Текст книги "Возвращенный рай"

Автор книги: Халлдор Лакснесс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

Глава двадцать восьмая. Вкусный мясной суп

Соединенные Штаты давно уже не скрывали своего намерения подчинить себе «территорию» – так называли Юту те ее жители, которые не верили в Золотую книгу. «Святые Судного дня» относились к идее такого объединения без энтузиазма. Правительство время от времени считало необходимым посылать федеральную полицию для поддержания порядка, когда возникали конфликты между взглядами, ниспосланными небесным откровением, и мнением американского президента. Самые серьезные возражения вызывало учение о том, что женщина на небесах и на земле разделяет положение своего супруга и ей воздается почет и уважение соответственно его добродетелям, поэтому все добропорядочные мужчины обязаны осчастливить как можно больше женщин, дать им возможность пользоваться его правами. Церкви всегда трудно отступить от учения, ниспосланного ей богом. Это не в меньшей степени касается моральных принципов, основанных на самоотречении отдельной личности и социальном энтузиазме большинства, как, к примеру, в вопросе о священном многоженстве мормонов.

Дороги в Юту к этому времени стали вполне проходимы, и поэтому народ во множестве стал стекаться сюда из восточных штатов. Эта иммиграция мотивировалась так называемыми «добрыми временами» – понятие, вошедшее в обиход в ту пору в Америке, а до того нигде в мире не известное. Эти «добрые времена», по слухам, были как раз в Юте. Большинство людей, потянувшихся сюда, были вовсе не «святые Судного дня», а иноверцы, как мормоны по примеру иудеев называют всех тех, кто не знает истинного бога; по их мнению, эти люди – дети Великой Ереси и Великого Отступничества, в какое впало христианство в третьем веке и пребывало до тех пор, пока пророк не нашел Золотую книгу на горе Кумора. Иноверцы, едва только обжившись, восставали против пионеров пророка, называли его откровение пустой болтовней и противопоставляли святому многоженству святое единобрачие.

Правительство разослало своих людей по всему штату Юта, чтобы те шныряли по «территории» да вынюхивали, не спит ли кто-нибудь с двумя или тремя женщинами. Если удавалось обнаружить такого, то его привлекали к суду и заставляли платить штраф правительству – некоторых даже отсылали под конвоем на восток и сажали там в каталажку. Всячески стремились уличить людей видных, с положением, чтобы запугать мелкоту.

Дошла очередь и до Испанской Вилки, и здесь принялись разведывать, кто из людей видных повинуется в этом вопросе велению бога, а не закону штатов и, следовательно, заслуживает должного наказания. Внимание полиции было привлечено к дому епископа Тьоудрекура, преступление которого заключалось в том, что он вытащил мадам Колорней с ее детьми из канавы и поднял до такого же высокого положения перед богом и в глазах святых, что и святую бездетпую Железную Анну, и в довершение зла скрепил на веки вечные священными узами союз с горемыкой Марией Йоунсдоухтир из Эмпухьядлюра. В Испанской Вилке полиции доложили, что старик уехал куда-то – то ли на Северный полюс, то ли в Финляндию, обращать людей в свою веру.

Повествование о мастере кирпичного дела из Испанской Вилки и доме, который он построил, пришлось на время оставить, поскольку в другой части света происходили немаловажные события. Чтобы замечательный каменщик не был окончательно предан забвению в этой книге, так же как в других, о нем сейчас снова пойдет рассказ. Свой дом Стенфорд сложил почти целиком в течение одного лета; весь необходимый кирпич он изготовил собственноручно во дворе епископа Тьоудрекура. Сначала он построил главный дом, а затем ему пришла в голову блестящая мысль, и он пристроил небольшой флигель под прямым углом к первому дому. Получилось словно два дома, каждый как бы идет друг другу навстречу. Такие дома нередки теперь были в Испанской Вилке. Стремясь к многообразию форм, люди будто хотели показать, как изменились времена и условия жизни с тех пор, как пришли сюда первые поселенцы. Многие почтенные исландцы считали, что им вовсе не стоило покидать Исландию ради страны мудрости, если они и их семейства должны довольствоваться худшими домами, чем те, в которых живут исландские судьи. Итак, никто не знал, для чего каменщик пристроил этот маленький домик, как бы выходящий из большого. В рассказах из английской жизни, печатаемых в газетах по обе стороны Атлантического океана, всегда подчеркивалось, что в хороших домах люди спускаются к завтраку вниз; должно быть, по этому принципу в хороших домах в Испанской Вилке спальни были на втором этаже. Стоун П. Стенфорд вовсе не хотел быть хуже других в царстве святых на земле. Он сделал в доме три комнаты внизу. Для себя, неприметного человека из Лида, он устроил небольшой закуток в кухне: здесь на старости лет он рассчитывал в тишине и покое стругать складным ножом соленую овечью ножку, пока молодежь, гости и домашние будут развлекаться пением псалмов в гостиной. Спальню для себя с женой – большую, точно такую же настоящую супружескую спальню, какую он видел у крестьянина-валлийца, живущего здесь, в Испанской Вилке, и имеющего двадцать четыре тысячи овец (то есть столько, сколько у всех исландских крестьян, вместе взятых, в одной округе). Но Стенфорд никогда не спал в этой спальне. На втором этаже во флигеле, фронтон которого обращен на восток, на Благословенную гору, была комнатка, но, когда его спрашивали, кому она предназначается, он не отвечал.

– Когда моя дочка проснется в первое утро в городе Сионе, – наконец сказал он, – над Благословенной горой взойдет солнце, солнце премудрости, солнце Пчелиного улья, Лилии и Чайки прольет свет свой на святых людей, и тогда она поймет своего отца, хотя когда-то, давным-давно, когда он мастерил шкатулку, она не понимала его. Мой сын будет жить в другом крыле дома, но в это утро и он уразумеет, что Эгиль Скаллагримесон и норвежские короли живут здесь, в Испанской Вилке, под видом Верховного руководства и семидесяти священников Мелхиседека и в глазах у них сияет свет справедливости.

Один вопрос он так и не мог решить: какие гардины повесить на ее окно; чтобы присмотреть подходящую ткань, частенько наведывался в неоскверненную духом торгашества лавку господа бога, с вывески которой взирало божеское око, окруженное иглами, как еж. Он заставлял выкладывать на прилавок и разворачивать рулоны всевозможных материй и никак не мог выбрать. Ну как подобрать рисунок и цвет ткани, которая должна будет отделять его дочку от священной горы? Он даже обратился с этим вопросом к убеленному сединами старейшине, когда дела прихода привели его в столицу: какого цвета нужно купить гардины – белые или цветные. В городе Соленого озера ему охотно предложили все необходимое для меблировки дома, кроме гардин для девичьей комнаты – это было выше их возможностей. Этот старейшина, познавший все тяготы дороги через пустыню на своем собственном опыте, сказал каменщику, что, если он хочет продолжать начатое дело, сейчас его должны волновать вопросы поважнее, чем гардины на окошко для дочери. Во-первых, ему следует присмотреться к тем славным женщинам, что кружатся, как обломки после кораблекрушения в соленом море, которые никак не могут пойти на дно, и заодно решить, не наступило ли время соединиться с одной или двумя сестрами в духовном браке, чтобы и со своей стороны сделать вклад в укрепление этого священного общества и защитить его от иноверцев. «Когда Брайям Янг лежал на смертном одре, над его домом с двадцатью семью окнами реял флаг Соединенных Штатов и полиция стояла на страже в полном вооружении», – сказал этот мудрый старик, как бы желая предупредить возражения.

– Во-вторых, мой дорогой брат, – продолжал он, – тебе надлежит выполнить почетный гражданский долг мормона и отправиться в другие страны приобщать народ к Евангелию.

Стоун П. Стенфорд пришел домой, воодушевленный доверием, которое ему оказали. Но осторожность и тактичность этих напоминаний были так премудры, что только после долгих размышлений он понял, что, по сути дела, его отчитали по первое число. Истинная, достигающая цели взбучка – только та, когда не сразу, а лишь на следующий день догадываешься, что тебя здорово отделали. Вечером он стоял у окна, откуда виднелась Благословенная гора, обнаженная, как человек, не только сбросивший одежду, но и кожу, плоть, нервы и кровь. Быть может, на то была воля господа бога, чтобы между его девочкой, когда она сюда приедет, и этой горой, Благословенной горой, обнаженной горой, этим скелетом горы, не существовало никаких завес.

Никогда еще каменщик не был так далек от мысли жить в доме, который он сам построил, как теперь, когда он раздумывал над словами старца. Стоун П. Стенфорд водрузил недавно купленный обеденный стол посреди комнаты, расставил вокруг него стулья, словно для званого обеда; повесил «гостей» на стены – портреты Джозефа и его брата Хирама и Брайяма Янга, а сам при свете небольшой лампочки занялся полировкой деревянной отделки в доме. Когда ему захотелось спать, он не пошел в супружескую спальню, не лег на большую широкую кровать, а поплелся в сарай за домом, где хранились его плотницкие инструменты и где он всегда спал. Пол в сарае был нз песка пустыни. Кроватью ему служили доски, положенные на козлы: он спал на них, завернувшись в одеяло. В углу проснулся комар и стал жужжать, когда зажегся свет; паук величиной с трясогузку, залезший уже на зиму в паутину, тоже проснулся и полез за комаром; из окошка в крыше тянуло бодрящей прохладой; на небе светили звезды. Он тщательно очистил свои туфли от песка, прежде чем лечь спать.

Был один из обычных вечеров, похожих на все остальные. Не предстояло даже собрания в Женском педагогическом союзе, и каменщик решил пожевать свой хлеб и ложиться спать. Вдруг пришли из дома епископа и спросили, не пожалует ли он туда, – у них приготовлен вкусный суп.

Он тщательно умылся, как было принято в Лиде, когда отправлялись навещать соседей, пригладил ладонями затылок – у него было такое чувство, что волосы растрепались, как в былые времена, когда они еще росли у него на голове.

Подходя к дому епископа, он увидел, что все окна освещены. Епископ Тьоудрекур вернулся из путешествия. Из дома доносился дразнящий запах капусты и прочих овощей – весь этот букет присущ американскому мясному супу. Тьоудрекур, сняв пиджак, сидел на своем стуле под лампой. Мальчик лет семи и девочка – восьми смотрели на своего отца с восхищением и изумлением. Мальчик надел на голову отцовскую шляпу, эту замечательную шляпу, обернутую в непромокаемую бумагу, без единого пятнышка или вмятины. Девочка трогала пальцем пуговицы на рубашке отца и с восторгом приговаривала: «Ах, какие красивые пуговки у тебя!» А самый маленький сын мадам Колорней, который всего лишь полгода как появился на свет, когда Тьоудрекур уезжал, все время норовил снять с отца очки и наконец добился своего.

Стенфорд едва успел поздороваться с епископом, как мадам Колорней, широко улыбаясь, вывела к нему из кухни цветущую девушку из другого мира, с широко открытыми глазами и вопрошающим взглядом.

– Слава благословенному богу, что у тебя такая редкая дочка, четвертая жена нашего Тьоудрекура. Ну, поцелуй же ее, меня, всех нас… Пожелай нам счастья, – говорила мадам Колорней. – Ну, разве не счастье, что среди нас, старух, появился такой душистый цветок, роза светлая и чистая, с непорочным сердцем, и как раз вовремя – я-то уже не могу рожать. Теперь здесь, в доме епископа, жизнь начинается заново, как в тот год, когда наш Тьоудрекур вытащил меня из канавы с моими сыновьями, которые выросли и ушли на войну. Больше не падет тень на дом епископа, если бы только не проклятая эта полиция (спаси, господи, детей!), которая шныряет здесь вокруг с раннего утра до поздней ночи. Один из них вчера вечером чуть не поймал меня возле колонки с водой, это меня-то, старую, с раздутыми венами, утерявшую, слава богу, всякие желания.

Он поцеловал дочку, как было принято в Лиде, хотя несколько нерешительно. Затем поцеловал своего сына, вынырнувшего из темного угла. Но ни брат, ни сестра ничего не сказали ему при встрече, пока он не спросил у дочери своей, где же мать? Только тогда девушка ответила:

– Мать умерла – тоже.

Потом дочь и сын рассказали отцу, как умерла мать и как похоронили ее в море.

– Нужно благодарить за нее господа бога, – сказал Стоун П. Стенфорд. Он горько усмехнулся и добавил: – Неважно, что я не знаю, что сказать. Самое печальное, что я не знаю, куда мне теперь смотреть.

– А ты посмотри сюда, дорогой Стейнар, и поздоровайся с самим собой, – сказала Мария Йоунсдоухтир из Эмпухьядлюра.

Она сидела и держала на коленях маленького человечка из Лида в шерстяной курточке.

За то короткое время, что маленький Стейнар провел в этом доме, старуха стала его бабушкой, бабушкой, о которой он тосковал с тех пор, как она исчезла, и которую он надеялся встретить, как только приедет «домой»; когда ее опускали в океан, мальчик думал, что она отправилась кратчайшим путем туда, куда все они едут.

– Наклонись-ка, дорогой Стейнар, и поцелуй его, – продолжала старуха Мария. – Это сынок твоей любимой дочери, четвертой сестры нашего Тьоудрекура. Я всегда знала, что к концу жизни бог пошлет мне в эти корявые руки маленького мальчика, как мне предсказывала в молодости одна святая женщина с островов Вестманнаэйяр.

Стоун П. Стенфорд обошел всех присутствующих, расцеловался со всеми и в самых изысканных словах пожелал каждому благополучия. Потом он спросил свою дочку о новостях в Лиде.

– Все хорошо, – сказала девушка и перевела дух. – Вот только весной было холодно, все время лили дожди вплоть до выгона ягнят на пастбища; многие, бедняжки, так и погибли в лужах.

Тут вмешался брат девушки и добавил:

– Мы уже со Стейной говорили, что в Лиде не было такой весны с того самого времени, как появился на свет наш Крапи.

– Никогда еще не падало так много камней с гор, – сказала девушка.

– Догадываюсь, что зима, верно, была долгой и суровой и, пожалуй, кормов не хватало, – сказал каменщик. – Иногда в Стейнлиде весной идет снег, и овцам приходится пробивать ледяную корку под снегом. Что правда, то правда… Да, что же я собирался сказать… Да, вы сказали, что с гор нападало много камней… Ну, это не новость. Зато как мы были счастливы в те далекие дни, когда у нас был замечательный конь, о котором вы говорите.

Они с удивлением прислушивались к своему разговору. Три человека, у которых когда-то была одна общая душа, и вот теперь они встретились в небесном царстве. Они все вдруг умолкли.

– Я полагаю, твоя поездка была благополучной? – спросил Стоун П. Стенфорд епископа.

– Последние три года, что я провел в Исландии, меня больше не избивали. Прогресс ли это или шаг назад – не знаю. Страшно действует на нервы, когда приходится бороться с ворохом шерсти, еще не уложенной в мешки.

– А по-моему, это хороший признак, когда люди перестают бить тех, кто думает иначе, – сказал Стенфорд. – Ты помнишь, дорогой Тьоудрекур, когда мы познакомились и как? Если я скажу тебе, что чувствую себя дома на другой стороне луны, как мне порой и впрямь представляется, то я думаю, это не основание, чтобы ты набросился на меня с кулаками, не выяснив, на какой стороне луны ты сам. Как бы там ни было, мы все живем во Вселенной на протяжении огромного пространства в сто тысяч миллионов миль. – Тут каменщик понизил голос и почти шепотом спросил знаменитого епископа, великого путешественника: – Я хотел бы узнать только одно: светили звезды на небе, когда ее хоронили?

– Шторм улегся, было светло и звездно, – сказал епископ.

– Это хорошо, – сказал Стоун П. Стенфорд. – Больше я ни о чем не буду спрашивать.

Железная Анна внесла мясной суп в большом горшке и поставила на середину стола. Многочисленное семейство уселось за стол. Только Железная Анна не села, она стоя разливала суп в тарелки. В мормонских домах не обязательно, чтобы глава семейства читал предобеденную молитву, иногда ее может прочесть кто-нибудь из сестер или детей. Такой порядок заведен из-за частого отсутствия отца семейства, который подчас подолгу бывает в отъезде, принося пользу в других уголках земли. Железная Анна села, только когда прочла молитву. Женщина была немногословна, как это часто свойственно худым людям.

– Благодарим тебя, господи, – сказала она, – за то, что ты позволил нашему брату свершить еще один подвиг во имя веры, который долго будет жить в памяти святых, и посадил новый побег с прекрасным цветком, чей род будет вечно жить и плодоносить здесь, в пустыне. Аминь.

Глава двадцать девятая. Многоженство или смерть

Рассказывают, что в те дни в городе Соленого озера двести женщин, противниц мормонов, созвали собрание и учредили общество, назвав его «Союзом христианских женщин Америки». Святые же Судного дня считали этих женщин порождением Великого Отступничества. Женщины эти, сами никогда не познавшие откровения, требовали, чтобы конгресс Соединенных Штатов принял крутые меры против церкви, возомнившей, что она имеет полномочия от самого господа бога. Эти женщины призывали правительство не останавливаться перед лишением многоженцев гражданских прав и отменой всех заведенных ими законов и порядков. В своей резолюции «Союз христианских женщин» провозгласил, что многоженство противно богу на том основании, что господь создал для Адама одну Еву, а не нескольких. На собрании, состоявшемся в одной из церквей Великого Отступничества, построенных в городе, женщины – борцы за единобрачие – произносили фанатические и патетические речи; требовали свободы для своих сестер, страдающих под игом многоженства. С пафосом они обращались к своим единственным мужьям и другим моногамистам, призывая расправиться с многоженцами, засадить их за решетку. Некоторые требовали применить испытанный англосаксонский способ: вымазать смолой и вывалять в перьях тех, кто имеет больше одной жены, да и жен их тоже.

Не будем сейчас перечислять всех тех мер и методов, к которым прибегало правительство Соединенных Штатов в своем походе против мормонов в Юте. Одно совершенно ясно: было решено нанести сокрушительный удар по «святым Судного дня». Это видно хотя бы из такого незначительного факта, который мы собираемся привести: когда Стоун П. Стенфорд на следующий день после приезда епископа решил навестить его, чтобы еще раз расспросить о всех значительных событиях, свершившихся в жизни их обоих по воле высших сил, епископа дома не оказалось. На рассвете нагрянули полицейские и увезли его в большой полицейской машине. Счастливое семейство, еще только вчера собравшееся вокруг стола за вкусным супом, чтобы отпраздновать благополучное возвращение мужа и отца и прочие немаловажные для спасения души события, сегодня было разрушено самым несправедливым образом во имя справедливости и торжества зла под видом совершения богоугодных поступков.

Хотя мормонов в книгах и называют мирными людьми, все же долго они не позволяют колотить себя безответно. Вскоре после того, как двести дочерей Великого Отступничества провозгласили свой манифест, «святые Судного дня» кинули боевой клич по всей стране. Сперва по всей «территории» Юта были проведены районные собрания женщин, на которых приносились обеты и делались публичные заявления. Затем было решено провести всеобщую конференцию в городе Соленого озера, чтобы подчеркнуть единство и солидарность, разъяснить цель многоженства и его значение для спасения души. Женщины Испанской Вилки тоже не захотели отстать от других. Они созвали собрание, на котором обсудили поездку в город Соленого озера с тем, чтобы и их голос прозвучал в общем хоре. Пропев вначале несколько красивых святых псалмов, они принимаются описывать, как каждая из них довольна своим особым предназначением. Они воздают хвалу мудрости всевышнего, которому ведомо, что счастье женщины заключается в том, чтобы иметь справедливого и добродетельного супруга; нельзя мириться с тем, чтобы такой мужчина доставался только одной женщине. Они считали, что духовное единодушие и посильное участие в делах божьих поселило в домах мормонов мир и согласие, каких никогда не встретишь в ином человеческом общежитии. «Каждый день, дарованный нам богом, – говорили они, – мы благодарим всевышнего и его друга – пророка – за то, что они учредили прекрасную жизнь на земле без зависти и ревности. Разве кому-нибудь доводилось видеть, чтобы святые Судного дня пренебрегали порядочными женщинами, как это делают иезуиты и лютеране, которые всячески стремятся увильнуть от законного брака и, уж если не удается его избежать, в конце концов после обманов и измен умудряются отделаться от своих жен. И пока мы живы, ни за что на свете не отречемся мы от своей прекрасной праведной жизни, как бы ни запугивали нас Соединенные Штаты, их армия и полиция, конгресс, сенаторы, ораторы, газетные писаки, писатели, профессора и невежды-священники, включая самого антихриста папу. Никакая сила не помешает нам следовать святой воле господней, его наказу о многоженстве и остальным правилам, предписанным им. Мы, женщины-святые Судного дня, заявляем: «Многоженство до гробовой доски! Многоженство или смерть!»

Когда закончилось городское собрание в Испанской Вилке, женщины разбились на группы, специальные подводы должны были отвезти их в город Соленого озера. Большие повозки, которые предназначались для сена и фуража, запряженные четверками лошадей, были оборудованы скамейками и одеялами, чтобы перебросить эту цветущую женскую компанию в столицу. Лица женщин светились воодушевлением. Их отличало выражение счастливой невинности – украшение монахинь. Одни смеялись от почти детского избытка чистой совести, граничащего с бессовестностью, другие распевали дрожащими голосами хвалебные гимны, чтобы дать выход своим чувствам. Группа молодых парней аккомпанировала им на духовых инструментах. Мужья стояли вдоль дороги с детьми на руках, чтобы помахать на прощанье шляпой. Все без разбора целовали друг друга на прощанье. Пожилой мужчина подошел к одной из повозок, отбросил волосы со лба и обратился к молодой девушке, сидящей между двумя пожилыми женщинами. Она смотрела вопросительно, широко открытыми глазами и не принимала участия в пении, потому что не знала слов, но по ее довольному выражению лица было видно, что она счастлива.

– Я надеюсь, мой светик, – сказал он усмехаясь, – ты не разочаровалась в той стране и в том царстве, которое я обрел для вас, моих детей. Я только хочу сказать, что, если бы мне довелось прослышать о более праведной божьей крепости, я постарался бы и ее добыть для тебя и твоего брата.

Четвертая жена епископа смотрела на своего отца издалека, из-за той огромной пропасти, которая лежит порой между двумя сердцами. Она ответила с повозки:

– Чего могу я желать лучшего, чем последовать за этими женщинами? Я надеюсь не дожить до того дня, когда обману епископа Тьоудрекура, – ведь он спас меня от мерзкого чудовища, имя которого я боюсь произнести вслух.

– Стоит ли говорить об этом чудовище! Будь счастлива, что ты избавилась от него, – сказала мадам Колорней, сидевшая рядом с четвертой женой.

– На островах Вестманнаэйяр было только одно морское чудовище; у него открывалось столько ужасных пастей, сколько ножей всаживали в него, – сказала Мария Йоунсдоухтир из Эмпухьядлюра, сидевшая по другую сторону от четвертой жены с малолетним Стейнаром на коленях. Потом слепая Мария добавила:

– Люди на островах Вестманнаэйяр, где я выросла, не искали небесного царства: оно было внутри них, где бы они ни находились, – даже вися высоко над пропастью, они чувствовали себя в божьем граде Сионе.

Н-но! Послышался первый свист кнута. Тронулась первая повозка, за ней пришел в движение весь караван с женщинами и музыкой. Мужчины, прижав к груди детей, некоторое время бежали рядом с повозками; одни махали шляпами на прощанье, другие шутили, третьи выкрикивали добрые напутствия. Но вскоре они стали отставать. Женщины помахивали платочками с повозок и пели под духовную музыку. Столбы пыли вздымались на дороге. Мужчины окончательно сдались – они уже не бежали и не размахивали шляпами и, когда повозки выехали за околицу, повернули домой – все, кроме одного. Он стоял посреди дороги со шляпой в руке, в облаках пыли. Повозки с женщинами уже исчезли вдали, не доносилось ни пения, ни музыки. Мужчина протер глаза, запорошенные пылью после этого бесполезного бега, надел шляпу и только тогда заметил, что стоит перед тем домом в самом конце улицы, в котором когда-то была швейная машина.

Дом сильно обветшал с тех пор, как он увидел его впервые, хотя и тогда он был не в самом лучшем состоянии. Щели в стенах были так велики, что в них облюбовали себе место ящерицы; в некоторые трещины набилось столько земли, что там выросли сорняки. Веревка для просушки белья представляла унылое зрелище по сравнению с былыми временами: сейчас на ней болталось только несколько драных детских рубашонок.

Мужчина заметил, что не только он смотрел вслед удаляющимся повозкам; перед дверью стояла молодая темноволосая девушка, всем своим обликом похожая на мать, только не унаследовавшая ее смеха. Девушка была наделена всеми женскими добродетелями, кроме одной, – она не утруждала себя тем, чтобы здороваться со знакомыми людьми. Держа на руках годовалого ребенка, она смотрела вслед удаляющимся повозкам затуманенными от слез глазами. Малыш пытался утешить свою мать. Он теребил ее нос, мокрый от слез, вытирал маленькими пухленькими пальчиками ей глаза. Стоун П. Стенфорд снял перед девушкой шляпу.

– Ну, наделали шуму эти подводы сегодня, – сказал он, подходя к двери. – Добрый день! Благослови вас бог обоих.

Площадка вокруг дома не приводилась в порядок в этом году, а может, и все двадцать лет. Здесь, на небольшом клочке земли буйно разрослись тамариск, шалфей и другие травы пустыни. Кое-где со стен отвалилась облицовка. Окна, выходящие на улицу, были заколочены. Когда-то, давным-давно, каменщик почти обещал женщине привести в порядок ее дом. Вряд ли когда кто другой так пренебрег своим обещанием. Кирпичи, которые однажды, при первом посещении этого дома, он привез в коляске и сложил у входа, почти заросли травой. Он протянул девушке руку, и она, сначала вытерев ладонью лицо, протянула ему свою, мокрую от слез. Он погладил мальчика по головке и усмехнулся:

– Оказывается, не всем сегодня весело в граде господнем Сионе вопреки ожиданиям. Что произошло?

– Мы иезуиты, и нам нельзя ехать вместе со всеми, – сказала девушка, продолжая всхлипывать.

– Ты бы пришла ко мне, я бы как-нибудь усадил тебя рядом со своей дочкой в благодарность за благословенный кофе, – сказал он. – А если я человек ненадежный и обещаю больше, чем могу сделать, надо было обратиться к более старому и надежному другу дома, чем старик из Лида.

– Это ты о Роунки? – спросила невежливая девушка. – Уж не думаешь ли ты, что ему под силу схлопотать место в повозке еще для одного женского зада? Единственное, на что он способен, так это заколотить досками окна после того, как мальчишки вышибли в них стекла. Этой работе он, наверно, научился при лютеранской церкви.

– Ничего не скажешь, – заметил каменщик. – Стекол выбито немало. Когда я смотрю на всю эту разруху, у меня такое чувство, будто я это сделал собственными руками.

Как уже говорилось раньше, швейной машины больше не было в комнате, а сама швея Борги сидела заплаканная у окна, выходящего во двор, и шила что-то на руках. Двери, когда-то тщательно запираемые, были не только сняты с петель, но и вообще исчезли. Куда же девался шкаф, где когда-то висели платья, сшитые по последней английской моде, с таким глубоким вырезом, что при виде его человек чувствовал себя младенцем, готовым приложиться к материнской груди?

Женщина взглянула на него откуда-то из затаенной глубины своими выразительными глазами, опухшими от слез.

– Да, много прошло времени с последней встречи, – сказал он.

По обыкновению он пригладил несуществующие волосы и, только подыскав в углу местечко для своей шляпы на полу, протянул женщине руку.

– Добрый день, бог тебе в помощь, дорогая фру Торбьорг! Ты, наверное, совсем забыла бедолагу, не помнящего своего имени, а еще меньше, откуда он. Но было время, когда ты носила ему кофе – настоящий, хороший. Большое спасибо тебе за это!

– Кофе? – удивленно произнесла женщина, как будто услышала что-то странное, непонятное.

– По крайней мере об этом помнит бог. Он не позволяет оставлять добро невознагражденным…

– Да, – ответила женщина, – это правда. Благодарю тебя за кирпичи, которые ты привез сюда в детской коляске.

И хотя женщина только что плакала и, вероятно, слезные железы не прекратили еще своей деятельности, свойственное ей чувство юмора взяло верх, и она, откинувшись назад, расхохоталась. Она смеялась заразительно, громко, так широко открыв рот, что при желании можно было заглянуть ей внутрь.

– Уметь смеяться – великий дар божий, – сказал каменщик.

Женщина оборвала смех и вытерла оставшиеся еще слезы.

– Пожалуйста, садись сюда, на мой стул, – сказала она, вставая. – Я сяду вот на эту скамеечку. У меня совсем не легко на сердце. Самое досадное, что все эти почтенные верующие женщины, как мне кажется, ни разу и не слыхали о пророке. Это переполняет чашу терпения.

– Так уж повелось: первый оказывается последним, а последний – первым. Моя дочь совсем недавно узнала о пророке, если вообще она слыхала о нем. Но, должно быть, на все есть свои причины, в том числе и на то, почему ты и твоя дочь не были приглашены в эту поездку. Если я правильно помню, ты когда-то мне рассказывала, что однажды, когда тебя хотели обучить Евангелию, ты хохотала до колик в животе.

– Как будто люди не одинаково зависят от пророка, верят они в него или нет. Не по воле ли пророка мы сидим здесь, всеми забытые и заброшенные? Пророк лишил меня всего, у меня и дом рушится… А почему? Пророк швырнул в нас камень… Единственное, что он мне оставил, – это Роунки. Благодаря ему на днях мы доели остатки вашего мясного супа с епископского стола.

– Жаль швейную машину, – сказал он. – Я ужаснулся, узнав о том, что она исчезла.

– Я вынуждена была продать ее, чтобы расплатиться с долгами. К тому же, что толку от нее. Ведь с тех пор, как моя дочь заимела ребенка от лютеранина, ни один святой мужчина не позволяет своим женам шить нижнее белье у меня (хотя кого должно волновать, кто шьет нижнее белье!), не говоря уже о туалетах, которые они надевают, идя в Педагогическое общество; ведь там могут спросить, не от Борги ли эти туалеты…

– Я постараюсь повлиять на Роунки, чтобы он снял с себя пасторский сюртук и постарался продвинуться по служебной линии, – он с успехом может стать даже председателем общины, – сказал Стоун П. Стенфорд. – Уж по одному тому, как он заботится об овцах епископа Тьоудрекура, видно, что из него вышел бы неплохой отец семейства, если бы он захотел осчастливить одну или двух женщин.