Текст книги "Двойная игра"

Автор книги: Гюнтер Карау

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)

8

Вернер копается в старых протоколах, где речь идет о молодом человеке, который вначале казался во всем обычным, посредственным. Но этот молодой человек искал правду, не боялся идти навстречу опасности и понимал, почему иной раз полезно войти именно в те двери, куда вход запрещен.

Папка с делом была тонюсенькая и, казалось, многого дать не могла. Но я почему-то предчувствовал, что встреча с молодым человеком по фамилии Неблинг, добровольно заявившим на пограничной станции Трептовер Парк о своем желании сделать признание, не закончится привычным, шаблонным допросом. Я почувствовал шанс, не догадываясь пока что о возможностях его реализации.

Я просмотрел материалы анализа современной обстановки. В них содержались верные признаки того, что противник ищет новые направления для своих атак. Если так можно выразиться, от стрельбы наугад по неразведанной местности он переходил к массированным огневым ударам по местам вероятного прорыва. Прежде всего об этом говорили более утонченные и избирательные методы вербовки. До сих пор его агенты хватали все, что попадало в их широко растопыренные пальцы. Целый легион наводчиков, зазывал и ловцов без разбору набрасывались на так называемых граждан Восточной Германии, из числа тех, которые никак не могли найти точку опоры в стремительном потоке событий пятидесятых годов и во время своих рейдов в Западный Берлин цеплялись за любую соломинку.

С этими людьми, каждый третий из которых был либо алкоголик, растерявший во время войны все свои корни и превратившийся в перекати-поле, либо опустившийся тунеядец, либо уголовный элемент и уже по этой причине находился у нас под надзором, нам, контрразведчикам, было не так уж трудно справиться. Наш тщеславный противник раскинул широкую сеть, но она трещала и рвалась то тут, то там. Его агенты проваливались один за другим сразу же, как только им удавалось более или менее устроиться у нас. С определенного момента у противника стало иссякать пополнение. Мы начали замечать, что он уже не стремится к количеству, а самым решительным образом – к качеству. Если до сих пор противник производил массовый отлов всякой мелочи, подонков в надежде, что среди этой мелюзги окажется и рыбка покрупнее, то теперь он, несомненно, переходил к целенаправленной охоте за крупной рыбкой. Нужно было быть начеку. Стало очевидно, что и мы в своей работе, если подтвердятся результаты первых анализов, должны будем перенастроиться на качественно новые условия.

Изменение стратегии противника объяснялось сменой руководства берлинской резидентуры ЦРУ. О новом руководителе мы вначале мало что знали. Его личность была нами еще не установлена. В скупых информациях, поступавших к нам, он именовался шефом. Шеф долгое время подвизался в Индокитае, облегчая французам возвращение на родину и одновременно захватывая позиции для американцев. К разработке и обеспечению кровавого путча в Гватемале, осуществленного «Юнайтед фрут компани», также приложил свои не совсем чистые руки некий шеф. Был ли этот видавший виды тигр из джунглей и нынешний западноберлинский резидент одним и тем же лицом? Не находились ли сегодняшние интеллектуальные и дифференцированные методы противника в противоречии с образом мышления специалиста по так называемым «тайным акциям», где успех обеспечивался только с помощью открытого насилия? Но, как бы там ни было, мы должны были перестроиться и противопоставить им продуманные, всесторонне взвешенные альтернативы.

В те времена в Западном Берлине насчитывалось около сотни логовищ шпионажа и диверсий, направленных против ГДР. Сюда относились и так называемые восточные бюро действовавших в Западном Берлине западногерманских политических партий, и землячества силезских и померанских немцев, и землячество Бранденбурга. Сюда относились и такие одиозные организации, как Группа борьбы за права человека и Объединение свободных юристов. Подручные секретных служб сидели в редакциях газет и на радиостанциях, они крутились среди спекулянтов и контрабандистов, они обосновались в Доме германского Востока и Доме радиостанции РИАС, в парламентах, существовавших на деньги налогоплательщиков, и в советах уполномоченных по управлению экспроприированными предприятиями, финансировавшимися крупными концернами. Это дополнялось бесчисленными встречами в пограничных пивных и кафе, в кинотеатрах и игорных залах, в пунктах по обмену валюты, на базарах и в борделях. Это была почти необозримая, причудливо переплетающаяся сеть. Однако даже самые тонюсенькие ее ниточки сходились в конце концов в одном месте – в резидентуре Центрального разведывательного управления США.

Точно так же, как в родном Вашингтоне, ЦРУ и в Западном Берлине загнало в угол всех своих конкурентов. Развитие иерархической структуры крупнейшей империалистической державы мира дошло до той критической стадии, когда секретная служба перестала служить политической власти и сама начала управлять политикой. Все последующие события подтвердили этот вывод. Мы приготовились к борьбе с могущественным противником, финансовые источники которого были неисчерпаемы и который использовал теперь более тонкий инструментарий, стремясь за наш счет расширить для себя оперативный простор.

Именно в этом плане следовало рассматривать лежавшее передо мной на столе дело с надписью: «Неблинг Йохен». Все обстоятельства дела указывали на то, что в данном случае речь шла о . целенаправленной вербовке. В автобиографии паренька не было ни пятнышка: пролетарское происхождение, прочное социальное положение, участие в общественной жизни, успешная учеба в вузе. Одним словом, подрастал и набирался сил специалист, имевший ценность не только для рабоче-крестьянской власти. Конечно, он пока еще не был крупной рыбкой, но при хорошей подкормке вполне мог ею стать. Знали ли они, что предприятие, которое послало его на учебу в институт после окончания производственного обучения на электрика и на которое он возвратился для прохождения производственной практики, теперь участвует в техническом оснащении Национальной народной армии?

Из скупых протокольных записей пограничников можно было вычитать, что первый осторожный контакт в пивном баре его тетки не был случайным, а осуществлялся по тщательно разработанному сценарию. Было потрачено немало времени, чтобы перехватить его и втянуть в разговор там, где он появлялся пусть не часто, но все же регулярно. О самом парне в протоколе говорилось немногое. По всей видимости, в ту ночь он находился под сильным воздействием алкоголя. Однако ответы его отличались логичностью, ясностью и прямотой и, можно сказать, носили следы поспешности, как будто он хотел сбросить с себя некий груз. Я приготовился к встрече с молодым человеком честолюбивым, импульсивным, способным на импровизацию, который знал, чего он хочет и с кем он. А фамилия! Неужто его отец…

Я посмотрел на часы – пора! – и попросил пригласить его в комнату. Выглядел он как-то неприметно, да и возраст его казался неопределенным. Ему можно было дать и двадцать, и тридцать.

– Добрый день, – произнес он с вежливой сдержанностью.

Его голос был обычной громкости и обычного тембра. Это очень подходило к его среднему росту и русым волосам. Он выглядел серьезным, но казалось, готов был улыбнуться в любую минуту. В самый подходящий момент, чтобы не показаться ни фамильярным, ни заискивающим, он сел на стул, поставленный для него перед моим столом. При этом он еще раз обернулся и убедился, что дверь закрыта и за его спиной никого нет. Меня он оглядел быстро и незаметно. При взгляде на коллекцию трубок на моем столе вокруг его рта появилась едва уловимая ироническая усмешка, но глаза остались холодными. Когда я спросил, не будет ли он возражать, если нашу беседу запишут на магнитофон, он кивнул так, будто хотел сказать, что, во-первых, не питает иллюзий в отношении того, что его ждет, а во-вторых, не хочет давать повода, чтобы я строил иллюзии в отношении того, чего следует ждать от него.

Наш разговор можно достаточно точно воспроизвести с помощью доступных мне архивных документов.

Вопрос: Я еще раз вернусь к тому вечеру. Вы помните… станция электрички Трептовер Парк.

Ответ: Кивок.

Вопрос (глядя в протокол первого допроса): Вы передали сотруднику нашего учреждения двадцать западных марок одним новым денежным знаком, три плитки шоколада с орехами «Саротти», мазь производства западноберлинской фирмы «Шеринг АГ», неиспользованный входной билет на гандбол во Дворец спорта в Шёнеберге и листок бумаги, на котором от руки записан адрес западноберлинского кафе. Так ли это?

Ответ: Так.

Вопрос: Билет и мазь вам вернули?

Ответ: Да, и одну плитку шоколада «Саротти».

Вопрос: Мазь используется для ношения протеза?

Ответ: Да.

Вопрос: Вы знали, что провоз в ГДР медикаментов, продаваемых по рецептам, запрещен?

Ответ: Это для моего отца. Я не хотел бы об этом говорить.

Вопрос: Как здоровье вашего отца?

Я не был уверен в том, насколько уместно отклоняться от нашей темы. Здесь я, скорее, больше следовал движению собственной души, нежели использовал точно рассчитанный психологический прием. Мое участие ни в коей мере не было наигранным, и он, должно быть, заметил это.

Ответ: В последнее время я не получал от него вестей.

Вопрос: Он приблизительно моего возраста?

Ответ: Пожалуй, да.

Вопрос: Сейчас я задам вам несколько вопросов, на которые попрошу отвечать лаконично и точно. Отвечайте только по существу дела. Можете считать, что это допрос. Итак, начнем?

Ответ: Кивок.

Вопрос: Вы говорили с кем-нибудь о том, что сделали нам признание?

Ответ: Нет.

Вопрос: У вас не появилось желание оправдаться в связи с совершенным вами переходом границы, что для вас запрещено?

Ответ: От этого желания меня отговорили.

Вопрос: Вы член СЕПГ[17]17
  Социалистическая единая партия Германии.


[Закрыть]?

Ответ: Ну уж, извините…

Вопрос: Почему?

Ответ: Нет, это уж вы позвольте спросить вас – почему?

Вопрос: Я хочу узнать, почему вы стали членом нашей партии?

Ответ: Что это значит? У вас принято требовать заверений в высокой идейности?

Вопрос: Мы договорились, что вопросы здесь задаю я. Разве вы как член партии не обязаны быть честным и откровенным по отношению к ней?

Ответ: Вы что, хотите проэкзаменовать меня по уставу партии? Откровенность… Вам-то я все рассказал. А вы разве не представляете партию?

Вопрос: Так же, как и вы. Так вот, я спрашиваю: вы говорили с секретарем вашей парторганизации?

Ответ: О чем?

Вопрос: О вашем контакте.

Ответ: Контакте?

Вопрос: С господином Вагнером…

Ответ: Нет, не говорил.

Вопрос: А с женой?

Ответ: Тоже нет.

Вопрос: Как же вы объяснили ваше позднее возвращение домой?

Ответ: Я сказал, что был на гандболе, а потом загулял с приятелями.

Вопрос: Она вам поверила?

Ответ: Нельзя ли оставить в покое мою жену?

Вопрос: Прошу вас ответить на мой вопрос. Это важно.

Ответ: Не знаю, что и сказать. Все это так сложно… Моя жена любят меня. Я в этом уверен. Поэтому обмануть ее нелегко. Кроме того, в таких делах у меня нет опыта.

Сейчас, читая протокол, я вспоминаю, что в этом месте я не смог сдержать улыбку, но так и не понял, заметил он это или нет.

Вопрос: Были вы после этого в баре вашей тетушки?

Ответ: Нет.

Вопрос: Вы запомнили адрес кафе, записанный на листке?

Ответ: Нет, я его даже не прочел.

Вопрос: Почему?

Ответ: Нельзя ли устроить перекур?

Вопрос: Прошу вас ответить, почему вы не прочли адрес.

Ответ: Я же все объяснил! Этот сумасшедший вечер у тетки! Все вдруг стало казаться подозрительным. Мне просто не хотелось иметь с этим ничего общего. Ничего!

Вопрос: А вы не предполагали, что, несмотря на это, пойдете в кафе?

Ответ: В это кафе?! К этому господину Вагнеру?! Я?

Вопрос: Да, вы! В это кафе! Можете представить себе такое?

Это была критическая минута нашей беседы. До этого момента все предположения, из которых я исходил, подтверждались. Мальчишка твердо сидел в седле. Он оказался именно таким, каким я его представлял. Он еще не понял, куда я клоню, но сразу заметил, что разговор изменил направление.

Ответ: Но это же не логично. Ведь я сказал, что не запомнил адреса. Как же я могу пойти туда?

Вопрос: Будем исходить из того, что вы узнали адрес. Что тогда?

В этот момент он впервые улыбнулся. Это была провоцирующая улыбка.

Ответ: Тогда этот адрес мне кто-то должен сообщить.

Вопрос: Правильно. Вот он. (В протоколе помечено, что допрашиваемому предъявляется записка.) Разбираете почерк?

Он не ответил. Глаза его сверкали. Я выключил магнитофон. Последней была записана моя реплика: «То, что вы считали допросом, закопчено».

Я был доволен, как может быть доволен человек, проделавший тяжелую работу. Каким-то образом мы настроились на одинаковую волну. У меня было ощущение, что я его давно знаю. Он также преодолел свою первоначальную раздраженность и скованность. Сейчас он разговаривал со мной с непринужденной почтительностью, что в равной степени устраивало и его, и меня.

Нам обоим было ясно, что мы можем поладить. Когда я сказал, что ему, наверное, все кажется необычным и даже несколько странным, что мне на его месте все виделось бы точно таким же, он ответил, что в данном случае мы стоим на разных точках зрения. Я заварил чай по старинному грузинскому рецепту. Он сделал вид, что тоже в этом разбирается. Было заметно, что он почувствовал некоторое облегчение. Та напряженность, которую он испытывал, постепенно исчезала, но бдительности он не терял. Он все понимал с полуслова.

В какой-то момент вне всякой связи с нашей темой он заговорил о правде, о том, что она значит для него. Я заметил, что правда не одна, что правды бывают разные.

– Нет, – возразил он, – я имею в виду правду о себе самом, а уж в данном случае она одна-единственная.

При этом он посмотрел на меня с вызовом, и я тотчас понял, что в этом пункте он не пойдет на компромиссы. Я заявил, что он счастливчик, что хотя он сидит в дерьме, но дерьмо это можно превратить в золото, если знаешь, как взяться за дело. Он рассмеялся в ответ и сказал, что ему это могло бы пригодиться. Мы говорили и говорили, все больше подогревая друг в друге активность. Нажать на тормоза должен был я. И я заметил, что никто не требует, чтобы он без раздумий поддался на уговоры, тем более никто не собирается его принуждать. Я предостерег его, упомянув о непредвиденных опасностях, которые его ожидают. Я не скрыл, что ему потребуются крепкие нервы и мужество, но одновременно заверил, что буду делать все, чтобы поддержать и укрепить его дух. Услышав от меня, что там, на той стороне, ему придется часто быть одному и что даже здесь, у нас, он нередко будет чувствовать себя одиноким, он тут же настроился соответствующим образом – неподражаемым жестом поднял воротник своей спортивной куртки, как будто ему предстояло идти в непогоду против ветра.

9

Телеграмма.

Отправлена 31.1 в 9.30.

В отдел уголовной полиции.

Содержание: относительно подготовки сообщения в прессе.

В соответствии с решениями служебного совещания предлагается подготовить для публикации в местных газетах сообщение о следующем: 27.1 в районе автострады Берлин – Пренцлау, на лесном участке между съездами, на Пфингстберг и Грамцов, обнаружен труп неизвестного мужчины. Рост 180 сантиметров, фигура стройная, предположительно 45—55 лет. Наиболее важны следующие вопросы: кто в период 26.1—27.1 видел легковой автомобиль вблизи автостоянки в указанном районе? кому известно что-либо о костре, горевшем в этом районе в указанный отрезок времени?

Разрешение на публикацию: не ранее 22.00 1.2.

Отдел по связи с общественностью.

Полковник в отставке Ганс Вернер Куперт поворачивается спиной к архивным полкам, на которых длинными рядами стоят папки с делами. Сквозь новую, лишь недавно вмурованную решетку окна он устремляет неподвижный взгляд в зимний пасмурный день, который никак не может выбраться из тумана и снежной каши. Но куда больше, чем безрадостная картина за окном, его занимают собственные мысли. Из головы никак не выходит вечер, проведенный у старых друзей и воскресивший в душе так много пережитого. О, это письмо из Марбурга-на-Лане! Неужто за ним скрывается больше, чем банальная семейная история Неблингов? Существует ли вообще эта кузина Виола? Видел ли ее кто-нибудь когда-нибудь? Действительно ли за упоминанием об одиозном эпосе о борьбе дракона с ветром скрывается закодированное послание? Что тогда означает «красный дракон»? И откуда дует ветер?

Вернер – человек опытный. Долгие годы борьбы, фронт, который, все время меняя свои очертания, постоянно сдвигался в сферу все новых политических подоплек и новых коварных методов противника, привили ему убеждение, что ошибка является отцом мысли, но ее матерью во всех случаях является фантазия. Как часто, чтобы поставить правильный вопрос, ему сначала был необходим неверный ответ. Представление о том, что могло бы быть, нередко оказывается продуктивнее, чем знание того, что есть на самом деле. Лишь тот, кто признает случайность, может доверять закономерностям. Иногда именно сами факты противоречат тому заключению, которое делается на их основании, а доказательство иной раз становится тем убедительнее, чем тщательнее его скрывают от тех, против кого оно направлено.

И все же что считать фактами в этой загадочной истории? За что здесь можно ухватиться? Остается ли что-нибудь иное, как только дать событиям развиваться естественным или противоестественным путем? Вернер полон нетерпения и беспокойства. Еще больше, чем попытки Йохена найти зацепку для умозаключений, его заставляет задуматься та инстинктивная самозащита Ренаты, которая сквозила в ее поведении. Что можно сделать теперь? Тому, кто бежит следом за событиями, не суждено встретиться с ними.

Пара воробьев, завязавших драку прямо перед окном, находящимся почти на уровне земли, наконец отвлекает его от этих мыслей. На столе лежит срочное задание. Оп берет верхний том. Это материалы следствия, законченного много лет назад прокуратурой, и состоявшегося затем судебного процесса по широко известному делу берлинских банд, вызвавшему в начале пятидесятых годов интерес за рубежом. Сегодня это дело забыто. Папка пожелтела, посерела и как будто мумифицировалась. Надписи по старой канцелярской традиции сделаны стальным пером и чернилами, почерк каллиграфический: «Уголовное дело Хузианака и других». Это дело, как представляется ему, может послужить хорошим наглядным пособием в новом учебном году.

Вооруженная семью килограммами самодельной взрывчатки и взрывным устройством, собранным из деталей, раздобытых на старых военных складах Западного Берлина, «троица», как называли бандитов, на подходе к железнодорожному мосту через Шпрее, перед садово-огородным поселком, тянувшимся вдоль железной дороги, попала в поле зрения наблюдателей. Вернер придумывает заголовок: «Охрана объектов в ситуациях политического кризиса, обеспечение подступов к объекту и основные методы наблюдения за ними, использование сил и средств для охраны стратегически важных железнодорожных мостов: 1) Наблюдение за подозрительными личностями во время проведения ими рекогносцировки и подготовки запланированной диверсии…» Он пишет эти строчки и улыбается. «Вот он, горький хлеб моей старости», – думает он. Круг замкнулся. Вспоминаются первые дни занятий, когда он готовился к оперативной работе. И ему пришлось начинать с охраны объектов. Это был старый, полуразрушенный сахарный завод, с которого банда воров по ночам похищала все, что удавалось изготовить днем. «2) Помощь доверенных лиц из числа местного населения…» – придумывает on заголовок следующего раздела.

В этот момент оживает селектор: охранник докладывает, что Вернера просят выйти в комнату для приема посетителей. Там навстречу ему поднимается невысокий молодой человек, по быстрым гибким движениям которого видно, что он провел в тренировках на татами немало часов. Молодой человек победоносно размахивает бумагой:

– Буквально пара вопросов, товарищ полковник, в связи с порученным мне расследованием. Разрешение в письменном виде на получение информации от вас имеется. Вот, пожалуйста. Моя фамилия Холле.

Вернеру с трудом удается удержать не в меру экспансивного посетителя по ту сторону стола, перегораживающего комнату.

– Да не машите вы вашей дурацкой бумажкой! – раздраженно бросает он. – Вас, молодых, нужно обучать не столько тактике, сколько такту, чтобы вы умели вести себя не только на татами. – Вернер полагает, что перед ним один из выпускников, измученный страхом перед экзаменом и желающий узнать, не поступил ли новый справочный материал, который мог бы ему пригодиться. – Выкладывайте, что там у вас, если у вас действительно есть дело. Чего вам не хватило для подготовки?

Молодой человек лезет во внутренний карман пиджака и достает почтовый конверт. На какое-то мгновение приоткрывается узенький ремешок кобуры пистолета.

– Секундочку… – удивляется Вернер. – Вы – оперативный работник?

У молодого коллеги между бровями появляется складка обиды, напоминающая складку на морде таксы.

– А вы что думали?

– Извините, но я привык иметь дело главным образом с теми, кто проходит обучение. Дайте-ка я все-таки взгляну на вашу бумажку. – Прочитав ее, Вернер улыбается: – Разве недостаточно было бы телефонного звонка? Дело «Мертвый глаз», которое вам нужно, давно закончено и сегодня совершенно не актуально! Все данные по нему есть в компьютере, и я мог бы просто транслировать вам то, что вас интересует. К чему лишние хлопоты?

– Это мне известно. И конечно же, я слушал записи, имеющиеся в центральном хранилище. – Лицо молодого человека, как и его жилистое тело, все время находится в движении, ноздри подрагивают от нетерпения. – Я знал, что получу информацию. Возможно, даже такую, которая мне и не понадобится. Но мне хотелось видеть ваше лицо в тот момент, когда я покажу вам актуальный материал.

– И что же это такое?

Холле открывает конверт и вопросительно смотрит на старшего коллегу. С тихим клацаньем из конверта на стол падает маленький, круглый, черный, линзообразный кружочек.

– Откуда это у вас? – вырывается у Вернера,

– Вы знакомы с последним делом?

– Мой юный друг, скоро я достигну возраста Моисея, но это еще не означает, что я и есть Моисей.

– Разумеется. Весьма вероятно, что предмет имеет отношение к преступлению, совершенному на транзитной автостраде Берлин – Пренцлау. Мой первый вопрос к вам; что это за предмет? Как вы полагаете?

Вернер медлит с ответом. Молниеносно выстраивается цепочка удивительных мыслей. Вернера охватывает волнение, подобное тому, которое испытывает охотник, укладывая патроны в патронташ. Ему стоит усилий взять себя в руки, не заразиться лихорадочным состоянием молодого человека.

– Это фишка го, – отвечает он, – а точнее, фишка, используемая для этой игры.

– Я так и знал! – сияет Холле. – От вас мне нужно было только подтверждение.

Вернер осторожно берет фишку в руку:

– А что это за пузыри и царапины на лаке?

– По всей вероятности, следы огня, – отвечает Холле. – На предполагаемом месте преступления горел костер. Очевидно, между костром и преступлением – убийством, которое мы подозреваем, существует взаимосвязь. Сначала этому предмету не придали значения, поскольку ничто не указывает на то, что он принадлежал жертве, преступнику пли свидетелю преступления. Его посчитали предметом, случайно оказавшимся на месте преступления. Но так как нельзя исключать, что он имеет отношение к событиям, произошедшим на месте преступления, технические эксперты уголовной полиции приобщили его к делу.

Удивительно, как быстро этот нервный молодой человек переходит на бесстрастно-сдержанный служебный тон.

– В документах она так и значится, как фишка для го? – спрашивает Вернер.

– Нет, она никак не классифицирована. Просто указаны форма, цвет и материал. Мне это обстоятельство не давало покоя с тех пор, как дело оказалось на моем столе. Не правда ли, сначала нужно было ответить на вопрос, что же это такое, а потом уж задавать остальные – например, как и почему этот предмет оказался вблизи места предполагаемого преступления.

– И как же вам удалось найти правильный ответ? – Вернер чувствует, как растет его симпатия к невысокому молодому человеку, он даже испытывает нечто вроде уважения к нему.

– Вы еще спрашиваете, товарищ Вернер! Ваша операция, естественно в обезличенной форме и с измененными деталями, входила в число обязательных учебных материалов. Было там и описание фишек для игры в го, причем почти в тех же формулировках, что и в нынешнем протоколе осмотра места происшествия. Поэтому я и пришел сюда. Мой второй вопрос к вам: не считаете ли вы на основании своего опыта, что ваша тогдашняя операция и нынешнее дело как-то взаимосвязаны?

– Все возможно, – невозмутимо отвечает Вернер, – но ничего нельзя сказать с уверенностью. Не забывайте, что с тех пор прошло много времени. Если вам, кроме этой фишки, не удалось обнаружить ничего, что указывало бы на ту давнюю историю, то все ваши предположения остаются лишь игрой воображения.

Он говорит, а в его голове вновь проносится рой мыслей. «Действительно, в этом есть что-то идиотское, – думает он. – Не позднее чем вчера меня приглашал на партию го не кто иной, как человек, бывший когда-то Мертвым Глазом, а уже сегодня этот незнакомый парень выкладывает на стол фишку для го и привязывается ко мне со своими вопросами только потому, что ему пришла на память история, приключившаяся с Мертвым Глазом. Кто же это пытается меня дурачить? Не хотят ли меня на старости лет выставить на посмешище?»

– Товарищ Вернер, – говорит Холле, наклоняясь к нему совсем близко, – место происшествия, которым нам придется заняться, находится недалеко от редко используемой автостоянки. Вокруг лес да болото.

– Болото?

– Заповедник. Откуда же, позвольте спросить вас, могла взяться там фишка для игры в го? Я запрашивал шахматный клуб нашего окружного центра. Даже там о го почти ничего не знают. В ГДР в эту игру играет не более сотни человек. Вы правы, утверждая, что все возможно. Следовательно, вполне возможно, что двое людей договорились встретиться в глухом болотистом уголке, чтобы сыграть партию в го…

Вернер вновь не может сдержать улыбки:

– Хорошо, будем исходить из того, что фишку для го на место происшествия принес кто-то имеющий отношение к предполагаемому преступлению. Ну и что из этого? Вам нужно найти игрока в го. И вы идете к человеку, который в эту игру играл давным-давно?

– Автостоянка находится на транзитной автостраде, связывающей Западный Берлин с паромной переправой в Швецию.

– Го игра японская, а не шведская.

– Да, конечно, об этом я тоже узнал. Но, во-первых, не исключено, что и японцы пользуются паромной переправой в Швецию, а во-вторых, я сделал ударение на словах «Западный Берлин». Поймите же! Ведь и та операция разворачивалась в Западном Берлине. Вашему сотруднику пришлось выучиться играть в го, потому что в Западном Берлине ему надо было играть в эту игру. Я еще раз заглянул в учебный материал. Его кличка Мертвый Глаз заимствована из терминологии го. Мой третий вопрос к вам: что означает термин «мертвый глаз»?

«Нет, он от меня не отцепится, прямо клещ какой-то», – думает Вернер, в то же время мысленно сознаваясь, что ему вовсе не хочется, чтобы от него отцепились. По правде говоря, он отбивается от настойчивых вопросов молодого коллеги лишь для того, чтобы самому узнать побольше о его деле.

– «Мертвый глаз» – это совсем просто, – объясняет он. – Просто в той части, что касается игры в го. Позиция на доске может стать неуязвимой, если есть настоящие, я бы сказал, «зрячие глаза».

– А в каком случае говорят о «мертвых глазах»?

– «Глаза» – это защищенные незанятые точки в глубине позиции. Если их защита не обеспечена, то говорят о «фальшивых глазах», которые можно закрыть. А если «глаз» закрыт, то есть мертв, то и позиция уязвима. Понятно?

– Нет. Эта игра для меня тайна за семью печатями. Но даже если бы я в ней разбирался, все равно хотелось бы узнать, почему дело именуется «Мертвый глаз». Ведь должен же за этим скрываться какой-то смысл.

Вернер улыбается:

– Если вы, как утверждаете, внимательно изучили эту операцию, то должны помнить: первым местом, куда был приглашен для встречи наш человек, было кафе, где играли в го. С этого времени прямо-таки с какой-то идиотской последовательностью через всю операцию проходит го – вплоть до того момента, когда янки дал нашему человеку кличку Глаз. Смысл этого мне понятен: имеется в виду «глаз», который был бы у нас соглядатаем. Пока «глаз» был жив, позиция противника на нашей территории была защищена. Я тоже решил поиграть в эти детские игры и несколько видоизменил псевдоним нашего человека. «Янки верит в свой Глаз и пусть его верит, – думал я, – но для меня этот «глаз» был и навсегда останется «мертвым глазом».

Теперь уже начинает улыбаться Холле:

– Не было ли в этом определенной доли мазохизма, если учесть, что речь шла о нашем человеке?

– Да как сказать… О своей кличке он узнал уже после того, как все осталось позади. Но мне еще не ясно, какое отношение имеет все это к вашему теперешнему делу.

Холле достает записную книжку, бессистемно листает ее, не находя того, что ищет. Но это ему и не нужно.

– Трассологи сняли отпечатки со следов покрышек, – говорит он. – Точно установлено, что это покрышки заграничного производства. Иными словами, недалеко от места, где была найдена фишка, стояла или проезжала автомашина заграничной марки. Там же лежал обгоревший труп жертвы преступления.

Со строгим выражением лица Вернер посматривает на часы:

– Вы кто – гадалка или криминалист?

– Я вас не понимаю.

– Тем хуже для вас. В ваших рассуждениях как минимум две натяжки. Во-первых: почему вы считаете, что если покрышки заграничные, то и машина заграничная?

Холле упирается взглядом в стол и молчит, а затем смиренно произносит:

– Вы правы, да и эксперт-трассолог из уголовной полиции предупреждал меня об этом.

– А во-вторых, даже если это была иностранная машина, что в этом необычного? Теперь на них повсеместно разъезжают почтенные граждане ГДР. Хорошо было бы получить убедительное доказательство иностранной принадлежности машины. Оно у вас имеется?

– Нет.

Вернер опять смотрит на часы:

– Если у вас есть еще вопросы, задавайте их прямо сейчас. В моем возрасте человек не может разбрасываться временем.

Впервые за все то время, что они сидят друг против друга за столом, глядя на маленький неприметный кружочек посередине, Холле расслабляется и откидывается на спинку стула:

– Мой четвертый вопрос к вам: что бы вы предприняли на моем месте?

Теперь уже Вернер наклоняется близко к собеседнику и своим вибрирующим басом тихо произносит: