Текст книги "Парус и буря"

Автор книги: Ханна Мина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

– Я пойду с Таруси! – сказал он.

– И я!

– Я тоже иду с Таруси! – отозвались сразу еще двое моряков.

Через некоторое время нашелся и четвертый доброволец.

Жена Рахмуни, воздев руки к небу, стала молиться:

– Аллах великий и всемогущий, сохрани им всем жизнь! Помоги им в море! Не покидай их одних в беде! Будь милосерден к ним!

– Аллах милосердный, помоги! Не отвернись от них в беде! – подхватили молитву на все голоса женщины, бросившиеся благословлять Таруси и его спутников.

Чтобы окончательно отрезать все еще колебавшемуся начальнику путь к отступлению, Таруси тут же отдал морякам команду:

– А ну, ребята, поторапливайтесь. Нам каждая минута дорога. Давайте канаты, веревки, спасательные круги! Кладите цепь! Тащите сюда якорь!

В это время здоровущая волна перекатилась через пирс и, обдавая брызгами людей, невольно попятившихся назад к стене портового здания, десятками ручьев растеклась по набережной, а затем как бы нехотя стала возвращаться назад, в море.

– Крепите катер! – скомандовал Таруси. – Держите крепче! Отталкивайте шестами, чтобы не ударился о пирс!

– Где фонарь? – закричал Ахмад. – Ничего не видно! Надо посветить. В темноте и каната не нащупаешь.

– Эй вы, не забывайте, сейчас – война. Зажигать огни запрещено, – робко напомнил начальник порта и тут же отскочил назад, почувствовав приближение очередной волны. – Слышали, вчера немецкая подводная лодка подошла к Бейруту и чуть не потопила стоявший там греческий пароход? – для большей весомости своего предостережения добавил начальник порта.

Но на его слова никто не обратил внимания. И вовсе не потому, что их не расслышали или они были неразумными, а просто сейчас они были бесполезными, а потому и никому не нужными. Да и сам начальник порта произнес их, видимо, только для проформы, не надеясь, что их кто-то примет всерьез.

Среди несмолкаемого грохота волн, то и дело окатывавших людей солеными струями с головы до ног, моряки метались как призраки, пытаясь изо всех сил подтянуть поближе катер и в то же время не дать ему удариться о пирс. Волны то угрожающе близко подносили катер к набережной, то снова отбрасывали его назад, туго натягивая крепившие его канаты. Ахмад вызвался было прыгнуть в катер, когда он приблизится к набережной, но Таруси запретил ему рисковать понапрасну. Тогда Ахмад, никому ничего не сказав, прыгнул с пирса, уцепился за канат и, повиснув на руках, стал перебираться по канату на катер, в который моряки успели упереться баграми и шестами. Таруси, тоже схватив багор, свесился с пирса, готовый в любой момент прийти на помощь Ахмаду. Когда наконец, улучив момент, Ахмад, вытянув шею и до отказа подтянувшись на руках, сумел забросить свои ноги на палубу катера, Таруси громко его подбодрил:

– Молодец, Ахмад! Крепче держись за канат! Подтягивай потихоньку катер к берегу! Только упрись ногами во что-нибудь покрепче.

Ахмад попробовал подтянуть катер, но у него ничего не получилось.

– Осторожно! – крикнул ему Таруси. – Лучше цепляйся багром, и мы тебя подстрахуем.

Два багра протянулись навстречу друг другу: один – с катера, другой – с берега. Ахмад уцепился своим багром за прикованную к пирсу цепь, а моряк с берега набросил крючок багра на крепежное кольцо для якоря. Оба одновременно стали подтягивать катер ближе к пирсу, и, когда он почти поравнялся с пирсом, Таруси с разбегу прыгнул.

– Ну вот, теперь капитан на борту! Бросайте сюда канаты, круги. И сами прыгайте, только осторожнее!

Наконец все было готово. Трое моряков вслед за Таруси тоже прыгнули в катер. Взревел мотор. За кормой вскипела пена. Отдали швартовы, и катер, словно застоявшийся конь, закусив удила, вспрыгнул на одну волну, потом, ринувшись с ее гребня вниз, врезался носом в другую и на мгновение затерялся где-то между волнами. Затем снова вынырнул и исчез. Казалось, он не двигался, а только плясал по волнам, то немного удаляясь, то снова приближаясь к берегу.

– Задраить люк! – скомандовал Таруси. – Чтобы ни одна капля не просочилась в двигатель.

С берега им махали руками, выкрикивая последние напутствия:

– Счастливого плавания!

– Счастливого возвращения!

– Да пошлет вам аллах удачу!

Но Таруси видел только машущие руки, а напутственных слов уже не слышал.

Постукивая по крыше двигателя, он отдавал одну команду за другой.

– Прямо держи! Развернуться по ветру! Так держать!

Катер с трудом пробивал себе дорогу, будто разрывая носом туннель среди встававших стеной на его пути волн. Взлетая на гребень волны, катер вдруг делал опасный крен то в одну, то в другую сторону. Таруси, подбадривая себя и свою команду, выкрикивал:

– Держитесь, ребята!

А сам, впервые за многие годы почувствовав себя снова в родной стихии, крепко сжимал руками штурвал, уверенно направляя катер вперед, в открытое море.

ГЛАВА 12

Фелюгу Рахмуни, словно дощечку, бросало по волнам. Она крутилась как волчок, качалась в разные стороны, прыгала и, казалось, выскальзывала из-под ног, которые неуверенно ступали по скользкой палубе. Соль разъедала глаза. Водяная пыль заполняла легкие при каждом вдохе. Вместе с судном кружилась голова, все нутро словно отрывалось и проваливалось куда-то вниз.

Рахмуни время от времени всматривался в небо в надежде увидеть хоть маленький просвет. Но все небо было окутано непроницаемой серой пеленой. Его как будто и не существовало. Оно растворилось в водянистой мгле, слившейся в одно целое с разбушевавшейся стихией моря. Кругом вода. Только вода. Без конца и края. И в этом безграничном водном пространстве, как случайно заброшенная с другой планеты маленькая пылинка, затерялось их суденышко. «Где мы сейчас? Куда нас несет?» – спрашивал себя Рахмуни. Только это в какой-то степени интересовало Рахмуни. Его не волновало, где сети, канаты, где спасательные круги. Все это представлялось ему сейчас незначительным и ненужным. Как бесполезным ему казалось и думать, почему все так произошло, не допустил ли он какого-то просчета. Ясно одно – их фелюга попала в такую же беду, в такую же передрягу, как и судно братьев Саудов. И начало такое же. Каков будет конец?..

– Башир!.. Хасан!.. Абу Рахман!.. Шамси!.. – выкрикивал он имена своих матросов.

Он кричал, как ему казалось, во всю силу своих легких. Но голос его сразу относило ветром куда-то в сторону, он будто тонул в этом страшном водяном хаосе. Рахмуни попытался еще раз крикнуть, но издал только слабый звук, нечто вроде предсмертного беспомощного хрипа. Повторял, как в бреду, еще и еще раз имена моряков, пока окончательно не обессилел.

«Все как вымерли, – подумал он. – Будто ни одной живой души больше не осталось. Никто даже не сможет сообщить близким ничего. Канем в бездну – и никаких следов…»

Рахмуни закрыл глаза, напрягая всю свою волю, чтобы заставить себя думать, собраться с мыслями, мобилизовать силы и выстоять, выжить, выйти победителем. Но где мы сейчас? Хотя бы приблизительно знать. Фелюгу бросает во все стороны: и влево, и вправо, поднимает вверх, опускает вниз. Крутит, вертит, швыряет. Обрушивает на нее потоки воды то с одного борта, то с другого, а потом накрывает волной сверху. Рахмуни сидел на корме, до боли в пальцах вцепившись в румпель. Для него руль означал жизнь. Ох, как не хотелось с ней расставаться! И он поклялся себе: «Ни за что не выпущу его из рук! С ним и умру. А если аллах пошлет спасение и выживу, так тоже вместе с ним!..»

Прошло десять часов. Но это были часы не обычного житейского времени. Рахмуни казалось, что все это продолжается уже вечность. Вместе с тем события развивались так быстро, будто прошло всего лишь одно мгновение. Мгновение, которое сумело вобрать в себя вечность, целую вечность. Потом Рахмуни перестал ощущать то, что называется временем. Он существовал будто сам по себе, вне времени и пространства. Он был ничтожной маленькой водной пылинкой в огромном пространстве моря, в этой страшной бескрайней пустыне, в которой неоткуда больше ждать какой-либо помощи. Мысли путались. Ни о чем не хотелось думать. Обессиленный, изможденный и почти невменяемый, он даже с трудом различал предметы. Впрочем, на судне и различать было уже нечего. Мачта накренилась, паруса сорваны, все поломано, разбито. Несломанной оставалась только воля человека, изо всех сил цепляющегося за жизнь. Но и она все более ослабевала, готова была вот-вот уже капитулировать, сдаться на милость смерти-победительницы. Потом, как птица-феникс из пепла небытия, она снова возрождалась и, собравшись с силами, продолжала с еще большим упорством бороться со смертью. Рано или поздно ветер стихнет. Успокоится море. Не верилось только, что может утихнуть тупая непрекращающаяся боль, от которой раскалывалась голова. «Принять бы сейчас таблетку аспирина! Хлебнуть бы чего-нибудь горячего! Или хотя бы смочить губы глотком пресной воды!»

«Нет, лучше об этом не думать! Закрыть глаза и не думать, не думать ни о чем. Думы ведь тоже отнимают силы. А силы надо беречь. Плотнее сжать губы, чтобы не попадала в рот соленая вода. Соль и так обжигает все внутри. Разъедает глаза. Их тоже надо бы закрыть поплотнее. А как смотреть? Чтобы выстоять, надо бороться с открытыми глазами. Он будет бороться до конца и выстоит! Обязательно выстоит!..»

Судно снова взметнулось вверх. Высоко, будто в небо. И вдруг ринулось вниз. Глубоко, словно в бездонную пропасть. Нет, не в пропасть. Оно опускается в долину. Нужно только, чтобы оно помягче приземлилось, и они спасены. Удар… Все трещит. В щепки ломаются доски… Но не во сне ли это?.. Может быть, он просто задремал? Или уже переселился на тот свет? Нет, он жив… По-прежнему сжимает в руках румпель… Глаза все же надо закрыть, хотя бы ненадолго. Все сильнее стучит в висках. Соль и в глазах, и во рту, и внутри. Он весь пропитан солью.

Волны без устали бьют, бросают и захлестывают судно. Море вот-вот поглотит его и растворит в своем рассоле. Оно беспощадно. Особенно к тому, кто осмеливается бросать ему вызов. Может, лучше смириться? Воздать молитву? Как творят, наверное, сейчас молитву его жена и дети. Они там, на берегу. Все осталось на берегу – и друзья, и радостные встречи, и грустные проводы, и прогулки, и песни…

Рахмуни почудилось, что слышит он знакомые звонкие голоса своих моряков. Дружно налегая на весла, они все ближе и ближе подплывают на лодке к судну. Торопятся спасти его. Предвкушая радостную встречу с капитаном, моряки радостно улыбаются ему. С каждым взмахом весел их голоса звучат все сильнее и сильнее. Они поют его любимую песню:

 
По волнам, как по горам, капитан,
Мы несемся на помощь к тебе, капитан.
Не страшны нам ни волны, ни шторм, капитан,
Мы с тобою всегда и везде, капитан…
 

Рахмуни со счастливой улыбкой протягивает им навстречу руки. Всем торсом подается вперед. Старается дотянуться до них. Но срывается и падает в воду. Поднимает руки. Тянется, тянется, хочет зацепиться за лодку. А ее относит все дальше и дальше. И снова он один. Только уже не на судне, а среди бешеной толчеи волн. Но моряки его не оставили, не бросили. И тут вместо лодки перед ним возник корабль. Идет, разрезает носом волны. Моряки с борта машут ему руками и поют:

 
Мы с тобою всегда и везде, капитан!..
Не страшны нам ни волны, ни шторм, капитан…
 

Он изо всех сил плывет к кораблю. Но корабль так же внезапно исчезает, как и появился. И снова нет ни корабля, ни лодки, ни моряков. Опять он один. Только ветер, волны и море вокруг…

Усилием воли Рахмуни заставил себя очнуться. Сколько он дремал, он и сам не знал. Может быть, целый час, а может быть, только минуту. «Слава аллаху, что хоть не свалился. Я по-прежнему на судне, и руль в моих руках. Значит, не все еще потеряно. Выживу. Обязательно выстою. Нет, я не сдамся. Джамиль Сауд не сдался и остался жив. Я тоже буду жить. Уж я-то не слабее Джамиля. Он всего лишь моряк. А я – капитан. Разве я вправе уступить? Нет. Никогда. И свое судно я не должен оставлять… А как там сейчас дети мои? Наверное, уже спят. Впрочем, вряд ли. Ведь Хатидже сказала, что они не заснут, пока я не вернусь. Знает ли Хатидже, где я и что со мной? Знают ли дети? Как мне достается? Вернусь – узнают всю правду. Прижму их крепко к груди, расцелую. Посажу Фавзи, самого маленького, на колени, и пусть теребит мои усы сколько хочет. Фавзи у меня красавец. И вообще, все мои дети красивые… Моряки, наверное, уже добрались до берега. Обнимают своих жен. А я вот остался один в море. Все ушли, только я остался. А где я – и сам не знаю».

Снова почувствовал он головокружение и страшную слабость. Каждый раз, когда он пытался представить, где находится судно, он ощущал резкую боль в висках. Наверное, уже за полночь…

Он не мог сейчас вспомнить, когда изменилось направление ветра и начался вдруг шторм. Во всяком случае, с того момента прошло уже немало часов. Как только начался шторм, он понял, что путь назад им отрезан. Плыть можно только по ветру, все дальше от берега, в открытое море. Он старался, как мог, успокоить и подбодрить своих матросов.

– Ничего страшного, – говорил он. – Будем надеяться на милость аллаха, и он не оставит нас в беде.

Надвинулась черная-черная туча. Сразу стало темно. Не успели они зажечь фонарь, как сильный порыв ветра тут же погасил его. Все погрузилось во мрак. Ветер рвал и путал в руках сети. Мачта угрожающе накренилась. Парус сорвало. Болтались только какие-то обрывки. С мачты свешивался, как одинокая оборванная струна, кусок каната. Вдруг рядом с судном поднялся, чуть не доставая черное облако в небе, высокий столб смерча и с бешеной скоростью стал приближаться к судну, сметая на своем пути белые гребни волн. Фелюгу швырнуло в одну сторону, потом – в другую. Заскрипели доски, будто они заранее сжались от страха и ужаса перед смерчем. Матросы с криком кинулись на другой борт и попадали на палубу, цепляясь за поручни, за мачту, за канат или просто друг за друга. С застывшим ужасом в глазах они следили за приближением смерча, который, как страшный дракон, вытянув шею, неумолимо надвигался на них, готовый поглотить и людей, и обломки судна. На какое-то мгновение судно оказалось под водой, потом чья-та невидимая могучая рука подхватила и подбросила его вверх и тут же опустила в разверзшуюся перед ним бездну. Хлынула вода, смывая все с палубы.

Рахмуни, судорожно сжимая в руках руль, закричал:

– Держитесь крепче! Смерч уже прошел. Молитесь аллаху. Мы спасены!

Но и без его напоминания моряки, прижавшись лицом к палубе, горячо молились, неслышно двигая губами и время от времени обращая молящий взор к зловеще черному небу. Один матрос, разорвав на груди рубаху, клялся, что, если вернется на берег, немедленно принесет в жертву ягненка. Другие, целуя палубу, клялись в своей вере аллаху и просили у него прощения за свои прошлые грехи и пощады.

– Молитесь, но не забывайте и про воду! – напомнил Рахмуни. – Быстрее черпайте, а то потонем!..

В это время молния будто расколола пополам черное небо, и сразу же вслед за вспышкой раздался оглушительный раскат грома, слившийся с грохотом обрушившейся на судно новой огромной волны. Фелюга накренилась. Затрещали поручни. Корма совсем было ушла под воду. Все матросы бросились качать и вычерпывать воду. Они выбились из сил, но воды не убавлялось. Корма все ниже и ниже уходила под воду. Бороться было бессмысленно. Тогда моряки предложили Рахмуни спустить лодку, спастись хотя бы самим.

– Другого выхода нет, капитан! Только на веслах мы сможем добраться до берега. А фелюгу, если ей суждено уцелеть, поставим на якорь.

Моряки были правы. Положение безнадежное. Силы на исходе. Фелюга вот-вот затонет. Никакого просвета пока не видно. Шторм не утихает, скорее, наоборот, усиливается. Тут уговаривать или давать советы бесполезно. Рахмуни, будь он на месте моряков, поступил бы, пожалуй, так же. Пусть они спускают лодку и добираются на веслах до берега. Ну а он – капитан. Он должен оставаться на судне до конца. Ему негоже бросать корабль. Он будет дрейфовать, положившись на милость аллаха.

– А ты что скажешь, капитан?

– Спускайте лодку, и хранит вас аллах!

– А ты?

– Я остаюсь на судне.

Рахмуни чувствовал, что его ответ будто пощечина для моряков. Он хорошо понимал, какой испытывают они сейчас стыд перед ним и друг перед другом. Чтобы им помочь, Рахмуни тоном, не допускающим возражений, добавил:

– Спускайте лодку! Да поживее! Если даже погибну, нет смысла погибать всем. Таков морской закон… К тому же я уверен, что продержусь. А вы доплывете до берега и пришлете катер за мной… Тогда все будут спасены – и вы, и я, и судно…

Моряки еще некоторое время стояли в нерешительности. Потом молча спустили лодку на воду. Сели за весла. Помахали ему руками и дружно стали грести. Лодка несколько раз показалась на гребнях волн и вскоре скрылась из глаз. Рахмуни остался один. Наедине с морем. Один со своей волей и решимостью выстоять до конца, бороться до последнего дыхания.

ГЛАВА 13

Постепенно люди стали расходиться. Женщины медленно побрели домой. Кое-кто из моряков, постоянных завсегдатаев кофейни Таруси, в ожидании утешительных новостей о пропавших тоже решил соснуть часок-другой дома. В порту осталась только небольшая группа моряков и начальник порта. Всякая жизнь в порту прекратилась. Ни одно судно, ни один катер, ни одна лодка не решались сейчас покидать порт. Ветер буйствовал, срывая черепицу с крыш домов. Беспрерывно и настойчиво барабанил по крышам и стеклам дождь, барабанил, как негр, неутомимо и тревожно, сразу по нескольким тамтамам. Потоки воды неслись по улицам, подмывая стены глинобитных хибарок бедняков. Весь город испуганно притих, затаился, спрятав за стенами промокших домов немой ужас перед взбесившейся стихией.

В кабинет начальника порта, запыхавшись, вбежал Халиль Арьян и сразу выпалил:

– Погиб наш Таруси! Пиши пропало. Ты не должен был, начальник, выпускать его в такую погоду из порта.

– А я, по-твоему, отпускал его? Я же ему говорил: «Не ходи». Да разве Таруси кого-нибудь послушается? – стал оправдываться начальник порта. – Что я мог сделать? Вызвать полицию, что ли? Если Таруси втемяшил себе что-либо в голову, его не остановить. Ему и море по колено. Сам очертя голову бросился в катер и других моряков с панталыку сбил.

Начальник выкрикивал, будто выплевывал, слова, давая выход накопившейся злости. Нервы у него, как и у всех других, были натянуты до предела. Брошенный Халилем в его адрес упрек переполнил чашу терпения, и он словно бы даже обрадовался представившемуся случаю излить наконец накопившуюся горечь и досаду.

– Может быть, ты и прав, начальник, – подал голос сидевший на корточках у дверей Абу Мухаммед. – Но, по-моему, ты не запрещал Таруси выходить в море.

– Нет, запрещал!

– А я что-то не слышал.

– Значит, ты глухой.

– Я могу, конечно, оглохнуть. Но не все же сразу стали глухими. Таруси по крайней мере не глухой.

– А Таруси твой упрям, как баран.

– Он не упрямый, а просто верит в свои силы. И знает обычно, что говорит. Он еще утром сказал, что будет шторм. И вот вам – пожалуйста! А кое-кто не верил ему. Подтрунивали надо мной: мол, Таруси твой не пророк и не может знать волю аллаха.

– Ладно, Абу Мухаммед, – примирительным тоном сказал начальник порта, – можешь верить в своего нового пророка. Мы тебе не мешаем. Но не думай, что умнее Таруси нет никого. Мы тоже кое-что смыслим. Клянусь аллахом, что я знаю море не хуже твоего Таруси. А все равно бывали такие сюрпризы, которые никак нельзя было предугадать.

– Да, море не конь, его не обуздаешь, – глубокомысленно заметил один моряк.

– Конечно, все не предугадаешь… Море не знать, а понимать надо, – не сдавался Абу Мухаммед. – Таруси так понимает море, будто книгу читает.

– Как же он его читает, по слогам или по буквам? – съязвил начальник порта.

– По звездам… А понимает и сердцем и умом.

– А ты сам чем понимаешь – головой или только затылком, когда стукнешься им о землю? – попытался сострить начальник.

Кое-кто из моряков беззлобно засмеялся. В такой тягостной обстановке люди и глупой шутке радуются, чтобы хоть смехом разрядить это страшное напряжение. Абу Мухаммед насупился, но промолчал. А про себя подумал: «Обождите, вот вернется Таруси. Он вам покажет».

– Ну, не сердись, Абу Мухаммед, – как бы извиняясь за свою грубую шутку, сказал начальник порта, похлопывая его по плечу. – Таруси для всех нас как брат родной. А ты вроде отца. Мы уважаем и слушаем тебя. Но и ты не отворачивайся от других. Таруси – прекрасный моряк. Мы с тобой не спорим. Согласны. Однако и мы кое-что соображаем. Ты думаешь, вот эти нашивки на рукавах и погоны мне по наследству достались? Нет, ошибаешься, Абу Мухаммед! Сколько я кораблей спустил на воду. Сколько судов отправил из этого порта в дальние рейсы! Так что моя должность не от отца ко мне перешла… Конечно, неудобно расхваливать самого себя. Я и не собираюсь этого делать. Да и умалять заслуги Таруси не хочу… Риск, говорят, благородное дело. Кто из нас не рисковал? Я и сам не раз шел на опасные авантюры. Но какой нормальный человек решится выходить из порта в такую погоду? Тут я признаю свою вину. Мне надо было запретить ему это. Я начальник порта, и я отвечаю здесь за каждое судно и за каждый катер… Сколько раз я говорил Таруси: «Не вмешивайся не в свое дело!» И предупреждал, и просил его: «Не ставь меня в ложное положение! Не суй свой нос в дела порта!» Но для него мои слова что о стенку горох. Чуть не каждый день устраивает какой-нибудь скандал. То кто-то свой баркас не там поставил – он его разносит и ругает. То динамитом рыбу глушат – он угрожает рыбаков проучить. То какой-то капитан своих моряков оскорбил – он подбивает моряков к непослушанию. Мы все в порту уважаем Таруси и считаемся с ним. Но всему есть предел. Ведь не ему же одному принадлежит море. У него есть кофейня. Вот и занимался бы ею. А если у него много друзей среди моряков, так это еще не дает ему права вмешиваться в дела порта. В порту не может быть двух начальников. Начальник только один. Это я! – Он постучал при этом кулаком в грудь. – Я один! И мне в самом деле не следовало бы давать ему катер. Если уж так приспичило, то пусть плыл бы один. А при чем здесь моряки? Зачем им рисковать жизнью? Да и за катер кому придется отвечать? Опять же мне. Не с кого-нибудь, а с меня спросят.

Начальник порта долго еще разглагольствовал. Потоку его красноречия не было, казалось, конца. Поэтому моряки предпочли оставить его одного.

– Брызжет словами, как слюной, – заключил Халиль по поводу выслушанной ими длинной речи начальника, когда они уже возвращались из порта в кофейню.

– Говоришь, как слюной? Лучше бы меня собака бешеная искусала, чем вытирать его слюну, – отозвался Абу Мухаммед. – Был бы Таруси, он заставил бы его прикусить язык… Вы думаете, он о Таруси или о моряках печется? Он больше всего за свой катер беспокоится. Тьфу! – со злостью сплюнул Абу Мухаммед. – Прихвостень французский! Лизал им и руки и ноги, пока не добился своего поста. Прихвостень он и останется прихвостнем. Чего еще можно ждать от него!

– И что он так взъелся на Таруси? – спросил Халиль Абу Мухаммеда, когда они возвращались из порта. – А ты Таруси про это скажешь?

– Зачем! Чего доброго, Таруси его на тот свет отправит. И угодит из-за него в тюрьму.

– Да-а! – протянул Халиль. – Мне все-таки страшно за него, клянусь аллахом!

– За кого? – спросил Абу Мухаммед, внезапно остановившись.

– За Таруси.

– Нечего за него бояться, – возразил Абу Мухаммед, прибавляя шагу, – правда, сам я с ним ни разу в море не ходил, да только все говорят, что Таруси в море чувствует себя как дома. Никого и ничего не боится – ни черта, ни дьявола, ни бури, ни урагана.

– Послушай, Абу Мухаммед! А тебе не кажется, что Таруси покровительствует в море какая-нибудь русалка, которая влюбилась в него? – спросил Халиль, веривший в добрых и злых фей.

Абу Мухаммед посмотрел на него с подозрением: уж не разыгрывает ли его Халиль. Но Халиль, видно, спрашивал вполне серьезно, поэтому Абу Мухаммед ответил уклончиво:

– Все может быть…

– Это и хорошо, и плохо. Русалка любит до поры до времени. А потом и защекотать может до смерти.

– Неужто? – удивился Абу Мухаммед. – С чего же она такая кровожадная?

– С того, что не любит, когда люди раскрывают ее тайну. Того, кто знает, она и убивает.

– Избавь аллах Таруси от такой любовницы! А где же она живет?

– В море… Точно, где она прячется, никто не знает. Она ведь наполовину рыба, а наполовину женщина. Кое-кто из рыбаков ее даже видел.

– Ты в самом деле веришь, что она существует?

– А как же! И шторм наверняка ее рук дело.

– Не может быть! – усомнился Абу Мухаммед.

– Клянусь тебе! На Арваде все об этом знают. Русалки – они вроде морских невест. Когда одна из них выходит замуж за морского царя – поднимается на море шторм. Они его нарочно устраивают, прежде чем выйти на поверхность моря.

– Да ну? – искренне удивился Абу Мухаммед.

– Хочешь – верь, хочешь – нет. В море много всяких чудес бывает.

– Слышать-то я слышал об этих чудесах, но верить им не очень-то верю.

– Дело твое. А я вот верю. Мне один старый рыбак рассказывал, что он в молодости сам, своими глазами, видел русалку. И даже время с ней проводил!.. Я до сих пор помню его рассказ.

Абу Мухаммед хотя и не верил всем этим басням, но слушать их очень любил. Даже одни и те же по нескольку раз. Войдя в кофейню и плотно закрыв дверь, Абу Мухаммед с мольбой в голосе обратился к Халилю:

– Расскажи нам, голубчик Халиль, ту историю!

– Ладно, расскажу. Только дай сначала согреться чашечкой кофе.

Все придвинули стулья ближе к Халилю, уселись вокруг него кружком. Абу Мухаммед принес кофе. Халиль не спеша, с достоинством сделал несколько маленьких глотков. Поставил чашку на стол. Свернул сигарету. Закурил. Потом опять отхлебнул несколько глотков, будто не замечая приготовившихся слушать его моряков, и только после этого начал наконец свой рассказ.

– Ну, так вот! Известно ли тебе, – сказал он, обращаясь к Абу Мухаммеду, – что в море есть все, что и на суше: и горы, и реки, и долины. И живут там тоже люди. И правят ими вроде эмиров наших. Это ты знаешь?..

– Знаю, – простодушно ответил Абу Мухаммед, чтобы только не задерживать рассказчика.

Халиль сделал многозначительную паузу, словно раздумывая, стоит ли продолжать рассказ.

– Ну а раз ты знаешь, так незачем мне и рассказывать, – набивая себе цену, капризно сказал Халиль.

– Я же не говорю, что знаю всю эту историю. Я только слышал ее как-то от Таруси, – поспешил оправдаться Абу Мухаммед.

– Да тише ты, – зашикали на него со всех сторон моряки. – Слушай и не перебивай.

– Ладно, ладно, – сказал Абу Мухаммед, прислонив руку к губам, как бы заверяя, что будет молчать как рыба.

– Так вот, – продолжал Халиль, выждав, когда установилась полная тишина. – Жил царь морской во дворце. Стены этого дворца сделаны из кораллов, крыша – из яхонта, а в окнах везде не стекло, а янтарь. И жили вместе с царем в этом дворце морские царевны. Одна другой красивее и умнее. А смотрела за ними фея морская. Каждый вечер она рассказывала им всякие истории о море и о суше, которых она знала, наверное, больше даже, чем я. Наслушалась ее сказок младшая царевна и захотела сама подняться на поверхность моря и своими глазами повидать мир, о котором им столько рассказывала фея. Только царь, боясь за свою любимицу, никак не разрешал ей этого. Но когда она стала уже совершеннолетней, сжалилась над ней фея и отпустила ее погулять. Иди, говорит, погуляй. Поднимись на поверхность моря и выйди на берег. Сядь на скалу и любуйся, посмотри при лунном свете на море и корабли, на горы и долины, на небо и на звезды, на весь земной мир и природу.

Нарядилась царевна, украсила себя жемчугом, а к волосам своим цветок морской прикрепила. Поднялась она наверх, вышла на берег, села на молу. Долго сидела она там, зачарованная красотой моря при лунном свете. Так она и просидела бы неизвестно сколько, если бы не заметила вдали плывущий корабль. Настигла она его и захотела узнать, кто плывет на нем. Заглянула в окошко и увидела там много мужчин и среди них юношу лет четырнадцати, стройного, красивого, прекраснее самой луны. Перед ними танцевали рабыни. Так они веселились до поздней ночи. Потом погасили огонь, и все разошлись. Остался в каюте только молодой принц. При свете луны лицо его было еще красивее. Загляделась на него царевна, глаз не может оторвать. Плывет рядом с кораблем. А ее волнение передается морю.

Разыгрался тут шторм. Волны, одна выше другой, стали бить корабль, пока не перевернули его и он не пошел ко дну. Обрадовалась царевна: «Наконец-то он будет со мной». Но тут она вспомнила, что он человек и жить под водой не сможет. Задохнется без воздуха и умрет. Подхватила она юношу и, подняв над водой, вынесла на берег. Положила на песок и никак не может налюбоваться им. А когда взошло солнце, она увидела девушек, которые шли с песней по берегу. Спряталась морская царевна за скалу и стала наблюдать за земными девушками. Одна из них увидела на песке юношу, подошла к нему и стала его трясти. Юноша открыл глаза, улыбнулся и встал на ноги. Обнял девушку и направился с ней во дворец, что стоял недалеко на горе. Воспылала ревностью царевна морская. Вернулась она во дворец морского царя с раненым сердцем, места себе от ревности не находит.

– Слава аллаху! – не удержавшись, воскликнул Абу Мухаммед. – Выходит, морские царевны тоже ревнивы.

– А ты как думал? Они ведь тоже женского рода. А женщины все ревнивы, – сказал Халиль.

– Неужно и твоя жена? – спросил кто-то из моряков.

– Да и моя поначалу была ревнивой, – сознался Халиль. – Ну а теперь к кому ей ревновать?

– Ладно уж, не скромничай, – заметил другой моряк. – Продолжай лучше свой рассказ! А вы не перебивайте! Не лезьте со своими глупыми замечаниями! Пусть рассказывает!

– А ты что, нанял меня? – опять заупрямился Халиль. – Скажи ему, Абу Мухаммед, раз нанял он меня, пусть и кофе закажет.

Абу Мухаммед, поняв его намек, принес Халилю еще чашку кофе и стакан воды. Халиль определенно напился сегодня арака и теперь никак не может утолить жажду. Выпив стакан воды, он вытер тыльной стороной ладони губы и спросил:

– Ну, так на чем я остановился?

– На том, как русалка вернулась во дворец морского царя.

– А-а, вспомнил! Вернулась, значит, она во дворец, не хочет ни есть, ни пить. Сидит и только вздыхает. Спрашивает фея, что с ней. А русалка молчит, ничего не отвечает. Но фея сама обо всем догадалась. Жалко ей стало русалку. Раскрыла ей всю правду: никогда не сможет она соединиться с молодым принцем – не земная она девушка. Потому она и называется русалкой, что наполовину девушка, а наполовину рыба. А если она хочет избавиться от своего рыбьего хвоста, то должна, поднявшись на поверхность воды, выпить до восхода солнца особый напиток. Тогда у нее, как и у людей, вместо хвоста появятся две ноги. Но после этого она уже никогда не сможет вернуться назад, в море. Будет ходить по земле и чувствовать первое время ступнями ног страшную боль, будто в них вонзаются сразу тысячи иголок.