Текст книги "Сотворение мира за счет ограничения пространства, занимаемого Богом"

Автор книги: Ханох Левин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

Из цикла «Вопросы на тему смерти и ответы на них»

ЧТО ВИДИТ МОГИЛЬЩИК

Как и всем нам, могильщику приходится видеть на своем веку много всякой всячины. С того момента, как утром он, подобно слуге, отворяющему дверь, безо всякой радости открывает глаза, и до того момента, как ночью он их с горечью закрывает, в тот длинный и утомительный промежуток времени, пока глаза могильщика открыты, в его мозг бурным потоком вливаются извне мутные картины, которые всю ночь давили на его закрытые веки и пытались пробраться сквозь них к нему в голову. (Правда, и когда глаза могильщика закрыты, в своих снах и фантазиях он тоже видит различные картины, однако это не картины свежих впечатлений, только что пришедших извне, а картины, коим удалось проникнуть в мозг уже давно, и теперь им там тепло и уютно, так что от радости они весело пляшут и беззаботно скачут во всех закоулках мозга могильщика, не давая ему ни на минуту отключиться и ни о чем не думать.)

Что же за картины проникают в голову могильщика в течение дня? Прежде всего, это окружающий его пейзаж: улицы, по которым он бредет, дома, мимо которых проходит. Дома и улицы легонько, почти неощутимо, словно проститутки, возбуждающие клиента, щекочут людям пятки, но делают это с некоторой ленцой, ибо процесс щекотания происходит безо всякой взаимности: ни они не хотят нас возбуждать, ни мы не хотим возбуждаться, – и в этом щекотании, собственно, нет ничего приятного. От стен домов (как от их внешней, так и от внутренней стороны) исходит горячий вибрирующий воздух, который тоже нас пощекочивает, да и в ночные часы мы, по сути, плывем по волнующемуся рокочущему морю воздуха, которое своим возбуждающим щекотанием поднимает нам давление крови, отчего те из нас, у кого слабый вестибулярный аппарат, очень быстро в этом море тонут, чему есть многочисленные примеры. Таким образом, теперь становится понятно, почему так иногда бывает: идет себе человек по улице и вдруг – безо всякой видимой причины – на лице его появляется гнусненькая улыбочка. Его щекочут!

Помимо пейзажей есть, разумеется, и люди, находящиеся внутри пейзажа, описанного выше. Люди беспрерывно, без какой-либо определенной цели, переносят с места на место еду, вещи или женщин, и поэтому их следует считать мальчишками-посыльными на побегушках у жизни. Например, человек покупает на базаре рыбу и относит ее домой, а вечером выходит из дома, чтобы развлечься, и несет эту рыбу в своем желудке в театр. Кто же тогда этот человек, как не мальчик-посыльный, доставлющий рыбу? Но для чего нужны все эти переносы с места на место? Есть ли какая-то логика в их маршрутах? Сам человек понятия об этом не имеет. Или ют, например, идет мужчина с женщиной в кафе. Сидя в кафе, женщина наполняет свой живот кофе и пирожными. Затем, когда мужчина берет ее под руку и ведет к себе, она несет их в животе к нему домой. Дома мужчина закладывает в женщину бутерброд, вливает в нее стакан вина и впрыскивает ей свою сперму, и ночью, когда он провожает ее домой, женщина несет все это в себе вместе с кофе и пирожными, а мужчина несет ее на руках вместе со всем ее содержимым. Водитель же такси, в свою очередь, несет (вернее, везет) их обоих в своей машине. Но даже если человек ничего не ел и не встречался с женщиной, а просто шатался по улицам, и руки у него пустые, да и в животе пусто, все равно он что-нибудь да переносит с места на место. Например, свои штаны. Ведь он же мальчишка-посыльный. Весь мир пребывает в постоянном непрерывном движении и представляет собой огромное, бесцельное, ни на минуту не останавливающееся предприятие, где работают мальчишки-посыльные, имеющие наглость называть всю эту беготню «нормальной полнокровной жизнью».

В этом наполненном движением мире непрерывно движутся и неугомонные глаза могильщика. Задержатся на мгновение на каком-нибудь объекте и сразу же, с чувством пустоты и скуки, перескакивают на другой. Вопьются в этот новый объект, пытаясь (без особой, впрочем, надежды) высосать таящиеся в нем возможности, но, поскольку никакие возможности в окружающих нас предметах, как правило, не таятся, – глаза устремляются дальше. Моргнут и смотрят, снова моргнут и снова смотрят. Окружающий мир все вливает и вливает в них новые мутные картины, а глаза только моргают и отвечают миру вялыми, пустыми, угасающими взглядами.

Третья, последняя и, возможно, самая важная из всех картинка, проникающая в могильщика через глаза, – это ежедневная газета. Трудно описать радость человека, берущего в руки вечернюю газету. Эта радость не взлетает в поднебесные выси, она не подвергает опасности сердце. Это радость глубокая, стабильная, приятная, равномерно разливающаяся по всем частям тела. Тело в это время сидит в удобном кресле. И тело, и мозг знают, что им не придется делать никаких усилий. Напротив, их ждет сейчас исключительно и только наслаждение, доставляемое чтением про разные странности и происшествия, случающиеся с другими людьми, про этот огромный разноцветный цирк, битком, до головокружения, набитый всем, чего только ни пожелает легкомысленная душа. Но и это еще не все. Рядом с газетой на столике – о чудо! – чашка кофе и плитка шоколада. Человек пьет кофе и ест шоколад, зная, что, если захочет, сможет выпить и съесть еще. Так что на этот счет он совершенно спокоен. Когда он читает одну из полос газеты, то уверен, что на другой полосе его ожидают новые, не менее увлекательные вещи. Это заставляет его замирать от предвкушения и слегка волноваться, однако такое волнение приятно и совершенно безвредно. Прежде чем перейти к чтению своей любимой рубрики в газете, он, чтобы немножко оттянуть и тем самым усилить наслаждение, может отхлебнуть два глотка кофе из чашки и посмотреть в окно. Во-первых, это его развлекает, а во-вторых, его нервы напрягаются от предвкушения еще больше. Причем – о, счастье! – он может управлять этим напряжением по своему желанию. В любой момент, как только ему захочется, он может перевернуть страницу и наброситься на свой любимый раздел. Так, собственно, он и поступает. Сделав два глотка из чашки и рассеянно посмотрев в окно, он наконец переворачивает страницу. Он ведь не желает превращать приятное напряжение в пытку. Хватит и того, что он развлек себя, слегка подразнив свои нервы. Накопившееся напряжение нуждается в немедленной разрядке: дальнейшей отсрочки он просто не перенесет. Но поскольку могильщик – человек очень чувствительный, его живот сразу же реагирует позывом в кишечнике. Чтобы унять позыв и перебороть желание пойти в туалет, ему приходится подвигать коленками. Тем временем рука его уже переворачивает страницу. Но движущиеся коленки мешают читать – буквы пляшут перед глазами, поэтому он перестает двигать коленками, и его взгляд наконец-то падает на любимую рубрику. От слишком долгого ожидания глаза могильщика застилает влажная пелена.

Каждый день могильщик проводит за чтением вечерней газеты примерно два часа. Он обращается с газетой так же, как с жареной курицей с картофельным гарниром. Сначала он набрасывается на жирные части газеты, рвет их зубами, пережевывает, глотает. Потом объедает остатки мяса на костях, не пропуская даже хрящи. Затем слизывает с костей жир, разгрызает их, высасывает сок и, в процессе высасывания, перемалывает кости зубами. Через два часа, сытый и усталый, он задремывает. Газета выскальзывает у него из рук и падает на пол. Жалкая сухая кучка разгрызенных костей. Вся влага, содержащаяся в пугающих и увлекательных новостях, в нечетких фотографиях, изображающих раненых и мертвых, в смешных картинках и в напечатанных бледными полуобморочными буквами объявлениях, за каждым из которых скрываются люди, надеющиеся купить дом, найти работу или жениться на ласковой женщине, благодаря чему их жизнь должна измениться к лучшему, – вся эта влага высосана им до конца. Газета блекнет и жухнет. Когда она падает, страницы разлетаются по полу. Как в силлогизме вывод всегда следует за посылкой, так и на могильщика после этой сытной, жирной трапезы неизменно нападает глубокое отвращение. От этого он слабеет и, испытывая такое чувство, будто вывалялся в липкой грязи, погружается в дрему.

Проснувшись, могильщик не знает, как убить оставшееся время. Гулять на лоне природы – занятие не для человека в его возрасте. Сидеть и думать о чем-нибудь – полный идиотизм. Ложиться спать – вроде еще рано. Ничего не остается, как снова взяться за газету. Когда, ослабевший после сна, он с усилием поднимает газету с пола, сухая бумага неприятно шуршит в руках, и ему кажется, что она вот-вот рассыплется. Медленно и неохотно уставший могильщик тащит разлагающийся труп газеты в нужник, где его животу предстоит совершить весьма нелегкую работу. Он лениво расстегивает ремень, приспускает брюки, тяжело усаживается на неприятное холодное сиденье унитаза и расправляет на коленях пожелтевший труп газеты. Какое-то время он еще сдерживает позывы кишечника, но в конце концов ему все-таки приходится с огромным усилием напрячь мышцы живота, и это не оставляет ему сил на более возвышенные занятия, о коих он мечтал в юности. От напряжения к голове приливает кровь, глаза краснеют, в ушах начинает звенеть и буквы пляшут перед глазами. Читать становится тяжело. Он отказывается от первоначального намерения читать целыми предложениями и решает ограничиться тупым разглядыванием букв и слогов, которые не складываются, однако, в его мозгу ни во что осмысленное. Почитав так немножко и изучив фотографии преступников и политиков, которым повезло сегодня попасть на страницы газеты, он решает развлечься изучением имен в траурных объявлениях. Если ему встречаются имена тех, кого его руки опустили в могилу, сознание, что он близко знал человека, про которого написали в газете, доставляет ему некоторое удовольствие, и губы его непроизвольно искривляются в безрадостной усмешке.

Проходит полчаса напряженных усилий, перемежающихся с усыпляющими паузами, а результаты крайне скудные, крошечные и невдохновляющие. Сухое шуршание газеты усугубляется вонью нужника, и бумажный труп становится для измученного могильщика непосильной ношей. Надоело! Жена у него – некрасивая и тоже, как и он, стареет. Желудок работает плохо. Слабый желтоватый свет лампочки раздражает глаза. Ему хочется убежать от этой жизни, пропасть, исчезнуть. Но сначала надо закончить цепочку глупых повседневных действий в нужнике. В результате необходимость побеждает, и человек, помимо своей воли, вынужден оказывать жизни посильное содействие.

Хор всех жизненных сил и желаний могильщика негромко затягивает ободряющую песню. Через маленькое окошко в стене могильщик выбрасывает пожелтевший труп газеты на прилегающую к нужнику лоджию, и газета падает на пол. Там, на грязном полу, ей и суждено остаться навсегда. Там она пожелтеет еще больше, покроется пылью и скукожится. Таков печальный конец колоссальных усилий целой когорты редакторов, журналистов, печатников, одним словом, большого коллектива людей, которые не задумываются над возвышенными философскими проблемами, связанными со смыслом и ценностью их деятельности, не расстраиваются из-за гибели одного из номеров газеты, вроде того, что могильщик только что выбросил, и продолжают как ни в чем не бывало трудиться над завтрашним номером.

Таковы вкратце три типичных картины, которые доводится видеть могильщику. В этом он похож на всех прочих людей. Но нас не интересуют сейчас картины, типичные для всех. Нас интересует только то, что характерно именно для могильщика. На этом мы здесь и сосредоточимся.

Вопрос: что видит могильщик, стоя в могиле? Ответ: разумеется, икры вдовы.

Остановимся сначала на первом аспекте этой картины. Когда могильщик протягивает руки, чтобы принять завернутого в саван покойника, и прикидывает, какое усилие придется затратить мускулам его рук, чтобы удержать труп, глазам могильщика приходится посмотреть наверх. И тут… Тут он видит ноги вдовы, стоящей у края ямы. Точнее, ее щиколотки. Иногда, если повезет и дунет ветер, удается увидеть часть икр или коленки. В очень же редких случаях особого везения – и бедра.

Икры у вдовы очень белые, даже если дело происходит летом. В последние месяцы ее муж долго и мучительно умирал в больнице, и она не ходила на пляж купаться и загорать. Хотя, в принципе, почему бы и нет? Ведь она любит, когда ее волосы впитывают солнечные лучи, насыщаются энергией и приобретают здоровый каштановый цвет. Она любит окунуться в освежающую морскую воду, а затем стоять на берегу и чувствовать, как легкий бриз, словно полотенце, высушивает ее тело. Женщины, катающиеся по траве, гуляющие на ветру, плещущиеся в воде или лежащие на солнце, по сути, используют силы природы для обтирания или массажа. Когда мы видим женщину, радостно бросающуюся навстречу возвратившемуся издалека усталому мужу, дабы упасть в его объятья, мы знаем, что в действительности она хочет только одного: чтобы – пока она будет бежать – ветер массировал ее тело. Все остальное она делает лишь для отвода глаз, ибо не желает, чтобы другие заметили, что она так заботится о себе. Ей хочется, чтобы думали, что свежесть и здоровье пришли к ней сами, без особых усилий с ее стороны. Она вообще хочет, чтобы ее воспринимали как такую естественную, наивную, легкомысленную кошечку, которая сама приходит в удивление, видя, как много ей даровано природой.

Ее муж мучительно умирает в больнице, и домашнее хозяйство полностью на ней. Но и несмотря на это, наша будущая вдова вполне могла бы ходить на пляж хоть каждый день. Искупалась бы в море, потом приняла бы душ в одной из душевых на пляже и прямо оттуда – к мужу в больницу. Тело у нее горячее, смуглое, между пальцами ног застряли крохотные песчинки. Тонкий аромат песка поражает мужа и других лежащих в палате больных настолько, что они начинают ужасно тосковать по морю и солнцу… Но она не ходит на море. Ибо не принято, чтобы женщина, у которой болен муж, развлекалась на глазах у всех. Иначе люди не смогут ее жалеть и сочувственно раскланиваться с ней при встрече. Поэтому ей приходится ублажать себя дома, вдалеке от посторонних глаз. Чтобы как-то компенсировать себе невозможность ходить на пляж, она готовит вкусные мучные и мясные блюда, принимает ванны и размягчает тело, валяясь в постели. Так что ко дню похорон икры у нее становятся белыми-белыми, нежными-нежными и настолько чувствительными, что даже при звуке скрипки они слегка подрагивают.

Привольно гуляющий по кладбищу ветер раздувает время от времени подол вдовы, и тогда, как уже сказано выше, становятся видны ее коленки. А иногда и бедра. Но поскольку могильщик стоит в яме, а голова его находится чуть ниже уровня коленок вдовы, то при благоприятных условиях, скажем, при очередном порыве ветра, могильщик может сподобиться увидеть даже ее трусы. Трусы у вдовы белые, розовые или голубые, ибо траур на ее нижнее белье не распространяется. Она полагает, что во время похорон ее трусов никто не увидит. Эта маленькая тайна доставляет ей довольно большое удовольствие. Протягивая руки, чтобы принять мертвеца, и мельком взглянув на вдову, могильщик уже испытал одно потрясение – от контраста между белизной ее икр и чернотой ее платья. Но теперь он испытывает еще одно потрясение – на этот раз от контраста между чернотой платья и розовостью трусов. Два таких разительных контраста, два столь сильных потрясения – и все это именно тогда, когда ему нужно подготовиться к большому физическому усилию! Даже и не будь этих контрастов, ее икры – такие нежные и белые – сами по себе являются для мужчины достаточным потрясением. Но еще больше его потрясают трусы. Да, господа, трусы.

Иногда кажется, что нет в нашем языке таких слов, которые могли бы выразить всю силу, глубину и могущество, тот грандиозный источник небесного наслаждения и ослепительного счастья, что сокрыт в женских трусах. Хочется онеметь, не произносить ни слова, рухнуть на кровать и дрожать от сотрясающего тебя при обжигающей мысли о трусах волнения, ожидая, пока за тобой не явится сладкая смерть и тебя снова больше не будет, ибо у тебя нет ни малейшего права жить и даже сама мысль о таком праве – и та лишена права на существование. Но с другой стороны, есть неудержимое желание дать выражение своим чувствам, описывать их, говорить о них, валяться в ногах у этой несравненной красоты, у этого королевского величия, чтобы водопад непрерывной, лихорадочной, взволнованной болтовни о трусах унес тебя в своем бурном потоке. Иначе можно сойти с ума.

Посмотрите на трусы, господа. Когда они лежат в шкафу или сушатся на веревке отдельно от женских ног – это всего лишь злобно скукожившийся кусок материи с тремя омерзительными дырками. Две одинаковые дырки по бокам и одна – большая – сверху. Ничтожный кусок ткани, который почти ничего не весит, не имеет никакой силы воздействия, и у него весьма невзрачный вид. Но посмотрите на те же трусы, когда женщина решает сжалиться над ними и надевает их на свое тело. Смятая ткань гордо распрямляется, натягивается, дыры заполняются бедрами и поясницей, трусы оживают, и вдруг становится заметно, что они цветные. Они жмутся и ластятся к телу женщины, как существа, которых простили, и теперь они имеют возможность для полной самореализации. Они начинают страстно шелестеть, чуть-чуть увлажняются, немного расходятся по швам. Ура! Жизнь достигает своего высшего пика. Ничто, по-видимому, не может сравниться с чувствами трусов, заполненных плотью женщины, этими ее знаменитыми выпуклостями, одна из которых находится спереди и известна нам как мохнатый женский лобок, а две другие помещаются сзади, расположены по обе стороны разделяющей их щели и именуются ягодицами. Что еще можно к этому добавить? Разве только то, что две впадины, находящиеся чуть ниже ягодиц, – это впадины, отделяющие ягодицы от бедер, и их очертания напоминают по форме две загадочных улыбки. Две этих улыбки заставляют мужчину дрожать, покрываться мурашками и притягивают его к себе, как магнит, но чем сильнее их волшебное очарование, тем сильнее вызываемый ими страх. Результат? Сумасшествие. Сошедший с ума мужчина испытывает к трусам дикую ревность и все время пытается сорвать их с тела женщины. Он хочет увидеть их валяющимися на полу, опустошенными, отделенными от тела женщины, смятыми и съежившимися от ненависти, потому что нет больше горячей плоти, которая могла бы их заполнить. Трусы пытаются отчаянно удержать стремительно остывающий жар и быстро выдыхающиеся запахи женщины, а мужчина пытается обхватить женщину со всех сторон, как это делают трусы. Он сам стремится стать ее трусами. Но это ему, разумеется, не удается. Он слишком глуп и сам толком не знает, чего хочет. Его ласки какие-то неуверенные и суетливые, объятья – натужные, вызывающие недоверие, а тело – деревянное, негибкое, как будто он связан веревками. Посмотрите, как торопливо он забирается во внутреннюю полость живота женщины, в то время как его губы елозят по поверхности ее лица. Все это в совокупности свидетельствует о смутности его желаний, неясности намерений, растерянности и бессилии. Поэтому и продолжается очень недолго. Мужчина кончает, сползает с женщины, валится на спину, а женщина бросается к трусам и снова заполняет их своей плотью. Одним словом, в битве мужчины с трусами побеждают трусы. Мужчине ничего не остается, как снова вернуться к своим жалким мечтаниям и грезам.

Могильщик, переживший уже два потрясения от двух острых контрастов (белизны икр и черноты платья, во-первых, и черноты платья и розовости трусов, во-вторых), настраивается на третье возможное потрясение – от контраста между розовостью трусов и сумрачной чернотой лобка. Он готовит к этому потрясению свое слабое сердце и молится, чтобы оно не причинило серьезного ущерба его здоровью, дабы он смог пожить еще немного и испытать новые потрясения. С другой стороны, воображение у него богатое, и он обдумывает иные возможные сценарии. Например. Что, если волосы у нее на лобке светлые? Тогда между ними и трусами контраста не будет. Но в таком случае потрясение будет еще более сильным, потому что подвергнется удару само ожидание потрясения. А это посерьезнее, чем обычное потрясение, ибо в таком случае объектом потрясения станут основы основ потрясения.

Так или иначе, но серия испытанных потрясений не на шутку подействовала на могильщика. Глаза у него начинают пылать, как два факела, и поджигают мозг. Еще немного – и загорится вся голова. Волосы сгорят, и на крыше лысого черепа будет красоваться только маленький завиток дыма. У могильщика возникает острое желание выпрыгнуть из могилы, схватить вдову, утащить ее в контору кладбища и повалить на металлический стол, заваленный свидетельствами о смерти. Разумеется, при условии, если все пройдет удачно. Например, если один из работников кладбища, напевая грустную песенку, не зайдет в комнату, чтобы взять лист бумаги. Или если этот же работник не захочет вернуть ранее взятый лист бумаги на место. Или если он же не зайдет в контору просто так, ибо имеет привычку бесцельно слоняться по комнатам. Зайдет, а потом снова выйдет. В общем, приходит могильщику в голову такая безумная идея. Но у нее, так сказать, нет хребта. Она неосуществима. Беспощадный пресс реальной действительности быстро придавливает ее и расплющивает. Да и вообще, даже если в конторе и не было бы никаких распевающих песни служащих, все равно вдова со всех сторон окружена этими уродами, членами ее семьи. Они не спускают с нее глаз, внимательно прислушиваются к ее рыданиям и пытаются расшифровать каждое движение ее мотающейся из стороны в сторону головы. Кроме того, сам он всего лишь работник кладбища. На нем запыленная рабочая спецовка. Его внешний вид совершенно не соответствует трауру и не способствует тому, чтобы улавливать вдов в любовные сети. В таком виде он не осмелился бы даже дотронуться до ее трусов. Это наполняет его душу печалью и надрывает ему сердце. Самым лучшим кандидатом для вдовы сейчас является, разумеется, какой-нибудь вдовец, так как у них теперь общие интересы. Да и одет вдовец, по случаю смерти жены, довольно элегантно. Впрочем, где они, эти пресловутые вдовцы? Разве умерла какая-нибудь женщина? Как мы все хорошо знаем, вдовцов не существует в природе. Это чисто литературный образ. Мужья всегда умирают раньше жен. Они знают эту простую истину с младых ногтей и понимают, что бессильны изменить приговор судьбы. Такая несправедливость их ужасно расстраивает, злит и возмущает. В результате их сердца не выдерживают и они действительно умирают раньше жен.

После того как мысль схватить и утащить вдову в контору угасает, в мозгу могильщика возникает новая, еще более отчаянная, в некотором роде даже акробатическая мысль. Она состоит в том, чтобы наклонить голову вперед, просунуть ее между ног вдовы и выпрыгнуть из могилы. Голова заскользит вверх – все выше и выше между икрами и бедрами вдовы – и остановится в районе ее лобка, так что вдова окажется насаженной на его голову, как на шест. Накрытый ее платьем, с трудом стоя на ногах, он будет поднимать вдову, подпирая ее головой и плечами, а она, погруженная в горе и скорбящая, будет возноситься вверх, словно собирается улететь в царство чистого духа. Родственники и друзья, которые в жизни ничего подобного не видывали, никак не могут взять в толк происходящее, поражаются ее неожиданному вознесению и думают, что невероятная сила вдовьего горя действует как подъемный кран. Но потом, заметив могильщика, копошащегося у нее под платьем, они поражаются еще больше. Их удивляет, что представитель кладбища оказывает вдове такую высокую честь. Может быть, она получила от кладбища какой-то приз? Может, среди умерших была разыграна лотерея? Может быть, она, кто знает, даже выиграла машину? Как жаль, что покойный не дожил до этого прекрасного дня. Порхает себе где-то между царством живых и царством мертвых и даже не подозревает, что его жена вытянула счастливый билет.

Только через некоторое время близкие поймут наконец, что происходит, и с ревом бросятся отнимать вдову у могильщика, но к этому времени его макушка уже успеет как следует поелозить у нее между ног. Его острый нос, храпя от страсти и с трудом сдерживаясь, чтобы не чихнуть, будет рыскать в зарослях ее лобка. Губы и язык тоже включатся в игру. Он будет лизать жесткие, короткие волосы, и женщина полностью отдастся поступающему снизу возбуждению. Губы ее раздвинутся, часть зубов обнажится, изо рта потечет тонкая струйка слюны. Кто знает, о чем в этот момент думает женщина? В принципе, она способна думать обо всем. В то время как кто-то в поте лица трудится у нее между ног, стараясь стронуть с места корабль ее наслаждения, она плывет себе при попутном ветре и может думать о чем угодно, ибо блуждающие мысли наслаждающейся женщины произвольны и случайны, у них нет ни причины, ни смысла. Могильщик же тем временем задыхается там, внизу, под складками ее черного платья и злится из-за того, что в таком желанном месте на теле женщины растут жесткие волосы. Уже не в первый раз эта мысль не дает ему покоя. Почему эта часть тела не такая же гладкая, как зад или, скажем, грудь? Есть, правда, женщины, у которых и грудь волосатая, а у некоторых даже бывает волосатый зад, но, хотя такие волосы и не волосы вовсе, а так, скорее, пушок, все равно они мешают. Что же касается жестких, как проволока, волос, растущих между ног, то о них и говорить нечего. Женщина должна понимать, чего хочет мужчина. Мужчина хочет, чтобы интимные части ее тела были мягкие и гладкие, а не шершавые и волосатые. Хватит и того, что волосы есть на голове. Волосы на голове удобно поглаживать, с ними приятно появляться в театре, ходить в кино. Но на всех остальных участках тела никаких волос быть не должно! На утверждение женщины, что она свободный человек и у нее тоже есть права, мы решительно скажем: «Хватит! Настрадались!» Будь прокляты волосы между ног! Чтоб они сгорели! Подстригание ничего не дает. Давайте в одну из летних ночей устроим налет на дома, где живут женщины. Пока они спят в своих кроватях, мы чиркнем спичками и подожжем эти проклятые волосы, в которых тлеет страсть. Комнаты заполнятся дымом и запахом обгоревших влажных волос. Женщины повскакивают с кроватей, начнут бегать взад и вперед, кричать, а затем помчатся в ванные комнаты заливать пылающие лобки холодной водой. А мы, мужчины, бледные и потрясенные тем, что совершили, будем бегать за женщинами и просить у них прощения, раскаиваясь в необдуманном поступке, надеясь, что это всего лишь сон, и боясь наказания женщин и полиции. Но, поняв, что сделанного не поправишь и что нет нам никакого прощения, мы постепенно придем в себя, сделаем вид, что нам весело, попытаемся даже шутить, отправимся, замирая от страха, на кухню, дрожащими руками откроем холодильник, начнем искать в нем что-нибудь вкусненькое, а найдя, будем пожирать добычу жадно, как дикие звери.

Такова, в общих чертах, вторая мысль могильщика, которая, как мы сказали выше, состоит в том, чтобы наброситься на женщину, просунуть голову ей между ног и все прочее, отсюда вытекающее. Но вскоре и эта его мысль, не имея опоры в реальной действительности, тает и растекается по дну мозга. Для еще одной подобной мысли у могильщика попросту нет времени, ибо в этот самый момент ему вручают завернутого в саван покойника.

Таков был первый ракурс картины, увиденной могильщиком, – икры вдовы.

Когда тяжесть тела мертвеца переходит с рук тех, кто стоит на краю могилы, на руки могильщика, стоящего в яме, ему приходится отвести взгляд от икр вдовы. Во-первых, из-за большой физической нагрузки, которая отнимает у него все силы и не позволяет ему сосредоточиться на собственных переживаниях. А во-вторых, из-за того, что сейчас, когда могильщик держит покойника, на него устремлены глаза всех пришедших на похороны. Они смотрят пронзительно, желая переложить на него хотя бы часть вины за смерть покойного и за его захоронение. Поэтому ему тяжело. Не дай Бог взглянуть на икры вдовы. Что же делать? Надо немножко подождать, перетерпеть, постараться не пялиться на ноги вдовы (которые, как назло, именно сейчас выглядят очень красиво) и сосредоточиться на покойнике, чтобы потом с еще большей страстью вернуться к ногам. Сдерживаться неприятно. Мы уже видели ранее, какую жизнь ведет могильщик. Ему все время приходится сдерживаться и наступать себе на горло. Похоже, что вся его жизнь – это сплошное наступание на горло. Но что поделаешь, у него нет выбора. Могильщик знает, что жизнь его весьма жалкая и что многих вещей он позволить себе не может. Он начинает опускать покойного на дно могилы, но тот старается ему помешать, все время демонстрируя неуклюжесть и пытаясь выпасть у него из рук. Наконец могильщик укладывает мертвеца на землю. Могила еще не засыпана, и покойник может воспользоваться последней возможностью, чтобы попрощаться с этим миром. Это волнующее, истинно народное, преисполненное мудрости представление с простым сюжетом и скромным финалом, которое пользуется большим успехом среди членов семьи покойного.

Могильщик покрывает мертвеца белой тканью и какое-то время стоит, расставив ноги, рядом с ним, готовясь вылезти из могилы. Упершись руками о край ямы, он поднимает глаза кверху и начинает искать, куда бы выпрыгнуть. Участники похорон отходят в сторону, освобождая ему место, и тут… Его взгляд снова натыкается на икры вдовы.

Белая ткань, которой накрыли покойника, навечно отделяет его от жены. Этого момента вдова ждала всеми фибрами своей души, и именно для него она берегла главные свои слезы, крики и обморок. Она бросается к могиле и дает волю своему горю. Стонет, пытается упасть, хочет прыгнуть в могилу, присоединиться к своему мужу, но ее хватают, поддерживают, обнимают, как бы говоря ей: «Что ты? Тебе нельзя этого делать!» – а она будто бы сердится на них, затрачивая много душевных сил на то, чтобы убедить себя, что действительно сердится, и кричит: «Дайте мне уйти к моему мужу! Мне нечего делать в этом мире одной!» Кто-то из присутствующих тихо шепчет ей: «Ты не одна, ты не одна». А вдова настаивает: «Я одна, я одна». Но ясно, что победа на ее стороне, ибо она кричит и трясется, в то время как утешающий ее чувствует себя неловко. Ему стыдно и за самого себя, и за вдову. Он понижает голос и опускает голову. Роль у него очень незавидная. Все это ему осточертело. Во рту неприятный вкус. С огромным удовольствием он столкнул бы вдову в могилу, как, впрочем, и всех остальных присутствующих, а в живых оставил бы только одну девчушку, племянницу умершего, ибо эта девчушка, рыдающая возле могилы, уткнувшись в руку матери, вызывает у него сексуальное желание.