят, и она становится еще красивее. Время от времени Ахмед умиротворяюще вмешивается в разговор и делает это по-арабски. По-видимому, не желая, чтобы я понял, он говорит ей: «не отклоняйся от темы, девочка», «не надо столько экспрессии» и другие выражения, которые имеются под рукой и у наших мужчин, когда вопрос заходит о равноправии и задевает за живое.

Лейла абсолютно не хочет замечать успехов, достигнутых за последние годы, с момента освобождения страны от гнета французских мандатных властей. Ахмед пытается доказать, что они есть. Она видит стакан наполовину пустым, в то время как Ахмед считает его наполовину наполненным.

Лейла рассказывает о своей работе, о том, как осуществляется закоп о всеобщем обязательном начальном обучении, который, вмешивается Ахмед, был принят уже в 1944 году и относится к самым прогрессивным законам о школьном образовании из всех существующих в странах, находившихся до последнего времени в условиях колониального господства. Конечно, подтверждает Лейла, закон хороший, но в отношении девочек он не применяется. Хотя девочек в Сирии, как и во всем мире, приблизительно столько же, сколько и мальчиков, школ для них значительно меньше, чем для мальчиков. В губернаторстве Дамаск имеется 251 школа для мальчиков и всего 114 школ для девочек, в которых к тому же значительно меньше мест; в губернаторстве Хомс – 109 и 37, Хассак – 137 и 11. Такое же несоответствие и в классах. В большой деревне вблизи Хомса, где она ведет вторые и четвертые классы, из 60 детей только 16 девочек.

Мне показалось, что я неправильно понял, но Лейла подтверждает, что в ее классе, который рассчитан на 25–30 учеников, их 60, а у ее коллеги даже по 70 человек в каждом классе.

Сирийские женщины завоевывают сегодня право участвовать в общественной жизни

Тут снова вмешивается Ахмед и говорит, что 15 лет назад в большинстве сирийских деревень вообще школ не было и что за это время построены сотни новых школ. Я подтверждаю, что не встретил ни одной деревни, где не было бы школы. Как правило, самое современное здание в деревне – это школа.

Когда я справляюсь о причинах низкого процента посещения школ девочками, Лейла насмешливо кривит губы и оглядывает сидящих вокруг мужчин. Затем она обращается к каждому в отдельности. Завязывается горячий спор, после чего Лейла обращается ко мне:

– Все присутствующие здесь мужчины, за исключением, естественно, Ахмеда, имеют дочерей. Все посылают их в школу и поэтому считают себя очень умными и очень прогрессивными. Но хотя закон о школе предусматривает обучение до двенадцатилетнего возраста, только один из них позволяет дочери так долго посещать школу. И это в Хомсе, в третьем по величине городе страны! Двое мужчин живут в деревне. Их дочери ходили в школу только два года, потом их из школы взяли. И такое в деревне – норма.

– Значит, большинство девочек из сельской местности могут немного научиться читать и писать? – спрашиваю я.

– Так оно и есть на самом деле, – подтверждает Лейла. – Больше полови мы деревенских девочек совсем не посещают школу, а тех, кто посещает, обычно через два года забирают – практически они неграмотны.

– Но почему же девочки не ходят в школу дольше, если существует закон о всеобщем обязательном обучении?

– Почему? – в раздумье повторяет Лейла мой вопрос и затем нерешительно и медленно говорит: – Может быть, лучше спросить: для чего? – Взгляд ее очень серьезен. – Зачем им учиться? Для девочки профессия – вещь с самого начала бесперспективная. В стране не хватает работы даже для мужчин. Безработица еще велика. К тому же у мужчин предвзятое мнение относительно трудовой деятельности женщин.

Ее большие карие глаза обращены прямо на Ахмеда, усердно занятого шнурками на своих ботинках.

– У вас в Европе имеется столько возможностей для женщин, а здесь практически никаких, она не может даже работать ни машинисткой-стенографисткой, ни продавщицей, ни официанткой, – добавляет Лейла.

Это действительно так – я нигде не видел, чтобы женщины работали в магазинах или ресторанах. Уже само посещение большинства ресторанов женщине запрещено.

– Единственная профессия, – продолжает Лейла, – доступная жаждущей знаний женщине, которая хотела бы работать вне, дома, – это профессия учительницы. Но и эта возможность существует в том случае, если есть вакантные места. Я, может быть, охотнее стала бы архитектором или инженером. Но в стране для девушек пет полных средних школ со сроком обучения 12–13 лет, ориентирующихся на естественнонаучные и технические дисциплины. Школы такого рода предусмотрены только для юношей. У нас в учебном плане преобладают такие предметы, как литература, язык и «женские искусства».

Лейла смотрит на меня с упреком, так как это название предмета вызвало у меня улыбку, но я тут же опять становлюсь серьезным. Может быть, под таким названием здесь преподают домашнее хозяйство?

– Таким образом, только три процента студентов, изучающих технические дисциплины, составляют девушки.

В разговор снова включается Ахмед. Он говорит о живучести отсталого образа мышления, сложившегося в результате многовекового существования феодальной структуры в стране и преодолеваемого шаг за шагом. Он говорит также о громадных трудностях, стоящих на пути передовых сил к прогрессу.

Лейла рассказывает о своей деятельности во Всеобщей федерации сирийских женщин, где она работает в свободное от школы время, помогая на курсах обучать взрослых чтению и письму. Внезапно она кивает на одного из присутствующих мужчин, который смущенно заулыбался, не понимая, почему на него вдруг все обратили внимание.

– Этот человек мой брат, – говорит Лейла. – Его уважают, он председатель крестьянского союза в своей деревне, по дочь он взял из школы в семь лет, так как договорился с родителями одного юноши, которому сейчас 14, что дети через несколько лет поженятся. И семья «жениха» потребовала, чтобы девочка не общалась больше со своими сверстниками по классу; кроме того, она должна готовиться к своей будущей деятельности по дому, где ей больше никогда не придется взять в руки книгу, кроме Корана, а для этого ее скромных познаний вполне достаточно.

Я вопросительно смотрю на Ахмеда, по он подтверждает: да, девочка бросает школу, как только ей находят мужа.

– Разве ты не заметил, что в старших классах хорошеньких девочек становится все меньше? – спрашивает он.

Но лучше бы он этого не произносил.

– Он циник, – говорит Лейла.

Однако и я получаю свою порцию, но эта реакция типична, вероятно, не только для арабов. Мужчины здесь не любят умных женщин. Женщина, у которой на Востоке хватает сил учиться, вряд ли имеет шанс выйти замуж.

Беседа принимает крутой оборот. Пытаюсь шутить: но ведь она живое доказательство противоположного – красива, умна и почти замужем! Однако комплимент не возымел нужного действия. Она сердито кривит рот и комкает носовой платок.

– Я не о себе говорю, а об арабских женщинах, которые завидуют своим европейским сестрам, потому что на них мужчины смотрят как на равноправных партнеров.

Лейла, разумеется, сказала это с достоинством, без патетики, но беда в том, что она переоценила уровень развития европейских стран и абсолютно не видит разницы в положении женщин, проистекающей из различного общественного порядка этих стран. Я вспоминаю, что в Германии в начале нашего столетия учащаяся женщина тоже была редким исключением и что в ФРГ только недавно перестали иметь хождение глупые шуточки в адрес женщин с университетским образованием, а в ГДР 50 процентов всех студентов – женщины. Хотя в ФРГ и нет неграмотных, но мнение, что женщина бросает работу, как только выходит замуж, еще очень широко распространено. В Сирии же я сам был свидетелем того, как под влиянием прогрессивных сил, с изменением социально-экономических условий меняются идеи и идеалы. Я рассказываю о молодой девушке, домашней работнице одного моего сирийского знакомого, которую я однажды видел возвращающейся домой с книгами под мышкой. Оказалось, что девушка не умеет ни читать, ни писать: родители не пускали ее в школу. Она решила, что позже, на вечерних курсах, наверстает упущенное, так как ее идеалы современной женщины разошлись в этом отношении с идеалами ее родителей, а пока девушка повсюду носила книжки с собой, желая уже сегодня походить на этот свой идеал.

Чтобы сохранить мирное течение беседы, Ахмед обращается к историческим темам. Он рассказывает о той важной роли, которую многие женщины играли в древние и средние века на Востоке, и вспоминает о выдающихся женщинах-правителях и поэтах, политиках и философах; среди них были даже полководцы. И самой знаменитой была Зенобия, арабская царица Пальмиры – города в пустыне, куда мы намерены отправиться на следующий день.

Пора прощаться и идти домой. Я смотрю на разгоряченное лицо Лейлы, и мне приходит в голову мысль: а не могла бы она поехать с нами в Пальмиру? Завтра пятница, праздник. Я тихо спрашиваю Ахмеда, что он думает но этому поводу. Оказывается, дискуссия о равноправии женщин пошла ему на пользу.

– Спроси ее. Она сама распоряжается собой, – говорит он, улыбаясь.

К моей радости, Лейла соглашается и обещает провести нас по царству Зенобии.

Держава царицы Зенобии

Прямая, как стрела, дорога протянулась вдоль нефтепровода, идущего от нефтяных промыслов в Северной Сирии через Хомс к Средиземному морю. Вряд ли можно желать лучшего проводника по древнему царству, чем молодая, уверенная в себе невеста Ахмеда. В ее обществе нет места скуке. Как и обещала, она рассказывает о некоторых знаменитых в истории Востока женщинах. Так, о Нефертити и ее дочери Анхесенпаамон, живших в XIV в. до н. э., мы узнаем, что обе были, по-видимому, не только очень красивы, о чем говорят многочисленные изображения, но и деятельны, так как после смерти своих мужей отважились активно вмешаться в политику, стремясь после изнурительных войн с хеттами достичь соглашения. Далее Лейла поведала нам о легендарной царице Савской, властительнице государства на юге Аравийского полуострова (на территории современного Йемена) в начале I тысячелетия до н. э., о которой Библия сообщает, что она с большой свитой посетила царя Соломона, проделав путь в 2 тысячи километров. Потом речь шла о Семирамиде, которую, собственно, звали Шаммурамат; была она вавилонянкой и жила примерно в 800 году до н. э. После смерти мужа, ассирийского царя, она взяла власть над ассирийским царством в свои руки и правила до тех пор, пока ее сын не достиг совершеннолетия. Во время ее правления государство укрепилось и благодаря включению в его состав Мидии границы достигли Каспийского моря. О Семирамиде сложены многочисленные легенды, в которых она предстает как храбрая, обладающая большим художественным вкусом, известная строительница, по одновременно жестокая и… – здесь Лейла запинается, подыскивая подходящие слова, – слишком ласковая с мужчинами. Ее имя связывают с «висячими садами» Вавилона, которые, однако, согласно другим сведениям, были подарены Навуходоносором 11 Вавилонским, тоже страстным строителем, своей жене Амитис, но жил он 200 годами позже. И, наконец, Лейла рассказывает о Клеопатре, египетской царице, подруге Цезаря и жене Антония, сознательно поставившей на карту все имеющиеся в ее распоряжении средства, чтобы уберечь свое восточное царство от римлян. В конце концов она все же потерпела поражение, по сумела умереть с достоинством.

Я не замечаю, как летит время. Только что горизонт еще терялся в бесконечности пустыни, и вдруг показались пальмы оазиса Пальмиры. Сначала я подумал, что это мираж дурачит меня, но вскоре стали отчетливо видны развалины города. Мы приехали.

Лейла предлагает остановиться у остатков колонн и ведет нас к низкой каменной стене. Смотрим вниз, в темную воронку, откуда поднимается серное зловоние. Это серный источник Эфка, выбрасывающий из подземной пещеры длиной 100 метров каждую секунду 150 литров воды, содержащей серу. С любопытством спускаюсь по ступеням вниз и толкаю дверь. Но едва в полутьме я разглядел несколько мерцающих огоньков, как раздался громкий крик, и пожилая женщина захлопывает перед самым носом дверь. Мне и в голову не могло прийти, что в этой вонючей жиже купаются!

– Сегодня купальный день для женщин, – смеясь, объясняет мне Лейла, когда я, жадно ловя воздух, оказываюсь на поверхности.

– Эту воду и пьют, – успокаивает меня Лейла. Воду источника Эфка используют в медицинских целях, ею также орошают поля. Питьевой водой снабжает другой источник – Сераль.

Лейла ведет меня мимо захоронений в виде башен, высоко торчащих из песка, к скромному отелю на краю большого поля развалин. Конечно же, он называется «Зенобия». Перед отелем уже стоит несколько машин, среди них машина с номером западноевропейского посольства. Мы садимся на античную колонну, лежащую перед отелем, пьем кока-колу и наслаждаемся панорамой всего города, которая начинается храмом Ваала, продолжается улицей с колоннами и кончается у средневековой арабской крепости. Эта впечатляющая картина мне уже знакома: я видел городище с самолета во время полета в Мари.

– Кажется, здесь еще интереснее, чем в Баальбеке, – говорю я Лейле, но мое замечание ей не нравится.

– Баальбек? – бросает она пренебрежительно и продолжает: – Это скопище претенциозных храмов и престижных построек. А Пальмира – это великий город.