Текст книги "Парус и буря"

Автор книги: Ханна Мина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

ГЛАВА 7

В углу кофейни, где расположились матросы Кадри Джунди, то и дело раздавались громкие крики и брань. Видно, опять не поделили выручку. Такие случаи редко обходятся без скандала. Абу Мухаммед слышал все, но ни один мускул на его лице не дрогнул – и не потому, что боялся схлопотать оплеуху, а потому, что Таруси строго-настрого приказал не вмешиваться никогда в чужие споры. А они происходили в кофейне чуть ли не каждый день. Еще в море матросы начинали делить предполагаемую выручку. Потом дележ переносился на берег, а окончательный расчет, как правило, производился в кофейне. Вот тут-то страсти накалялись и споры возникали из-за малейшего пустяка. Иногда шли в ход и кулаки. Но все это ненадолго – и моряки опять шутили и смеялись как ни в чем не бывало. А на другой день все повторялось сначала: уходили вместе в море, а не успевали сойти на берег, как опять затевали ссоры и драки. Чаще всего такие дебоши происходили в отсутствие капитанов. Правда, матросы Кадри Джунди не стеснялись своего капитана. Кадри Джунди не только не препятствовал, но даже всячески поощрял это. Он считал, что лучший досуг матросов – это потасовки. Иное дело – в море, там они недопустимы, особенно во время ловли. А на берегу – пусть себе потешатся вволю. Не беда, если и подерутся.

Он словно не слышал ни криков, ни ругани, ни брани. Пожалуй, все это даже нравилось ему, ласкало его слух, щекотало нервы. Во время скандалов он мог полностью отдаться своему любимому занятию – сосать мундштук наргиле, громко булькая водой.

Ему доставляло огромное удовольствие в промежутке между двумя затяжками бросить в этот жужжащий рой несколько слов – подлить масла в огонь. Он никогда не пытался рассудить или разнять поссорившихся. Наоборот, он их подзадоривал. Словом, вел себя не как капитан, а как сторонний наблюдатель.

Но на сей раз ссора принимала, кажется, опасный оборот. Ахмад попытался разнять матросов, но не тут-то было.

– Не суйся ты, Ахмад! – закричал Абу Мухаммед. – Пусть сами разбираются! Только не здесь, а на улице!

Но голос Абу Мухаммеда потонул в общем гаме. Моряки повскакали со своих мест, опрокидывая стулья. Полетели на пол чашки, наргиле. Теперь в кофейне не было равнодушных. Все галдели, шумели. Одни пытались урезонить, другие сами лезли в драку. Разнять дерущихся было невозможно; удалось, правда с горем пополам, все же вытолкнуть их из кофейни. Через некоторое время, когда подошло людей побольше, дерущихся все же разняли. Один за другим, смущенные, с виноватым видом, они возвращались в кофейню. Пытаясь хоть как-то загладить свою вину, дружно принялись расставлять опрокинутые стулья, подбирать осколки разбитых чашек.

– Не трогайте ничего, оставьте все как есть! Таруси придет полюбуется. Заодно представит вам счет, – кричал на моряков Абу Мухаммед.

– Зачем, Абу Мухаммед, поднимать лишний шум? – сказал пожилой моряк. – Ну, каемся, попутал бес, поскандалили немного – с кем не бывает. А сейчас все надо привести в порядок. То, что разбили, я готов оплатить.

– Ишь какой богатый! – огрызнулся Абу Мухаммед. – Всех денег ваших не хватит, чтобы возместить ущерб, который вы нанесли кофейне… Мое дело сторона, я расскажу Таруси все, как было. Он хозяин, пусть и разбирается.

– Ты только посмотри, какая грязь кругом! Увидит Таруси, тебе тоже не поздоровится, – воскликнул Ахмад. Под глазом у него красовался синяк.

– Ты еще тут суешься, щенок! – схватив щипцы из жаровни, замахнулся на него Абу Мухаммед. – Мне бояться нечего – все расскажу Таруси, клянусь честью!

– Ну и рассказывай!

Абу Мухаммед продолжал бранить матросов, размахивая в воздухе горячими щипцами. Но делал он это беззлобно, просто чтоб показать свою власть. Матросы в ответ на его ругань только посмеивались.

– Ну чего зубоскалите? – все еще не унимался Абу Мухаммед. – Хотел бы я, чтобы Таруси увидел, как вы ползаете тут по полу. Вот сценка-то! Нашкодили, теперь следы заметаете. Если уж вы такие смелые, что ж не хотите показать свою удаль перед Таруси? Попробовали бы вы меня только задеть, я и без Таруси посчитал бы ваши ребра вот этими щипцами!

– А ты попробуй! – подзадорил его кто-то из моряков.

– И попробую!

– Кишка тонка, старина, тягаться с нами!

Абу Мухаммед замахнулся на матроса щипцами, но тот, смеясь, крепко сжал его в своих объятиях и тут же без особого труда обезоружил.

Все дружно рассмеялись. И громче всех – Ахмад: у него были свои счеты с Абу Мухаммедом.

– Пусти, пусти сейчас же, а то посажу тебя на жаровню, – не сдавался Абу Мухаммед.

Но матрос крепко держал его. Приподняв Абу Мухаммеда немного от земли, он пронес его через всю кофейню и, перекинув через стойку, под дружный хохот поставил старика на его обычное место.

Абу Мухаммед, возмущенный всеми этими проделками, решил действовать только официально.

– Сколько раз я говорил вам, капитан Кадри, чтобы ваши молодчики не устраивали в кофейне дележа. От их крика голова разламывается. Пусть расплачиваются и катят на все четыре стороны. От ваших матросов пользы никакой, одни убытки.

– А от других пользы больше? – не выдержал капитан. – Ты, я вижу, здорово разбогател на них? Вы только послушайте, что он говорит, – обратился он к матросам. – Нет, с меня хватит, я не хочу за вас краснеть! Не пойду ни на какие уступки. Делить выручку будем прямо на базаре, а оттуда каждый пусть идет своей дорогой, кто куда захочет.

– Вот это верно! С твоими ребятами разве можно иметь дело, как с другими?

А матросы, не обращая внимания на брюзжание Абу Мухаммеда, азартно стучали костяшками, время от времени громко требуя кофе за счет проигравших:

– Давай наливай, Абу Мухаммед, еще! Всем по чашке!

– Ничего вам больше не дам. За вами и так большой долг. Сначала платите, потом налью.

– Разве можно быть таким нелюбезным? Не жмись налей по чашечке.

– Пошарьте сначала в своих карманах, покажите, что у вас там водится.

– Не тяни, налей же, тебе говорят!

– Хорошо, я налью, но только тому, за кого поручится или уплатит капитан. В кофейне – не дома, за все надо платить.

– Ну и разговорился же ты сегодня, Абу Мухаммед, – сказал Ахмад, почесывая голову. – Можно подумать, что ты радио проглотил.

Абу Мухаммед поманил Ахмада пальцем, протягивая ему чашку с кофе. Когда же тот подошел, Абу Мухаммед схватил его за ухо.

– А, сукин сын, попался! Может быть, ты покажешь нам, как надо радио глотать?!

Капитан Кадри громко хлопнул в ладоши – потребовал для наргиле горящего уголька.

– Ну ладно, пошумели, и хватит на сегодня! – сказал он, сразу посерьезнев. – Интересно, куда это направились наши коллеги?

– Кто их знает, – ответил за всех Абу Фадал. – Говорят, Рахмуни ловит сурков, ну а другие, наверное, в море. Сегодня ведь тихо.

– Не очень-то верьте этому затишью, того и жди чего-нибудь, – подал из-за стойки голос Абу Мухаммед. – Таруси недаром сказал, после полудня будет шторм.

– Вряд ли, – возразил Джунди. – Погода вон какая хорошая!

– Хорошая, да ненадолго, – ответил Абу Мухаммед. – Февраль – месяц вероломный, говорит всегда Таруси…

– Да что твой Таруси, пророк, что ли? – взорвался Джунди.

– А может, и так, тебе что, завидно? – огрызнулся Абу Мухаммед.

– Не богохульствуй, дядя! Так и аллаха можно прогневить.

– Я не хочу никого гневить. Сам в погоде я не очень-то разбираюсь. Что слышал, то и повторяю.

Джунди затянулся несколько раз, булькая водой в наргиле, потом, вытащив изо рта мундштук, заключил:

– Ну, чего тут из пустого в порожнее переливать. Погода сама за себя говорит. Посмотрите, как солнце припекает.

– Сейчас ясно и штиль, потом дождь и шторм, на море всегда так. На все воля аллаха, – тасуя карты, философски заметил пожилой моряк.

– Твоя правда, – поддержали его моряки, – на все воля аллаха.

– Абу Мухаммед! – закричал Ахмад. – Налей-ка нам еще по чашечке!

– Шиш вам, а не кофе, многого захотели. Деньги сначала давайте. А ты, паршивец, – погрозил Абу Мухаммед Ахмаду, – чего здесь рассиживаешься? Пока не вернулся Таруси, лучше сбегай и купи наргиле вместо того, что ты разбил. Да побыстрее пошевеливайся, Таруси вернется после полудня.

Ахмад что-то проворчал, но с места не сдвинулся. «Таруси ушел в море и раньше вечера не вернется, – подумал он, – так что времени у меня достаточно».

Абу Мухаммед, словно прочитав мысли Ахмада, подошел к нему и на ухо шепнул:

– Беги, да быстрее покупай наргиле! Таруси не в море, он у Умм Хасан в Рамле.

ГЛАВА 8

Квартал Рамл, хоть и не считался окраиной, находился как бы на отшибе, в северо-восточной части города. Он пользовался дурной славой, чему был обязан двум заведениям – тюрьме и публичному дому, которые располагались по соседству друг с другом. Обычно жители города, прогуливавшиеся по набережной, сюда никогда не заглядывали. Они сразу поворачивали назад, дойдя до какой-то невидимой черты, которая служила как бы границей между двумя мирами: миром высоконравственной морали и безнравственности. Перейти эту границу значило преступить требования морали.

К этим заведениям приткнулось всего лишь несколько домиков, их построили люди безусловно мужественные, пренебрегшие предрассудками и людской молвой. В одном из таких домиков и поселилась Умм Хасан. Основная же часть квартала располагалась чуть поодаль от этих заведений.

Оба эти заведения – и тюрьма и публичный дом, – хоть и были воплощением безнравственности, в свою очередь представляли собой тоже два диаметрально противоположных мира. Студенты, которым недавно только преподнесли основы общественной морали и прочих социальных наук, любили обычно, показывая пальцем на эти дома, патетически произносить: «Вот они, контрасты жизни во плоти: тут рабство и цепи, а напротив свобода без каких-либо пут морали!»

Томившиеся от скуки заключенные, прижавшись лицом к железной решетке, бросали голодные похотливые взгляды в окна дома напротив, в котором были заточены так называемые свободные девицы, зарабатывавшие себе на жизнь телом. Когда одна из них появлялась на балконе, заключенные начинали размахивать руками, делать ей различные знаки, свистеть, улюлюкать, обзывая ее грязными, непристойными словами. Та, не оставаясь в долгу, отвечала им каким-нибудь неприличным жестом и тут же скрывалась за шторой.

Из публичного дома день и ночь доносилась музыка – турецкие и арабские мелодии. Чаще всего звучали песни Фарида Атраша. Патефонным пластинкам нестройно вторили пьяные охрипшие голоса гостей и обитательниц дома. Время от времени из окон высовывались в нижнем белье накрашенные девицы. Они, словно дразня арестантов, прохаживались с горделивым видом перед окнами, выходили на крышу, маячили в дверях. Заключенным казалось, что они ощущают даже их запах. Втягивая носом воздух, кто-нибудь мечтательно говорил:

– Эх, как только выйду, первым делом навещу соседок! Надо же в конце концов познакомиться. Столько лет рядом жили.

– И от нас не забудь привет передать, – просили его товарищи, которым было еще рано об этом мечтать.

– Можете быть спокойны, первый поклон от вас, а потом уж от себя.

Иногда среди ночи из публичного дома раздавались вдруг душераздирающие крики, визг, доносился шум пьяного дебоша или драки. Заключенные просыпались и беззлобно ругались.

– Опять у наших соседей отношения выясняют. Сами не спят и нам не дают. Мало того, что днем смущают покой, так и ночью нет от них спасения. И кто только сообразил расположить нас по соседству? Нормальный человек не додумался бы до этого.

– Наверное, тот, кто строил, сам сын какой-нибудь шлюхи…

– Слава аллаху, хоть другие люди не слышат то, что нам приходится тут слушать. От ругательств наших соседей уши завянут. Куда до них извозчикам!..

Позади тюрьмы укрылось несколько домишек. Тюрьма как бы ограждала их от еще более дурного и беспокойного соседства. Помимо самих хозяев, в этих домах почти никто не жил. Арендаторы обходили их стороной, жильцы селились здесь очень редко.

Умм Хасан никак не могла понять, почему Таруси поселил ее именно здесь. «Уж не потому ли, что он хочет скрыть наши отношения от людей?» Как-то, собравшись с духом, она прямо спросила об этом Таруси.

– Видишь ли, – ответил он, – я не люблю, когда дома теснятся друг к другу. Хочу быть подальше от скопища людей, а тут мы как на отшибе – и в городе, и в то же время вне города.

Таруси в своих поступках руководствовался не столько тактическими соображениями и выгодой, сколько стремлением во всем оставаться самим собой, сохранять верность своим взглядам и вкусам. Умм Хасан, хорошо изучившая характер Таруси, понимала и оправдывала его, но сердце ее не всегда было подвластно уму.

– Глупышка, – успокаивала ее Закия, – грех роптать сейчас на свою судьбу. Неужто ты тяготишься своим одиночеством? О таком одиночестве только мечтать можно. Зачем тебе люди, когда с тобой рядом любимый? Да будь у меня такой мужчина, как Таруси, я бы и видеть никого не хотела. И чувствовала бы себя на вершине блаженства.

Умм Хасан в душе соглашалась со старухой. Но, оставаясь одна, не знала, как убить медленно тянущееся время между встречами с Таруси, чем заполнить эту страшную пустоту, которую она постоянно ощущала в его отсутствие. Наводить красоту? Для этого хватит часа, ну нескольких часов. А потом? Читать? Но надо еще уметь читать. Заняться каким-нибудь делом? Вроде и дел у нее было не так много. Лежать и спать? Она и так спала вволю. Играла иногда с Закией в карты, слушала радио. Готовила для Таруси его любимые блюда. Занималась и косметикой и шитьем. На все это уходило какое-то время. Но все равно у нее оставалось еще достаточно времени, чтобы вспомнить прошлое, подумать о настоящем, попытаться заглянуть в будущее. А сегодня особенно время тянулось мучительно медленно. Вчера Таруси сказал, что обязательно придет утром и побудет до полудня. Скоро уже полдень, а его все нет. Она надела новое платье с красными цветами. Несколько раз поправила перед зеркалом волосы, подушилась духами, которые любил Таруси. Поставила на стол бутылку арака, рядом кувшин с холодной водой, не забыла и вазу с цветами. Сделала все, чтобы как можно лучше встретить Таруси. И все равно ей казалось, что время остановилось.

Таруси пришел очень поздно. Но все-таки пришел – сдержал свое слово. Его опозданию можно было бы и не придавать значения. Но Умм Хасан не в силах была скрыть своего недовольства.

– Ты где так задержался? – спросила она.

– На верфи… Сегодня спускали судно.

– И ты ушел все-таки оттуда?

Таруси лукаво улыбнулся:

– Как видишь, ушел. Моряки приглашали остаться, отобедать вместе после спуска судна, но я сказал, что меня дожидается свой корабль.

Таруси притянул ее к себе и крепко поцеловал.

– Ты что же, хочешь в один день сразу два корабля спустить на воду? – обнимая его за шею, шепотом спросила Умм Хасан.

– А почему бы и нет? Как говорят моряки, лишь бы ветер был попутный.

– Ну а если вдруг встречный ветер подует, сумеешь справиться?

– Опытному капитану и встречный ветер не помеха, – сказал Таруси, еще крепче сжимая ее в своих объятиях.

Закия, увидев эту сцену через приоткрытую дверь, невольно улыбнулась и, прежде чем появиться в дверях с подносом в руках, кашлянула несколько раз. Таруси, сразу отпустив Умм Хасан, принял почтительную позу, приветствуя пожилую женщину.

– Ты что, скучаешь? – спросил Таруси, будто отгадывая мысли Умм Хасан, когда они опять остались одни. – Может быть, ты соскучилась по своим родным? Хочешь, навестим их вместе?

Умм Хасан решила переменить тему разговора. Да, она вспоминала и иногда тосковала по своим родным. Ей хотелось их навестить. Но только не теперь, когда она ни о ком не хочет думать, кроме как о нем. И почему он предлагает именно сейчас поехать? Это что, любезность с его стороны? Или, может быть, он попросту хочет избавиться от нее? Нет, этого не может быть! Она подняла бокал и залпом выпила. Прочь черные мысли! Она будет веселой и беззаботной. Ведь он сейчас с ней. Зачем же терзаться сомнениями и подозрениями? Лучше уж утопить их в вине. А еще лучше – заглушить той поющей радостью, которую доставляют его пьянящие ласки…

ГЛАВА 9

Капитан Рахмуни был опытным моряком. Он принадлежал к числу тех командиров, от внимания которых не ускользают даже мелочи и которые, прежде чем принять решение, все тщательно обдумывают и взвешивают.

Когда его фелюга вышла на ловлю мармуры, море было спокойное, да и горизонт был почти чистый, если не считать небольших редких тучек, которые могли легко рассеяться. Не маячить же весь день у берега – и так давно уже нет никакого улова! Те несколько незначительных тучек на горизонте не могут же помешать рыбакам попытать счастья в открытом море. Как вернешься домой с пустыми руками? Ведь дома ждут дети, которых надо кормить. А матросам капитан все равно должен платить независимо от того, поймали они что-нибудь или нет. Да и в матросах своих он уверен. Они не боятся моря. Настоящие моряки даже радуются буре. Капитан Рахмуни подумал, подумал и решил рискнуть, положившись – в какой уже раз – на милость аллаха.

Но, видно, не только люди, но и сам аллах не знает, когда и где может разразиться буря. Разве можно заранее предугадать, в какой именно час прорвется наружу долго накапливавшийся в сердце человека гнев? Разве можно предугадать, в каком именно месте в лесу из искры вдруг вспыхнет пожар? Буря – это тоже вспышка гнева сил природы. Она куда сильнее пожара. Для нее нет преграды ни на суше, ни на воде. Зарождается она где-то в недрах покоя, когда еще сияет солнце и на море тихо. Накапливается, растет. И вдруг небо заволакивают тучи, сгущается мгла, все выше и выше поднимаются волны. Со страшной силой обрушивается ураган, все сокрушая на своем пути. Люди, застигнутые бурей в открытом море, невольно теряются и пугаются перед грозным ликом коварной стихии. Ведь еще несколько минут назад и небо и море улыбались. Трудно было даже предположить, что природа может так быстро сменить призрачную милость на неистовый гнев. Фелюга Рахмуни, мерно покачиваясь на волнах, уходила все дальше и дальше от берега. Все паруса были подняты. Попутный ветер, надув паруса, споро подталкивал фелюгу, которая словно на крыльях летела по волнам. На носу фелюги лежал якорь. На корме прикручена канатом небольшая лодка, в ней весла. Весь экипаж, состоящий из пяти человек, отдыхает. Перед выходом в море они хорошо подкрепились, а теперь покуривают, рассказывают друг другу забавные истории. Только рулевой не участвует в их разговоре. Крепко держа в руках румпель, он пристально всматривается в море. До района, где они должны вести ночную ловлю, всего лишь несколько миль, но и тут надо держать правильный курс. А это – задача рулевого. Рахмуни, сидя в кругу моряков, вспоминал о своих прошлых походах, когда он ходил в море на судне «Ас-Саад». С ним вместе плавал Джамиль Сауд с острова Арвад, настоящий моряк. Это Рахмуни сделал его таким. Когда он упомянул о Джамиле, кто-то из моряков добавил:

– Был матросом, а стал хозяином судна.

– На все воля аллаха! – ответил Рахмуни.

– Почему-то аллах не всем посылает удачу, – заметил тот же моряк, – вот в семье Саудов не только Джамилю, а всем везет.

– Удачу надо не ждать, а искать, – сказал Рахмуни. – Пока ее ищешь, смерти не раз приходится заглядывать в глаза. Вы думаете, Джамилю сама удача в руки пришла? Нет. Он рядом со смертью был. И не один раз. Жизнь, говорят, в руках аллаха. Она у человека одна. А смерть, она, как непрошеный гость, по нескольку раз может приходить. И каждый раз одна надежда – на аллаха.

Рахмуни глубоко вздохнул и, помолчав, словно воскрешая в памяти волнующие события, продолжал:

– После того как Джамиль проплавал со мной около двух лет, он нанялся со своим братом Мустафой на судно, принадлежащее семейству Хабра. Однажды их в море застиг страшный шторм. В то время моторов еще не было. Полагались только на ветер. А ветер – друг ненадежный. Пока попутный – от радости скачешь. Встречный подует – от горя заплачешь. В тот раз братьям Саудам не повезло. Только они отошли от острова Арвад и взяли курс на Бейрут, как подул встречный ветер. Поднялись волны выше гор. В такой шторм они никогда еще не попадали. А команда – всего десять человек. Капитаном – Мустафа. Джамиль был вроде помощника. Все моряки с острова Арвад. Жили одной семьей, как братья, с полуслова друг друга понимали. Каждый хорошо знал свое место. А тут всех расшвыряло в разные стороны, никто никого не видит и не слышит. У каждого только одна мысль: ухватиться покрепче за что-нибудь, не то и глазом не успеешь моргнуть – очутишься за бортом. Судно бросало, как щепку. Волны то поднимали его чуть не до самого неба, то кидали в самую преисподнюю. От соленой воды моряки захлебывались, еле-еле успевали отфыркиваться. Кое-как спустили парус, а потом и руки сложили – отдались целиком на волю аллаха. Молят его горячо, чтобы послал им спасение.

– В таких случаях наш брат всегда аллаха вспоминает, – вставил рулевой.

Все засмеялись.

– Ничего удивительного, – заметил Рахмуни. – Уж так у нас, моряков, повелось испокон века. Когда тишь да гладь, можно и бога поругать, а в бурю и шторм – к аллаху взор. В беде сразу все про аллаха вспоминают. И на колени становятся, и в грудь кулаками бьют, о палубу лбом колотятся. Умоляют, заклинают, клятвы дают. А на берегу опять все клятвы забывают. Богохульствуют и грешат напропалую, как будто ничего и не было. Уж такая натура моряка. Его ни с кем нельзя сравнить. В море он суеверный, набожный, что монах, а на суше – богохульник и безбожник больше еретика. А все потому, что ни у кого нет более опасного ремесла, чем у моряка. И все равно нет ни одного моряка, который бы сам по своей воле покинул море. Для него море – это неотъемлемая часть жизни. Феллах не может жить без земли, рабочий – без своего станка, а моряк не представляет себе жизни без моря. Вон оно, наше поле! – воскликнул Рахмуни, протянув руки к морю. – Оно нас кормит, с ним мы связали свою жизнь. В нем мы находим и нашу смерть. Есть ли хоть один из вас, кто согласился бы порвать с ним? Оставить его навсегда?

– Нет, капитан, – отозвались матросы, – никто не согласится. Ты прав, без моря нет у нас жизни.

– Шамси, ты чего зазевался? – окликнул Рахмуни рулевого. – Держи правее! Эй, ребята, разверните парус по ветру.

Фелюга, меняя курс, чуть накренилась и вдруг, выпрямившись, пошла быстрее, подминая под себя волны.

– Так вот, – продолжал Рахмуни, – волны неприступными горами встали на пути судна. Того и гляди опрокинут его. Капитан, приспустив парус, сам резко повернул руль и развернул корабль. Судно легло на обратный курс к острову Арвад. Подталкиваемое ветром, оно полетело, как стрела, выпущенная из лука. «Так держать! – закричал Мустафа. – Ну, слава аллаху, мы, кажется, вырвались. Держите только курс по ветру. Да и шторм вроде стихает. Взгляните на небо!» Матросы и в самом деле увидели в небе небольшой просвет между тучами. Но не только эта светлая полоска, а главное – твердость и решительность капитана, стоявшего у руля, вселяли веру в спасение. Если капитан спокоен, спокойны и матросы. Поэтому любят тех капитанов, которые никогда не теряют хладнокровия и уверенности в себе.

– Любят, да не всех, – мрачно отозвался пожилой матрос, – есть среди капитанов такие, которые не очень считаются с матросами. Даже между собой, а то и с матросами, часто дерутся.

– Это уж точно, – поддакнул другой матрос. – Без этого у нас не бывает…

– Что об этом говорить? – перебил их Рахмуни. – Конечно, всякое бывает у нас и на суше и на море. Но главное, – продолжал Рахмуни, – какие бы распри между нами ни происходили, мы одна семья. В беде моряк всегда придет на помощь своему брату. И особенно если беда случится в море. Тут каждый моряк тебе и рыцарь и герой. А иначе не может и быть. На земле – там другое дело. Если кто-то умирает, люди поплачут, повздыхают и разойдутся. Но что толку в их плаче? Слезами делу не поможешь. Раз суждено кому-то умереть, вовсе не обязательно, чтобы кто-то другой с ним умирал. Так обычно рассуждают люди на суше. В море – другой закон. Тут на каждом шагу человека подстерегает опасность. С морем шутки плохи. Оно вероломно, может похоронить в своей пучине и поодиночке, и сразу всех. Поэтому здесь один за всех, а все за одного. Настоящий моряк, прежде чем препоручить свою жизнь аллаху, подумает сначала о судьбе своих товарищей. Мустафа именно так и поступил. Он не растерялся, сумел справиться с рулем и повернуть судно в обратную сторону. Товарищей-то своих он спас, но не заметил, как упал в море его брат Джамиль.

– Как упал? – невольно вырвалось у одного матроса.

– Не знаю уж как, но упал, – ответил Рахмуни. – Он и сам, наверное, не помнит, как очутился за бортом. Когда судно при повороте резко накренилось, тот борт, где он находился, захлестнуло огромной волной. Он и глазом не успел моргнуть, как она подхватила его и передала другой волне. А волны выше судна. Джамиль кричит: «Помогите, помогите!» Услышали его голос. Мустафа просит: «Держись, брат мой, держись!» Все бегают, суетятся, хватают что под руки попадется. Кто круг бросает, кто доску. Но все впустую. Ничто не долетело уже до Джамиля. Судно неслось со скоростью ветра и с каждой секундой все больше удалялось от Джамиля. А он, бедняга, изо всех сил боролся. Мелькнет на гребне волны, что-то крикнет и исчезнет. Потом опять на какое-то мгновение появится и снова пропадет. Ревут волны, свищет ветер, заглушая и без того слабеющий голос Джамиля.

Рванулся Мустафа к лодке, приказывает морякам спустить в море лодку вместе с ним. Моряки топчутся на месте, пытаются отговорить Мустафу от этого безумного шага. Но тот и слушать не хочет, стоит на своем. «Одумайся, Мустафа, – говорит ему Абу Ясин, старший из матросов. – Не губи свою жизнь! Вспомни о матери! Если она перенесет гибель одного сына, то хоть другой останется – без обоих сыновей она и жить не захочет. Послушайся меня! Ты ведь наш капитан. Не забывай, что и наши жизни в твоих руках. Ты погубишь не только себя, но и нас».

Ничего не ответил Мустафа. Только приник головой к груди Абу Ясина и громко зарыдал. Потом вдруг рванулся опять к борту: «Слышите? Это Джамиль! Это он кричит. Просит помощи. Нет, не могу я бросить его в беде. Он бы меня тоже не оставил. Давайте спустим лодку! Помогите мне, ребята! Умоляю вас, помогите, если вы меня еще уважаете! Абу Ясин, оставайся за меня. Принимай команду. Не гони так да поверни судно чуть влево».

Матросы, промокшие до ниточки, носятся как угорелые по палубе. В глазах страх, на лицах растерянность. А Мустафа все кричит, что слышит, мол, голос брата. Как он может слышать, если собственный голос Мустафы глохнет в свисте ветра и реве взбесившегося моря?

Но Мустафе и дела нет до этого. «Джамиль, – кричит, – держись, я сейчас приду к тебе на помощь! Продержись еще немного! Пока лодку спустят!» Делать нечего. Как не хотели того матросы, но спустили для Мустафы лодку. Уважили своего капитана. Один из моряков вызвался даже сопровождать его. Но его не пустили. А Мустафа, обезумев, все зовет и зовет своего брата. И вообще ведет себя странно, не как подобает капитану. Но и его понять тоже можно: гибнет единственный брат. Младший брат, любимый. Ни о чем другом Мустафа в эту минуту не думал. Не отдавал себе отчета, что делает. Не думал, что идет на верную смерть. Разве его остановишь! Тем более что он стал грозить, что бросится в море и так, без лодки.

Стали раскручивать канаты, спускать лодку. Но не успела она коснуться поверхности воды, как первая же волна ударила ее со всей силой о борт судна.

Потом налетела вторая, третья. Одна за другой волны бросали и без устали били лодку о борт судна, угрожая разнести ее в щепки. Матросы решили поднять лодку обратно. Но очередная волна опередила их. Она нанесла такой удар, что лодка затрещала и переломилась почти пополам. Один канат, на котором она крепилась порвался сам, другой кто-то успел перерубить. Лодка оторвалась от судна и как пушинка понеслась по волнам. Попрыгала, попрыгала, затем накренилась на один бок, другой, а потом перевернулась вверх дном и окончательно скрылась из глаз. Вместе с ней исчезла у Мустафы последняя надежда. Он взялся за голову руками, будто приготовившись принять любую кару, которую пошлет аллах. Теперь он готов был встретить любой его приговор.

К утру на горизонте показался остров Арвад. Заметив судно, все население острова высыпало на берег. Всем было ясно, что судно возвращается не по своей воле и не с доброй вестью. Буря прошла, ветер совсем утих, словно ему вдруг стало стыдно за все беды, которые он натворил. Судно медленно приближалось к берегу. На его мачте был приспущен флаг. Теперь ни у кого на берегу не было сомнения, что судно возвращается с черной вестью, очевидно о смерти.

На палубе в молчании стояли моряки, опустив головы. Мустафа, вцепившись руками в румпель, вглядывался в лица встречающих. Даже издали можно было заметить в его глазах смертельную печаль.

Сам начальник порта на катере вышел навстречу судну с приспущенным флагом. Вслед за ним вышел катер таможенников. Одна за другой от берега отчалили лодки и скоро со всех сторон окружили судно. В их сопровождении, как с траурным эскортом, и вошла в порт шхуна. Молча сошли на берег моряки. Последним спустился Мустафа. Узнав печальную весть, заголосили, запричитали женщины. Мужчины, потупив глаза, вполголоса стали читать молитвы из корана. В конце молитвы старый рыбак промолвил: «Да будет милостив аллах к Джамилю. Мир праху его». Все повздыхали и медленно разбрелись – кто домой, кто в кофейню, кто к своим лодкам – каждый по своим делам.

Помню, поговорили мы тогда в кофейне, все прошлое вспоминали и направились в дом Саудов выразить соболезнования. И утешить их в горе. Идем по дороге, молчим. Каждый думает, что и с ним ведь это могло случиться. И в его дом в любой день может нагрянуть беда. Могут пролиться слезы его матери, жены, детей. Прошли мы тогда метров двести, не больше, слышим крики: «Вернитесь, смотрите, судно Дукмана возвращается!» Мы назад в порт. Бежим и думаем: «Дай бог, чтобы хоть оно с добрыми вестями пришло». На судне два раза пальнула пушка. Неужто и у них что-то дурное случилось? О аллах, за один день столько несчастья!

Посмотрели на мачту, слава аллаху, флаг у них на месте, не приспущен. Ну, думаем, никто не погиб, все в порядке. Прыгаем в лодки. Плывем навстречу. Гребем изо всех сил. Видим, лица у всех счастливые, улыбающиеся. На этот раз, знать, аллах смилостивился. Тут слышим, кричат с корабля: «У нас на борту Джамиль! Живой!» Мы ушам своим не верим. Как же так? Джамиль, которого мы все считали мертвым, оказывается, воскрес! Был у смерти в когтях и вырвался.