Текст книги "Сотворение мира за счет ограничения пространства, занимаемого Богом"

Автор книги: Ханох Левин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Ханох Левин
Сотворение мира за счет ограничения пространства, занимаемого Богом
(Избранное: проза, театр)

Мои жена, отец, мать, все прочие родственники и друзья единогласно признают, что я превосхожу муху в любом смысле. Достаточно поставить меня рядом с мухой, чтобы убедиться, что она уступает мне почти во всем. Жена говорит, что будь я даже карликом, то и тогда был бы выше и значительнее мухи.

Не вижу смысла скромничать.

Она абсолютно права.

Ханох Левин

КОРОТКО ОБ АВТОРЕ

Драматург, режиссер, прозаик и поэт Ханох Левин – одна из крупнейших фигур в израильской культуре конца XX века. Его творчество оказало огромное влияние на израильское общество и до сих пор вызывает бурные споры.

Ханох Левин родился в Тель-Авиве 18 декабря 1943 года в семье выходцев из Польши, переживших Холокост. Первоначальное образование получил в религиозной школе. Закончил Тель-Авивский университет, где изучал литературу и философию.

Его ранние произведения (спектакли для кабаре «Ты и я и будущая война», «Кетчуп») были острой политической сатирой на израильское общество после шестидневной войны 1967 года и содержали мрачные предсказания относительно трагических результатов, к которым может привести оккупация арабских территорий. Неудивительно, что первые драматические работы Левина вызывали громкие скандалы. Кульминацией в этом отношении стал спектакль «Королева ванной комнаты» (1970). По свидетельству очевидцев, публика неистовствовала так, что актеры боялись выходить на сцену. Во время одного из представлений какая-то зрительница крикнула: «Это не спектакль, а вонючая бомба». На другом представлении полиции пришлось арестовать разбушевавшегося зрителя. Радикальная подпольная организация «Волчата» угрожала драматургу физической расправой. В газете «Гаарец» было опубликовано платное объявление, автор которого призывал всех, кому нравится спектакль, собраться у подъезда его дома и разрушить государство Израиль. Администрация «Камерного театра» была так напугана происходящим, что после девятнадцати представлений сняла спектакль с репертуара. В печати тех лет Левина именовали коммунистом и душевнобольным.

Со временем творчество Левина стало менее ангажированным. Его мрачный сарказм перестал быть локально ориентированным, привязанным к какому-то определенному времени и пространству и перерос в тотальную и беспощадную критику бытия в целом. Левин нередко изображает человека как омерзительное насекомое, и многие его тексты приобретают человеконенавистническое звучание.

Из европейских художественных течений XX века Левин ближе всего к немецкому экспрессионизму и театру абсурда. Из русских же писателей его «ближайшие родственники» – Гоголь, Федор Сологуб и Хармс. Многие герои Левина – это как будто совершившие репатриацию в Израиль хармсовские Пакин и Ракукин.

В течение почти трех десятилетий на сценах израильских театров ставилась как минимум одна новая пьеса Левина в год. Из пятидесяти шести написанных им пьес при его жизни увидели сцену тридцать три, двадцать две из которых он поставил сам. Несколько левиновских зонтов стали в Израиле национальными хитами.

В последние годы жизни Левина страсти вокруг него улеглись, его творчество удостоилось многочисленных статей, книг и диссертаций, вышло многотомное полное собрание его сочинений. Но налет скандальности сохранялся почти на всем, что он писал и ставил, и его отношения с израильским истеблишментом до самого конца оставались натянутыми. Несмотря на огромную известность и общественное признание, Государственной премии Израиля Ханох Левин так и не получил.

Он умер в возрасте 55 лет 18 августа 1999 года. Его смерть была воспринята в Израиле как национальная трагедия. Тель-Авивский «Камерный театр», с которым была связана вся творческая жизнь Левина, создал Институт театра его имени.

Произведения Левина переведены на многие языки мира. Его пьеса «Хефец» признана в Израиле классической и включена в программу средней школы.

Настоящее издание – это первое собрание избранных произведений Ханоха Левина на русском языке.

Борис Борухов

ПРОЗА

Геверл

1

Как-то раз под вечер никем не любимый мужчина по имени Геверл встретился на улице со своей давнишней приятельницей Лотрой. Лотра прогуливалась с коляской, в которой лежала ее дочь Тупиц. Геверл склонился над коляской и заглянул в нее. Тупиц лежала сморщенная и красная, как ухо, на котором проспали всю ночь. Ее широко раскрытые глаза были устремлены в небо. Время от времени она шевелилась и высовывала длинный слюнявый язык.

Геверл посюсюкал, погугукал и задал Тупиц несколько шутливых вопросов, в ответ на которые Тупиц высовывала язык и ворочалась, а ее мать противно хихикала.

– Как тебя зовут? – спросил он, обращаясь к Тупиц.

Тупиц заворочалась, а ее мать мерзко хихикнула.

– Хочешь выйти за меня замуж?

Тупиц высунула язык, и Лотра снова хихикнула.

В восторге от своего абсурдистского юмора и умения шутить с детьми Геверл тоже засмеялся.

– Что, Тупиц, не нравлюсь я тебе? – спросил он.

И снова Тупиц заворочалась, а Лотра захихикала.

Все это было ужасно неприятно, неестественно, глупо, и Геверл решил, что трех вопросов вполне достаточно. Заплатил, так сказать, налог на интерес к детям – и будет на сегодня. В самом деле, разве это нужно Геверлу? Разве нужно ему это бессмысленное одностороннее общение с младенцами? Нет, в действительности Геверлу нужно совсем другое. Ему уже сорок, и он хочет диалога. Серьезного диалога с женщиной – красивой, упругой, горячей. Лет этак восемнадцати – тридцати пяти. Вот что нужно сейчас Геверлу. Все силы его души на данном этапе жизни устремлены исключительно в романтическое русло. С малолетними и старухами он долго разговаривать не в состоянии. На это у него, извините, нет времени. Он занят. Он спешит. Совсем другое дело, если какая-нибудь интересная женщина лет тридцати спрашивает у него, как пройти на такую-то улицу. Тогда его лицо сразу светлеет. У него просто куча свободного времени. Он ну абсолютно ничем не занят. Он готов сколь угодно долго объяснять, где находится искомая улица, бросая на женщину многозначительные взгляды, готов перечислить все близлежащие улицы вообще, и даже более того, готов проводить ее до этой улицы, чтобы она не заблудилась. Да что там проводить! Он готов на ней жениться. Квартиру ей купить на этой улице. Готов стоять с ней в обнимку на этой улице до самой смерти, до собственных похорон. Вот сколько у него свободного времени…

Геверл стоял у коляски и разговаривал с Лотрой. Лотра тихонько смеялась и время от времени вздыхала. Ей тяжело. Она одна. Муж в Америке, когда вернется – не известно. Да и вернется ли вообще… Она смотрела на Геверла, как бы оправдываясь, и смущенно улыбалась. Ну да, что-то вроде неофициального развода…

Геверл почувствовал легкое волнение. Когда-то, давным-давно, был у него с Лотрой… роман не роман… ну, в общем, нечто вроде любви. Однако любил он, скорее, не саму Лотру, а все больше некоторые части ее тела. Главным образом, расположенные сзади. И не то чтобы даже любил. Скорее, они его возбуждали. Части тела, расположенные спереди, в первую очередь в верхней его половине: лицо, глаза, зубы, – их он не любил. Особенно не нравились ему глаза. Уставятся на тебя в упор, как будто фотографируют, желая увековечить твою жалкую физиономию и твои мерзкие поступки. Или словно хотят тебя пристыдить. Да и сам материал, из которого глаза сделаны, – что-то вроде застывшего и превратившегося в желе соуса… Одним словом, глаза его не возбуждали. Да и вообще – зачем они нужны? А вот ягодицы… Лотрины ягодицы… Это совсем другое дело.

Мысль о ягодицах Лотры заставила Геверла неожиданно для него самого застонать от желания. Лотра улыбнулась ему своей мерзкой улыбочкой и, кокетливо наклонив голову, пригласила к себе домой на чашечку кофе.

Геверлу вдруг ужасно захотелось заполучить жирные задние части Лотриного тела хотя бы на одну ночь, чтобы предаться с ними воспоминаниям о прошлом. Жаль только, что ее мерзкая улыбка неизбежно должна была принять участие в их свидании. Слишком часто эта гнусная улыбка появлялась на лице Лотры. Лицо ее и без того было достаточно противным. Но эта улыбочка… Все время обращена к тебе и словно пытается захватить твой взгляд в плен. И никуда от нее не спрятаться. Вот будь Лотра способна без лишних предисловий прыгнуть на диван, встать на колени, уткнуть голову в подушку, приподнять зад кверху, задрать юбку и дать своим ягодицам самим принять дорогого гостя – так ведь нет. Откроет тебе дверь, впустит в дом и будет стоять, повернувшись анфас, с этой своей гнусной улыбкой на физиономии. А потом усядется напротив (снова анфас!) и, продолжая двусмысленно улыбаться, начнет что-нибудь лопотать томным влажным голосом.

Да кто она вообще такая, эта Лотра?! Всего лишь пожелтевшая от старости страница его биографии. Неужели из-за нее он должен повернуть свою жизнь вспять? Тем более что у Лотры есть теперь еще и привесок в виде ребенка. Ребенку, конечно же, нужен папочка, однако у Геверла нет никакого желания стать папочкой ребенку, родившемуся из чужого семени. Да к тому же из яйцеклетки Лотры. Года не пройдет – тоже начнет улыбаться такой же улыбочкой… Настроение у него окончательно испортилось. Но с другой стороны – эта аппетитная задница…

При мысли о заднице Лотры Геверл снова застонал. Ладно, решил он, пойду. Всего одна ночь, ничего страшного не случится. Конечно, ни о каком возобновлении романа и речи быть не может. А тем более о постоянных, долгосрочных отношениях. Да и о полупостоянных. Навалюсь на нее разочек, предамся воспоминаниям с ее ягодицами – и исчезну. Навсегда. А не захочет подставлять задницу – что ж. Выпью кофе, съем кусок торта – и поминай как звали. Ку-ку. Если же найду сегодня более интересное занятие, так и вообще не пойду. Пусть себе сидит и ждет сколько хочет. Хоть семьдесят лет, мне-то что. Может, хоть улыбка эта проклятая у нее с лица сотрется…

До самого последнего момента Геверл никак не мог решить, идти ему к Лотре или нет. Совершенно отчаявшись, он воззвал к своей душе, дабы та приняла решение вместо него, но душа тоже ничего не решила. И не удивительно. Бывает, смотришь на бельевую веревку, на которой болтается нечто помятое, и никак не можешь понять, то ли это трусы, то ли майка, то ли носовой платок, то ли детская пеленка. То ли материя, то ли дыра. То ли начало чего-то, то ли конец. В общем, черт знает что, причем совершенно бесформенное. Короче говоря, тряпка. Именно такова была душа Геверла. Разве может такая душа принять хоть какое-нибудь решение?

2

Как и следовало ожидать, до девяти вечера Геверл так и не нашел, чем себя занять, и в конце концов отправился в гости к Лотре.

Тупиц спала в своей кроватке в детской, Лотра готовила кофе, а Геверл стоял, облокотившись на холодильник, разглядывал Лотрины ягодицы и мысленно пытался снять с нее брюки. Оказалось, что он забыл, как выглядит ее тело. Какого оно цвета, каково оно на вкус, насколько ее плоть упруга на ощупь? В прошлом, думал он, ее тело вроде бы волосатым не было. Или может, все-таки было? А что, если за прошедшие годы оно покрылось черным волосяным покровом?

Лотра, в свою очередь, старалась завязать с Геверлом беседу и, готовя кофе, задавала ему всякие необязательные вопросы. Геверл, однако, глубоко погрузился в свои размышления и отделывался короткими, односложными ответами. Тем не менее каждая его реплика вызывала у Лотры смех. Например, Лотра спрашивала:

– А чем ты сейчас занимаешься?

– Ничем, – отвечал Геверл с непроницаемым выражением лица, тоном судьи, выносящего приговор. И Лотра радостно хихикала, как юная девица, которая очень хочет понравиться мужчине и поэтому угодливо смеется в ответ на каждое его слово.

– А чем ты болеешь? – спрашивала Лотра.

– Здоровьем, – не без остроумия отвечал Геверл.

Лотра снова хихикала.

Ну и юморист же этот Геверл, право слово! Подумать только, говорит, что болеет здоровьем. Да ведь это же оксюморон! Лотра, хихикая, оборачивается к Геверлу, а тот, отрываясь наконец от ее зада, ничего не выражающим взглядом смотрит ей прямо в глаза, чешет переносицу, и на лице его написано: «Да, я такой. Неотразимый и очаровательный циник».

Потом они сидели в гостиной и пили кофе с тортом. Геверл съел только половину своего куска. Он не любил перегружать желудок в преддверии сексуальных утех. Лотра старалась как-то поддержать беседу, попыталась даже перевести разговор на ученые рельсы, заговорила о психологии, искусстве (вопросы интимного свойства она приберегала, как водится, на потом, к началу взаимного ощупывания), но Геверл весьма опасался вести ученые разговоры с женщинами. Впрочем, ученые разговоры – это еще куда ни шло. В них, по крайней мере, есть определенная логика, можно доказать свою правоту. Если, например, кто-нибудь неожиданно заявляет:

– Дважды два – пять.

Ты его поправляешь:

– Четыре.

И все. Разговор закончен. Итог подведен. Ты победил.

Но вот начинается беседа об искусстве, например о театре, и девица говорит:

– А что ты думаешь о таком-то спектакле?

Ты отвечаешь:

– Плохой.

Девица:

– А по-моему, хороший. Актеры играли отлично.

Ты начинаешь горячиться:

– Отлично? Да это же детский сад какой-то!

Но девица не сдается:

– А меня их игра как раз очень тронула.

И нет никакого способа ее переубедить. Ты остаешься при своем мнении, она – при своем. Доказать ничего невозможно. Какой-то никому не известный актеришка кричит на тебя ослиным голосом и ни в какую не желает уходить со сцены, а девицу, видите ли, его игра волнует, затрагивает струны ее души. Ну что прикажете с этим делать? Как доказать, что он играет плохо? Сказать ей: «Четыре»? Убить ее? А когда нет доказательств – начинаются вопли. Она вопит, и ты вопишь. А если вы на какой-нибудь вечеринке и рядом другие люди, то и они горят желанием высказать свое мнение, и вот уже все вопят про другие пьесы, и про других актеров, и насчет искусства вообще, и насчет жизни вообще, а какая-то женщина, которая до того весь вечер спала, вдруг просыпается и начинает кричать, какая дорогая стала нынче жизнь. При этом все их суждения ужасно банальные, давно всем известные. Ты перебиваешь их, они перебивают тебя. Если же в доме есть еще и дети, то именно в этом момент они прибегают и тоже поднимают страшный крик. А у соседей начинает громко лаять собака. И вот в самом центре города возникают маленькие джунгли, настоящие джунгли, в которых бушует жизнь…

Но проходит четыре-пять часов, и жизнь в джунглях постепенно затихает. Только время от времени какая-нибудь летучая мышь взмахивает крыльями и шепчет:

– Театр должен учиться у футбола.

И на этом вечер заканчивается.

Уже далеко за полночь. Ты ужасно устал. Господи, сколько времени растрачено впустую! А главное, ты так и не дотронулся до девичьего тела даже одним пальцем.

Именно поэтому Геверл очень боится вступать в ученые беседы. Если ему случается познакомиться с какой-нибудь девицей и та спрашивает его: «А что ты думаешь о таком-то спектакле?» – на губах у Геверла появляется горькая усмешка циника, который давно уже пресытился всеми этими вопросами и ответами, все они ему уже давно опротивели, и все, что у него осталось, – это некая усталая легкость. Какое-то время он смотрит на вопрошающий рот девицы, затем прикрывает веки, как будто они, веки, как и сам этот ее вопрос (да и сама жизнь в целом), ему в тягость, и так вот, с полуприкрытыми глазами, подносит губы с застывшей на них тонкой усмешкой к ее вопрошающему рту и хоронит ее вопрос под долгим страстным поцелуем.

Однако целовать Лотру у него никакого желания не было. Да и беседовать с ней – тоже. Поэтому Лотра сидела грустная. Ситуация была не из приятных. Ею пренебрегали, и она это прекрасно понимала. Муж бросил ее с грудным ребенком, ей трудно, никто ей не помогает, никто не любит. И вот она встречает старого приятеля, тоже, надо сказать, весьма пожеванного жизнью, и даже тот ею брезгует.

Глаза у Лотры увлажнились. Геверлу стало ее жалко, он подумал, что надо бы все-таки ее поцеловать, и потянулся к ней губами. Однако Лотра все испортила. Она так сильно обрадовалась, что вот, наконец-то, происходит то, чего она так долго ждала, что на лице ее появилась знакомая улыбка. Увидев это, Геверл, еще не успевший коснуться губ Лотры своими, вздрогнул и отпрянул назад. Поцелуй не состоялся.

Геверл сидел возле Лотры молча и даже не смотрел в ее сторону. Улыбка, ставшая теперь совершенно неуместной, слетела с лица Лотры и затерялась в пространстве комнаты. Заняться им обоим было больше нечем, и глаза их начали блуждать по комнате, как будто их ужасно интересовали стены, картины и мебель. Чтобы заполнить пустое пространство хоть какими-то звуками, Лотра начала тихонько напевать, словно ей было сейчас хорошо и приятно. Геверла затошнило. Ему захотелось встать и уйти. Тем не менее он продолжал сидеть.

Через какое-то время Лотра замолчала, перестала блуждать глазами по комнате и уставилась на Геверла в упор в надежде, что хотя бы это заставит его на нее посмотреть. Геверл знал, что она этого хочет, но головы так и не повернул. У него не было никакого желания видеть ее лицо и особенно глаза. Наполненные ожиданием глаза улыбающейся коровы. Кроме того, он понимал, что, если встретится с ней взглядом, поцелуй станет неизбежным. Однако на этот раз Лотра осмелела и пошла ва-банк. Она легонько дотронулась рукой до его щеки и спросила романтическим шепотом:

– О чем ты думаешь?

– Ни о чем, – ответил Геверл бесцветным голосом.

Лотра нежно взяла его за подбородок и повернула к себе. Поцелуй неминуемо надвигался. Чтобы не видеть Лотру, Геверл закрыл глаза, торопливо, как бы в порыве страсти, приблизил лицо к ее лицу, обнял ее одной рукой и взасос поцеловал в шею. После этого поцелуя пути назад уже не было. Только вперед. Раздевать, обнимать, щупать, вставить, кончить. И бегом – домой, спать…

В ожидании следующего поцелуя Лотра со стоном прижалась к нему всем телом и двумя руками обхватила его затылок. Даже не подумав улыбнуться, с застывшей на губах гримасой усталого любовника Геверл отстранил ее от себя, отодвинулся и стал разглядывать ее шею. Она открыла глаза, посмотрела на него сверху вниз, снова застонала, а затем, как собака, тряхнула головой и выдохнула: «Я больше не могу сдерживать свою страсть!» После чего уткнулась лицом ему в шею. Теперь перед глазами у него были ее волосы. Ящерица! Она всегда принадлежала ему и всегда будет ему принадлежать. Нервное напряжение, в котором он пребывал, спало. Он почувствовал себя маленьким повелителем. Маленький повелитель Геверл! Теперь он знал наверняка, что будет предаваться воспоминаниям с ее ягодицами. Ощущение господства над Лотрой и радость одержанной им победы привели к тому, что сладостное возбуждение на время покинуло обитель его мужественности, колбасообразный орган у него в штанах обмяк, и он сразу почувствовал давление в мочевом пузыре. Ему срочно надо сходить в туалет. Правда, официальная церемония любовного акта уже началась, однако что поделаешь, естественная потребность – это естественная потребность. Кроме того, Лотра должна усвоить, что, помимо нее, у него есть и другие, не менее важные жизненные потребности.

– Я на минутку, – сказал он, вставая с дивана, – в туалет. – И неторопливо, уверенной походкой вышел из гостиной.

Да, именно так. Он вышел из гостиной неторопливо и уверенно. Ибо в туалет мужчины идут, как правило, с чувством уверенности в себе. По той простой причине, что в туалете у них нет проблем с потенцией, как это бывает в их отношениях с женщинами. Мужчина, стоящий возле писсуара и расстегивающий пуговицы на брюках, – это мужчина спокойный, уверенный в своих силах и не испытывающий ощущения, что ему предстоит тяжелое испытание. В момент мочеиспускания мужчина настолько спокоен, что может позволить себе рыгнуть, пукнуть, начать что-нибудь напевать себе под нос или даже произвести все три действия одновременно. Он может также, держась за свой колбасообразный орган и орудуя им, как кистью, начать рисовать струей мочи какие-нибудь красивые узоры на стенках унитаза или на воде.

Впрочем, в более преклонном возрасте случается, что и мочеиспускание становится чем-то вроде рискованного пари и превращается в нелегкое испытание, зачастую заканчивающееся провалом. В таких случаях мужчина идет в нужник так, будто направляется к любовнице или к проститутке. Он нервничает, трясется от страха, и ему даже не приходит в голову запеть. Он расстегивает пуговицы на брюках с религиозным трепетом и смотрит на унитаз, как на обнаженный лобок шлюхи. Вся его жизнь зависит сейчас от опорожнения мочевого пузыря. Если же предприятие заканчивается успехом, он бежит к друзьям, чтобы поделиться своей радостью:

– Представляете! Сегодня я помочился два раза!

3

Геверл вышел из гостиной, оказался в маленьком темном коридоре, открыл какую-то дверь, вошел, закрыл дверь и попытался нащупать рукой выключатель на стене. Пока одна его рука искала выключатель, вторая уже начала расстегивать брюки. Но тут глаза его привыкли к темноте, и он понял, что ошибся дверью. Он находился в маленькой комнате, где спала Тупиц, девочка, похожая на помятое ухо. Хрупкая и беззащитная, она лежала в детской кроватке с решетками и полностью зависела сейчас от его прихотей и желаний.

И тогда… Геверл и сам не понял, как и почему это случилось. Может быть, потому, что он чувствовал себя в доме у Лотры маленьким повелителем, а может быть, из-за сладкой лени, которая овладела им неожиданно… В общем, он расстегнул пуговицы на брюках и помочился на Тупиц.

Идея эта была настолько блестящей и такой неожиданной, что Геверл и сам был приятно поражен. Ну в самом деле, разве он не молодец? Разве не проказник? Сладкая горячая волна окатила его. Из горла вырвался короткий смешок.

«Тупиц все равно писается в постельку, – сказал он себе, – так что от моей мочи не прибудет и не убудет. Когда утром Лотра придет и обнаружит, что дочь мокрая, она не придаст этому никакого значения. Даже если она и заметит, что мочи больше, чем обычно, то решит, что Тупиц застудила мочевой пузырь, и повезет ее к врачу». И он спокойно, абсолютно спокойно застегнул пуговицы на брюках, как будто не совершил только что дикого и странного поступка…

Но вдруг его бросило в дрожь. А что, если Лотра узнает? Какой это будет позор! Может, она даже вызовет полицию. Его арестуют. С другой стороны, а как она может узнать? Разве у нее дома есть лаборатория для анализа мочи? Да если и узнает, ну и что? Максимум – устроит скандал. Выгонит его из дома. Это же не преступление какое-нибудь. Так, шутка. Впрочем, даже если и устроит скандал – подумаешь. Ну, в крайнем случае, подружки Лотры будут считать его безнравственным. И что из того? Да, он безнравственный. Действительно безнравственный, зачем отрицать? Но, положа руку на сердце, разве Лотра не любит безнравственных? Да она их просто обожает. А подружки эти ее хваленые? С ума сходят по безнравственным. Просто пищат от восторга. Особенно в постели. По телу его снова пробежала дрожь, но на этот раз сладкая и приятная.

Мысль о собственной безнравственности даже очень ему понравилась. Он и раньше всегда стремился вести себя в соответствии с имиджем очаровательного мерзавца. А поскольку он уже сделал то, что сделал, почему бы не продолжить так успешно начавшийся вечер?

Тупиц так и не проснулась. Лотра ничего не заметила. Как и все отчаянные предприятия в истории человечества и науки, содеянное им оказалось проще, чем можно было бы предположить, и к тому же увенчалось успехом. Выйдя из комнаты и медленно закрыв за собою дверь, он впервые в жизни отчетливо понял, что имеют в виду, когда говорят, что жизнь – это раскрытая книга, полная возможностей. Так оно и есть. Гигантская освещенная сцена только и ждет, чтобы ты поднялся на нее и воплотил все свои заветные желания. С этой мыслью он и отправился в ванную мыть руки. А пока он мыл руки, в его воображении возникла следующая картина.

Он, уже старик, сидит на лавочке возле дома и скучает. Мимо проходит красивая, зрелая девушка. У нее большие тяжелые груди и массивная задница; она идет в обнимку с жизнерадостным парнем, студентом факультета кинематографии. Они перешептываются и хихикают над уродством и немощью престарелого Геверла. Геверл тыкает в нее пальцем, который шевелится, как жало змеи, и ядовито произносит: «Эй ты, зассыха, а ну-ка иди сюда!»

Парень с девушкой останавливаются. Тупиц в недоумении. Она думает, что это, наверное, какой-то сумасшедший. Студент бросается к нему, чтобы избить его, и уже заносит над ним руку, но Геверл даже и бровью не ведет. Не дожидаясь, пока на него обрушится удар, он без тени страха, абсолютно спокойно начинает рассказывать им, как давным-давно, когда Тупиц была еще грудным ребенком, он помочился на нее. И когда Геверл кончает свой рассказ, студент, смущенный и пристыженный, весь съеживается и ощущает свое полное ничтожество перед лицом поколения гигантов, к которому принадлежит Геверл. Сам он, без пяти минут деятель кино, принадлежащий к новому поколению, – всего лишь пена на поверхности воды и никогда бы не посмел совершить такой отчаянно смелый поступок. Тупиц начинает рыдать от стыда и обиды. Ни груди ее, ни задница не могут отменить того непреклонного факта, что плоть ее навечно запачкана мочой Геверла. Старик начинает довольно хихикать, губы его кривятся от смеха. Пусть знают, что к старикам нельзя относиться с пренебрежением. Их поизносившиеся колбасообразные органы тоже знавали веселые деньки. Ожог, сделанный его колбаской на теле Тупиц, не исчезнет никогда. Навечно останется Тупиц грязным сортиром Геверла. Не в силах перенести мысли о ничтожестве своего поколения на фоне героизма поколения Геверла и от отвращения к пропитанному мочой телу Тупиц студент факультета кинематографии с позором ретируется и пропадает из виду, а Тупиц остается стоять возле Геверла, как бы прикованная к нему узами позора. Ящерица! Такая же ящерица, как и ее мать. Того и гляди, заползет к нему в комнату. А может быть, даже захочет ему отсосать. Ай да старик! Ай да весельчак! Ай да развратник!..

4

Когда Геверл вернулся в гостиную, Лотра стояла нагнувшись, задом к нему, и возилась с пластинкой. Поставив ее на проигрыватель, она выпрямилась, обернулась и улыбнулась ему своей мерзкой улыбочкой. Веселость Геверла достигла предела. Идиотка несчастная. Улыбается ему, смотрит на него с любовью, заискивает перед ним и даже не подозревает, что дочь ее барахтается в этот момент в его моче. О, как чудно устроен этот мир! Часть людей знает нечто такое, о чем другая часть человечества даже не догадывается. Те, кто знают, сидят и покатываются со смеху, а те, кто не знают, не могут понять, в чем дело. Но поскольку им тоже хочется принять участие в общем веселье, то с неуверенными улыбками на лицах они робко пытаются присоединиться к смеху посвященных.

При виде удивленного лица Лотры, не понимавшей причин его неожиданной веселости, Геверл почувствовал, что больше не в силах сдерживаться, рухнул на диван и захохотал, как сумасшедший. Больше всего его смешила даже не собственная выходка, а глупость и неведение Лотры. Время от времени он бросал взгляд на ее физиономию, на ее удивленно поднятые брови, на ее неуверенную улыбку, как бы спрашивавшую у него разрешения посмеяться вместе с ним, хотя она и не знает почему, и это смешило его еще больше. Из глаз потоком струились слезы. «Ха-ха-ха! – смеялся Геверл, согнувшись пополам и зажимая живот руками. – Хо-хо-хо! Ху-ху-ху!» Дай Бог, чтобы на его собственных похоронах пролилось столько слез.

Лотра не вызывала у него ничего, кроме презрения, зато от себя он был в полном восторге. Он был абсолютно уверен, что такого отчаянного поступка в нашем безумном мире не совершал еще никто. Нет, помочиться на человека – такое, конечно, бывало. Люди уже мочились на своих ближних и не перестанут мочиться на них впредь. Но вот чтобы мужчина помочился на грудного ребенка, да еще в самый разгар любовных шашней с его матерью, и все лишь потому, что ошибся дверью, – такого еще не было. Даже в Древнем Риме. Он – первый. Первопроходец, шагающий во главе колонны со знаменем в руке! А на знамени вышито золотыми буквами: «Я помочился на дочку и трахнул мамашу».

Лотра продолжала смотреть на него, не понимая, что означает его смех, смущенно улыбалась и умоляющим голосом снова и снова просила его: «Ну скажи мне, над чем ты так смеешься?» Однако он не обращал на нее внимания и продолжал хохотать. Из глаз у него текли слезы, нос заложило, живот свело. При каждом новом взрыве хохота он топал ногами и хлопал себя руками по коленкам, пытаясь направить хотя бы часть сконцентрированной в его смехе энергии в хлопанье, топанье и «смотрение» на Лотру, но каждый новый взгляд на нее вызывал очередной приступ смеха, криков, стонов и бульканья в горле. Лотра сидела рядом и своей мягкой улыбкой как бы аккомпанировала его смеху. Кроме нее, в комнате была еще одна женщина, аккомпанировавшая Геверлу, – негритянская певица. Тоже дура набитая. Поет себе внутри проигрывателя и ничего не знает о его отчаянной выходке. Лотра – дура, певица – дура, соседи – дураки, весь мир – дурак, и только он, Геверл, – умен и остроумен.

Насмеявшись вдоволь, Геверл почувствовал, что ему надо передохнуть, и, тяжело вздохнув, устало откинулся на спинку дивана. Время от времени из горла у него по инерции все еще вырывались короткие смешки, но постепенно они стали сходить на нет и в конце концов прекратились. Геверл сидел молча и утирал рукавом остатки слез. Вид у него был ужасно довольный.

Лотра поняла, что Геверл посмотрел в своем воображении целый спектакль, по-видимому, комедию, которую ей, к сожалению, увидеть не суждено, и заскучала подобно тому, как скучает человек, стоящий у входа в театр и слышащий доносящиеся изнутри взрывы смеха. Поначалу он еще улыбается, хихикает вместе со зрителями, но через какое-то время, не имея достаточной причины для смеха, начинает скучать и переключает свое внимание на другие потребности организма, главным образом физиологические. То же самое произошло и с Лотрой. Она тоже переключилась на свои потребности и обнаружила, что ее мочевой пузырь переполнился. Между тем ее живот вскоре должен был посетить гость, и она решила воспользоваться паузой, образовавшейся между раскатами громового хохота Геверла и предстоящими любовными утехами, чтобы сходить в туалет и освободить свой живот от излишнего давления и накопившихся там отходов.