Текст книги "Двойная игра"

Автор книги: Гюнтер Карау

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)

Взгляд Виолы встречается с глазами ее матери.

22

Йохен Неблинг рассказывает, почему муку, помолотую в Восточном порту, он доставляет в Вест-Энд в Западном Берлине. Он радуется, что у Вернера сердитые глаза, а доктор Баум принимает его за доской го в непривычно рассеянном состоянии.

Мне никогда не нравились люди, которые по любому поводу впадают в панику, поскольку в глубине души убеждены в собственной глупости. Но, признаюсь, в этот проклятый вечер я сам узнал, что такое страх, и по крайней мере дважды почувствовал себя глупцом.

Был четверг – самый невразумительный день недели. Я, как предусматривалось, привычно открутился от всех своих обязанностей, чтобы точно в срок доложить о своем прибытии на службу к доктору Бауму. При этом на прощание мне пришлось-таки проглотить горькую пилюлю.

Члены жилищно-строительного кооператива нашего предприятия на летний период были освобождены от вечерних смен, с тем чтобы выполнить срочные земляные работы. Требующиеся для этого рабочие часы распределили между членами кооператива. Но так как у меня постоянно не было времени, то ко дню, о котором я рассказываю, ужо накопилось 50 часов задолженности. И когда я в обеденный перерыв, стоя в очереди в столовой, взял Хайнера Хельмиха за рукав, собираясь вновь сказать, что не смогу прийти вечером на стройку, он молча снял мою ладонь со своей руки. А Макс Кунке, стоявший за нами, прокаркал на весь зал:

– Что ты собираешься объяснять нам? Не надо нам твоих объяснений. Побереги их для своей жены!

Это было ужасно, и все слышали его слова. Макс Кунке был одним из тех, кто рекомендовал меня в партию, и я, конечно, давно заметил, с каким вниманием следит он украдкой за моими регулярными отлучками и как это бдительное внимание, вошедшее в плоть и кровь некоторых старых членов партии, постепенно трансформируется в ожесточенное недоверие, поскольку считалось, что, обманывая жену, ты обманываешь партию. В чем-то Макс был, очевидно, прав. Я действительно всех обманывал. Но ужас заключался в том, что я не мог объяснить ему, в чем он не прав.

У Хайнера Хельмиха, по крайней мере, оказалось достаточно гордости, чтобы не опускаться до мелочных нападок. Но это было, наверное, даже хуже. Он просто перестал разговаривать со мной. И мне пришлось смириться с тем, что я потерял друга, поскольку о восстановлении прежних отношений не могло быть и речи.

К тому моменту, когда я бросил пистолет на стол перед Вернером, все мосты в нормальную жизнь были сожжены, и единственное, о чем я мог тогда думать, так это о том, как без серьезных осложнений переходить границу. Это было самое главное. От обычного маршрута через руины Кёльнского форштадта меня отговорил Вернер. В руинах все еще кипела жизнь, и кто-то, возможно старушонка, мариновавшая огурцы, уже сообщил нашим погранорганам о моих довольно частых прогулках. Личность человека, регулярно ходившего через границу, пока еще не была установлена. Вернер узнал об этом по служебным каналам, и мы нашли по карте другую лазейку. Речь шла о запущенных огородах возле Тельтов-канала. Через канал проходила разрушенная колея заводских железнодорожных путей. Переходя канал по деревянным мосткам, можно было укрыться между взорванными в последние дни войны, а затем кое-как поднятыми из воды ржавыми конструкциями моста. А дальше прямо к границе вела широкая, посыпанная щебенкой дорога.

Был душный вечер. В воздухе висел тяжелый запах гари. Какой-то мужчина мазал дегтем крышу летнего домика. Под моими ногами шуршала щебенка. Из садика, где работало дождевальное устройство, несло прохладой. Прислонившись к изгороди, я смотрел на закат. Над лучами заходящего солнца, словно шлем, висела над городом дымка. Четырехмоторный винтовой самолет с четко различимой белой звездой ВВС США тяжело поднялся с аэродрома Темпельхоф и начал взбираться по большому витку все выше и выше. Наконец он исчез за стеной облаков. Оставленная им полоса отработанных газов светилась в последних лучах солнца.

Наверное, странно, что много лет спустя я все еще помню такие подробности. Однако не так уж это и странно. Как-никак к тому времени я уже накопил достаточно опыта, чтобы знать: любая деталь, кажущаяся в данный момент абсолютно несущественной, может неожиданно приобрести исключительную важность. Передо мной лежал неразведанный путь. Каждый шаг на непросматриваемой приграничной местности таил опасность. Кроме того, надо было подумать и об обратном пути. И здесь любая деталь могла иметь значение. Например, узнает ли меня человек на крыше в ситуации, которую сейчас совершенно невозможно предусмотреть? Во время своих инструктажей Вернер любил повторять одну и ту же стандартную фразу:

– Тонкости, мой дорогой, не забывай тонкости.

Независимо от того, что убийство у автострады, каким-то образом связанное со старой историей, заставило меня вспомнить давно забытое, было во всем этом и нечто другое, запутанное с точки зрения психологии. Я не участвовал в последней войне, но прочел о ней ряд книг. Что меня больше всего поражало при чтении, так это описание последних секунд перед атакой, когда сердце солдата сжимается от страха, потому что он прощается с жизнью, которая, мирная и светлая, осталась далеко позади. Затем его охватывает боязливая нерешительность и пальцы впиваются в родную землю-спасительницу, и, наконец, следует отчаянный прыжок из окопа, когда можно мгновенно получить смертельную пулю. Я не хочу ничего драматизировать: когда я шел на ту сторону – образно говоря, покидал свой окоп, – вокруг меня не свистели пули, но каждый раз я испытывал нерешительность, с которой ничего не мог поделать, поскольку каждый раз я оставлял позади себя свою подлинную жизнь и шагал в неизвестность. И вот когда в те вечерние сумерки тяжелый самолет поднимался все выше и выше, а оставленный им след в последних лучах солнца светился невероятно нежным молочно-розовым светом, я вспомнил о Ренате и о малыше – о том, как однажды мы были в зоопарке и мальчуган почему-то пришел в неописуемый восторг при виде облака из перьев, витавшего над стаей фламинго, и никак не мог успокоиться. А теперь я стоял у сплошь увитой вьющимися растениями садовой изгороди и все смотрел и смотрел в небо, не в силах заставить себя оторваться от этого занятия.

Покашливание за моей спиной вернуло меня к действительности. В заросших кустах черной смородины старушка собирала позднюю ягоду. Она не заметила меня, и я потихоньку продолжил свой путь. Местность просматривалась все хуже. Последние садики терялись среди песчаных холмов, на которых росли коровник и полынь высотой в человеческий рост. Потом постройки по обе стороны щебеночной дороги снова стали попадаться чаще. За заборами из прогнивших планок стояли полуразвалившиеся мастерские. На деревянной палатке, в которой когда-то продавали пиво в бутылках, все еще висели жестяные щиты, рекламировавшие пиво «Киндл» и «Гротерьян». Резко усилилась какая-то мерзкая вонь. И вдруг дорога оборвалась. Это явилось для меня неожиданностью. На плане города, который мы внимательно изучили с Вернером, дорога была обозначена тонкой линией как непрерывающаяся боковая улица. В действительности же она заканчивалась массивными решетчатыми воротами из железа, створки которых были связаны проволокой. Проволока была снята с электрического столба, который, словно мертвое дерево, высился рядом с воротами. Электропроводка, провисая, шла над кирпичной стеной. Вонь, несомненно, доносилась с той стороны стены.

О том, чтобы вернуться назад, не могло быть и речи. Время торопило. Доктор Баум мог разгневаться. Кроме того, во мне стало разгораться любопытство. Преодолевая отвращение, я перелез через кирпичную стену и оказался во дворе полуразрушенного завода. Над котельной, как кривой короткий палец, возвышалась труба. Постройка с выбитыми стеклами рядом с ней, вероятно, была чем-то вроде механического цеха. Ворота в постройку были широко открыты. Тут же белела гора костей. Рядом были свалены уже начавшие загнивать шкуры животных, над которыми летал рой переливающихся на свету мух. Мне пришлось зажать нос платком, и постепенно до меня стало доходить, где я нахожусь, – на заброшенной живодерне.

Но тут я услышал звуки эстрадной музыки. Они доносились из котельной. В два прыжка я оказался рядом с ней. Мне хотелось узнать, что здесь происходит. Узкая железная лестница вела к двери в каменной стене. Я хотел открыть ее беззвучно, но успел лишь прикоснуться к ней, как заржавевшие петли издали пронзительный визг. И в тот же миг внутри раздался громкий крик:

– Полиция! Бежим!

Отступать было поздно. С огражденных перилами антресолей над котлами и топками я увидел трех убегающих мужчин. Один держал на плече мешок с мукой. Когда, удирая, он бросил его, тот лопнул и в воздух поднялось белое облако. Возле котельной, там, где обычно сгружали уголь, стояли две машины, нагруженные мешками с мукой. Очевидно, я вспугнул сбежавших людей в то время, когда они занимались перегрузкой. Четвертый не поддался панике, а спокойно вылез из кабины стоявшей впереди машины. Просунув через открытую дверцу руку в кабину, он выключил радио. Из кабины рука появилась с тяжелым гаечным ключом. Человек надвинул на глаза клетчатую кепку, внимательно оглядел помещение и заметил меня. Он ухмыльнулся, и я сразу понял, что ухмылка эта не предвещает мне ничего хорошего.

Он с вызовом посмотрел на меня и сказал:

– Молчок и ни с места! – хотя я не издал еще ни звука и даже пальцем не пошевелил.

Он подошел поближе, оценивающе взвешивая в руке гаечный ключ. Я не представлял, что будет дальше. И в этот момент за моей спиной раздался голос:

– Не хотите закурить?

Длинный, тощий как щепка парень в кедах, неслышно подкравшийся ко мне сзади, протягивал коробочку сигарет. Я взял одну.

Человек внизу сказал:

– Вот так-то! Спустишься ты наконец или мне подняться к тебе?

Мне не оставалось ничего другого, как спуститься. Путь к отступлению был отрезан. Я проклинал свое чертово любопытство. Внизу все окружили меня и закурили. Маленький паренек с разукрашенным прыщами лицом прервал молчание и спросил с пародийной изысканностью:

– Господин барон всегда изволит приходить без доклада?

Я ничего не ответил. Ситуация была щекотливой, и мне приходилось обдумывать каждое слово. Главарь все еще держал гаечный ключ, ни на мгновение не спуская с меня глаз. Можно себе представить, о чем он думал: не лучше ли дать мне по башке, а потом сделать так, чтобы я навсегда исчез под грудой костей?

Когда он, покончив с размышлениями, спросил меня:

– Ты что-нибудь ищешь здесь? – я совершенно инстинктивно ответил ему в тон:

– Что ищу? Медь.

Один из удиравших, с лицом, перепачканным мукой, напоминавший клоуна, недоверчиво переспросил:

– Медь?

Я указал на стоявшую за моей спиной котельную установку:

– Думал, может, там чего-нибудь найду.

Тут они заговорили все сразу, и казалось, что каждому не терпелось устроить мне допрос, а я при этом не успевал вставить ни слова. Но все-таки я понял, что они заняты тем, что перевозят из восточноберлинского Лихтенберга в западноберлинский Вест-Энд пекарню со всем ее оборудованием и товаром. Они называли это «хозяйственным товарооборотом». Владелец пекарни, на которого они работали за хорошие деньги, похоже, решил печь булочки из муки, которую он намеревался, как и раньше, дешево получать с мельниц Восточного порта и втридорога продавать своим новым западноберлинским клиентам. Восток – Запад, Запад– Восток. У многих предпринимателей, в том числе у мелких, прямо голова шла кругом когда им предоставлялась возможность обогатиться за счет благословенного обменного курса. Мне не оставалось ничего другого, как восхищаться их так называемой здоровой деловой сметкой, потому что в течение этого бесконечного трепа у меня перед глазами все время маячил гаечный ключ, а в мысли о том, что они могут причесать меня этим ключом, не было ничего привлекательного. Однако я твердо стоял па своем: мол, я всего-навсего охотник за цветными металлами, они были в цейтноте, и в конце концов мы договорились, что я помогу им носить мешки, а плата – «половина западными марками, половина восточными».

Я затоптал ногой окурок и поплевал на руки. После того как все мешки были перегружены с ветхих машин с восточноберлинскими номерами на разукрашенные рекламными лозунгами грузовые «мерседесы», дошла очередь до месильной машины. Впятером мы погрузили и ее. Когда над кузовом был закреплен брезент, главарь сказал длинному:

– Отваливайте, с остальным я управлюсь сам.

Я забрался в кабину к длинному. Первым делом он включил радио. Бербель Вакхольц распевала под аккомпанемент трубы Хайнца Игельса.

– Восточное дерьмо! – проговорил длинный. – И что хорошего находит в этом наш шеф?

Он отыскал другую радиостанцию. Булли Булан стенал о своей тоске по Курфюрстендам. Длинный дал газ и засмеялся:

– Тоже дерьмо! Я тоскую только по деньгам. Закуришь?

Мне пришлось выкурить еще одну сигарету. По другую

сторону живодерни дорога, посыпанная щебенкой, шла прямо – так, как было обозначено на карте. Мы проехали совсем немного, когда длинный с облегчением плюнул в окно:

– Вот и все. Мы на той стороне.

Ничто не указывало на то, что мы пересекли границу. Лишь застройка постепенно становилась гуще. Но когда появился рекламный щит с изображением женщины в переднике, развешивавшей постельное белье, с которого сошел серый налет, и при этом счастливо улыбавшейся, я поверил, что мы на той стороне. Муку мы отвезли в самый конец Курфюрстендам, в район, именуемый Вест-Эндом. Разгрузка во дворе вновь оборудованной пекарни прошла без задержки. Доставка товаров в частном секторе была организована просто великолепно. Восточно-западный пекарь тут же расплатился, как и договаривались, наполовину восточными, наполовину западными марками. Я взял такси и успел к доктору Бауму вовремя. Когда он встречал меня на пороге своей маленькой холостяцкой виллы, то показался каким-то непривычно рассеянным. Он сразу проводил меня в комнату с камином к доске для го, рядом с которой стояли наготове открытые коробки с фишками.

23

Огонь оставляет характерные следы. В зависимости от интенсивности и продолжительности его воздействия на теле человека остаются:

1) покраснение кожи, сопровождаемое легким отеком;

2) заполненные желтоватой жидкостью и легко лопающиеся пузыри;

3) плотные струпья с разрывами кожи и черно-коричневыми, а при обваривании белыми участками кожи;

4) обугливание.

Гертиг и Шедлих. Учебник криминалистики.

Семь классических вопросов. Эрхард Холле сначала испытывает досаду от того, что товарищ Вернер в иронической форме напомнил ему нечто элементарное, как таблица умножения. Но подобные импульсы извне обычно бывают ко времени. В криминалистике, как в математике, где без таблицы умножения не решишь уравнение с семью неизвестными, без ответа на семь классических вопросов не идентифицируешь обгоревший труп.

Эрхард Холле решает подобно кибернетической мыши Норберта Винера еще раз пробежать но всем ходам лабиринта, несмотря на грозящую ему опасность свихнуться. Он приходит к несколько парадоксальному для его методичного мышления выводу, что только тот, кто рискует заблудиться, может найти правильный путь. Не признаваясь в этом самому себе, он встраивает основанные на фантазии принципы мышления Вернера в свою тщательно проверенную систему. За неимением лучшего он готов исходить из совместно разработанных гипотез, нанизывая на эту тонкую нить факты. Время покажет, выдержит ля нить и образуется ли при этом логическая цепочка.

Эрхарда нелюдимым не назовешь, напротив, он общителен и любит поспорить. А что касается работы, он ценит хорошую дискуссию, в ходе которой из-под груды заблуждений и ошибок совместными усилиями извлекаются новые выводы. Но иногда ему необходимо побыть одному. Ему нравятся эти часы самоуглубленности, даже если они превращаются в часы самобичевания. В это время ему никто не нужен – только собственная голова и стол с чистым листом бумаги посередине. Сидя за этим столом, Эрхард ждет того момента, когда самокопание превратится в источник интеллектуального наслаждения. Тогда он начинает набрасывать схему.

Факт выстраивается за фактом, а рядом косыми прописными буквами записываются гипотезы. Стрелки, линии, прямоугольники и круги покрывают лист подобно сети, в которую должны попасть правильные выводы. Вскоре одного листа уже не хватает, подклеивается еще один и на него наносятся новые комбинации из условных сокращений. Проходят часы. Холле упивается работой и в заключение делает следующие выводы:

Междоусобица банд, занимающихся контрабандой людей (?) – Шмельцер (!)

Подмена одного лица другим или одно лицо спутано с другим?

Проверить еще раз транзитное сообщение!

Проконсультироваться с разведчиками!

Запросить результаты трассологической экспертизы!

Доктор Баум – профессор Штамм (подкрепленное фактами предположение) – исходная позиция для атаки!

Сравнить фишки для го!

В общем и целом это непрочная конструкция, и у Эрхарда Холле дух захватывает от некоторых дерзких мыслей, зафиксированных на бумаге. Но в любом случае намеченные им следственные меры не могут быть неправильными, пусть даже кое-где видны швы. Все еще продолжая воспринимать спор с Вернером и Йохеном Неблингом как вызов, он, заранее испытывая удовлетворение, убеждает себя в том, что в худшем варианте эти семь классических вопросов могут оказаться дешевой имитацией золота. Затем еще раз просматривает свой план. При этом его охватывает предчувствие, что в контексте семи классических вопросов криминалистики один вопрос станет решающим, а именно вопрос «почему?».

Повинуясь интуиции, Эрхард Холле подводит на бумаге черту. После вчерашней интеллектуальной разминки он рад возможности перейти собственно к занятиям. Установлено, что в ту дождливую январскую ночь, когда было совершено убийство на автостраде, по северной трассе проследовало сравнительно немного транзитных легковых автомобилей. Проверке подлежат лишь те, которые выезжали. Таким образом, оба запротоколированных случая: с перепившейся шведкой и с перекупщиком антикварных ценностей без подданства – заранее отпадают.

Через Пенкун выехали два одиночных путешественника, которые на первый взгляд могли бы представлять интерес: французский виолончелист, направляющийся на гастроли, а попутно в Гданьск к невесте, и польский коммерсант, занимающийся экспортом скумбрии и направляющийся домой после деловой командировки в Западный Берлин. В расследуемом случае, где с помощью огня устранены все опознавательные признаки убитого, такого рода маскировка представляется вполне допустимой. Но быстро, без бюрократической волокиты установив контакт с польскими органами госбезопасности, они получают достоверную информацию, что оба упомянутых лица прибыли к месту назначения целыми и невредимыми и однозначно идентифицированы знакомыми и близкими. Французский виолончелист, как между прочим узнает Холле, вернулся домой тем же маршрутом, причем в сопровождении польской дамы, ставшей с благословения церкви его законной женой. Больше в Пенкуне ничего нет. На контрольно-пропускных пунктах в Варнемюнде и в паромном порту Засниц в это глухое межсезонье тоже довольно тихо. Можно сразу же отбросить восемь нагруженных пассажирами и вещами машин «вольво», на которых несколько шведских семей возвращались домой после зимнего отпуска, проведенного в Итальянских Альпах. Через Варнемюнде проехали шесть молодых людей на автомашине, записанной не па их имя. Все они гонщики-спидвеисты из Финляндии и Швеции и возвращались с каких-то соревнований.

Эрхард Холле еще раз заставляет прощупать все места, в которых можно обнаружить лазейку. Но и перепроверка транзитных постояльцев отелей «Варнов» в Ростоке и «Нептун» в Варнемюнде, останавливавшихся там в ту ночь, не дает ничего нового.

А между тем на столе у Холле появляется краткий анализ политической обстановки, составленный разведчиками. Из него Эрхард узнает, что еще не успели высохнуть чернила на подписанном в Хельсинки под давлением мировой общественности Заключительном акте, а вокруг него уже вовсю развернулась мышиная возня. Масштабные операции, прежде всего в Центральной Америке и Южной Африке, свидетельствуют о том, что отклонившийся было в сторону руль взяли в руки люди, чувствующие за собой силу и использующие свое влияние для того, чтобы перекачивать гигантские средства в аппараты секретных служб. Все указывает на то, что многочисленные кадровые перемещения направлены на ужесточение централизации, а также на повышение эффективности секретною аппарата ЦРУ при проведении подрывных акций как внутри страны, так и за рубежом. В программу его деятельности входят путчи, диверсии, убийства. Неуверенная в себе политическая администрация из Вашингтона, похоже, испытывает прямо-таки облегчение, поскольку, имея в своем распоряжении такой аппарат, она может сколько угодно клясться в верности идеям международной разрядки.

Едва па дипломатическом уровне намечается равновесие сил, как тотчас открываются щели и на свободном пространстве начинают накапливаться доселе скрытые, а порой вообще трудно поддающиеся оценке силы, чтобы сорвать этот процесс. Ощущая определенное технологическое превосходство, обладая резервами, которые создаются в результате новых научных открытий и могут быть использованы для совершенствования военно-технического аппарата, влиятельные люди, стоящие во главе военно-промышленного комплекса, внешне по-спартански скромные, а в действительности являющиеся членами клуба миллиардеров, видят единственный шанс спасения капиталистической системы от неудержимо надвигающегося кризиса в разжигании конфликта между двумя мировыми системами. При этом двойная игра прикрывается небывало мощным пропагандистским наступлением, которое организуется и направляется явно из одного центра. В заключение анализа говорится, что необходимо проявлять исключительную внимательность и бдительность. Главное направление новых атак против пас, угадываемое по их ожесточенности, – подрыв и раскол социалистической системы. Наличие обусловленных договорами зон разрядки противник беззастенчиво использует в своих целях. Везде чувствуется направляющая рука Центрального разведывательного управления. Поэтому как в пределах ГДР, так и на ее границах следует в любое время ожидать операций секретных служб.

Знакомясь с этим анализом, Эрхард Холле находит в нем подтверждение своих соображений. Они укладываются в рамки его концепции. Приободренный, он связывается с экспертом-трассологом, руководившим осмотром места преступления по делу «Шаденфойер». Из телефонного разговора с ним и бесед с его подчиненными он узнает, что имеет дело с трассологом высочайшего класса. И Эрхард принимает решение во время беседы не высказывать собственного мнения, а ограничиться вопросами.

Перед ним появляется мужчина лет сорока пяти, с загорелым под зимним солнцем, худощавым лицом, на котором выделяется невероятно большой нос. Острый взгляд слегка прищуренных глаз свидетельствует о независимости мышления. Последующая беседа в своей деловой части суха, по не лишена юмористической окраски. Важнейшие положения Холле позднее протоколирует по магнитофонной записи.

– Вам было поручено осмотреть место преступления и собрать вещественные доказательства?

– Да, правда, после несколько запоздалой передачи дела вашей инстанции. Если вас интересует мое мнение, то на первом этапе сотрудничество было не совсем удачным. Прошу задавать конкретные вопросы.

– В протоколе записано, что вы с помощью снятых гипсовых отпечатков несколько раз зафиксировали след одной автомашины, но не исключаете, что в деле замешан и другой автомобиль.

– Вы наверняка читали в протоколе, что следы зафиксированы на грунтовой дороге, ведущей от стоянки на автостраде в лес. При этом речь идет о шинных следах разных типов.

– Различные типы шин – это значит несколько автомобилей?

– О нет! Я имею в виду не различные шины, а следы различного типа. Позвольте пояснить: мы отличаем следы едущего автомобиля, следы торможения, следы скольжения, следы спущенной шины, следы с заносом, следы пробуксовки, следы стоящей автомашины и, если хотите, следы полозьев и гусениц. Но сани и танки мы, пожалуй, исключим. Согласны?

– Согласен.

– На мокром песчано-глинистом грунте лесной дороги удалось обнаружить такие следы шин: два раза – следы едущего автомобиля, предположительно оставленные во время движения к месту преступления на малой скорости (об этом, в частности, говорят следы заносов без отпечатков протектора), следы заноса, оставленные, вероятно, когда машина шла задним ходом. Следы разворота на месте преступления не обнаружены. Однако там зафиксированы очень четкие отпечатки, оставленные стоящим автомобилем, которые позволили определить конфигурацию протекторов и тем самым – тип покрышек. Можно с высокой степенью вероятности утверждать, что все названные следы оставлены одной и той же автомашиной.

– Но почему в таком случае вы не исключаете, что были использованы и другие автомашины?

– Потому что нельзя исключить, что другие автомашины были оставлены на стоянке, а их пассажиры пришли к месту происшествия пешком. Стоянка заасфальтирована, а в сильный дождь любая попытка обнаружить следы обречена на неудачу.

– Но версия со второй машиной весьма неубедительна.

– Судить об этом не моя задача. Я – трассолог.

– Я знаю.

(В этот момент беседы, которая чрезмерным обилием специальных терминов и выражений доставляла явное удовольствие обоим, возникла неловкая пауза, прежде чем Холле продолжил свои расспросы.)

– Хорошо. Итак, что показали гипсовые отпечатки следа стоящей автомашины? В протоколе речь идет о специальных покрышках. Не могли бы вы дать пояснения?

– Речь идет о специальных шинах для легковых автомобилей «Юниснаудон ралли 300», которые используются, в сущности, только в зимних условиях, например на зимних ралли в Монте-Карло.

– Вы хорошо информированы.

– Для этого имеются соответствующие источники.

– А какие марки машин оснащаются этими шинами?

– Речь идет о новом типе, поэтому необходимо учитывать и всевозможные замены старых шин новыми.

– Это относится к «пежо», «остину» или, скажем, «фиату»?

– Разумеется, это относится ко всем автомашинам с соответствующим размером колесного обода.

– Вас не удивило, что в дождливую погоду па автомашине стояли зимние шины?

– Прошу прощения, разве я отвечаю за метеосводки? Конечно, учитывая погодные условия, мы вдвое уменьшили допуски точности при сравнении следов с образцами, однако все равно получается, что шины предназначены для зимних ралли.

– Извините, я не собирался ставить под сомнение вашу компетентность.

– Для этого у вас нет ни малейшего основания. Даже если бы вы нашли эту машину и если бы на ней за это времл проехали еще пятьдесят тысяч километров, я бы вам сказал, те или не те на ней шины.

– Но ведь это невозможно!

– Вот уж нет! В трассологии нет ничего невозможного. Я так сказать, проэкспериментировал на самом себе. Я наблюдал за своей автомашиной «Жигули» в течение пробега г. сорок пять тысяч километров, каждую неделю регистрируя степень износа. Дома у меня хранится соответствующая фототека. Осматривать, накапливать, сравнивать – вот и все. Но прежде чем вы зададите следующие вопросы, я хотел бы еще раз подчеркнуть, что результаты исследования изложены в докладе. Во-первых, следует отметить высокую степень обгорания трупа. Таз и грудная клетка обуглены, все части лица до костей мумифицированы, а привлеченный к исследованию специалист по дактилоскопии, как ни старался, не смог установить папиллярных линий на пальцах и ладонях. Сожжение осуществлялось с помощью хитроумно составленной смеси на базе бензина с высоким октановым числом, благодаря чему, с одной стороны, можно было создать высокую температуру, а с другой – обеспечить медленное, в какой-то мере управляемое сожжение. Ничего не скажешь – специалисты! Во-вторых…

– Стоп! Вы говорили о медленном сожжении, однако наблюдался язык пламени.

– О том, что наблюдалось, я понятия не имею, но вероятность образования направленного пламени мы учли. На это указывают и обожженные места на дереве непосредственно над местом обнаружения трупа. Возможно, один из «специалистов» проявил небрежность. Нельзя исключить, что при этих обстоятельствах пострадал тот из преступников, который имел дело с горючей смесью…

(В этом месте Эрхард Холле со злостью кусает свою нижнюю губу. Он вынужден признаться, что такое истолкование результатов исследования ему и в голову не пришло.)

– …Во-вторых, обращает на себя внимание тщательная подготовка трупа к сожжению. С тела и из одежды были удалены все предметы, которые обычно служат зацепкой для следствия: часы, монеты, авторучка, металлические застежки, кольца и т. д.

– Может, именно поэтому единственный найденный вами на месте преступления предмет, который описан в отчете, как «имеющий легкие следы воздействия высокой температуры линзообразный керамический предмет, состоящий в основном из каолина, черного цвета, в диаметре восемнадцать и по высоте в центре восемь миллиметров», приобретает особое значение?

– Позвольте внести поправку. Упомянутый предмет находился не непосредственно на месте преступления, а на удалении четырех метров восьмидесяти сантиметров от него.

– Ваши предположения относительно этого?

– Это будет занесено в протокол?

– Нет, они будут использованы в качестве отправного пункта для размышлений.

– Тогда ладно. Итак, версия первая: предмет вообще не имеет ничего общего с происшедшими событиями, он еще раньше случайно оказался там. Версия вторая: предмет принадлежал одному из преступников, который потерял ею. Версия третья: предмет принадлежал жертве и был отобран у нее вместе с другими предметами, а потом потерян.

– Вы описали находку, но никак не определили ее.

– Я не мог этого сделать. Сначала я полагал, что это фишка для какой-то детской игры, по нигде не нашел подобных образцов. Мне приходило на ум, что это нечто вроде игрушечных денег. Но догадка не подтвердилась. Затем я предполагал, что это один из элементов, применяемых в агломерационных и фильтровальных установках. Эта мысль не давала мне покоя. Но справки, которые я впоследствии наводил, опровергли мое предположение. Физическая структура объекта недостаточно прочна для подобных целей. Так что у меня не было оснований дополнить этот пункт своего доклада.

– Если вас это интересует, то ваше предположение об игре было недалеко от истины. Речь идет о фишке для игры го. Можно еще кое о чем спросить вас?