Текст книги "Возвращенный рай"

Автор книги: Халлдор Лакснесс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Глава первая. Чудо-лошадь

В конце прошлого столетия, во времена Кристиана Вильхельмссона,[1]1
  Кристиан IX.


[Закрыть] предпоследнего иноземного короля, правившего в Исландии, жил на хуторе Лид в округе Стейнлид крестьянин по имени Стейнар.[2]2
  Стейн – по-исландски «камень».


[Закрыть] Отец окрестил его этим именем потому, что весной, когда мальчик появился на свет, с гор обрушились огромные глыбы камней. К началу этого повествования Стейнар был уже женатый человек, у него росли дети – сын и дочка; предки Стейнара владели этим хутором с давних пор, и ему он достался в наследство от отца.

В те времена исландцы считались самым бедным народом в Европе, такими, впрочем, были и отцы их, деды и прадеды от самых первых поселенцев. Но сами исландцы верили, что в далеком прошлом их страна переживала золотой век и они были вовсе не крестьянами и рыбаками, как сейчас, а героями и скальдами, вели свой род от королей, и владели оружием, золотом и кораблями. Как и все мальчишки в Исландии, сын крестьянина из Лида с малых лет возомнил себя викингом и любимым дружинником короля. Он выстругал себе из дерева секиру и меч и никогда не расставался с ними.

Хутор Лид был построен так, как с незапамятных времен строились крестьянские дворы в Исландии: основной жилой дом с островерхим чердаком, сени с кухней и домик поменьше с комнатами для гостей. Стены и полы в них были обшиты досками. Во дворе ряд подсобных помещений с остроконечными деревянными фронтонами теснились вплотную между домом и выгоном в последовательности, принятой в те времена в крестьянских усадьбах: сарай, навес для сушки рыбы, коровник, конюшня, овчарня и, наконец, маленькая кузница. Осенью за постройками возвышались стога сена, к весне они исчезали.

Такие торфяные строения, поросшие травой и ютящиеся у подножья гор, в ту пору часто можно было встретить в Исландии. Хутор, о котором идет речь, примечателен был тем, что владелец его хозяйствовал умно и умело. Здесь никогда ничто не приходило в упадок – в доме ли, во дворе ли. Все тотчас же чинилось и приводилось в порядок – так старателен был крестьянин, он трудился день и ночь. К тому же был мастером на все руки – в равной степени и по железу и по дереву. Давно уже повелось в округе показывать молодым крестьянским парням изгородь и стены в Лиде как наилучший образец для подражания. Каменная изгородь была так искусно и тщательно выложена, что равной ей не сыскать в округе. Усадьба в Стейнлиде располагалась у подножия отвесных гор, которые когда-то, тысячи лет назад, были морским берегом. Трава, растущая в расщелинах, корнями своими разрушала камни, и они выветривались, а в дождливую весну и осень от каменных уступов отваливались куски и с грохотом скатывались в долину. Эти камни причиняли немалый вред, уничтожали выгоны и пашни, а подчас повреждали и дома. Крестьянину из Лида весной приходилось основательно трудиться, чтоб очистить свой выгон и двор от тяжелых камней. Хозяин Лида работал больше остальных хуторян – ведь он любил во всем порядок. Сколько раз в день приходилось ему сгибать и разгибать спину с тяжелым камнем в руках, и единственной наградой для него была радость увидеть этот зловредный камень прочно вмонтированным в ограду.

Рассказывают, что у Стейнара из Лида был серый скакун, считавшийся лучшим в округе. Эта лошадь являла собой то самое чудо, которое положено иметь любому хутору. То, что конь – существо необыкновенное, не вызывало сомнений. Само появление его на свет было удивительным. Люди увидели вдруг, что за старой серой кобылой, которую не один год выгоняли в горы на пастбище с другими лошадьми, бежит жеребенок. Обычно старая кляча паслась у пруда, зимой же ее держали в конюшне. Никому и в голову не пришло, что она жеребая. И уж если когда-либо в этой стране и произошло непорочное зачатие, то именно в данном случае. Чудо совершилось в метель за девять ночей до первого дня весны. Ни цветка, ни проталинки у стен, не говоря уже о золотистой ржанке; разве только подчас буревестник взвивался ввысь, чтобы убедиться, на своем ли месте горы. И вот, в эту непогодь появилось на свет создание юное, юнее самой весны. Жеребенок бежал вприпрыжку за старой Граной легко и изящно, едва касаясь земли. Однако его крошечные копытца не были вывернуты назад. А это означало, что жеребенок все же не был сказочным конем из подводного царства, во всяком случае по материнской линии. Поскольку кобыла не готова была к его появлению, у нее не оказалось молока. Как же жить этому загадочному сказочному существу? Пришлось забрать старую Грану в дом и кормить сеном, а жеребенка пахтой. Это единственное, что могло заменить кобылье молоко. Так он и питался, пока не зазеленела трава.

А когда жеребенок вырос, он превратился в отличного коня с пушистой развевающейся холкой, с блестящей гривой, с маленьким изящным крупом, длинными стройными ногами, с красивой осанкой; глаза у него горели, и обладал он острым нюхом, легко находил путь; рысца мягкая, а в галопе ему не было равных. Назвали его Крапи, то есть Талый, из-за того что родился он в ту весну, когда бесконечно перемежался дождь со снегом. С тех пор время на хуторе исчислялось со дня рождения Крапи: год с той весны, когда родился Крапи, два года, три года и так далее.

На склонах гор отдельные ущелья заканчивались небольшими плато, поросшими травой. Сюда, наверх, забирались лошади из лежащих поблизости хуторов, образуя большой табун. Иногда они паслись у реки или на берегу моря. Только Крапи, любимец хутора, привыкший получать лакомые кусочки, мог один, когда ему вздумается, то рысью метнуться в горы, то не спеша спуститься в долины. После этих прогулок он любил остановиться у дома, просунуть голову в дверь и заржать на весь дом. Ждать ему приходилось недолго – он сейчас же получал масло, если только оно было в доме. Как приятно прижаться к его морде – она куда мягче девичьей щеки. Впрочем, Крапи не любил долго нежиться – получал то, что ему требовалось, и убегал прочь галопом, словно испугавшись чего-то. Останавливался лишь тогда, когда находил табун.

В те времена лето длилось в Исландии долго. По утрам и вечерам зеленые выгоны становились почти красными, а днем голубой простор казался зеленым. Вот среди этой необычной игры красок, на которую никто внимания не обращал, которая никого не волновала, и стоял хутор Лид в Стейнлиде, один из множества хуторов на юге, где ничего не происходило значительного – разве что высоко в горах парил буревестник, как и в те незапамятные времена, когда здесь жили предки нашего хуторянина. На уступах гор, в их расщелинах росли папоротник, дягиль, пузырник. Камни все так же падали с гор, подобно слезам бессердечного тролля, обитателя горных ущелий. На одном хуторе, если он под счастливой звездой, хорошая лошадь рождается только раз в человеческую жизнь, на другом этого не случается даже раз в тысячу лет. С моря – через пески и болота – доносится все тот же шум, что и тысячи лет назад. К концу сенокоса появляется кулик-сорока в красных сапожках, в черной шелковой накидке поверх белой рубашки; он важно разгуливает по скошенной траве, посвистывает и удаляется. Все эти тысячелетия пес – неизменный друг крестьянского двора – чувствует себя самой главной фигурой, когда по утрам, сытый, с высунутым языком, он бежит рядом с пастушонком, сопровождая его к дойным овцам. В такие летние дни с соседних хуторов доносится тоненький звон: это точат косы. К дождливой погоде обычно коровы на выгоне укладываются на землю, и, уж если все ложатся на один бок, дождя не миновать; и другая примета – к засухе: коровы одиннадцать раз подряд мычат на закате. Извечно одна и та же история.

Когда Крапи исполнилось три года, Стейнар надел на него уздечку – так легче было его ловить. Конь теперь пасся у дома на траве, вместе с прочими лошадьми, нужными в хозяйстве. Этим же летом его объездили и научили идти рядом с лошадью, несущей всадника. А в следующую весну хозяин стал приучать его к седлу. В длинные светлые ночи он угонял скакуна далеко за пределы своих полей и пускал в галоп. И когда в предрассветной тиши раздавался приближающийся стук копыт, оказывалось, что не все на хуторе одинаково крепко спят. Иногда на пороге появлялась девочка в нижней юбке с только что надоенным молоком в ведре. Из-за ее спины выглядывал босоногий викинг, спящий всегда с Топором Риммугигуром – Великаншей Битвы – под подушкой.

– А есть ли у кого-нибудь лучшая лошадь в округе? – спрашивал мальчик.

– Долго бы пришлось искать, сынок, – отвечал ему отец.

– А правда, что она волшебная? – спрашивала девочка.

– Думаю, что все лошади такие. Во всяком случае, лучшие из них.

– А может она скакать по небу, как лошадь в сказках? – спрашивал викинг.

– Ну конечно, мой мальчик. Если только господь бог ездит на лошадях, я уверен, что да.

– А может когда-нибудь родиться еще такая лошадь в округе? – спросила девочка.

– Я не очень уверен в этом, – отозвался отец. – Во всяком случае, не скоро. Зато я уверен в другом – пройдет немало времени, прежде чем здесь, в округе, родится другая маленькая девочка, которая озарит свой дом светом так, как озарила мой дом ты.

Глава вторая. Важным господам приглянулся скакун

В Исландии готовились торжественно отметить славный юбилей – тысячелетие со дня основания государства; по этому поводу будущим летом в Тингведлире у реки Эхсарау должен состояться большой праздник. Говорили даже, что на это торжество приедет из Дании король Кристиан Вильхельмссон, чтобы передать исландцам грамоту, дарующую право на самоуправление, которое, по мнению исландцев, всегда им принадлежало, вот только датчане никак не хотели признать его за ними. И с того момента, как Кристиан вступит на нашу землю, согласно конституции, Исландия будет называться королевской самоуправляемой колонией. Это известие с радостью встретили в каждом крестьянском доме, считая, что оно лишь предвестие еще больших радостных новостей.

А сейчас речь пойдет о том, как один летний день, незадолго до начала сенокоса, принес много хлопот собаке на хуторе Лид в Стейнлиде. Заслышав цоканье копыт, доносящееся с большой дороги, Снати вскочил, зло ощетинившись, прыгнул на торфяную крышу, как делал всегда в самых серьезных случаях, и залился лаем; наверное, такой лай можно было услышать у входа в пещеру Гнипахеллир в стародавние времена.[3]3
  Намек на эпизод из «Эдды».


[Закрыть] А вскоре Лид заполнили гости, прибывшие на лошадях; в этих краях главные дороги шли через хутора и ими пользовались все. Когда Снати взбирался на крышу, обитатели хутора знали – к ним пожаловали не пешие путники, а важные господа.

Дело рассказчика – познакомить читателя с героями до того, как они появятся на сцене, и я охотно делаю это. Во двор въехали верхом два важных господина, сопровождаемые множеством лошадей и всадников; один из них был окружной судья Бенедиктсен. В этом рассказе нет возможности объяснить цель его приезда, ибо у начальства всегда бывает много различных поводов для визитов. Этот судья состоял на службе всего два года, он был молод и прибыл в округу прямо со студенческой скамьи. Почти все здесь считали судью поэтом, а некоторые осведомленные люди, стремившиеся не отставать от моды, называли его «идеалистом». До сих пор в Исландии не было идеалистов, и старики не понимали этого слова; но им казалось, что судья и впрямь отличается от тех судей, которые водились в стране раньше, и они прозвали его «слугой двух господ». Второй гость, Бьёрн из Лейрура, выбился в поверенные из низов. Он рано пришел к выводу, что исключительные способности и качества, которыми он наделен в отличие от других людей, могут избавить его от необходимости пасти скотину или ловить рыбу. В молодые годы Бьёрн обучался торговому делу при оптовой фирме в Эйрарбакки и несколько лет вместе со своими хозяевами прожил в Дании. Вернувшись домой, он заделался писарем при престарелом судье в Хове, получил от него несколько заброшенных хуторков на побережье – Нора, Болото, Слякоть и другие со столь же непритязательными названиями. Он объединил их в один хутор, выстроил большой дом, женился на деньгах и завел немало прислуги. К тому времени, когда начинается наш рассказ, Бьёрн давно уже не служит писарем. Он выполняет всевозможные поручения судей, а сейчас разъезжает по стране, имея полномочия от шотландцев закупать для них лошадей и овец за золото. Бьёрн из Лейрура часто возит с собой золото в плотных кожаных сумках, прикрепленных к седлу. Он скупает также остовы разбитых кораблей на южном побережье страны – иногда с аукциона, а подчас просто по сговору с высшими чиновниками. И Бьёрн всегда тут как тут, если кто-нибудь вынужден распродавать свое имущество – то ли нуждаясь в деньгах, то ли из-за убытков или какой-либо другой беды. Он уже прибрал к рукам много дворов, и не только в своей округе, но даже в отдаленных районах страны. Куда бы ни приехал Бьёрн из Лейрура, он отбирает самых лучших скаковых лошадей, не торгуясь, расплачивается золотом. Он неутомимый наездник, и самый трудный путь ему нипочем. Обладая самыми выносливыми лошадьми, он не раздумывая пускается вброд через озера и реки, будь это днем или ночью. Но хотя Бьёрн из Лейрура уже в годах, ему так и не удалось добиться доверия крестьян у себя в округе. Чем дальше от родных мест, тем более его ценят, тем большей популярностью он пользуется.

Бьёрн подружился с судьей Бенедиктсеном тотчас, как только тот приехал сюда, подарил ему лошадей, коров и земельные участки, затем стал его постоянным спутником. Нередко Бьёрну из Лейрура оказывалось по пути с судьей, когда тот разъезжал по своим служебным делам. Они вступали в оживленные разговоры с хуторянами, хохотали, причем водкой баловались редко, все больше коньяком да понюшками доброго табака.

Стейнар из Лида вышел из дому и пристально осмотрел свою изгородь, подправил один камень, потом другой, поглядел на луга, раздумывая, когда можно будет косить траву. Затем по старому доброму крестьянскому обычаю пошел навстречу гостям и почтительно приветствовал судью; с Бьёрном из Лейрура он расцеловался.

– Ты чертовски славный мужик! – воскликнул Бьёрн, похлопывая крестьянина по спине. – Все холишь да прихорашиваешь свою изгородь. Все-то ищешь, чем бы развлечься.

Судья, пробежав глазами по ровно выложенной каемке изгороди, тоже выразил восхищение:

– Представляю, что могли бы вы смастерить из камня, доведись вам пожить в Риме, как старику Торвальдсену.

– Плохой бы я был христианин, если б поленился приноровить нужный камень к нужному месту. Впрочем, это не такое уж легкое дело. По всей изгороди может найтись одно лишь отверстие, где требуется именно этот камень, а не какой другой. Одно могу сказать наверняка – я никогда не завидую тем, кто отыскивает себе более интересные развлечения, чем я. Лучшая часть этой изгороди построена не мною, а блаженной памяти моим прадедом, это он восстановил ее после извержения вулкана в прошлом веке, когда тут было все разрушено. У нас, живущих в этом веке, не тот глаз и не те руки, чтобы соорудить такую хорошую изгородь, как делали это в старину наши предки. К тому же и время работает на нас – камни как бы срастаются с божьей помощью, и новые поколения нет-нет да и приложат руку. И так до очередного извержения.

– Мне довелось слышать, что ты, старина, никогда не говоришь ни да, ни нет, – заметил судья. – При случае хотелось бы проверить, так ли это.

Крестьянин рассмеялся.

– Что-то не замечал, добрый судья, – сказал он, следуя старинной традиции древних обитателей Стейнлида, согласно которой с важными людьми принято разговаривать как с близкими родственниками или даже, скорее, как с обездоленными, которых ценят не за их заслуги, а лишь потому, что все мы дети божьи. – А не все ли равно в конце концов, произносишь ты да или нет, хе-хе-хе… Пожалуйста, друзья, милости просим, заходите в дом, отведайте воды.

– Скажи, друг мой, тот серый скакун отличнейшей породы, которого мы с судьей видели на лужайке, откуда он у тебя?

– Об этом, пожалуй, надо спросить у детей. Они верят, что лошадь появилась из морской пены. Я часто думаю, что детям жизнь доставляет больше радости, чем нам, взрослым. По правде говоря, это их лошадь.

Судья оставался в седле, Бьёрн же повел своего коня под уздцы, направляясь к дому.

Во двор выбежали дети. Бьёрн из Лейрура поцеловал их и дал каждому из них по серебряной монетке, как принято у богатых людей.

– Вот такую девочку я хотел бы взять в жены, когда она вырастет большой, а такого мальчика – себе в помощники, – сказал он. – Да, что же я собирался тебе сказать, дорогой Стейнар? Тебе, старик, чертовски повезло, обзавелся таким жеребцом. Ну зачем тебе такой конь? Не продашь ли ты его мне?

– Не могу этого сделать, пока дети считают его морским коньком. Надо подождать, пока он станет обычной лошадью, какими в конце концов становятся все лошади. Пока дети не подрастут.

– Верно, – поддержал его судья. – Нельзя отбирать у детей их фантазии и продавать их. Я думаю, Бьёрну есть чем развлечься и без этого. Кому-кому, а мне-то известно, что после Нового года он заполучил два больших судна, потерпевших кораблекрушение. Не говоря уже о самых видных хуторянках и крестьянских девушках в восточной округе…

– Наш новый судья иногда выражается несколько туманно, – сказал Бьёрн из Лейрура. – Что поделаешь, говорят, он поэт.

– Стейнар, если ты надумаешь расстаться с этой лошадью, – продолжал судья, – то продай ее мне. Именно такая лошадь понадобится мне, когда будущим летом я поеду встречать его величество.

– Я не видел ни одного чиновника, который за год не превратил бы отличную верховую лошадь в обыкновенную вьючную клячу. Меня же, Стейнар, ты прекрасно знаешь, и тебе известно, что, если мне в руки попадет хорошая лошадь, я из нее сделаю еще лучшую.

Судья раскурил трубку, оставаясь сидеть в седле.

– Ты продаешь их за золото в Англию, – сказал он. – Там их отправляют в шахты, где они слепнут. Счастье той лошади, которая превращается в клячу в Исландии, не успев попасть к тебе в руки.

– Побойтесь бога, друзья мои, – вмешался Стейнар из Лида.

– Назначай любую цену, – горячился Бьёрн из Лейрура. – Если тебе нужен тес для дома, проси, пожалуйста. Меди и железа у меня больше чем достаточно, а серебра – куры не клюют. Подойди поближе и загляни.

Бьёрн вытащил из кармана куртки большой кожаный кошелек, Стейнар подошел к нему.

– Как ты думаешь, что скажут мои дети, если я променяю их сказочного коня на золото? – спросил крестьянин.

– Правильно, – сказал судья, – стой на своем.

– Если не хочешь золотом, дам тебе дойную корову, – продолжал Бьёрн. – Две, если захочешь.

– Ну, у меня нет времени заниматься пустой болтовней, – заявил судья.

– Видишь ли, мой дорогой, когда мир перестает быть чудом в глазах наших детей, не так уж много тогда остается, – сказал Стейнар. – Подождем еще.

– Будешь в настроении, бери свою лошадь и приезжай в Лейрур. Осмотрим ее вместе и хорошенько все обсудим. Ничего так не люблю в жизни, как глядеть на красивых лошадей.

– И не вздумай вести своего коня в Лейрур, – вмешался судья, – даже если он предложит тебе корову. Вернешься домой с пачкой иголок в кармане.

– Заткнись, судья! Наш Стейнар достаточно хорошо со мной знаком, знает, что я никогда не торгуюсь, покупая лошадей. Давай расцелуемся – все равно, продашь ли ты мне свою лошадь или нет.

И гости уехали.

Глава третья. Исландия на заре романтики

Жизнь Исландии в описываемые времена была далека от романтики – люди там еще не научились находить удовольствие в прогулках верхом, подобно датчанам, у которых в обычае выезжать на воскресенье в лес. В Исландии считалось просто нелепым делать что-нибудь с развлекательной целью. Датский король специальным указом упразднил все развлечения более чем сто лет назад. Танцы считались изобретением дьявола, и в стране уже несколько поколений не осмеливались танцевать. Считалось неприличным, чтобы молодые неженатые люди ни с того ни с сего наступали друг другу на ноги, если только, конечно, они не собирались обзавестись внебрачным ребенком. Жизнь должна быть полезной и умножать славу господню. И все-таки в году были праздники.

Самый торжественный наступал тогда, когда отнимали ягнят от маток. Это происходит в середине лета; в эту пору солнце светит и ночью. Днем и ночью совершается во славу господа благословенный марафонский бег вдогонку за овцами; воздух дрожит от пронзительного блеяния – ягнята жалуются на все лады. Собаки с высунутыми языками бегают круглыми сутками, некоторые совсем осипли, даже лаять не могут. Отлучив ягнят от маток, их несколько дней держат в хлеву, а потом угоняют в горы. Это большая праздничная прогулка для всех – за исключением ягнят, конечно.

Гонят их целый день и всю ночь вдоль реки, от одной вершины к другой, пока не открывается горная долина, чужие горы с чужими озерами, в которых отражается чужое небо. Это мир диких гусей, и ягнята все лето будут делить с ними дары большой пустоши. Здесь сказывается холодное дыхание глетчера, и, почуяв его, Снати втягивает носом воздух и фыркает.

Хозяева Лида и соседних хуторов отгоняют в горы овец сообща. Иногда в этот поход берут с собой женщин. Бойкие служанки с нетерпением ждут этого праздника еще с осени – женщины страдают от однообразия куда больше, чем мужчины; увязываются и подростки, часто совсем маленькие мальчишки. На этот раз здесь был светловолосый паренек из хутора Драунгар – тот, что рыбачил один сезон в Торлауксхёбне; по пути домой он тогда ночевал в Лиде. Живет он ближе к востоку – там, где в горах образовались ущелья. В тот год как раз конфирмовали маленькую Стейну. Чтобы отпраздновать это событие – ведь его девочка стала совсем взрослой, – отец разрешил ей сесть верхом на Крапи, чего раньше он никогда не позволял. Он рассчитывал, что лошадь не помчится вскачь – она будет следовать за понуро бегущими ягнятами.

Любовь, как мы понимаем ее сейчас, еще не была завезена в Исландию. Люди соединялись без романтики, по неписаному закону природы и в согласии с немецким пиетизмом датского короля. Слово «любовь» сохранилось в языке, но, видимо, как наследие старых, далеких времен, когда оно имело какое-то совсем иное значение; возможно, оно применялось к лошадям. Но тем не менее, как уже говорилось, природа брала свое, и если парень и девушка не приметили друг друга во время длинных немецких проповедей о благочестии или при угоне овец в горы, под блеяние, громче которого не услышишь ни в каком другом месте в мире, то, когда они летним днем вместе вязали сено, избежать соприкосновения было невозможно. И хотя страстный монолог мог звучать лишь в душе, а самое большее, что могли сказать поэты о своих личных чувствах, – это выразить презрение к судьбе, и в те времена у людей все было на своих местах. И даже при скупом языке жестов и сбивающих с толку речах удавалось сохранять вполне естественную нормальную жизнь во всей округе.

Дочка крестьянина из Лида ни разу не взглянула на паренька, она смотрела в другую сторону. Но на своем скакуне она сидела очень уверенно, будто всю жизнь ездила верхом. Когда они поднялись так высоко в горы, что Снати принялся фыркать, перед их взором открылось огромное озеро, залитое солнечным закатом, потянуло волнующей прохладой. Вдруг парнишка подъехал к девочке.

– Ты этой весной была у пастора?

– Я опоздала на полгода. Я могла бы пройти конфирмацию осенью, но тогда еще не хватало немножко до срока.

– Когда я заглянул к вам, возвращаясь домой с рыбной ловли, я не поверил своим глазам.

– Да, я стала большой и безобразной. Одно утешение – я чувствую себя еще маленькой.

– У меня еще в запасе время повзрослеть и набраться ума. Но я уже многому научился на море.

– А я еще верю в самые невероятные вещи, – сказала девочка. – И многого не понимаю.

– Послушай-ка, – вдруг сказал паренек, – дай мне посидеть на твоей лошади; мы сейчас за холмом – твой отец не увидит.

– Ишь чего захотел! Не хватало отдать тебе лошадь здесь, в горах, где озера! Это же водяной конь!

– Водяной?

– А ты не знаешь?

– Что-то я не вижу, чтобы копыта у него были вывернуты…

– Я же не сказала, что он настоящий водяной. Он только наполовину волшебный. Послушай, нас, кажется, зовут?

– Мы скоро продолжим наш разговор. Я приеду навестить тебя, – сказал он.

– Нет, ради бога, не приезжай, я боюсь. К тому же ты совсем меня не знаешь, и я тебя тоже.

– Я не сказал, что заявлюсь сразу же. Не сегодня, не завтра. И не послезавтра. Может быть, когда тебе исполнится семнадцать лет. Я тогда тоже буду совсем взрослым. Надеюсь, вы не расстанетесь с этим конем и не отдадите его Бьёрну из Лейрура к моему приезду.

– Я от смущения, наверно, спрячусь в сундук, – сказала девочка и повернула лошадь, не взглянув на своего собеседника. В это время к ним подъехали их отцы.

– Тебе, мой светик, нужно следить, чтобы овцы в отаре там, слева, не отставали и не плелись в хвосте, – сказал отец девочки.

А другой крестьянин задумчиво произнес:

– Кажется, они уже приглянулись друг другу…