Текст книги "Парус и буря"

Автор книги: Ханна Мина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

ГЛАВА 14

В утренние часы на городском базаре настоящее столпотворение: здесь город сталкивается с деревней и обманывает ее, как только может. Крестьяне продают свой товар оптовикам – всяким бакалейщикам, зеленщикам, а те в свою очередь, разумеется с соответствующей наценкой, перепродают его уже в розницу горожанам. Для каждого товара отведено свое место, свой ряд. Самая обширная площадь предназначена для овощей и фруктов. Здесь утром невозможно протолкнуться. Площадь обрамлена ларьками, лотками, прилавками, где продается все необходимое для крестьян. В центре в хаотическом беспорядке стоят повозки, тележки с овощами, зеленью, фруктами. Между ними толкутся носильщики, мальчишки-разносчики с корзинами за плечами, бродяги, ищущие случайного заработка, зеваки и просто праздношатающиеся, которых, наверное, гораздо больше, чем покупателей и продавцов. Чтобы просто пробиться через всю эту пеструю, шумящую, бурлящую толпу, необходимо потратить столько усилий и времени, что и покупать-то уж ничего не захочется. Тем не менее торговля идет довольно бойко. Громко кричат на все голоса продавцы и покупатели: одни, надрываясь, нахваливают свой товар, другие, стараясь перекричать торговцев, торгуются, называя свою цену. В воздухе жужжат тучи огромных мух, от которых только и успевай отмахиваться. Вот в эти часы городской базар напоминает поле боя. Шум, гам, толчея могут оглушить любого человека. А тот, кто оказывается здесь впервые, может подумать, что он является свидетелем нового вавилонского столпотворения или провозглашения анархии в царстве сумасшедших.

К овощному базару примыкает так называемый кузнечный ряд, разместившийся в узком грязном переулке под старыми арочными сводами. В этой вонючей каменной пещере кузнечные мастерские перемежаются мясными лавками и харчевнями. Здесь, не уходя далеко, можно купить и молоток, и баранью ножку, заказать серп и какое-нибудь мясное блюдо, приобрести дюжину дешевых ложек и отведать свежего супа с требухой. Точно никто не помнит, когда и как установился этот странный симбиоз с мясниками. Может быть, это чистая случайность, один из необъяснимых городских парадоксов, но, может быть, это соседство сложилось вполне закономерно, как результат смешения на базаре города и деревни. Но во всяком случае, этот кузнечно-мясной ряд был рассадником всякой заразы и символизировал собой такую же дисгармонию, как и все другие ряды, вместившиеся под низкими арочными сводами, да и сама базарная площадь в целом.

Облезлые, грязные стены и потолки, ставшие черными от сажи, густая сеть паутины по темным углам, разъедающий глаза чад кузниц, перемешанный с едким, щекочущим ноздри дымом от жареной баранины, – все это создает на пути прохожего удушливую преграду, которую можно преодолеть только не дыша, заткнув нос, чтобы не стошнило. Но тем не менее почти при каждой мясной лавке имеется своя харчевня, которая не испытывает недостатка в посетителях. Удары молотов о наковальню и отрывочные, как выдох, крики кузнецов перемешиваются со стуком разрубающих мясные туши топоров и протяжным завыванием лавочников, которые зазывают в эти харчевни посетителей.

В витринах лавок вывешены на обозрение огромные мясные туши, бараньи головы, ноги, требуха. Через эту мясную баррикаду почти невозможно разглядеть сидящих в харчевне посетителей, скрытых густым облаком дыма. Здесь – то ли перед кузницами, то ли перед лавками, это трудно понять – всегда толпится много приезжих крестьян и женщин-бедуинок в черных милайях[3]3
  Милайя – верхняя женская накидка.


[Закрыть].

Соседство кузнецов с мясниками удобно не столько покупателям, сколько самим хозяевам-продавцам. Когда в мясную лавку приходит посетитель и заказывает шашлык, а мангал еще не разведен, то хозяин с вертелами, на которых нанизаны кусочки мяса, бежит к соседу-кузнецу воспользоваться его огоньком. А бывает и наоборот – кузнец, к которому приходит крестьянин починить мотыгу или серп, идет «одолжить» огоньку к соседу-мяснику. Да и по внешнему виду трудно отличить их друг от друга.

В этом ряду была и кузница Абу Хамида. Каждый раз, когда Абу Мухаммеду приходилось за чем-нибудь идти к нему через весь базар, он проклинал все на свете, и прежде всего тот день и час, когда судьба столкнула его с этим человеком. «От него всегда одни неприятности», – думал Абу Мухаммед. С Абу Мухаммеда пролилось семь потов, пока он, пробившись через базарную толпу, не вышел к кузнечному ряду. Перед кузницей Абу Хамида, как всегда, разложив свои товары, надрывно кричал и громко хлопал в ладоши, зазывая покупателей, зеленщик Абу Самира. Этого крикливого соседа Абу Хамид терпел и даже выделил ему бесплатно постоянное место, как он говорил, исключительно по «политическим соображениям». Абу Самира полностью соглашался с высказываниями Абу Хамида и разделял его политические взгляды, ибо ничего при этом не терял, а только выигрывал. Он охотно поддакивал Абу Хамиду, когда тот почем зря поносил англичан и французов и восхвалял на все лады немцев.

Абу Хамид – широкоплечий, высокий, немного сутулящийся мужчина средних лет. В коротком пиджаке, в старом помятом тарбуше[4]4
  Тарбуш – мужской головной убор


[Закрыть] и в не по росту коротких черных штанах, он напоминал и сам скорее торговца, чем кузнеца. Бездетный, он жил вдвоем с женой, так что его скудных доходов от кузницы им хватало. Он говорил, что участвовал в восстании против французов, хотел поехать также воевать против англичан в Палестину, да какие-то непредвиденные обстоятельства заставили его остаться сначала в Дамаске, а затем осесть в Латакии. Но хотя Абу Хамид непосредственного участия в войне не принимал, в душе считал себя ветераном войны и при каждом удобном случае разносил Англию и Францию в пух и прах. Искренность его чувств никто не ставил под сомнение, ибо не было ни одного араба, который любил бы своих поработителей. Абу Хамид был неграмотным, читать-писать не умел, в политике не разбирался. Поэтому, услышав, что Германия воюет с Францией и Англией, стал по всякому поводу и без повода везде, чуть ли не на каждом углу, кричать, что он истый приверженец Гитлера. Услышав о какой-нибудь очередной победе немцев, он радовался, как ребенок, воспевая ее как долгожданную победу над ненавистным врагом.

«Победа Германии, – кричал он, – это наша победа!»

И он действительно верил этому. Потом кто-то надоумил егр слушать радиопередачи из Берлина на арабском языке. Услышанные по радио новости он радостно передавал всем своим знакомым и даже малознакомым, просто встречным людям. Когда союзные войска выгнали из Сирии вишистов, берлинские передачи стало слушать негде, да и к тому же небезопасно. Абу Хамид теперь зачастил в кофейню Таруси, поняв, что там вечерами он опять сможет слушать арабские передачи из Берлина.

Услышав от Абу Мухаммеда, что в кофейню приходили полицейские и спрашивали о нем, он так оторопел, что даже отбросил молот в сторону.

– Только обо мне? – испуганно спросил он.

– Спрашивали тебя.

– А чего они хотят?

– Не знаю. Меня Таруси послал, у него и спрашивай.

ГЛАВА 15

Отправляясь к Таруси, Абу Хамид, как обычно, оставил кузницу на Абу Самиру.

– Присмотри за кузницей, Абу Самира! Я ушел.

– Иди спокойно и возвращайся с хорошими вестями.

Абу Хамид на минуту остановился, многозначительно посмотрел в глаза другу. «Вот иду и, может быть, не вернусь, – думал он, – принесу себя в жертву. Но я не боюсь. Все равно Сирию скоро освободят. Говорят, Роммель уже в Эль-Аламейне»[5]5
  30 июня 1942 г. армия Роммеля, которую Гитлер перебросил в Африку, подошла к Эль-Аламейну, вклинившись на 400 км в глубь египетской территории.


[Закрыть].

А Абу Самира подумал: «Что-то с ним творится неладное. Наверное, давно радио не удается послушать». Он выпустил несколько колечек дыма и снова стал усиленно сосать мундштук наргиле, громко булькая водой в сосуде. Потом с неожиданной для него легкостью, уронив даже трубку наргиле на землю, он вдруг подхватился:

– Бери, сестра, не раздумывай! Такой дешевизны нигде нет. Еще сбавлять – язык не поворачивается. Не подходит – покупай с тележек.

Абу Самира, рекламируя свой товар, недаром больше всего нажимал на его цену и умалчивал о его качестве. И к другим тележкам с зеленью и фруктами он отправлял покупателей неспроста. Ими был забит весь базар. Они вытянулись в несколько рядов чуть ли не на километр. Летом, в жару, владельцы тележек натягивали над ними тенты из грубой мешковины, чтобы не вяли фрукты и зелень, приобретенные оптом у феллахов. Весь день они со своим товаром простаивали на жаре. Но все продать к вечеру немногим удавалось. И тогда они, не желая оставлять свежие овощи и фрукты на завтрашний день, предлагали купить их подешевле Абу Самиру. Тот не отказывался, забирал у них уже несколько привядшие плоды, рассовывал по своим многочисленным ящикам вместе с уже испорченными, закрывал все это в кузнице, а с рассветом чуть не самый первый на базаре начинал торговать своим второсортным товаром. Он расхаживал взад-вперед перед мастерской Абу Хамида и громко зазывал покупателей.

Тем, кто долго колебался или слишком рьяно препирался с ним, он обычно говорил: «Товар перед вами. Нравится – покупай, не нравится – прощай!» Он хорошо знал цену своему товару и своих постоянных покупателей. Именно в этом был секрет его успешной торговли и секрет его «могущества», которое было общепризнанным на всем базаре. Абу Самира не просто торговал. Он одновременно оказывал различные услуги и благодеяния: одних выручал, скупая их залежалый товар, другим помогал свести концы с концами, отдавая свой товар, как он говорил, за бесценок. «Вот умру я, – говаривал он обычно, – кто еще будет помогать бедным людям?»

Многодетные женщины из бедняков и в самом деле относились к нему как к своему благодетелю и молили аллаха, чтобы он даровал ему долгую жизнь. Хозяева тележек каждый вечер заискивали перед ним, сбывая ему свой залежалый товар.

– Возьми, пожалуйста, дядя! – умоляли они. – Твои покупатели неразборчивые, все купят! И ты в убытке не останешься.

– Мне много не надо, – отвечал скромно Абу Самира. – Я ведь только посредник. За что покупаю, за то и продаю. Аллах мою семью всегда прокормит. С нас хватает и милости аллаха. А вот если бы не я, бедняки с голоду поумирали бы. Вот так-то!

У него были редкие мелкие зубы, и поэтому говорил он, сильно шепелявя, что было для некоторых предметом постоянных насмешек и шуток. Бороды у него почти не было – он болел когда-то экземой. На лице и подбородке гтоорастало несколько щетинок, которые он обычно сбривал один раз в неделю – по четвергам.

В пятницу, как истый мусульманин, он не работал. Утром направлялся в мечеть сотворить молитву, потом в кофейню – выпить одну-две чашки кофе и покурить наргиле. В летние дни, захватив с собой наргиле и кое-какую пищу, он шел к морю в сопровождении всего своего семейства: впереди он сам, за ним – жена, укутанная с головы до ног в черную милайю, за ней – их старшая дочь Самира, а в хвосте – все остальные дети.

У него был свой ключ от кузницы Абу Хамида, и поэтому он открывал ее сам рано утром и закрывал поздно вечером, когда хотел, будто арендовал эту лавку. На самом деле он ничего не платил Абу Хамиду, только разделял его политические взгляды. Но Абу Хамиду все же иногда надоедали надрывные вопли Абу Самиры, который почему-то особенно усердно орал именно тогда, когда в кузницу заглядывал кто-либо из единомышленников хозяина. В таких случаях Абу Хамид, вытянув свою длинную шею, кричал из двери:

– Соседушка! Нельзя ли немного потише?

Если же Абу Самира, увлеченный спором с покупателями, не реагировал на это замечание, Абу Хамид, подойдя уже вплотную, повторял:

– Соседушка, у меня ведь тоже люди! И я тоже хочу с ними поговорить.

– Виноват! Виноват! Клянусь: буду ниже травы, тише воды!

Действительно, несколько минут Абу Самиры не было слышно, но через некоторое время в общий гам вдруг опять врезался его пронзительный голос:

– Клянусь аллахом, сестрица! Не спорь со мной. Где ты видела товар за такую цену? Вот эта кучка – два куруша, эта – три! Хочешь – плати и забирай, не хочешь – до завтра прощай!

Потом, уговорив все-таки покупательницу, он издавал громкий победный клич:

– Аллах, аллах! Все продано! Все разошлось! Последняя кучка, последняя кучка, последняя!..

И так продолжалось до тех пор, пока не выходил Абу Хамид и снова не утихомиривал его. И опять Абу Самира делал вид, что не замечает Абу Хамида, и еще громче ругался с покупателем, словно стараясь тем самым убедить Абу Хамида, что весь шум-гам не из-за него, а именно из-за этого покупателя. И только когда Абу Хамид уходил, оставляя кузницу на него, как это случилось сейчас, Абу Самира чувствовал себя наконец полностью свободным и мог кричать, не зная устали, в полную силу своих могучих легких:

– Последняя кучка! Последняя кучка! Налетай, забирай!..

ГЛАВА 16

Абу Хамид вбежал в кофейню Таруси. В спешке он даже не заметил, что надел свой тарбуш задом наперед. При виде его Таруси не мог удержаться от улыбки, представив, как он бежал через весь базар в таком комичном виде.

– Да, Абу Хамид, попали, видно, мы с тобой в ловушку, – произнес Таруси, стараясь быть серьезным. – Наверное, сегодня уже не придется слушать радио в кофейне. Полиция что-то пронюхала.

– Объясни ты мне все толком! – попросил Абу Хамид.

И чтобы не выдать своего волнения, он, усевшись на стул, добавил, стараясь казаться спокойным:

– По-моему, тебе, Таруси, волноваться нечего. Тебе-то они ничего не сделают, эти прихвостни приблудных собак! Ты же знаешь, что Роммель уже в Эль-Аламейне.

– Эль-Аламейн, братец, далеко, – ухмыльнулся Таруси. – А вот за моей кофейней полиция уже следит. Так что надо что-то делать.

– А ты что предлагаешь? – спросил Абу Хамид.

– Радио по-прежнему в твоем распоряжении. Слушай себе на здоровье, но не в кофейне. Ясно одно: тут не обошлось без наших недругов.

– Думаешь, Кямиль и его дружки?

– Ну что ты! Учитель Кямиль – враг Гитлера, но не наш.

– Э-э, Таруси, ты еще не знаешь этих голубчиков!

– Почему? Я достаточно хорошо знаю всех своих посетителей. Но сейчас речь не об этом. Ты, Абу Хамид, вот что не забывай: как бы там ни было, слушать Берлин теперь нельзя.

Они говорили вполголоса, уединившись в углу кофейни. Посетители почти все уже разошлись. Абу Мухаммед, как всегда, нес свою вахту у мангала. Он стоял спиной к стене, где была специально выдолблена ниша для приемника.

Этот приемник Таруси привез еще до войны. Он был очень рад своему приобретению и почти не разлучался с ним. Часами он мог просиживать у радиоприемника, слушая разноязычные голоса мира. Когда появилась кофейня, он посоветовался с Абу Мухаммедом, куда лучше поставить приемник.

Абу Мухаммед высказался за то, чтобы он стоял в кофейне на самом видном месте, чтобы все посетители могли его видеть и слышать. Но Таруси не согласился с ним.

– Я его приобрел для себя, а не для посетителей.

– Ну тогда спрячь его в сундук и сиди на нем.

Таруси рассмеялся.

– А ты думаешь, это игрушка?

– Я ничего не думаю, – проворчал Абу Мухаммед. – Делай как знаешь.

Таруси внимательно осмотрел кофейню, прошел за стойку, встал на стул и молча начал долбить в стене нишу. Потом он обмотал приемник тряпкой и, заталкивая в нишу, строго наказал Абу Мухаммеду:

– Чтобы никто без моего ведома приемник не трогал, понятно?

Обычно Таруси всегда разрешал пользоваться приемником, и все посетители крутили приемник как хотели, пока это им не надоедало. Потом они оставили его в покое. Долгое время до него почти никто и не дотрагивался. Но началась война. В Сирию вступили союзные войска. В кофейню зачастили ночные посетители, которые приходили специально послушать радио. Особенно их интересовало, что передают «оттуда». Они, не спрашивая разрешения у Таруси, сами доставали приемник из ниши, ставили его на стол посреди кофейни и, обступив его плотным кольцом, внимательно следили за медленно вертящейся по шкале стрелкой. Когда она наконец останавливалась на отметке «Берлин» и раздавался знакомый голос арабского диктора Юниса: «Эй, арабы!» – лица их сразу становились сосредоточенно-внимательными и все замолкали. Послушав последние новости, расходились кто куда. Абу Хамид направлялся в другие кофейни, где уже в своей интерпретации пересказывал берлинские новости, добавляя и изменяя их, как ему заблагорассудится.

Так было. Но теперь, раз уж полиция пронюхала, больше так продолжаться не может. Надо искать какой-то другой выход.

– А от батареи приемник тоже работает? – спросил Абу Хамид после долгого раздумья.

– Тебе лучше знать… А что из этого?

– Увидишь… У меня есть одна идея.

Таруси рассмеялся:

– Что за идея?

– Предоставь все сделать мне самому.

Абу Хамид не сразу раскрыл свой план. Когда в кофейне, как обычно, собрались ее постоянные ночные посетители, Абу Хамид с таинственным видом объявил всем, что сегодня они слушают Юниса в последний раз, да и то благодаря самопожертвованию Абу Мухаммеда, который караулит у кофейни, и Таруси, который рискует из-за них попасть в тюрьму. Когда передача кончилась, Абу Хамид громко спросил:

– Хотите и дальше слушать?

– Хотим! – раздалось сразу несколько голосов.

– Тогда у меня есть предложение!

– Какое? Говори! Не тяни!

– Тут нет никого посторонних?

– Нет никого. Все свои.

Тогда Абу Хамид вытащил несколько монет и бросил их на стол:

– Пусть каждый кладет столько, сколько может! А дальше положитесь на меня. Вы верите мне или нет? – уже патетически спросил Абу Хамид, брызжа слюной.

– Верим. Но ты все-таки объясни нам, что ты задумал?

– Я же вам сказал: не задавайте мне сейчас никаких вопросов! Кладите деньги!

– Нет, ты все-таки нам объясни!

– Вы ставите меня в затруднительное положение! – закричал Абу Хамид, переходя к угрозам: – Не хотите… Ну что ж, больше не будете слушать Юниса. Я прошу вас об одном: пусть мой план останется пока в секрете!

Таруси стало противно слушать эти торги. Его так и подмывало сказать этим скрягам: «Ну чего вы торгуетесь, как бабы? Чего жметесь? Неужели вам так трудно раскошелиться? И почему люди всегда с таким трудом расстаются с деньгами, даже с мелочью!»

Оставив Абу Хамида выяснять отношения со своими несговорчивыми компаньонами, Таруси вышел из кофейни. Он обошел вокруг, прошелся в одну, другую сторону и, убедившись, что все спокойно, вернулся назад. В кофейне торги уже кончились. Абу Хамид все же уломал кое-как своих единомышленников, и они раскошелились. Пусть не очень щедро, но и этого, очевидно, было достаточно, чтобы осуществить план Абу Хамида.

ГЛАВА 17

На следующий день Абу Хамид купил батареи для радио. Его сопровождал Ибн Джамаль, который неплохо разбирался в радиотехнике. Он же и подал однажды мысль о том, что приемник, если его специально приспособить, может работать не только от сети, но и от батарей. Потом они вместе с Таруси нашли неподалеку подходящую пещеру, очистили ее от камней и мусора и приготовили место, куда поставить приемник. Вечером Абу Хамид пришел в кофейню раньше всех. Как обычно, заказал наргиле и уселся за отдельный столик. Вид у него был очень важный, даже гордый, как у человека, сделавшего нечто очень значительное во имя своих убеждений и имеющего поэтому право уважать себя и рассчитывать на уважение других.

Постепенно подходили и обычные вечерние посетители, в основном студенты, мелкие чиновники и люди без определенных занятий, кормившиеся всякой случайной работой. Они с любопытством бросали взгляды в сторону Абу Хамида, перешептываясь между собой: что же им приготовил Абу Хамид, состоится ли сегодня прослушивание, чем вся эта таинственность кончится? Большинство из них выдавали себя за сторонников Германии просто в знак протеста против английских и французских оккупантов. Но взгляды, пусть даже тайные, – это одно, а тайная деятельность – совсем другое. И эта причастность к общей тайне представлялась им уже как участие в самой конспиративной деятельности.

Абу Хамид незаметно подмигивал то одному, то другому. Наберитесь, мол, терпения. Видите, тут есть посторонние люди, среди них могут быть и осведомители. Не раскрывать же свои планы перед ними. Так недолго и в беду попасть. Надежными людьми он считал только тех, кто внес уже свои деньги. Поэтому, встав у двери, он в первую очередь позвал этих, уже проверенных людей и только после них стал приглашать, каждого персонально, других ночных посетителей, на которых, как он считал, тоже можно было вполне положиться.

Процессию возглавил сам Таруси, за ним шел Абу Хамид, потом гуськом следовали все остальные.

– Тише, ребята, не разговаривайте! – скомандовал шепотом Абу Хамид. – И чтобы никто не курил!

Ночь была темная, хоть глаз выколи. В нос били резкие запахи трав и цветов. Где-то там, внизу, тихо шептались с берегом волны и будто нечаянно всплескивали, когда ударялись о камни. Абу Хамид придерживался за выступы скал, цеплялся, царапая ладони, за какие-то корни, осторожно ступал, как слепой, ощупывая перед собой дорогу палкой. Иногда он возвращался назад, чтобы помочь другим преодолеть какое-то препятствие. Шли молча. Нервы у всех были напряжены. Что и говорить, страху пришлось натерпеться немало. Особенно Абу Хамиду.

Но зато какая награда! Абу Хамид, войдя в пещеру, присел на корточки перед приемником, установленным на маленькой табуретке. Выждав, когда все подошли и разместились вокруг него, повернул ручку. Шкала осветилась. Он медленно начал вертеть другую ручку, затаив дыхание, наблюдая за движением стрелки. Лицо его в этот момент было таким сосредоточенным и напряженным, будто он выступал в роли акушера, которому впервые в своей жизни предстояло сейчас принять роды.

Осторожно манипулируя ручкой, Абу Хамид придвинул наконец стрелку к заветной отметке. Но там что-то шумело, трещало, и разобрать голос было почти невозможно. Да, слышимость сегодня никуда не годится!

Абу Хамид повернул ручку – выключил приемник, потом снова включил. Это он проделал несколько раз. Но результаты были те же – помехи не исчезали. Тогда Абу Хамид нащупал в темноте антенну и стал ее проверять, медленно продвигаясь к выходу из пещеры. И вдруг – о ужас! – он обнаружил, что какой-то медведь наступил прямо на антенну и она, естественно, выскочила из гнезда. Тут, конечно, Абу Хамид не сдержался. Дал волю и словам, и даже рукам, всячески понося виновного. Но делал это он не со злостью, а скорее с радостью. Он доволен, что причина найдена, неисправность обнаружена. Дело, слава аллаху, не в приемнике, не в батареях, а всего лишь в антенне!

Он нащупал нужное гнездо, закрепил в нем антенну и, прежде чем еще раз включить приемник, воскликнул:

– Хасан! Убери ноги! Слышишь? – предупредил и всех остальных: – Не двигайтесь никто! Ради аллаха, будьте осторожны! Сейчас мы услышим Юниса.

Он уточнил положение стрелки на нужной отметке, повернул до отказа регулятор громкости, но… знакомого голоса Юниса так и не услышал. В третий раз он вытащил свои карманные часы со светящимся циферблатом, чтобы проверить время. Что случилось сегодня с Юнисом? Почему он молчит?

В пещере начали перешептываться. Нарушая все запреты, кто-то даже закурил. «Пока не поздно, надо смываться», – раздался чей-то голос в темноте. Абу Хамид нервничал все больше. От огорчения ему показалось, что в груди что-то оборвалось. Время шло, а голос Юниса все не появлялся. Скоро, наверное, и передача кончится. Разойдутся все, посмеиваясь над Абу Хамидом, проклиная Берлин и Юниса вместе с ним. Что же делать, что предпринять? На лбу Абу Хамида выступил пот. Во рту у него все пересохло. Ну и ночь, будь она проклята! Лучше бы он и не брал деньги у этих трусов, которые будут теперь все время зубоскалить над ним…

Еще кто-то собрался закурить и зажег спичку, осветив пол. И тут Абу Хамид вдруг вскрикивает как ужаленный:

– Хасуна! Провались ты сквозь землю, и твой дом, и вся семья с тобой! Сойди с антенны! Стоишь на ней, а я тут мучайся!

Он схватил Хасуну за штанину и так дернул его за ногу, что тот чуть было не повалился на землю. Абу Хамид опять укрепил антенну, и помехи сразу же исчезли. Послышался чей-то голос. Он звучал сначала сла бо, еле слышно, потом все сильнее, все явственнее.

– Ребята, Юнис! Это он, Юнис! – закричал Абу Хамид, хлопнув себя по бедрам.

Он с величайшей осторожностью передвинул стрелку еще чуть-чуть, и низкий голос Юниса загремел на всю пещеру. Речь его полилась сначала плавно, потом он заговорил быстро-быстро, словно застрочил из пулемета. Только теперь Абу Хамид, окончательно успокоившийся, достал табакерку, свернул сигарету и закурил.

После новостей заиграла музыка. Теперь самое время переброситься несколькими словами, обменяться мнениями. Но надо прежде самому разобраться, что означают некоторые слова, понять их смысл. Абу Хамид, конечно, не хуже любого грамотея понимает литературный язык. Но этот Юнис так тараторит, сыплет всякими непонятными словами, иностранными именами, всякими политическими терминами, названиями городов и стран, что за ним не уследить. Можно было бы кое-что спросить у других, но Абу Хамиду не хочется показывать перед всякими умниками свою неграмотность. Труднее всего ему давались такие названия, как Чехословакия или Югославия. Попробуй, выговори их – язык сломаешь! Но он все-таки в конце концов запомнил и эти трудные слова. И если Абу Хамид все-таки не мог выговорить их сразу и кто-нибудь ему помогал, то он тут же давал умнику отпор:

– Неважно, как произносится! Важно, что их уже взяла Германия!

Глядя на ликующее лицо Абу Хамида, Таруси в шутку заметил:

– Если немцы придут сюда, назначат они тебя, Абу Хамид, начальником полиции. Тогда нам некого будет бояться.

Все засмеялись.

– Избави меня аллах, – с довольным видом сказал Абу Хамид. – Не надо мне никаких должностей! Для меня достаточно, если Германия победит. Да продлит мне аллах жизнь до того светлого дня! Для меня это будет самая большая радость. Да, самая большая радость! И я не скрываю этого!

Кончилась музыка, и опять заговорил Юнис. В пещере снова воцарилась тишина.

Когда передача подошла к концу, Абу Хамид с видом победителя обвел всех торжествующим взглядом и, обращаясь к Таруси, спросил:

– Ну, как? Признаете, что наша взяла? Можем мы спокойно слушать радио и теперь?

– Признаем, Абу Хамид! Благодаря тебе можем снова слушать Юниса! Молодец, Абу Хамид! – послышались голоса.

– Нет, – скромно потупясь, возразил он. – Это благодаря Таруси!..

– При чем здесь я? – перебил его Таруси. – Каждый внес свой вклад. Каждый постарался. Ну а теперь – по домам!..