Текст книги "Возвращенный рай"

Автор книги: Халлдор Лакснесс

Глава восьмая. Тайна красного дерева

Теперь в Лиде все чаще и чаще поглядывали на каемку горы, из-за которой обычно показывались всадники, едущие с юга. В доме держали наготове снятое молоко в ведре и кусочек масла, чтобы тотчас же сунуть его лошади, когда она вернется после длинного пути, усталая и голодная как волк.

Золотистая ржанка была необычно грустна этим летом, и кулик-сорока едва подавал свой голос. Это лето выдалось таким, что эхо вовсе не раздавалось в горах, крикнешь – и не услышишь ответа. Буревестник молча скользил вдоль черных гор.

Прошли уже все сроки, когда должен был вернуться хозяин, а он все не появлялся. Вдруг однажды детям показалось, что они заметили странника, бредущего с юга с котомкой за плечами. По мере приближения человек этот казался все более и более знакомым, в особенности его походка. Он делал шаг и притаптывал ногой, как бы пробуя крепость льда. Подойдя к изгороди, остановился и погладил ее. Поправил один камень, другой.

Девушка, дочка крестьянина, стоявшая во дворе, залилась вдруг слезами.

– Я видела это во сне, – рыдая, сказала она. – Я знала, что именно так случится. Теперь всему конец.

С этими словами она вбежала в дом.

Затем Стейнар вошел во двор, неся седло за плечами. Он приветливо поздоровался с женой и сыном и спросил, куда делась Стейна.

– А где Крапи? – спросил викинг.

– Ну, это целая история, – ответил отец. – По крайней мере у меня есть седло и кнут.

– Он, конечно, продал лошадь, – вставила жена.

– Маленькому человеку не под стать большая лошадь. Вот я и подарил ее королю.

– Ах, какая я глупая, – промолвила жена. – Конечно же, ты подарил ее королю.

– У меня было такое чувство, что настоящее место такой лошади при короле.

– И хорошо сделал, что не взял за нее деньги от короля. Не хотелось бы мне стать женой барышника.

– Ну разве можно, моя дорогая, брать деньги за такую лошадь?

– Наш скакун дороже денег, – сказала жена. – Здоровье и душевный покой – единственные ценности в жизни. И наоборот, все несчастья – от золота. Как я счастлива и благодарна богу, что у нас в Лиде оно не водится никогда.

– В благодарность король обещал мне свое покровительство, – сказал крестьянин.

– Вот видишь! Кто может у нас в приходе похвастаться дружбой с королем? Благослови, господи, короля.

– О ком же мы будем теперь заботиться? – И мальчик залился слезами так же, как его сестра.

– Только отказавшись от своей лошади, человек может познать, чего он стоит, – заявил отец.

– Не надо плакать, – утешала мать. – Ты не понимаешь, что за человек твой отец. Кто знает, быть может, вскоре король пригласит его к себе и сделает своим советчиком.

И мальчик утешился – он же был викингом и дружинником короля.

– Плохо только то, что я забыл снять уздечку, – вздохнул Стейнар. – Ну ничего, как-нибудь устроится.

Он взял седло и пошел в сарай.

Была уже поздняя осень, когда в хутор Лид прибыл важный гонец. Он переступил порог, вытащил скрепленное печатью письмо и протянул его хозяину.

В те времена власти посылали гонцов в дома бедняков только в тех случаях, когда требовалось известить о том, что их скарб будет описан или что их ждет выселение по той или иной причине. Насколько известно, такого письма, какое доставили сейчас нашему крестьянину, не доводилось получать еще ни одному бедняку в Исландии. В этом документе говорилось, что его величество, король Дании, шлет Стейнару из Лида свой всемилостивейший привет и благословение. Король приглашает крестьянина посетить Данию; королевский казначей получил указание оплатить все дорожные расходы, а также расходы, связанные с пребыванием его в Копенгагене – столице королевства. Король лично примет крестьянина в одном из дворцов – в том, где он будет жить к приезду Стейнара. Этим приглашением король хочет выразить свою благодарность за лошадь, которую он получил в подарок от Стейнара. Теперь эту лошадку зовут Пусси, во дворце все ее обожают, в особенности королевские дети. Пусси держат в конюшне при дворце Бернсторфф, летней загородной резиденции короля.

Считалось неприличным, чтобы знатные посланцы задерживались в бедняцких домах: дескать, нам, королевским слугам, недосуг останавливаться в пути. Однако посланца, привезшего это письмо, разбирало любопытство, и он постоял в дверях, дожидаясь, пока Стейнар прочитает письмо.

– Хорошее письмо, много важных новостей, – сказал крестьянин, дочитав до конца. – Ты, служивый, вполне заработал золотой. Но его у меня нет и никогда не будет. К тому же мать говорит, что золото – начало всякого зла в жизни человека. Приветствуй короля, передай ему, что я приеду навестить его, как только выберу время. И, пожалуйста, напомни придворному, что я забыл уздечку, когда передавал лошадь. При случае я хотел бы получить ее обратно.

Уже говорилось, что Стейнар из Лида был мастер на все руки. Руки у него и впрямь были золотые. Соседи из всего прихода спешили к нему за помощью: то инструмент починить, то хозяйственную утварь, – в руках Стейнара вещи становились как новенькие.

Теперь, когда наступила зима, Стейнар все чаще и чаще уходил из хижины, забирался в сарай и мастерил что-то из маленьких дощечек. Это была явно какая-то пустяковина, ничего из себя не представляющая. Выпилив и обстругав маленькие дощечки, он отбрасывал их в сторону, как будто занимался этим лишь для того, чтобы скоротать время. Но, наведываясь в хутора, расположенные по побережью, он всегда прихватывал оттуда какие-то кусочки дерева. Так всю зиму он провозился с этими дощечками. Работая, бормотал под нос старинные римуры, хотя никогда не допевал всей песни до конца, а каждый раз бубнил то один, то другой куплет:

 
Всех она собак кормила,
всех она бродяг ютила —
баба добрая мила
и хозяйственна была.
 

Но сколько он ни мастерил, никак не мог добиться желаемого – то дощечки получались слишком толсты и коротки, то слишком длинны и тонки. Зима подходила к концу, начались весенние работы. Крестьянин принес в дом все, над чем он трудился зиму, и швырнул в очаг. После этого отправился собирать камни с выгона, нападавшие за зиму с гор, и стал поправлять изгородь.

Летом соседи не раз спрашивали Стейнара, правда ли, что он собирается в гости к королю, но он отвечал уклончиво.

Когда же сено было собрано в стога и сделаны все неотложные работы, он опять зачастил в прибрежные хутора и, как всегда, просил разрешения порыться в отбросах, прибитых к берегу, но не находил ничего подходящего. Однажды, переходя из одного двора в другой, он незаметно для себя очутился в Лейруре.

Бьёрн из Лейрура был не из обидчивых. Он сердечно расцеловался с крестьянином, пригласил его в дом и спросил, чем может служить ему. Стейнар ответил, что ему нужно несколько кусочков хорошего дерева – лучше всего красного, да и нужно-то ему немного, ну, скажем, не больше того, что может донести собака.

– Я надеюсь, – добавил он, – что ты на меня не в обиде за то, что я отказался тогда принять золото, которое ты предлагал мне.

– Ты отличный малый и, поверь, никогда не был мне так по душе, как в тот раз, когда отказался продать лошадь. Хотя настоящим исландцем ты проявил себя, оставив с носом судью. Вот такие-то, истинные исландцы, нам нужны! Здесь не пресмыкаются! Такие знаются только с королями! Так, значит, тебе нужно дерево? Красное? Я знаю, это дерево считается самым ценным в мире, а тебе подавай именно такое. Ну хорошо, мне повезло. Несколько дней назад на берег выбросило обломки русского корабля. Разобрал я их, и там оказалось много красного дерева. Я сложил все на выгоне. Пожалуйста, можешь взять хоть всё.

– Я могу истратить не больше семидесяти пяти – восьмидесяти эйриров, – сказал Стейнар. – Ты получишь их с моего счета в лавке в Эйрарбакки.

– Неужто мы, потомки королей и доблестные исландцы, так уж мелочны, чтобы вести расчеты из-за нескольких связок щепок, пусть даже красного дерева, – разобиделся Бьёрн из Лейрура.

– Я бедный человек, и мне не к лицу принимать подарка, – возразил Стейнар из Лида. – Это богачи могут позволять себе.

Бьёрн из Лейрура привел Стейнара на выгон, где под навесом лежали обломки корабля и куски красного дерева, сложенные в штабеля. И хотя Бьёрн из Лейрура и слышать не хотел об уплате, Стейнар был не из тех, чтобы не знать меры, – он отобрал совсем немного досок. Бьёрн и двое его рослых работников помогли крестьянину нагрузить лошадь. Затем Бьёрн проводил своего гостя и расцеловался с ним.

– Прощай! Да хранит тебя господь бог. Ну и молодчина же ты!

Стейнар сел на лошадь и поехал своей дорогой. Бьёрн из Лейрура закрыл за ним ворота. Из-за слякоти он был в сапогах. А когда собирался уже запереть ворота на засов, вспомнил вдруг об одном пустяке – исландцы, как правило, вспоминают о своем деле, уже распрощавшись, – и закричал вслед отъезжающему:

– Эй, послушай, мой дорогой Стейнар! Не разрешишь ли ты мне останавливаться у тебя на пастбище с моими лошадьми на одну-другую ночь, когда я буду перегонять их летом с востока для отправки в Англию? Дом твой ведь у проезжей дороги.

– Тебе и твоим лошадям всегда будут рады в Лиде. Днем или ночью, мой щедрый друг, – прокричал в ответ Стейнар. – Траве все равно, кто на ней пасется.

– Может статься, что я буду не один, при мне почти всегда несколько человек погонщиков, – сказал Бьёрн из Лейрура.

– Милости просим, для всех найдется место, – пообещал Стейнар. – Кого хорошо знаешь, тому охотно предоставляешь свой кров.

Глава девятая. Крестьянин уезжает и увозит свою тайну

 
Всех она собак кормила,
всех она бродяг ютила.
 

Кто эта женщина, проявляющая такое щедрое гостеприимство? – могут спросить люди. Не добрая ли волшебница, живущая к востоку от солнца и к западу от луны? Или это норна, вершащая судьбами людей? Быть может, это добрая хозяйка хутора Лида, которая никогда не усомнилась в превосходстве своего мужа и восхищалась тем, что он отказался от золота? А может, это женщина в голубом одеянии, которая тысячу лет одиноко бродит по вересковым болотам у подножия гор в жаркие летние дни? Не королева ли это, живущая в Дании? А если это всего-навсего притворщица и обманщица, которую многие величают матерью-землей? Одно было совершенно ясно: женщину эту не очень возвеличивали в данных стихах, как, впрочем, принято в Исландии, когда речь идет о чем-то очень дорогом.

К зиме Стейнар из Лида все чаще и чаще уходил в свой сарай и запирался там. Выходя оттуда, он вновь вешал на дверь замок и ключ клал в карман.

– Папа, когда мы были маленькими, – говорила дочка, – ты нам всегда все рассказывал. Теперь – ничего. Только прячешься от нас, когда мы сгораем от любопытства.

– Вы давно уже износили детские башмачки, любимая моя крошка. Ваша чудо-лошадка Крапи стала теперь самым обыкновенным пони во дворце короля, и зовут ее Пусси.

– Все же расскажи нам что-нибудь, папа. Не обязательно сказки. Нам бы очень хотелось знать, что ты там делаешь?

– Может быть, с божьей помощью, до прихода весны мне удастся сделать один пустячок. Вот тогда-то я открою свою конуру и впущу вас.

Так оно и случилось. Весной, в один прекрасный день, когда земля освобождалась ото льда, Стейнар пригласил детей в сарай и показал им свое изделие. Это была шкатулка удивительной работы. Не лакированная, она сохраняла всю красоту и естественность красного цвета дерева. Поверхность ее была такой гладкой, словно ее тщательно отполировали ладонями. Сделана была шкатулка с таким мастерством, что, казалось, дерево обладало податливостью воска. Шкатулка была выше и длиннее большинства шкатулок, и все же не слишком большой. Нечто особенное таилось в ее пропорциях, такое, что отличало ее от других шкатулок. Она была одинаково приятна на вид и на ощупь.

Внутри шкатулки были большие и маленькие ящички. Под самым большим ящичком, который выдвигался, – дно, но не простое: под ним скрывалось три потайных отделения, а некоторые утверждают, даже четыре. Открыть эти ящички было невозможно, не зная секрета. Но прежде всего надо сказать о замке. Говорят, что такого сложного, мудреного запора не знали тогда в Исландии. Чтобы открыть его, надо было проделать много сложных операций. На крышке несколько пронумерованных кнопок, на которые, чтобы шкатулка открылась, надо нажимать в строго определенном порядке. Начинать нужно с восьмой и закончить первой, тогда все будет хорошо. Чтобы легче запомнить, Стейнар сочинил стихотворение. Стихотворение получилось длинное, написанное с тем искусством, каким обладают одни только исландские крестьяне.

Не выучив его наизусть, справиться со шкатулкой было невозможно.

Стейнар продекламировал своим детям стишок и открыл шкатулку. Дети были заворожены этим чудом.

 
СТИХИ О ТОМ, КАК ОТКРЫТЬ ШКАТУЛКУ
 
 
Восьмую кнопку найди сперва,
рядом десятая кнопка – гляди!
– за ней последует номер два,
а номер четырнадцать – впереди.
 
 
Седьмая кнопка в углу – смотри!
– рядом номер одиннадцать есть.
Нажми на кнопочку номер три —
выскочит кнопочка номер шесть.
 
 
Будь внимателен! Номер пять,
номер пятнадцать не пропусти.
Номер тринадцать надо нажать,
а там доберешься и до девяти.
 
 
Коль все ты кнопки запомнить смог,
запомни двенадцатую заодно
с кнопкой четвертой. И дай тебе бог
дно шкатулки увидеть! Но —
 
 
Четырнадцать дал я ключей тебе,
имея пятнадцать замков всего —
единственный ключик оставлю себе,
и ты не получишь его.
 

Девочка спросила:

– А что надо класть в эти ящички?

Отец ответил:

– В большой – серебряные монеты.

– А в тот, который разделен на четыре части? – спросил мальчик.

– Золото и драгоценные камни, – ответил отец.

– А что же тогда прятать в потайном ящике? – удивилась девочка.

– Ну что ж, я отвечу тебе, мой светик, – усмехнулся по своему обыкновению отец. – В него надо прятать то, что дороже золота и драгоценностей.

– Что же это? – спросила девочка. – Разве есть что-нибудь дороже их?

– Это тайны, которые никогда не должны узнать другие, пока стоит мир. – И отец закрыл шкатулку.

– A y нас разве есть столько золота? – спросил маленький викинг. – И так много драгоценностей?

– Какие у нас тайны? – спросила девочка.

– А как вы полагаете, дети мои, почему бог создал мир, отведя в нем место для серебра, золота и драгоценных камней и для тайн в придачу? Потому ли, что, обладая таким богатством, он не знал, куда его спрятать? Или потому, что у него на совести было что-то такое, что он хотел схоронить в укромном месте?

– Папа, – девочка не сводила глаз со шкатулки, – а кто же сможет открыть ее, когда мы умрем и никто уже больше не будет знать это стихотворение?

Весть об удивительной вещице разнеслась повсюду. И многие, чей путь лежал через хутор, стучались в дверь и просили разрешения взглянуть на чудо. Другие приезжали сюда специально из дальних мест. Кое-кто даже предлагал за шкатулку большие деньги.

Когда лето подошло к концу, Стейнар из Лида уже не скрывал, что собирается в Данию навестить своего скакуна Крапи и что едет он туда по приглашению короля Кристиана Вильхельмссона.

К поездке Стейнар готовился самым тщательным образом. Знаменитая портниха, живущая в соседнем приходе, сшила ему по такому случаю костюм из грубой камвольной шерсти; сапоги он заказал в Эйрарбакки. В путь же отправился ночью, не прощаясь с детьми, только взглянул на них перед уходом, когда они спали. Стейнару было без двух лет пятьдесят, когда он собрался в эту поездку. Его сына-викинга только что конфирмовали, а дочке Стейне подходило к шестнадцати годам. И хотя родные крестьянина были огорчены его отъездом до слез, все же сердца их переполнялись гордостью за него – человека, которого чужеземный король хочет видеть у себя, как в старинных сагах.

Жена Стейнара, осушая слезы концом передника, говорила соседям:

– Нет ничего удивительного в том, что король пригласил моего Стейнара. У них, за границей, царил бы мир и покой, будь там такие люди, как он. И я уверена, на земле настанет райская жизнь, когда такие люди, как мой Стейнар, будут советчиками короля.

Вот каким было хозяйство Стейнара к тому дню, когда он отправился в путь: он, как уже было сказано, владел отцовскими землями, стоившими двенадцать сотен по старинному исчислению, когда сотня соответствовала одной корове. Долгов он не имел, так как в то время крестьяне не получали кредитов – никаких кредитов попросту не существовало. Если крестьяне терпели убыток, они вынуждены были покидать хутора. В хозяйстве у Стейнара было тридцать овец-ярок и дюжина молодняка, две коровы, годовалый теленок и пять рабочих лошадей, которые обходились подножным кормом. Корова в Исландии с незапамятных времен считалась кормилицей, матерью человека. Овцу же использовали как разменные деньги. С помощью овец производили расчеты. По теперешним ценам овца соответствовала двухдневной заработной плате рабочего, но в те времена не было ни заработной платы, ни рабочих. Из тридцати овец на хуторе десять было нужно для увеличения стада, так что чистый доход Стейнара составлял всего лишь двадцать овец, которые соответствовали сорока рабочим дням в году. На это он мог купить у лавочника в Эйрарбакки, в двух днях езды от Лида, ржаной муки и зерна и еще кое-что необходимое по хозяйству. В те времена там была самая большая датская розничная торговля и туда стекался народ из самых далеких мест, часто покрывая расстояния не в одну сотню километров. Старых овец Стейнар пускал на мясо. Одежду делали дома из отходов шерсти, обувь – тоже дома, из недубленой кожи, подержав ее немного в квасцах. Детям всегда наказывали беречь обувь, не прыгать и не шаркать по земле. Рыбу Стейнар доставал у крестьян с прибрежных хуторов в обмен на баранину, а когда приходилось особенно туго, отправлялся зимой в Торлауксхёбн и нанимался в команду на открытую лодку, уходил за рыбой в море, где каждую зиму у бушующего побережья тонуло в бурю и шторм больше исландских рыбаков, чем гибнет солдат в войну.

Глава десятая. Барышники

Теперь будет рассказано о том, что случилось после отъезда Стейнара из Лида на юг, где он сел на корабль и отправился морем в чужую страну.

Крестьянин покинул дом лишь тогда, когда было убрано все сено, и рассчитывал вернуться домой к исходу осени с последним пароходом. На хуторе оставались жена и дети; считалось, что с осенними работами они справятся.

Ночи уже стали темными. Керосин в те времена был крестьянам не по карману, и свет в окошках на хуторах – редкое явление. Даже китовый жир, с незапамятных времен служивший главным источником освещения в Исландии, и тот слыл роскошью. Несколько бутылок керосина, который покупали в Лиде на целый год, берегли до тех пор, пока не наступали самые короткие дни. Старались делать все при дневном свете и, как только темнело, прикрывали огонь в очаге и укладывались спать. Вставали рано, как только забрезжит первая полоска света. И лишь тогда, когда ночи становились такими же длинными, как дни, впервые зажигали свет. Особенно длинными показались детям первые вечера после отъезда отца.

После трудного дня ничего не оставалось, как завалиться спать. Но случалось, что два неразлучных спутника – сон и сновидения – забывали навестить хутор. И тогда, чтобы скоротать время, домочадцы Стейнара лежали и прислушивались к отдаленному, чуть ли не в другом приходе, стуку копыт. Лежать и слушать, как кто-то проехал по дороге, сопровождаемый лаем собаки на крыше, помогает скоротать время. Каждое утро подсчитывали, сколько остается дней до приезда отца.

Поздним вечером, о котором сейчас пойдет речь, – это было в ту пору, когда овец возвращали домой с горных пастбищ, – на хуторе давно уже все спали. Никто в эту ночь не слышал стука копыт. Шел дождь. Среди ночи мать и дочь одновременно проснулись от оглушительной суматохи и возни вокруг дома. Вскоре кто-то подошел к окошку, постучал и, по принятому здесь обычаю, попросил открыть во имя господа.

Мать и дочь в спешке натянули на себя кой-какую одежку и бросились открывать дверь. Дождь лил как из ведра. На пороге стоял огромный детина, промокший, в толстой куртке и огромных сапогах. Он обнял и расцеловал женщин. Шел от него лошадиный дух, смешанный с запахом табака и коньяка. Борода была мокрая, а из носа шел пар.

– Это всего-навсего старик Бьёрн из Лейрура, – сказал приехавший. – Мы едем с восточных рек – я и несколько парней с лошадьми. Животные приустали, да и парням досталось – двое суток подряд не спали. Ни единой сухой нитки – промокли до костей. Боже мой, да это же просто блаженство – расцеловать вас тепленькими, прямо с постели. Ну а как мой дорогой друг Стейнар, все еще подхалимничает перед королем?

Хозяйка ответила, что Стейнар в Копенгагене и они не ждут его обратно раньше зимы.

– Но если вам нужен ночлег, то, пожалуйста, проходите в дом. Правда, ты знаешь, дорогой Бьёрн, мы не можем предложить вам ничего особенного, подобающего таким знатным гостям, как вы, хотя я всегда говорю: чем довольствуется Стейнар, мог бы довольствоваться и сам король.

– Ну, какие же знатные гости эти вот промокшие парни, дорогая хозяюшка, – отозвался Бьёрн. – Нам бы сейчас по миске супа горячего, пусть даже из старой говядины. Обо всем остальном я давно сговорился со Стейнаром. Впрочем, он сам предложил мне воспользоваться его домом. Двое моих работников – они здесь – могут подтвердить. Это было, когда мы помогали ему грузить на лошадь красное дерево: «Ты окажешь мне большую честь, Бьёрн, – сказал этот славный малый, – если остановишься у меня в следующий раз, когда будешь перегонять молодняк. Траве все равно, чьи лошади на ней пасутся». О парнях не беспокойся, хозяйка, могут переночевать в овчарне – им бы только немного сена подстелить.

– К сожалению, дорогой Бьёрн, суп мы можем приготовить только из крупы. В Лиде еще не забивали скотины – ждем Стейнара. Найдется и вяленая рыба, но что это за угощение для важных господ. Милости прошу, располагайтесь, три постели есть в общей комнате. Ты, конечно, можешь лечь отдельно.

– Ничего другого я от тебя и не ждал, моя дорогая, – сказал Бьёрн. – Что касается супа, то, я думаю, в наших сумках найдется баранья ножка и, если ты дашь нам крупы, все будет в порядке.

Хозяйка попросила дочку принести хвороста и торфа, чтобы побыстрее разжечь огонь в очаге.

И жизнь закипела. Человек десять промокших мужчин заполнили комнату. Домочадцы стягивали с них тяжелую одежду. Засветили огонек, но все равно нельзя было различить даже собственную руку из-за пара, подымавшегося от мокрой одежды. Тем, у кого не оказалось сухой смены белья, хозяйка дала из своего запаса. В ожидании супа подбодрились немного водкой. Кто-то затянул песню. Суп поспел только к рассвету. Кое-кто к этому времени уже уснул. Несколько человек улеглись в постель, несколько остались во дворе стеречь лошадей.

Под утро хозяйка благоразумно велела дочери пойти в горницу помочь улечься в постель старику вместо того, чтобы оставаться среди развязных барышников, к тому же подвыпивших.

– Ну, спасибо тебе, моя дорогая, уважила старика, – сказал Бьёрн из Лейрура и, пожелав хозяйке спокойной ночи, поцеловал ее. – Не плохо, чтобы такая расторопная девчушка поухаживала за стариком, окоченевшим в ледниковой воде.

На Севере существует старинный обычай – женщины лучших хуторов должны помогать ночным гостям стягивать с себя сапоги и одежду, когда те укладываются спать.

– Вот так-то, мой ягненочек, – пробормотал Бьёрн из Лейрура.

Его огромное, массивное тело заполнило почти всю комнату. Он похлопал девушку по щеке, погладил по волосам, как собачонку, потрогал за грудь, живот, ягодицы, как бы ощупывая ярку, достаточно ли упитанна. У девушки перехватило дыхание.

– Ты подросла, моя крошка, с тех пор, как я видел тебя в последний раз, тогда, во дворе, с отцом. Скоро сможешь мне пригодиться. Старуху мою совсем подагра скрутила, и к тому же она стала страсть какая ворчливая. Так что придется обзавестись помощницей.

При этих словах девушка еще больше смутилась. Она потупила глаза и не знала, что отвечать.

– Мы никогда не говорим «да», Бьёрн, – вдруг сказала она и поглядела на него в упор, несмотря на сильное смущение. – Только мой брат викинг иногда говорит «нет». Но отцу это не нравится, он считает, это все равно, что сказать «да».

Великанище уселся на кровать, уперся спиной в стенку и широко расставил огромные ноги. Девушка опустилась перед ним на колени и стала стаскивать с него покрытые грязью сапоги; такие сапоги предназначались специально для верховой езды, сверху они закреплялись ремнями; на нем были еще шерстяные рейтузы, связанные вместе с носками. Оказывается, он не так уж промок и продрог, как делал вид. Может быть, он и не так уж стар, как представляется.

Он сказал:

– Ты теперь, девочка, достигла того возраста, когда нельзя только икать в ответ, если какой-нибудь юнец однажды в сумерки шепнет тебе что-нибудь на ушко.

– Не скрою, – ответила девочка, – в позапрошлом году такое было. Я поехала на Крапи в горы во время сбора овец, и на закате, там, в горах, меня нагнал парень. «Можно мне сесть на твоего серого?» – спросил он. Никогда еще чужой человек не обращался ко мне с такой просьбой. Ну что мне было ему ответить? До сих пор не могу придумать.

– Ну, раз ты, мой ягненочек, не могла вымолвить ни «да», ни «нет», тебе лучше всего было бы молча слезть с лошади. А он, если уж он такой предприимчивый, пусть бы тогда садился.

– Как раз в это время подъехали мой отец и его отец, – сказала девушка. – Потому я и не знаю, что бы я сделала.

– Надо думать, он наберется храбрости и шепнет тебе кое-что при новой встрече.

– Следующей весной я больше не была в горах, – сказала девочка, – да и в этом году тоже. Как только отец отдал Крапи, я поняла, что мне уже никогда не ездить с овцами в горы.

– А вы что, с тех пор не виделись? – спросил Бьёрн.

– Иногда переглядываемся в церкви. Мне кажется, он не простил мне того случая и, наверное, никогда не простит.

– Ну что взять с этих молокососов, моя малютка? Бог с ними. То ли дело мы, старики. С нами не потеряешь времени зря.

– А ты мне вовсе не кажешься старым, Бьёрн, – возразила девушка. – И отец мой тоже совсем не старый. Когда я была маленькой, я любила засыпать, прижавшись щекой к его бороде. А потом это куда-то исчезло, как и все остальное.

– Да, моя птичка, детство пролетает быстро. А потом мы все чего-то мечемся, пока не состаримся. Тогда опять все становится на свои места. Вытри-ка мне ноги, малютка. И какого дьявола нужно было в один день скакать через три ледниковые речки!

Девушка продолжала:

– Отец часто напевал мне вот эту песенку:

 
Мы сидим к щеке щека.
Моя – колюча и жестка.
Твоя – нежнее лепестка
прохладно-теплая щека.
 

– Хотел бы я быть на месте твоего отца, моя овечка, все то время, что мой друг Стейнар находится при короле. А теперь стяни с меня эти английские штаны – под ними ничего нет, я останусь ни дать ни взять в чем мать родила. Ты – настоящее сокровище, не чета той старой развалине, с которой мне пришлось коротать прошлую ночь в Медалланде. Спасибо тебе от всего сердца.

– Да благодарить-то не за что, – сказала девушка, поднимаясь с пола и потирая онемевшие голые колени; щеки у нее зарделись. Собираясь уходить, она сказала старику, чтобы он, не задумываясь, звал ее, если ему что-нибудь понадобится; и по доброте душевной, с доверчивостью, присущей юным девичьим сердцам, добавила:

– Мне доставит большую радость услужить гостю, если он проснется среди ночи.

– А куда же вы денетесь, ведь вы уложили нас, лошадников, в свои постели?

– Мама вовсе не собирается спать – она сушит вашу одежду на кухне, а мы с братом устроимся в сарае, на торфяной куче. Даже интересно для перемены. Да и спать осталось совсем немного – скоро утро.

– Что я слышу, дорогое дитя! – воскликнул Бьёрн из Лейрура. – Неужели я допущу, чтобы ты со своими волнистыми волосами, розовыми щечками и телом нежным, как только что взбитое масло, валялась где-то в сарае, на торфяной куче из-за меня? Нет! Хоть мы всегда и летим сломя голову, когда дело касается покупки и продажи лошадей, но не спешим гнать от себя девиц. Дай-ка я положу еще подушку в изголовье, а ты забирайся ко мне в постель, как в старину дева, снявшая злые чары со своего возлюбленного.